— Этими советами можно воспользоваться и в Озерном крае, — сухо заметил я.

— Не люблю ходить пешком. Нудно.

— Джон, — обратился ко мне Гарри, — Эрика хочет знать, почему вы ничего не говорите в своих путеводителях о восхождении на горы?

— Никогда и близко к ним не подходил, — ответил я. — Кроме того, по вопросам альпинизма написаны десятки книг.

Эрика, в глазах которой все еще горел огонь победы, поинтересовалась, где издавались мои книги. Когда я назвал издательство, ее брови в задумчивости поползли вверх и ей, видимо, пришлось отказаться от пренебрежительного замечания.

— Хорошее издательство, не так ли? — спросил Гарри, скривив губы в улыбке.

— Достойное, — согласилась она.

Фиона, поднявшись с софы, начала прощаться, в основном с помощью поцелуев. Гарет было сунулся к ней, но она остановилась рядом со мной и приложилась ко мне щечкой.

— Как долго вы здесь пробудете? — спросила она.

— Еще три недели, — ответил за меня, не задумавшись, Тремьен. — А там посмотрим.

— Мы пригласим вас на ужин, — пообещала Фиона. — Пойдем, Нолан. Готова, Эрика? Целую тебя, Мэкки. Береги себя.

Вслед за ними, на седьмом небе от счастья, уплыли Мэкки и Перкин. Мы же с Тремьеном принялись собирать бокалы и складывать их в моечную машину.

— Если никто не возражает против пирога из бутербродов с мясом, то я могу приготовить, — предложил Гарет.

Примерно к тому времени, когда мы заканчивали пирог, два полицейских, сопровождающих лесника, наконец добрались до жалкой кучки костей — Немезида начала свой отсчет. Привяйав веревку к деревьям, они оградили это место и связались по радио с участком для получения дальнейших инструкций. Информация медленно поползла наверх, пока наконец не достигла старшего инспектора Дуна из полицейского участка долины Темзы, который к моменту ее получения мирно похрапывал после любимого йоркширского пудинга.

Поскольку через час должно было стемнеть, он решил заняться этим делом с утра. Он также решил взять с собой патологоанатома и фотографа. Он был уверен, что эти кости наверняка окажутся останками одного или одной из сотен подростков, которыми в прошлом году летом кишела территория его участка, и не было спасения от их ночных гулянок. На нем уже висело три дела о смертельных отравлениях наркотиками.

В доме Тремьена мы с Гаретом поднялись в мою ком-• нату. Ему не терпелось посмотреть мой спасательный набор, который, как он знал, я захватил с собой.

— Это такой же набор, как и в вашей книге? — спросил он, после того как я достал черный водонепроницаемый подсумок, который можно было носить на поясе.

— Нет, обычных птиц?

— Голубей? Черных дроздов? Человек съест все, что угодно, если будет достаточно голоден. Наши далекие предки питались всем, что только могли достать. Это считалось нормой.

Для него нормой был холодильник, набитый пиццей. Он не имел ни малейшего представления, что значит быть один на один с природой, и, несмотря на весь его нынешний интерес, мне показалось, что вряд ли он когда-либо испытает и поймет это.

Однажды я провел целый месяц на острове без каких-либо спасательных наборов, зная лишь то, что у меня есть запас воды и в конечном счете меня заберут, но даже при наличии этих знаний и моем немалом опыте мне пришлось очень туго, и именно тогда я открыл для себя истину: выживание — это больше психологический настрой, чем физическое состояние.

Туристическое агентство вняло моим настоятельным советам и прекратило выдавать путевки на подобного рода «экскурсии».

— А что, если посылать группами? — спросили меня тогда в агентстве. — Не в одиночку?

— Группе потребуется больше еды, — отметил я. — Будет жуткая напряженность. Вы спровоцируете убийство.

— Ну хорошо, — возразили мне, — тогда будем выдавать полное снаряжение, достаточный запас продовольствия и средства радиосвязи.

— И не забудьте перед отправкой выбрать старшего.

И даже с этими мерами предосторожности редкое путешествие обходилось без происшествий, и в конце концов агентство окончательно прекратило организовывать «высадки на необитаемые острова».

Гарет положил на место моток тонкой проволоки и спросил:

— Мне кажется, что эта проволока предназначена для всех тех силков и капканов, о которых вы пишете в книгах?

— Только для самых простейших.

— Некоторые ловушки очень подлые.

— Боюсь, что это так.

— Бежит по своим делам безобидный кролик и не видит замаскированную в пожухлой листве тонкую проволоку, и вдруг — бац! — он уже запутался в сетке или погребен под тяжелой веткой. Вы все это проделывали?

— Да, неоднократно.

— Мне больше нравится идея использовать лук и стрелы.

— Да, я включил рекомендации относительно того, как их правильно изготовить, потому что ими пользовались наши предки, но имей в виду — в движущуюся цель попасть очень непросто. А если цель маленькая, то практически невозможно. Это не то же самое, что лук заводского изготовления с металлическими стрелами для стрельбы по неподвижной круглой мишени, как на соревнованиях. Поэтому я всегда предпочитал ловушки.

— А стрелой вам хоть что-нибудь приходилось поражать?

Я улыбнулся:

— Однажды, когда я был маленьким, то сбил яблоко в нашем саду. Мне разрешали, есть только упавшие, а их в тот момент не было ни одного. Мне не повезло — из окна это заметила мама.

— Ох уж эти мамы!

— Тремьен говорит, что ты иногда видишься со своей.

— Да, вижусь, — он быстро взглянул на меня, затем вновь опустил глаза. — А папа говорил вам, что моя мать не является матерью Перкина?

— Нет, — медленно проговорил я. — Мы как-то еще не дошли до этого.

— Мать Перкина и Джейн давно умерла. Джейн — это моя сестра, ну, на самом деле наполовину сестра. Она вышла замуж за тренера-француза, и они живут в Шантильи, в этом французском Нью-Маркете. С Джейн мне всегда хорошо и весело. Летом я к ним езжу. На пару недель.

— Ты говоришь по-французски?

Он усмехнулся:

— Так себе. Как только я вживаюсь в этот язык, мне уже пора возвращаться домой. А вы?

— По-французски чуть-чуть. По-испански лучше. Впрочем, сейчас я уже, наверное, забыл и тот и другой.

Он кивнул и некоторое время возился с клейкой лентой, пытаясь приспособить ее обратно к коробке. Я наблюдал за ним, и он наконец сказал:

— Моя мать — довольно известная фигура на телевидении. Отец как раз и имел в виду телевидение, когда говорил, что я вижу ее.

— Телевидение! Она актриса?

— Нет. Она повар и иногда ведет на телевидении эти дневные инструктивные постановки.

— Повар? — я не верил своим ушам. — Но твой отец ни в грош не ставит еду.

— Да, он так говорит, но ведь он с удовольствием ест то, что вы готовите, не так ли? Мне кажется, она изводила его своими кулинарными изобретениями. Все эти изыски ему были явно не по душе. Я не обращал на это особого внимания, хотя мне эта еда тоже не нравилась. Поэтому, когда она ушла от нас, мы стали готовить то, что нам нравится. Вот так и живем. Совсем недавно я захотел приготовить заварной крем; мне показалось, что я смогу это сделать, я попробовал, но у меня подгорело молоко, и вкус у него был жуткий. Откуда я мог знать, что молоко подгорит? Впрочем, что бы там ни было, она вышла замуж за другого. Он мне не нравится. Я с ними не очень-то общаюсь.

Его голос прозвучал так, будто он высказал все, что хотел, и сейчас готов вновь вернуться к простым вещам, вроде проблем выживания. Он попросил меня разрешить ему посмотреть содержимое набора номер два, черного подсумка.

— А тебе не надоело? — спросил я.

— Я горю от нетерпения.

Я передал ему подсумок, разрешил расстегнуть три кармашка, застегнутых на молнии и кнопки, и выложить вещи на кровать. Несмотря на то что сам подсумок был водонепроницаемый, каждый предмет в нем также находился в пластиковом, хорошо завязанном пакетике, предохраняющем от пыли и насекомых. Гарет развязал несколько пакетов и нахмурился, рассматривая содержимое.

— Объясните, пожалуйста, что это такое, — попросил он. — Ну, положим, двадцать пластин со спичками предназначены для разжигания костров, а зачем эти шарики из хлопка и шерсти?

— Они хорошо горят. С их, помощью легко поджечь сухую листву.

— Понятно. Свеча, конечно, для освещения, так?

— А также для разжигания костров. С помощью воска можно сделать массу вещей.

— А это что? — он указал на толстую катушку, на которую была намотана тонкая желтая нить.

— Это волокно из кевлара, род пластика. Прочное, как сталь. Шестьсот ярдов. Из него можно вязать сети, использовать в качестве лески при ловле рыбы, а если сделать петлю, то ее невозможно будет разорвать. Жаль, что я не знал о существовании этого волокна, когда работал над своими книгами.

— А это? Флакончик с беловатой жидкостью и кисточкой?

— Это из «Дикой местности», — улыбнулся я. — Люминисцирующее вещество.

Гарет смотрел на меня широко открытыми глазами.

— Допустим, тебе надо на время покинуть свою стоянку в поисках пищи или дров. Обратно нужно возвращаться? Несомненно. Следовательно, по мере удаления от стоянки необходимо на стволах деревьев или горных плитах делать этим веществом пометки, причем так, чтобы от следующей пометки можно было видеть предыдущую, — тогда обратную дорогу можно будет найти и в кромешной темноте.

— Стремно, — заключил он.

— Вон тот небольшой продолговатый предмет — это сильнейший магнит. Вещь полезная, но не очень необходимая. Может пригодиться, чтобы вытащить из реки потерявшийся рыболовный крючок. Магнит привязывается к веревке и опускается в воду. Крючки — это драгоценность.

Гарет извлек маленький прозрачный пластмассовый цилиндрик, один из шести в моем наборе.

— Здесь много крючков, — заметил он. — А это разве не кассета для фотоаппарата? Я думал, что кассеты черные.

— Японские кассеты «Фудэи» именно такие. А поскольку они прозрачные и в них все видно на просвет, я ими пользуюсь постоянно. Они почти ничего не весят. Герметически закрываются. Предохраняют от влаги, пыли, насекомых. Исключительно надежные. В остальных кассетах есть еще наборы крючков, а также иголки с нитками, булавки, аспирин, таблетки для обеззараживания воды и другие необходимые мелочи.

— А это что такое выпуклое? Ох, да это же подзорная труба! — рассмеялся он и взвесил ее в руке.

— Две унции, — удовлетворил я его любопытство. — Но с увеличением восемь на двадцать.

Авторучка с подсветкой в виде фонарика не вызвала у него особого удивления, абсолютно равнодушно он отложил в сторону свисток, почтовый набор с блокнотом и рулончик с алюминиевой фольгой («Для приготовления пищи в углях», — пояснил я). Неподдельное же изумление у него вызвала портативная паяльная лампа, в голубом свирепом пламени которой свободно плавился припой.

— Стремно, — опять сказал он. — Высший класс!

— Незаменимая вещь для разжигания костров, — сказал я, — естественно, пока не кончится бензин.

— Вы пишете в своих книгах, что прежде всего следует позаботиться об огне. Я кивнул:

— Огонь улучшает самочувствие. Ощущаешь себя не так одиноко. Кроме того, всегда нужно кипятить сырую воду для питья, ну и для еды, конечно. Костер — это хороший сигнал для спасателей, его видно издалека.

— И для тепла.

— Конечно.

Последним предметом, который Гарет извлек — из подсумка, был пакет с парой кожаных перчаток. Глядя на перчатки, он пробормотал что-то об излишней изнеженности.

— Перчатки играют двойную роль, — объяснил я. — Предохраняют руки от порезов и царапин. Кроме того, в перчатках очень удобно рвать крапиву.

— Ненавижу рвать крапиву.

— Зря. Листья крапивы, если их сварить, весьма и весьма съедобны, но главное — это стебли. Невероятно волокнистые. Их молотят, и когда они становятся достаточно мягкими, то представляют собой прекрасный связочный материал: скреплять ветки для шалаша или плести корзины для подвешивания провианта и снаряжения, дабы предохранить все это от сырости и диких животных.

— Вы столько всего знаете.

— Я путешествую с колыбели. Буквально.

— Гарет аккуратно сложил все обратно в той последовательности, в какой распаковывал, и спросил:

— Сколько это все весит?

— Около двух фунтов. Меньше килограмма. Неожиданно он встрепенулся:

— У вас же нет компаса!

— Здесь нет, — согласился я.

Я подошел к комоду и достал из верхнего ящика изящный, заполненный жидкостью компас в прозрачном пластиковом футляре. По окружности циферблата были нанесены дюймовые и сантиметровые метки. Я показал Гарету, как привязывать его к карте, прокладывать курс, и сообщил, что всегда ношу его в кармане рубашки.

— Но он же был в комоде, — возразил Гарет.

— Мне казалось, что в Шеллертоне трудно заблудиться.

— Но вполне возможно в Даунсе.

В Даунсе я тоже вряд ли бы заблудился, но говорить Гарету об этом не стал, а пообещал в следующий раз взять компас с собой, чем вызвал его одобрительный взгляд.

Укладывая свои вещи обратно в комод, я подумал о том, сколь недолго я прожил в этой комнате с несуразной обстановкой и выцветшими обоями. Я никогда не тяготился обществом, но по своей давней привычке к одиночеству мне показалось странным мое теперешнее существование среди всех этих людей. Возникли какие-то ассоциации с выходом на сцену в самый разгар действия. Впрочем, через три недели я отыграю свою роль и сойду со сцены, а спектакль будет продолжаться уже без меня. Тем не менее я был увлечен и не желал пропускать ни одного акта.

— Раньше это была комната Перкина, — объяснил Гарет, будто уловив ход мыслей. — Когда дом разделили, он забрал отсюда все свои вещи. Здесь творился какой-то ужас.

Гарет пожал плечами и спросил:

— Хотите посмотреть мою комнату?

— Был бы рад.

Он кивнул и повел меня. Гарет и я пользовались одной ванной, расположенной между нашими комнатами, а рядом с проходом в холл располагались апартаменты Тремьена, в которых он обычно исчезал с неизменным хлопком двери.

Вся обстановка в комнате Гарета несла на себе отпечаток детства. Спал он на кушетке с выдвижной доской, стены были произвольно увешаны открытками с изображением поп-звезд и спортсменов. Полки были завалены призами и наградами. Пол был украшен валяющейся одеждой.

Я пробормотал что-то обнадеживающее, Гарет же окинул свою берлогу пренебрежительным взглядом и заявил, что собирается все здесь поменять и что отец согласен летом ему помочь.

— Отец оборудовал эту комнату для меня после ухода матери, тогда это была комната — высший класс, а сейчас я уже вырос из нее.

— В жизни всегда так, — заметил я.

— Всегда?

— Похоже, что так.

Он кивнул с таким видом, будто сделал для себя открытие о неизбежности перемен и не всегда в худшую сторону, после чего мы в каком-то молчаливом согласии вышли, прикрыв за собой дверь, и спустились в семейную комнату, где застали спящего Тремьена.

Гарет, увлекая меня за собой, моментально ретировался. Мы прошли через центральный холл и очутились на половине Перкина И Мэкки; Гарет быстро постучал в дверь их комнаты, которая через некоторое время открылась. На пороге стоял Перкин.

— Можно зайти на пять минут? — спросил Гарет. — Отец заснул в кресле. Ты же знаешь, что будет, если я его разбужу.

Перкин зевнул и открыл дверь пошире; в его манерах я не усмотрел страстного желания пускать нас, в основном, видимо, из-за моей персоны. Он провел нас в гостиную, где они с Мэкки, вне всякого сомнения, лениво коротали время за чтением воскресных газет.

Увидев меня, Мэкки приподнялась было с кресла, но тут же села вновь, показывая этим, что я вроде бы уже свой, а не гость и могу сам о себе побеспокоиться. Перкин сказал, что если Гарет желает, то в холодильнике есть кока-кола. Гарет отказался.

С каким-то легким содроганием я вспомнил, что именно в этой комнате, в гостиной Перкина и Мэкки, умерла Олимпия. Непроизвольно я огляделся, пытаясь определить, в каком же конкретно месте это произошло, где именно Мэкки и Генри застали Нолана, склонившегося над девушкой в оранжевом балахоне, без нижнего белья, и Льюиса — пьяного или нет, — развалившегося в кресле.

Никаких следов той страшной сцены в этой милой гостиной я, естественно, не обнаружил, в комнате царила атмосфера благополучия и ничто не напоминало о той беде. Процесс закончился, Нолан остался на свободе, Олимпия превратилась в прах.

— Могу я показать Джону твою мастерскую? — неуверенно попросил Гарет.

— Только ничего не трогай. Ничего.

— Чтоб я сдох.

Как послушный хвост я поплелся за Гаретом. Мы пересекли внутреннюю прихожую, и он открыл дверь, за которой моему взору открылся совсем иной мир — мир, пронизанный ароматом необработанного дерева.

Мастерская, в которой Перкин создавал свои будущие антикварные ценности, была внушительных размеров, впрочем, как и все помещения в этом громадном доме. Здесь царила неописуемая чистота, чему я был в некотором роде удивлен: на полированном бревенчатом полу я не заметил ни стружки, ни опилок, ни мельчайшего пятнышка.

Когда я поделился этим открытием с Гаретом, он сказал, что это всегда было так. Перкин, перед тем как начать работать очередным инструментом, всегда кладет прежний на место. Резцы, кривоугольные струги и тому подобные вещи.

— Чертовски педантичный, — добавил Гарет. — Хлопотун.

К моему удивлению, рядом с одной из стен я заметил газовую плиту.

— Он подогревает на ней клей, — сказал Гарет, заметив мой взгляд, — и разные другие вещества, льняное масло например.

Гарет указал на противоположную стену:

— Там его токарный станок, электропила и шлифовальная установка. Я не часто видел его за работой. Он не любит, когда за ним наблюдают, говорит, что это мешает ему сосредоточиться.

По голосу Гарета я понял, что он в это не верит, однако сам подумал: стой кто-нибудь у меня над душой, я не написал бы и строчки и вообще не сделал бы чего-нибудь путного.

— А что он мастерит в данный момент? — поинтересовался я.

— Не знаю.

Он прошелся по комнате, разглядывая листы фанеры, уложенные вдоль стены, и небольшие аккуратные квадратной формы заготовки из экзотических черных и золотистых пород орехового дерева.

— Из этих заготовок он вырезает ножки, — объяснил Гарет.

Он остановился рядом с удлиненным цельным брусом, напоминающим колоду, на которой мясники разделывают туши.

— Мне кажется, он начал что-то делать из этого бревна.

Я подошел посмотреть и увидел исполненный в карандаше эскиз ларца какой-то необычной, загадочной формы, предназначающегося явно для того, чтобы любоваться не им самим, а его содержимым.

На листе с эскизом лежали два бруска: один, как мне показалось, вишневого дерева, а другой — мореного дуба, впрочем, я больше привык иметь дело с живыми деревьями, чем со срубленными.

— Он часто соединяет различные породы дерева, — сказал Гарет. — Получается эдакий слоеный пирог. Его поделки на самом деле выглядят очень неплохо. Их постоянно покупают.

— Я этому не удивляюсь.

— Неужели? — с явным удовольствием переспросил он, будто боялся, что работы его брата не произведут на меня впечатления; мне же они нравились, и даже очень.

Когда мы собрались уходить, я спросил:

— Это в их гостиной умерла та несчастная девушка?

— Просто ужасно, — кивнул Гарет. — Я ее не видел. Перкин — тот видел. Он вошел сразу после Мэкки и Гарри, когда все было кончено. Отвратительно... когда увезли труп, нужно было отчищать ковер. Когда им разрешили это сделать, они не смогли. Поэтому пришлось получать по страховке новый ковер, и, даже когда его постелили, Перкин вел себя так, будто и на этом ковре есть пятна, — взял и передвинул на это место диван.

Я подумал, что, вероятно, сделал бы то же самое. Кому приятно ежедневно ходить по смертному одру?

У Перкина и Мэкки мы пробыли совсем недолго и вновь спустились в семейную комнату. К этому времени Тремьен благополучно проснулся и позевывал, готовясь к вечернему обходу конюшен. Он предложил мне прогуляться вместе с ним, я с удовольствием согласился.

На ужин я приготовил цветную капусту с сыром, и Тремьен съел это блюдо глазом не моргнув.

Ближе к полуночи, веселый и довольный, он появился вновь после ночной проверки и, дыша на руки, сообщил:

— Явно потеплело. Снег тает, и началась капель. Слава богу.

И действительно, за ночь мир переменился — из белого стал зеленым. Шеллертон зажил новой жизнью, жизнью спортивного азарта и скачек.

В глухом лесу на растаявшей земле Анжела Брикел провела свою последнюю спокойную ночь среди муравьев и других мелких существ, которые благословили ее, дочиста обглодав ее кости. Ни запаха, ни страха. Омытая дождями, она удалилась на вечный покой.