Програмерзость

— Я Кой, — начала она без предисловий. — Мне приступать? Раз вы запросили меня, то знаете, чем я занимаюсь.

Хотя производимое им расследование не требовало от него дознания, чем же таким она занималась, ему было любопытно. Кроме того, это могло ознакомить его с чем-то полезным, пусть на первый взгляд и незначительным, в отношении Уэйна Бруммеля-Андерсона.

— Разумеется. — Усевшись на песок, приятно теплый и электростатически обработанный, так что не приставал ни к коже, ни к ткани, он достал себе из морозильника холодную сервесу[46] и, для поддержания легенды, расстегнул рубашку. — Начнем.

Сексапильно улыбаясь, она подняла обе руки высоко над головой. Этот жест не только вытянул верхнюю половину ее торса, но и активировал всаженную грамму, заставившую ее одежду дезинтегрироваться. Аэрогелевый текстиль музыкально забренчал, преображаясь в волшебную пыль и плавно оседая на песок. Из скрытых динамиков полилась негромкая, томная и бесстыдно эротичная музыка. У него слегка расширились глаза, не оттого, что он увидел танец или услышал музыку, а из-за происходящего с телом Кой Джой. Теперь стало понятно, в чем заключалась ее «специальность».

Она была цветовым оборотнем.

Заметив, как изменилось выражение его лица, она с удовлетворением поджала губы.

— Нравится? — тихо спросила она. — Я нравлюсь тебе? Наверняка должна нравится, иначе ты не запросил бы меня. — Скользя под медленное пульсирование мелодии из невидимых динамиков, она провела ладонью по другой руке, а затем погладила той другую. — Обошлось мне в кучу денег, да, но хорошая генжинерия недешева. А каждой девушке нужна специальность. Эта потребовала большого труда, но в конечном счете она безопаснее, чем некоторые. И есть еще одна добавочная выгода. Я нравлюсь себе такой.

Завороженный вопреки себе, Карденас следил за представлением скорее с большим интересом, нежели с профессиональной отвлеченностью. Смена расцветки была лишь одной из тысячи приманок, доступных в секстелях Полосы. Хотя и поскромнее иных, такое действо требовало постоянной заинтересованности со стороны девушки. Он поймал себя на том, что гадал, что же толкнуло ее претерпеть долгий и сложный, хотя и не особенно опасный, курс обработки.

Кой Джой получила генжинерированные хроматофоры. Извлеченные из эпидермального слоя кожи представителей отряда головоногих, они были имплантированы ей и придали не только способность изменять цвет, но и создавать массу экзотических узоров, просто визуализируя их. Когда она плясала и описывала перед ним пируэты в ритме постепенно нарастающей пульсирующей музыки, ее стройная обнаженная фигура меняла свой цвет со светло-бежевого на темно-коричневый, а затем на черный, и снова на бежевый. Все знакомые оттенки человеческой кожи. Но вот ярко-синий к ним не относился, равно как и цвет жженой умбры, или изжелта-зеленый, или мерцающий темно-бордовый. Любой из ее генетических предшественников, будь то спрут или кальмар, каракатица или наутилус, наверняка восхитился бы таким представлением.

Завороженный зрелищем, он наблюдал, как она стала двигаться быстрее. Откликаясь на соответствующую грамму, освещение в номере померкло. По мере того, как девушка все больше и больше углублялась в представление, испытываемые ею эмоции отражались на ее внешности. Быстрые смены цветов усиливались узорами, растекавшимися по ее коже словно свет, только они появлялись изнутри самого тела. Разноцветные узоры сменялись гладкой кожей, а та, в свою очередь, изгонялась изображениями лепестков. Появились красные полосы, имевшие вид следов от легких ударов кнутом, которые сменились тремя кругами света, вырвавшегося наружу из ее главных эрогенных зон, словно расходящаяся по глади пруда рябь. Соски у нее вспыхнули розовым, затем бордовым и наконец пульсирующим темно-алым. Появляющиеся круги мигали все быстрей и быстрей, не световые пятна, а настоящие изменения цвета, соблазняя и притягивая к ней, когда она простерла к нему руки. Ее разомкнутые губы пульсировали нежным неестественно-розовым цветом, какого не могла реализовать никакая помада.

Она теперь меняла цвет так быстро и так часто, что ее тело стало одним сплошным эротическим смазанным пятном — дразнящим, искушающим, настоящим живым водоворотом панхроматических кривых и палящего света. И все это находилось теперь очень близко, клонясь к нему, полуослепляя его затуманенное зрение. Почувствовав жар ее тела в такой близи от его собственного, он попытался сосредоточиться на глазах девушки — практически единственной ее части, которая не меняла цвет. Нагнувшись, она приблизила к его лицу свое. Накатывавшиеся из центра во все стороны малиновые волны темнели до пурпурных, приближаясь к краям. Ко всем ее краям. Загипнотизированный этим зрелищем, он с трудом сглотнул, когда она протянула к нему руку…

Сделав медленный глубокий вдох, он неохотно оттащил себя от края бездны, в которую в иное время, при иных обстоятельствах мог бы с радостью позволить увлечь. Подняв левую руку, он активировал свой идент-браслет и мелькнул им. Лицо ее встревожено вытянулось. И, словно внутри у нее выключили рубильник, эротическая пышность узоров и цветов мигом исчезла с ее неприкрытого тела. Она снова стояла перед ним, стройная, обнаженная и брутально неукрашенная.

— У нас тут законный секстель, а у меня — полная лицензия, — гневно зарычала она. — Чего вам надо? Справка о состоянии здоровья у меня подтверждена всего месяц назад, и все свои налоги я заплатила. Кто-нибудь жаловался? Если кто-то жаловался, то вы не к той…

— Успокойтесь. Мне нужны кое-какие сведения. Ничего компрометирующего. Обещаю. И я заплатил за два часа, так что ваши комиссионные обеспечены, чем бы вы ни занимались — или не занимались. Рассматривайте это как перекур.

— Проваливай отсюда. Катись в жопу. Ничего я тебе не скажу, федоко.

Карденас вздохнул и отхлебнул еще самоохлаждающегося пива. Оно начинало переполнять его. Иногда любезность и вежливость приводят к результату, противоположному желанному. Ни ему, ни этой сильве они ничего хорошего не принесут.

— Мы можем заняться этим здесь или в участке. Сами знаете — для вас лучше будет здесь. Если же вы в итоге отправитесь со мной, то ваши работодатели не очень-то обрадуются, какую б там байку вы им ни поднесли.

Колыхнув грудями, она тяжело опустилась на песок и уселась напротив него. При этом она подчеркнуто осталась вне досягаемости его рук.

— Два часа. Надеюсь, у тебя, черт возьми, не набралось дурацких вопросов на целых два часа.

— Надеюсь, что нет. — Он тоже переменил позу, сидя на песке, и, миг подумав, достал себе из холодильника еще сервесы. Автоматический пеликан старательно игнорировал его. — Меня интересует все, что вы мне можете рассказать об одном из ваших постоянных клиентов. Возможно, он называл себя Джорджем Андерсоном, но вероятней разгуливал под именем Уэйн Бруммель.

Она резко вскинула голову и отвернулась.

— Если вы знаете одного из моих постоянных клиентов, то, вероятно, знаете о нем больше моего. А мне нечего сказать. Если хотите скипать меня в участок, то я сейчас откопаю какую-нибудь стабильную одежду, и мы отправимся, и к чертям администрацию. Если вы хотите узнать об Уэйне, то зачем приходить ко мне? Почему не поаблать с ним самим?

Тон Карденаса, как всегда, ничуть не изменился.

— Потому что несколько дней назад его кто-то ликвидировал.

Когда у нее расширились глаза, а нижняя челюсть заметно отвисла, все ее тело тут же сделалось ослепительно-белым, как слоновая кость. Здесь, сообразил Карденас, отводя взгляд, налицо свидетельство, для которого ему не требовалось быть интуитом. Скрыть от него свои эмоции она могла не больше, чем улететь на луну.

Хотя, посочувствовал он, она несомненно могла бы сымитировать такой полет.

8

Карденас знал по своему опыту, что шлюхи, как правило, не плачут. Но боль в глазах Кой Джой не вызывала никаких сомнений: куда большая, чем можно ожидать от сильвы по адресу умершего клиента, даже если тот был нежным, неизвращенным и щедрым на чаевые.

— Этот Бруммель был для вас больше, чем просто постоянным партнером?

Она кивнула, лицо ее скривилось, словно она пыталась заплакать, да забыла, как это делается. Продолжая отражать бушующие в ней эмоции, ослепительная бледность кожи сменилась светло-коричневым окрасом, испещренным мигающими пятнами неконтролируемой голубизны, которые расширялись и сокращались в ритме ее рыданий. Из-за этого двусмысленного чуда генжинерии Кой Джой вышла далеко за пределы простого неумения скрывать свои чувства. Они теперь так и бросались в глаза. Хотя было почти невозможно не смотреть на ее привлекательное обнаженное, насыщенное цветами тело, Карденас упорно старался сохранять профессиональное бесстрастие. Если ему это не удастся, он осознавал, что ничего не добьется от нее, невзирая ни на какие угрозы.

— Я понимаю вашу озабоченность и сожалею о вашей потере. Ваша реакция отвечает на мой вопрос, но обещаю, что к завтрашнему утру вам станет лучше.

Прижимая ладони к залитому слезами лицу с мягко пульсирующими индиговыми пятнами, она подняла на него взгляд и шмыгнула носом.

— Откуда… откуда вы знаете?

Не вдаваясь в подробности, он просто улыбнулся ей.

— Я умею определять. Бруммель был с вами добр?

Она с отчаянием кивнула.

— Он никогда не делал мне больно, всегда платил сверх положенного и даже ждал меня, когда мне казалось, что он закончил. Никогда не просил ничего ненормального.

Созерцая ярко-голубые завитки, усеявшие нижнюю половину ее тела и превратившие обе гибкие ноги в калейдоскопическое эхо древних столпов, Карденас гадал, а что же такая особа, как Кой Джой, сочла бы ненормальным.

— Он был… он сказал, что как только выгорит тот большой проект, над которым он работал, то он оставит женщину, с которой жил, и мы поженимся. Он много говорил о том, как мы уедем отсюда, уберемся с Полосы.

Ну что за очаровательный хомбер был этот покойный Бруммель, размышлял инспектор. Сурци Моккеркин решила сбежать с мужчиной, который начал их новую жизнь, обманывая ее. Несмотря на высказанные Диким Дохом предположения о домашних побоях, ситуация все больше и больше наводила на мысль, что миз Моккеркин и покойный Бруммель-Андерсон, вероятно, стоили друг друга. Карденасу не требовалось извлекать свой спиннер для записи разговора. Все относящееся к делу он заносил в собственную память.

— Куда уедем?

— Не знаю… в какое-то место которое он называл Дружба.

Карденас покачал головой.

— Никогда о таком не слышал.

— Я тоже. И он никогда ничего не говорил мне о нем, кроме названия. — Когда она попыталась улыбнуться, верхняя часть ее тела, от плеч до лба, запульсировала бледно-розовым оттенком.

Слезы снова потекли ручьем. Карденас дал им поструиться, любуясь поразительной игрой цветов ее кожи, прежде чем положить конец этому плачу новым вопросом.

— А как насчет этого дела, его большого проекта? Он когда-нибудь говорил о нем, упоминал когда-нибудь имена партнеров или что-то другое?

Опустив руку, она подобрала пляжное полотенце и вытерла им глаза и нос. За спиной у нее симулированное море омыло синтетический берег, наполняя апартаменто искусственным запахом выброшенных на берег водорослей и кристаллизующейся морской соли.

— Уэйн никогда не говорил о каких-либо партнерах. Полагаю, он не нуждался в них, потому что у него был доступ к деньгам этой другой женщины. Той, с которой он жил. У нее их явно имелось в избытке. Меня не волновало, что он, что мы берем их для себя, так как она, по его словам, сама украла их у своего мужа.

Карденас внимательно наблюдал за ней.

— Уэйн когда-нибудь упоминал об этом муже?

— Нет, никогда, — покачала головой Кой. — Только о дочери, девочке, с которой жили вместе. О ней Уэйн много говорил. Кажется, он считал ее чем-то особенным, хоть она была и не его.

— Неужели он не говорил о той женщине? — Карденас был озадачен.

— Нет, не о женщине. Он никогда о ней не говорил, если это не было связано с деньгами, которые он собирался забрать. Только о девочке. Ее звали Кати — нет, Катла. А особый проект? Он ни разу не сказал о нем ничего по-настоящему ясного. Обронил как-то раз о том, что предпочитает держать меня в блаженном неведении. Все вращалось вокруг той девочки. — Она покачала головой. — Не спрашивайте меня, почему.

Карденас теперь был столь же заинтригован, как и сбит с толку.

— Большое дело Бруммеля вращалось вокруг Катлы? Вокруг двенадцатилетней девочки Катлы, а не Сурци? — Он сейчас не видел ни нужды, ни причины затрагивать имя Моккеркина.

— Именно так мне сказал Уэйн, — пожала плечами она. — Эй, я ж не выпытывала у него подробностей. Мне хватало его заверений, что мы поженимся и уедем в это место дружбы. Или в местечко Дружба. Когда он говорил о нем, взгляд у него делался совсем мечтательным. Рассказывал, что местечко это теплое, прекрасное и уединенное. Только не говорил, где же оно.

— Над каким же таким необычным делом мог человек вроде Уэйна работать с двенадцатилетней девочкой?

Поднявшись на ноги, Кой Джой принялась апатично натягивать новую одежду. Тело ее являло собой симфонию гибкого движения и приглушенного, генерируемого изнутри цвета. Кровяное давление у Карденаса снизилось наконец до чего-то близкого к норме.

— Без понятия. — Она привлекательно подняла одну ногу, разглаживая обеими ладонями на коже прозрачный материал. Создающяя настроение музыка, продолжавшая играть все это время, к счастью, наконец умолкла. — Он говорил, что она техант, но в подробности не вдавался. Сказал, что она сделала массу работы для своего отца.

Так значит, робкая маленькая Катла Моккеркин была технологическим талантом, размышлял Карденас. Она работала со своим отцом, Моком. Хотя характер этой работы оставался тайной, Карденас начал понимать, почему Клеатор Моккеркин стремился вновь обрести опеку над своим угнанным потомством. Безотносительно к характеру той трудовой деятельности, интерес Уэйна Бруммеля явно привлекла именно она. Для человека, вовлеченного в сложные деловые операции, способности прирожденного теханта могли быть крайне ценными. У техантов, так же как, например, у интуитов, возраст не обязательно служил ограничительным фактором там, где дело касалось природных способностей.

— Он вообще не обсуждал с вами характер того дела?

— Я же сказала. — И, отражая ее досаду, на неприкрытых только что застегнутым платьем частях тела Кой появились сердитые красные звезды, похожие на кляксы. — Он со мной ни о чем подробно не говорил, кроме как о нас, о наших отношениях, и об этом местечке Дружба. И никогда не говорил о деле помимо того, о чем я вам уже рассказала. — Она уткнулась лицом в ладони. — Да я и не хотела, чтобы он говорил о чем-нибудь, кроме нас с ним.

Сделав глубокий вдох, она успокоилась, насколько смогла. За исключением вспыхивающих иной раз сине-золотых пятен, цвет ее кожи вернулся к норме.

— Теперь этому конец. Конец всему. Ему, нам, Дружбе; всему. — Она бросила взгляд на искусно скрытый хроно. У вас еще осталось оплаченное время. Уверены что не хотите?..

Слова ее, произнесенные теперь, были столь же жесткими, столь холодными и лишенными чувств. Даже будь он склонен заняться с ней какой-то не полицейской деятельностью, ее тон напрочь убил бы любой интерес, который мог бы у него появиться.

— Нет. — Его ответ, когда он поднялся с песка, был полон эмпатии. — Вы сделали все, о чем я вас просил.

То, как она пожала плечами, осталось почти незаметным под материалом платья.

— Я рассказала все, что помню. Больше ничего нет. И теперь уж никогда не будет. — Несмотря на дрожащую нижнюю губу, она упорно старалась улыбнуться. — Если я вам действительно больше ни для чего не нужна, мне не помешает побыть следующий час одной.

— Почему бы вам просто не прерваться на ночь?

В ответ она скорей дернулась, чем рассмеялась.

— Да, верно, — ядовито ответила она. — Просто возьму и подойду сейчас к тому, кто там сейчас сидит за столом в приемной, и отключу свой таймер на остаток вечера.

— Могу вывести вас. — Данное утверждение инспектор сделал со спокойной уверенностью.

— Да зачем беспокоиться? — отказалась она раздраженным тоном, направляясь к двери, которая вела в ванную. — Я уже скогана.

И то ли из безразличия, то ли из-за правил заведения, не потрудилась закрыть за собой дверь.

Выходя, Карденас не забыл дать похвальный отзыв. Ничем другим он помочь ей не мог, поскольку она не позволила устроить для нее бегство на сегодняшнюю ночь. Никто не обратился к нему, когда он шагнул за порог «Коктэйля» и двинулся по улице к станции. Скоро выключат свет. Когда секстель остался позади, он был озадачен больше, чем когда-либо. Уэйна Бруммеля явно привлекло к Сурци нечто большее, чем возможность пожить на уворованные денежки. Дело заключалось в ее дочери. Зная это, отсюда естественно вытекало, что именно двенадцатилетнюю Катлу на самом-то деле и хотел вернуть Мок.

В какое же дело она была вовлечена, эта тихая девочка, о которой так хорошо отзывались ее бывшие односочницы? Какую работу она выполняла для отца? Разносторонняя, способная техантка могла много чего делать.

В данный момент достаточно много, чтобы вызвать убийство других людей.

Несмотря на всю свою работу на улице и со спиннером, Карденас оказался не в состоянии нащупать единственную надежную, убедительную ниточку, ведущую к местонахождению Сурци Моккеркин и ее дочери. Если они прятались где-то на Полосе, то их личности не регистрировались ни на каком из обычных отслеживателей. Официальные запросы по обычным каналам ничего не дали. Мать с дочерью полностью исчезли из ведома общественности.

А это означало, что они где-то прятались. Если их уже не поймали приспешники Мока. Или какой-то другой заинтересованный картель вроде инзини, или озерников. Эта необыкновенная и неожиданная заинтересованность в Катле Моккеркин вызвала у инспектора еще большее стремление найти ее. Какого рода дело доверил заботам двенадцатилетней девочки человек вроде Мока, даже если та и впрямь была его родной дочерью и признанным техантом?

Чтобы убегать и прятаться от такого, как Мок, требовался интеллект, знание обстановки и уйма денег. Теперь стало очевидным, что у Сурци Моккеркин наличествовало и то, и другое, и третье. Избегая столь долгий срок внимания своего опасного и, несомненно, разъяренного мужа, она явно собиралась и дальше продолжать в том же духе. А тот факт, что конкретно от полиции она не пряталась, ничуть не облегчал работу по ее розыску.

По крайней мере, теперь у него появилось некоторое представление о том, почему она убегала. Подобное знание позволяло ему соответственно скорректировать параметры своих поисков. Но быстро становилось очевидным, что, если он намерен найти их раньше Мока, ему придется искать помощи за рамками официальных каналов.

Вот в этом-то и состояла одна из причин, по которой он отказывался от постоянно предлагаемой ему различной кабинетной работы. Приятные, безопасные поручения в кабинетиках с контролируемым климатом позволили бы ему провести оставшиеся до отставки годы в сравнительном комфорте и безопасности. Приятные, серые, скучные поручения, которые не подходили ему ни по духу, ни по темпераменту. Дело заключалось не столько в том, что он любил улицу, сколько в том, что, похоже, не мог работать без нее. Полоса была у него в крови. Как тому и надлежало быть, поскольку он оставил на Полосе столько своей крови.

Вот потому он и шагал по неотмеченной на картах безымянной улице в углу Полосы столь же далеком от успокаивающих огней центра Ногалеса или Санхуаны, как галерея Моккеки от темной стороны луны. Двигался он не спеша, размеренным шагом. Если шагать тут со слишком целеустремленным видом, рискуешь сделаться мишенью. А покажешься заблудившимся, так тоже станешь мишенью. Но вот беззаботный вид оказывал нужное воздействие, и мозги, скрывавшиеся за глазами, что неизменно отслеживали из углов и щелей его путь, останавливались поразмыслить.

Глядя на него, они придут к выводу, что так шагает человек, излучающий уверенность. И потому, хотя некоторые, может, и желали бы освободить его от чистой одежды и скрытых активов, обитатели Костезоны хоронились по своим укрытиям и позволяли ему спокойно пройти мимо.

Костезона являлась для патрулей районом низкого приоритета, где выражение «низкого приоритета» означало в переводе с бюрократического языка «место, на которое налогоплательщикам наплевать». Карденас определенно не встречал никаких коллег-федералов, когда все больше углублялся в зону. Кучи эргономического мусора, неубранные, но вполне перебранные, переполняли рециркуляционные бачки и заваливали переулки. Бродячие кошки, лишенные имплантированных идент-чипов, рыскали и орали среди мусора органического, ежедневно извергаемого десятками продовольственных магазинчиков и дешевых многоквартирных домов. Квилки торговали прямо на улице самой последней электронной начинкой и приборами, зачастую законными, а иной раз не очень. Зачастую, хоть и не всегда, из-под полы торговали и неприятными, но пользующимися большим спросом принадлежностями, которым никак не полагалось попадать в частные руки.

О высоком качестве личины Карденаса свидетельствовало то обстоятельство, что его не засекли и не опознали в нем федерала. Лавочники, владельцы ресторанов, нищие и созерцательные, но настороженные скавы и пенкари принимали его за ветерана-визитера со знанием и опытом по части обычаев зоны. Они открыто обращались к нему с зазывными речами, солиситируя, согласно своему положению, дело или милостыню, но в остальном предоставляя ему спокойно выполнять свою повестку дня. С непокрытой головой, сгорбившись, он шел, засунув руки в карманы, не улыбаясь и явно будучи погруженным в собственный мир. И не нашлось никого, готового рискнуть нарушить его сосредоточенность, в чем бы та ни заключалась.

Знай они его конечную цель, внимания к нему, вероятно, было бы еще меньше. В недрах Костезоны водилось много культов, и далеко не все из них отличались кротостью. По опыту профессиональных воров, из фанатиков обычно выходили плохие жертвы, да и в любом случае у них имелось мало такого, что стоило бы украсть.

Одно из немногих достоинств, какие можно было найти в этой зоне, заключалось в отсутствии докучливых мобильных рекламов. Не было никакого смысла просаживать неплохие деньги на рекламу для почти-не-граждан, у которых дела с избыточным доходом обстояло весьма плохо. С другой стороны, шум все-таки стоял: вездесущее гудение уцененной электроники, жужжание сенсорики, бессмысленная уличная болтовня и громкие, иногда излишне громкие, виты и музыка. Блокируя, по мере возможностей, это гудение, он сосредоточился на поиске пути через лабиринт улочек и проходов, где давно не видели никаких представителей окружного отдела общественных работ. Если данное местечко не перебазировалось, то спиннер мог привести его к намеченной цели напрямую. Но извлечение на свет полицейского спиннера было бы не лучшим способом сохранить ту анонимность, благодаря которой удавалось остаться целым, настолько углубившись в Костезону.

Дорогу ему перебежала пара собак. Они зарычали и потрусили дальше, скрывшись за темным апартаменто справа от него. У шнауцера были две искусственных передних ноги, в то время как его спутник коккер щеголял парой миниатюрных приемных тарелок на месте ушей. На обоих были радиопередающие ошейники, указывающие, что это отнюдь не бродячие псы. Кто-то пожалел их и вместо того, чтобы усыпить, отремонтировал собак, чтобы те могли выжить на улицах. В зоне с избытком хватало биохирных талантов, хотя большая часть специализировалась на процедурах, за которые дипломированный биохирург угодил бы за решетку или лишился лицензии.

Шагая, Карденас вернулся к размышлениям о значении слова «дружба», о котором поведала ему Кой Джой. Говорил ли о ней ее любовник Бруммель метафорически или поминал какое-то реальное место? Проверка полосовых названий, как и тщательный поиск, охватывающий обширную территорию, не обнаружил в радиусе двухсот киломов ни одного урба, улицы или застройки под названием Дружба. Существовал городок Френдшип[47] в штате Пенсильвания и другой Френдшип, в штате Айова. И даже Френдшип в провинции Манитоба. Связь с местными регистрационными центрами в каждой общине не идентифицировала никого из недавно переселившихся, кого можно было бы принять за Сурци и Катлу Моккеркин. Если же Бруммель говорил о другом реальном месте, то оно находилось за границами Севамериканских Штатов.

Тот ли там проход, слева от него? Или нужный ему дальше? Он усиленно пытался вспомнить связующую улицу, выданную спиннером. И решительно свернул в первую же узкую улочку, какая подвернулась. Если он вспомнил неправильно, то худшее, что могло случиться, это отсутствие реакции. Это если кто-нибудь не распознает в нем федерала, ибо тогда он может оказаться перед уставившимся на него счетверенным дулом спиттера «Итака» или чем-нибудь равно неприятным.

Проход закончился у двери, которая выглядела созданной из деревяшек и металлолома, но на самом деле была цельным листом сплава холодной отливки, обладавшим достаточной прочностью, чтобы вызвать зависть у любого банковского сейфа давних времен. На двери не было никаких ручек, окошек или глазков и никаких видимых петель. Равно невидимым оставался и динамик, который, колеблясь, пролаял ему:

— Какое слово служит паролем, байт?

— Нет никакого слова, — ответил ровным тоном Карденас. — Есть лишь цифры, маскирующиеся под слова.

Скрытый вопрошающий не отозвался. Карденас представлял себе, как по другую сторону двери оживленно переговариваются дьяконы. Потребуется какой-то миг для того, чтобы известие о его присутствии передали дальше.

— Чего ты ищешь? — спросили наконец из-за двери.

— Орилака Мудрого, если он дома и не нездоров, — заботливо добавил Карденас.

— Ты федоко. — Тон был слегка обвиняющим. Инспектор не выискивал ни скрытых витов, через которые за ним наблюдали, ни оружия, которое несомненно, на него навели. Любую попытку убежать по узкому, тесному проходу между домами могли запросто пресечь.

— Я искатель истины, как и ты сам.

— Именно этого ты и ищешь у Мудрого? Истину? — хотел знать голос.

— Ни у кого из нас нет доступа к истинной истине. Даже у Мудрого. Мы можем лишь искать ее. И я собрат-искатель. — Он улыбнулся невидимому собеседнику. — Мудрый ищет покоя, который лежит в изучении мест между человеком и машиной. Моя работа — обеспечивать покой первого. Ради этого мы уже обменивались сообщениями. Иногда в мой личный ящик прибывает информация, исходящая, как я знаю, от него. А иногда и у меня есть возможность помочь его Ордену. — Он слегка наклонился вперед. — Есть те, кому не нравится то, во что вы верите, и то, чем вы занимаетесь. Есть те, которые считают вас всех антиобами. Я не из таких. Я друг.

— И притом разговорчивый. — Дверь открылась, впуская его, но не отодвигаясь внутрь, а подымаясь и исчезая в притолоке. — Заходи, искатель.

— Я вооружен, — предупредил он, прежде чем шагнуть через порог.

— Мы знаем. — Дверь за ним закрылась.

Он оказался в очень маленьком коридоре, залитом голубым светом. Когда тот погас, его приветствовала с довольной полуулыбкой неожиданно пышнотелая молодая женщина, облаченная в цельную одежду, состоящую из расплавленных, раскатанных в тонкий блин и отлитых в новую форму забракованных электронных компонентов. На ее неудобном на вид костюме мигали и вспыхивали огоньки, но она, казалось, ничего не имела против того, что в платье то и дело происходили какие-то соединения и связи. При виде того, как у него разбегаются глаза, ее улыбка расширилась.

— Это держит начеку тех из нас, кто стремится узнать Путь, — объяснила она.

— И какой же это Путь? — спросил инспектор, когда она повернулась, чтобы проводить его, а он последовал за ней.

— Как какой, конечно же, Правильный Путь. Но если ты и правда искатель, как утверждаешь, а не просто еще один тупой федоко, то и так уже знаешь это.

— Голубой свет? — спросил он, когда они свернули за острый угол в коридор, лишенный отличительных черт.

— Мы не боимся обыкновенного оружия вроде того, какое у тебя при себе. У нас есть способы справиться с ним. Нас волновало, что ты мог, по собственной воле или чужой, принести с собой дисраптор. Это вызвало бы у нас озабоченность. — Оглянувшись на него, она блаженно улыбнулась. — Мы не можем допустить, чтобы вторгшиеся к нам чужаки гнобили наш кранч.

— Я считаю точно также, — правдиво ответил он.

Коридор неожиданно привел их в большое затемненное помещение. Потолка не было, и ряды спиральных кресел свободно двигались между двумя этажами. Изрядную часть пространства заполняли пылающие экраны и голографические проекции. Перед этой поразительной массой дисплеев сидели или развалились две дюжины дьяконов Мудрого. Некоторые из операторов были подсоединены напрямую через контактные кепки, в то время как другие что-то бормотали в чувствительные голкомы или барабанили по клавиатурам. Плавные колебания голосов, шепчущих своим пультам устные команды, напоминали Карденасу приглушенное григорианское песнопение, хотя язык, на котором они говорили, имел столько же общего с латынью, сколько финский с фиджийским.

В центре всего этого на противоположной стороне помещения удобно расположился Орилак Мудрый, откинувшийся в шезлонге, вращавшемся в ответ на его негромкие команды. Седовласый и с сардонической жилкой, с бдительным взглядом и полным телом, он взмахом руки отпустил от себя женщину, которая только что закончила наполнять его полуметровую гликолевую трубку, и лениво выпустил в сторону Карденаса облачко ароматного дыма. Принюхавшись, инспектор идентифицировал вдобавок к маскирующему запаху по меньшей мере три различных усыпляющих вещества.

— Почему ты просто не глотаешь? — Он остановился перед шезлонгом. Если тому и предназначалось казаться троном, то дизайн его выглядел решительно бесцеремонным. Препроводившая его молодая женщина сложила руки на груди и осталась рядом с ними. Он не знал, какие сюрпризы кроме ее безусловно привлекательной фигуры таились под покрывавшим девушку с головы до пят мигающим электронным одеянием, но подозревал, что они могут оказаться смертельными.