***

Сейер поставил папку Эйнарссона в шкаф рядом с папкой по делу Дурбан. Майя Дурбан и Эгиль Эйнарссон. Оба мертвы, но никто не знает, почему. Потом он откинулся на спинку кресла, водрузил длинные ноги на письменный стол, постучал себя по карманам и выудил бумажник. Нашел фотографию внука – она была зажата между водительскими правами и лицензией парашютиста. Внуку только что исполнилось четыре года, он знал большинство марок автомобилей и даже успел впервые подраться, причем весьма болезненно воспринял то, что его побили. Сейер помнил потрясение, которое испытал, когда приехал в Форнебю , чтобы встретить свою дочь Ингрид и зятя Эрика. Они возвращались, проработав три года в Сомали. Она – медсестрой, а он – врачом в Красном Кресте. Ингрид стояла на самом верху трапа, волосы ее выцвели, а кожа приобрела золотистый оттенок. И на какоето мгновение ему показалось, что перед ним Элисе, – такой она была, когда они увидели друг друга впервые. На руках у дочери был маленький мальчик. Тогда ему было четыре месяца, он был шоколаднокоричневый, с вьющимися волосами и самыми черными глазами, которые Сейеру когдалибо доводилось видеть. «По правде говоря, сомалийцы – красивый народ», – подумал он. И еще раз посмотрел на фотографию, прежде чем убрать ее в бумажник. В конторе было тихо, как и почти во всем большом здании по соседству. Он засунул палец под рукав рубашки и почесал локоть. Кожа шелушилась. Под нею был еще один, розовый слой кожи, которая тоже шелушилась. Он сдернул куртку со спинки кресла, закрыл кабинет и перед уходом заскочил к фру Бреннинген. Она моментально отложила в сторону книжку – как раз дочитала до весьма многообещающей постельной сцены и решила приберечь ее до вечера, когда будет дома и ляжет в постель. Они обменялись несколькими репликами, он коротко кивнул на прощание и отправился на Розенкранцгате – к вдове Эгиля Эйнарссона.

***

Сев в машину, он быстро глянул на себя в зеркало и провел пятерней по волосам. Особой нужды в этом не было – волосы были острижены коротко. Это было скорее делом привычки, чем проявлением заботы о внешности.

Сейер старался использовать любой повод, чтобы выбраться из своего кабинета. Он медленно ехал через центр города – он всегда ездил медленно, машина была старая и не слишком резвая, большой синий «Пежо604», но причин менять ее он не видел. Зимой, правда, ездить на ней было все равно что на санках. Вскоре он добрался до симпатичных домиков – розовых, желтых и зеленых, рассчитанных на четыре семьи каждый. Сейчас, освещенные солнцем, они выглядели особенно привлекательно. Вообще дома, построенные в пятидесятые годы, обладали какимто особым очарованием, которого новостройки были простонапросто лишены. Деревья разрослись, сады наверняка расцветут, когда станет теплее. Но пока было еще холодно, весна явно заставляла себя ждать. Земля, впрочем, уже давно подсохла, пятна старого грязного снега можно было увидеть только в канавах, они лежали там, как мусор. Сейер поискал глазами дом номер 16 и, увидев зеленый ухоженный дом, сразу же узнал его. Возле дома чего только не было: трехколесные велосипеды, разнообразные пластмассовые игрушки, в том числе машинки, которые ребятня понатаскала из подвала и с чердака. Он припарковался и позвонил.

Через несколько секунд в дверях возникла женщина. За ее юбку цеплялся худенький мальчик.

– Фру Эйнарссон, – поприветствовал ее Сейер и слегка поклонился. – Можно войти?

Она слабо, вроде бы неохотно кивнула в ответ. По правде говоря, ей не часто выпадала возможность с кемто поговорить. Он стоял очень близко, она даже чувствовала его запах: смесь запаха кожаной куртки и слабого аромата лосьона после бритья.

– Я и сейчас знаю не больше, чем осенью, – произнесла она неуверенно. – Правда, теперь я знаю, что он мертв. Но я уже была к этому готова. Я хочу сказать, судя по тому, как выглядела машина…

Она обняла мальчика за плечи, как бы защищая его и одновременно прячась за ним.

– Мы нашли его, фру Эйнарссон. Ситуация изменилась, не так ли?

Он молчал и ждал.

– Наверняка это был какойто ненормальный, которому понадобились деньги. – Она нервно покачала головой. – Ведь бумажник пропал. Вы сказали, что бумажника не было. Хотя при нем была только сотня крон. Правда, сейчас и изза мелочи могут убить.

– Я обещаю, что не задержу вас.

Она сдалась и отступила в коридор. Сейер остановился у входа в гостиную и огляделся. Его всегда поражало и даже немного пугало, насколько же все люди одинаковые: ему случалось бывать в самых разных гостиных, но все они выглядели как близнецы: в центре – телевизор и видеомагнитофон, а вокруг все остальное. Место сбора всей семьи, норки, куда все заползали, чтобы погреться. У фру Эйнарссон в гостиной стояла розовая кожаная мягкая мебель, под журнальным столиком лежал белый ковер с длинным ворсом. Это была очень женская комната. Шесть месяцев она жила одна и, возможно, потратила это время на то, чтобы отделаться от всего, напоминавшего о присутствии в доме мужчины. В прошлый раз, как и сейчас, он не смог увидеть ни следа тоски или любви к тому мужчине, которого они нашли в черной речной воде, продырявленного насквозь и серого, как старая губка. Конечно, отчаяние было, но оно касалось других, более практических вещей. Например, того, на что же ей теперь жить и как найти нового мужа, если нет денег на няньку. Эти мысли действовали на женщину удручающе. Он поискал глазами свадебную фотографию над диваном; это была чересчур парадная фотография молодой Юрунн с высветленными волосами. Рядом с ней стоял Эйнарссон, тощий и гладко выбритый, как конфирмант, с жидкими усиками над верхней губой. Они старались изо всех сил, позируя заурядному фотографу. Больше всего их волновало, какое впечатление они производят.

– У меня есть немного кофе, – неуверенно предложила она.

Он поблагодарил и согласился. Неплохо было бы уцепиться за чтото, хотя бы за ручку кофейной чашки. Мальчишка потащился за матерью на кухню, но, стоя у двери, украдкой поглядывал на него. Он был худенький, на переносице конопушки, челка – слишком длинная – все время падала на глаза. Через несколько лет он станет очень похож на мужчину на фотографии.

– Забыл, как тебя зовут, – ободряюще улыбнулся Сейер.

Мальчик немного помолчал, покачал ногой, потом ввинтил ее в линолеум и застенчиво улыбнулся:

– Ян Хенри.

Сейер кивнул.

– Ну да, Ян Хенри. Можно задать тебе один вопрос, Ян Хенри? Ты значки собираешь?

Мальчик кивнул:

– У меня уже двадцать четыре значка. На шляпе.

– Тащика ее сюда, – улыбнулся Сейер. – Получишь еще один. Такого у тебя точно еще нет.

Мальчонка шмыгнул за угол и вернулся со шляпой на голове. Шляпа была ему явно велика. Он снял ее с благоговением.

– Только больно колется изнутри, – объяснил он. – Поэтому я не могу ее носить.

– Смотрика, – сказал Сейер, – это полицейский значок. Мне его дала фру Бреннинген в участке. Красивый, правда?

Мальчик кивнул. Он искал на шляпе достойное место для этой маленькой золотистой булавки. Потом решительно передвинул значок с Кристин и Хоконом  и прямо под ними поместил новое сокровище. Вошла мать и выдавила из себя улыбку.

– Иди в свою комнату, – коротко приказала она. – Нам с дядей надо поговорить.

Ян Хенри нахлобучил шляпу на голову и исчез.

Сейер пил кофе и рассматривал фру Эйнарссон, которая бережно, чтобы кофе не выплеснулся, опустила в свою чашку два кусочка сахара. Обручального кольца у нее на пальце не было. Волосы у корней потемнели, глаза были слишком сильно накрашены, и – явно вопреки ее намерению – это делало ее менее привлекательной. А на самом деле она была миленькая, светленькая такая, хорошенькая, миниатюрная. Вероятнее всего, сама она об этом не подозревала. Скорее всего, она была недовольна своей внешностью – как и большинство женщин. «Кроме Элисе», – подумал он.

– Мы все еще ищем этого покупателя, фру Эйнарссон. По какойто причине вашему мужу вдруг приспичило продать машину, хотя он никогда не обсуждал это с вами. Он уехал, чтобы комуто ее показать, и не вернулся. Может быть, ктото заинтересовался машиной, остановил его на улице или еще гдето. Может быть, ктото искал именно такую машину и связался с ним. Или, возможно, ктото охотился за ним, именно за ним, а не за машиной, и воспользовался ею как предлогом, чтобы выманить его из дома. Заинтересовал его, попросил продать, может быть, пообещал заплатить наличными. Вы не знаете, Эгиль нуждался в деньгах?

Она покачала головой и принялась жевать не до конца растаявший кусочек сахара.

– Вы меня уже спрашивали в прошлый раз. Нет, не нуждался. Я имею в виду, ничего такого срочного. Но деньги всегда нужны, нельзя сказать, что у нас их было чересчур много. А сейчас еще хуже. И мне не дают место в детском саду. И еще меня замучила мигрень. – Она слегка помассировала висок, чтобы продемонстрировать, что если он будет на нее давить, у нее может заболеть голова. – А работать в моем положении непросто – одной с ребенком и все такое.

Он сочувственно кивнул.

– А может быть, он был игрок, или же у него мог быть личный долг, который ему сложно было выплачивать?

– Нет, да что вы! Ничего такого не было. Может быть, он не был таким уж умником, но и одурачить его было непросто. Мы справлялись. У него была работа и все такое прочее. И деньги он тратил только на машину, да еще иногда мог пивка выпить в пабе. Он, конечно, мог и поорать, но он был не такой крутой, чтобы ввязаться во чтото такое, я хочу сказать – во чтото противозаконное. Во всяком случае, мне так кажется. Мы были женаты восемь лет, думаю, уж ято его знаю, то есть знала. И хоть Эгиль и умер, я не собираюсь тут сидеть и напраслину на него возводить.

Она замолчала.

– А вы не помните, из друзей его никто не говорил, что хотел бы купить у него машину?

– Ну, такихто наверняка было немало. Но он не хотел продавать. Он и одалживал ее очень неохотно.

– И вы не помните, звонил ли ему ктото в день, когда он исчез, или за несколько дней до этого по поводу машины?

– Нет.

– А как он вел себя в тот вечер?

– Я уже вам говорила. Как обычно. Пришел домой с работы в полчетвертого. У него была ранняя смена. Съел пиццу помексикански, выпил кофе и потом все время пролежал в гараже.

– Пролежал?

Ну да, под машиной. Чтото там подкручивал. Он был просто одержим этой машиной. А потом он ее вымыл. У меня были дела дома, я ни о чем таком не думала, и тут он заходит – как раз «Казино»  показывали – и говорит, что ему надо отъехать показать машину.

– И никаких имен?

– Нет.

– И не сказал, где они встречаются?

– Нет.

– И вы не спросили, с чего он вдруг решил ее продавать?

Она слегка взбила волосы и покачала головой.

– Я не вмешивалась в то, что касалось машины. У меня и правто нет. И мне было абсолютно все равно, какая у нас машина, главное – чтоб была. К тому же он не сказал, что будет ее продавать, сказал только, что хочет комуто ее показать. Вовсе не обязательно, что это был убийца. Он мог когото встретить по дороге, подобрать когото, кто голосовал на обочине, или вообще что угодно, я почем знаю? В этом городе полнымполно психов, а все изза этого героина, я не понимаю, как вы можете спокойно на это смотреть? Как подумаю про Яна Хенри… Ему ведь здесь расти, а характер у него не слишком сильный, он так похож на отца!

– Сильный характер, – улыбнулся Сейер, – это то, что вырабатывается со временем. Возможно, ему просто понадобится больше времени для этого. Мы просили этого возможного покупателя и через газеты, и по телевидению связаться с нами, – напомнил он ей, – но никто не откликнулся. Он боится. Или же ваш муж солгал, уезжая из дома в тот вечер. Может, у него были какието другие планы, или же этот покупатель и есть убийца.

Солгал? – Она оскорбленно уставилась на него. – Если вы думаете, что у него были какието там гнусные тайны, то вы ошибаетесь. Он был не такой. И на стороне у него тоже никого не было. И бабником он не был, честно говоря. И если он сказал, что собирается показать комуто свою машину, значит, так оно и было.

Она произнесла это так просто и категорично, что Сейер почувствовал: она его убедила. Он задумался и увидел, как в комнату прошмыгнул мальчик и осторожно уселся на пол за спиной у матери, часто моргая.

– Если постараться вспомнить тот день или предшествующие дни, недели, месяцы, вы не заметили чегото необычного, какихто отклонений от нормы? Скажем, за шесть месяцев до того, как он пропал и его машина была найдена на стоянке? Может, вы вспомните какойто случай или какойто период, когда он казался какимто не таким, или же был чемто озабочен? Я имею в виду все, что угодно. Телефонные звонки? Письма? Может быть, он когдато пришел домой позже, чем обычно, или плохо спал по ночам?

Юрунн Эйнарссон сжевала еще один кусочек сахара; инспектор видел, что она честно пытается вспомнить прошлое. Она склонила голову набок, припоминая чтото, потом отбросила какуюто мысль и принялась вспоминать дальше. Эйнарссонмладший дышал совершенно беззвучно. Уши у него были большие – как у многих детей.

– Однажды вечером в пабе приключился скандал. Ну, я не знаю, может, там все время какието скандалы, и на самом деле ничего серьезного не произошло, но там ктото жутко надрался, и хозяин позвонил в полицию, чтобы его забрали в вытрезвитель. Этот парень, он был одним из товарищей Эгиля, с пивоварни. Эгиль поехал за ним и упросил отпустить его. Он пообещал отвезти его домой. И они согласились. В ту ночь он пришел домой только в полчетвертого утра, помню, что на следующий день он проспал.

– Да? А вы не знаете, что конкретно произошло?

– Нет. Только то, что он напился, как свинья. Не Эгиль, а тот, другой. Эгиль же был за рулем, и потом – ему на смену надо было рано. К тому же я не особо расспрашивала – меня такие вещи вообще не интересуют.

– То есть, вы хотите сказать, что ваш муж заботился о других? С его стороны это был благородный поступок. Ведь он же мог на это наплевать, и пусть бы тот парень сам выпутывался.

– Ну, я, конечно, не могу сказать, что он был прямо такой уж заботливый, если вы об этом спрашиваете. Обычно он дальше своего носа ничего не видел. Так что, по правде говоря, я даже немного удивиласьс чего это он вдруг стал за когото хлопотать. Спасать когото от вытрезвителя. Ну да, я удивилась, конечно, но они же были товарищи. Честно говоря, не задумалась. Я имею в виду, до того, как вы меня стали спрашивать. – А когда это было, примерно?

– Ну, точно я, конечно, не помню. Незадолго до того, как он исчез.

– За несколько недель? Месяцев?

– Нет, возможно, за несколько дней до этого.

– За несколько дней? А вы помнили об этом случае, когда мы беседовали с вами осенью? Вы о нем рассказали?

– Не думаю.

– А пьяный приятель, вы знаете, кто это был, фру Эйнарссон?

Она покачала головой, быстро обернулась и увидела мальчика.

– Ян Хенри! Я же велела тебе оставаться в комнате!

Мальчик поднялся и поплелся из комнаты, как побитая собака. Она подлила себе еще кофе.

– Имя, госпожа Эйнарссон, – напомнил инспектор негромко.

– Нет, не помню, – сказала она. – Их там так много бывает в этой пивной, целая компания обычно.

– Но на следующий день он проспал, да?

– Да.

– А у них там есть табельные часы, правда?

– Ммм.

Он ненадолго задумался.

– А когда вы получили машину из технического управления, вы ее продали?

– Да. У меня все равно нет денег, чтобы научиться водить и сдать на права, вот я и продала ее своему брату. И потом – мне нужны были деньги. И машину, и инструменты, что были в багажнике. Торцовые ключи и домкрат. И еще разный хлам, я даже не знаю, как там что называлось. Кстати, там было не все, коечто пропало.

– Что же?

– Сейчас и не вспомню. Брат меня об этом спрашивал, мы искали, но не нашли. Не могу вспомнить, что это было.

– Попытайтесь. Возможно, это важно.

– Ну, не думаю, чтобы это было чтото важное, но я действительно не помню. Мы и в гараже искали.

– Позвоните в участок, если вспомните. А у брата можете спросить?

– Он все время в разъездах.

– Фру Эйнарссон, – сказал он и встал, – спасибо за кофе.

Она вскочила со стула, раскрасневшись и явно растерявшись, – ведь он так неожиданно собрался уходить, – и проводила его до двери. Сейер откланялся и пошел к парковке. Открывая дверцу, он заметил мальчикатот стоял на цветочной клумбе и нерешительно топтался, как будто хотел получше утрамбовать землю. Кроссовки почти исчезли под слоем земли. Сейер кивнул ему.

– Привет. Что, поиграть не с кем?

– Нет, – он смущенно улыбнулся. – А почему вы не на полицейской машине, если вы на работе?

– Отличный вопрос. Видишь ли, я, честно говоря, еду домой. Я живу тут недалеко, так что нет смысла возвращаться в участок и пересаживаться с машины на машину. – Он немного подумал: – А ты когданибудь катался в полицейской машине?

– Нет.

– В следующий раз я приеду на полицейской машине и прокачу тебя, если захочешь.

Мальчик улыбнулся – широко, но немного неуверенно; возможно, у него в жизни уже был какойто печальный опыт.

– Обещаю, – заверил его Сейер. – И ждать тебе придется недолго. – Он проскользнул за руль и медленно поехал к дороге. В зеркале он видел тонкую ручонку, махавшую ему.

Он все еще думал о мальчонке, проезжая мимо ипподрома и церкви. Не будет тебе прощения, Конрад, если ты в следующий раз забудешь про служебную машину.

***

На полу в гостиной Эмма играла в крестьянский хутор.

Все животные были выстроены ровными рядами: розовокрасные поросята, коровы в красных и коричневых пятнах, куры и овцы. За всем этим наблюдал тиранозавр Рекс, голова его с крошечным мозгом внутри доставала как раз до конька крыши сеновала.

Она то и дело подбегала к окну – посмотреть, не подъехал ли отец. Эмма проводила у отца выходные два раза в месяц и всегда с нетерпением этого ждала. Эва тоже ждала. Она сидела на диване. Она вся просто извелась, ей нужно было остаться одной, наконец, спокойно все обдумать. Обычно она использовала свободные выходные для работы. Но сейчас не могла ничего делать. Все изменилось. Они нашли его.

Эмма не вспоминала про мертвеца уже несколько дней. Но это вовсе не означало, что она про него забыла. По лицу матери она догадывалась, что не надо о нем говорить, и, хотя девочка не понимала, почему, она молчала.

В мастерской Эву ждал холст, натянутый на мольберт. Он был уже загрунтован, черный, ни единой светлой точечки. Но она не могла на него даже смотреть. Сначала надо было разобраться со всем остальным. Этого остального было много. Она сидела на диване и прислушивалась так же внимательно, как и Эмма, – Юстейн в любой момент мог зарулить во двор. На хуторе царила полная идиллия, если не считать зеленого чудовища, угрожающе нависающего над сеновалом. Выглядело это странновато.

– Динозавр сюда явно не подходит, Эмма. Сама посмотри!

Эмма надулась.

– Я знаю. Он просто в гости пришел.

– Ааа… Как это я сама не догадалась.

Эва подтянула колени к подбородку и натянула на них длинную юбку. Попыталась выкинуть все из головы. Эмма опять уселась на ковер и принялась одного за другим пристраивать поросят к животу мамочкисвиньи – кормиться.

– Одного сосочка не хватает. Вот этому.

Она взяла двумя пальцами одного поросенка и вопросительно взглянула на мать.

– Да, такое бывает. Такие поросята умирают от голода. Потому что их надо выкармливать из соски, а у крестьян, как правило, такой возможности нет.

Эмма ненадолго задумалась.

– Я могу скормить его Дино. Ведь ему тоже надо кушать.

– Но они ведь едят только траву, листья и все такое, разве не так?

– А этот ест мясо, – объяснила Эмма и втиснула поросенка между острыми зубьями зеленого чудовища.

Эва покачала головой – на редкость практичное решение!

Ребенок не переставал ее удивлять. Но тут со двора наконец раздался шум мотора. Эмма молнией – насколько это было возможно при ее комплекции – вылетела в коридор встречать отца.

Эва нехотя подняла голову, когда Юстейн появился на пороге гостиной. Этот мужчина был для нее как маяк. Когда Эмма стояла рядом с ним, она казалась меньше и симпатичнее, чем обычно. Они очень хорошо смотрелись вместе – оба рыжеватые, обоим следовало бы избавиться от нескольких лишних килограммов. И они очень любили друг друга, чему Эва была рада. Она никогда не была ревнивой, не ревновала она бывшего мужа и к его новой женщине. Она очень переживала изза того, что он ушел, но уж если это случилось, она желала ему счастья. Вот так.

– Эва! – улыбнулся он, взмахнув светлорыжим чубом. – Выглядишь усталой.

– Да, были коекакие проблемы. Она разгладила ладонями юбку. – Творческого порядка? – спросил он без тени иронии.

– Нет, вполне конкретные, земные проблемы.

– Чтото серьезное?

– Гораздо хуже, чем ты даже можешь себе представить.

Он на секунду задумался над ее ответом и наморщил лоб.

– Если я могу тебе чемто помочь, только скажи.

– Может быть, и придется – со временем.

Он попрежнему стоял на пороге, а Эмма цеплялась за его штанину и серьезно смотрела на мать. Девочка была настолько тяжелой, что Юстейну было непросто удерживать равновесие. Он испытывал к бывшей жене чувство глубокой симпатии, но она жила в мире, который для него был совершенно чужим, – в мире искусства. И все равно она была важной частью его жизни и навсегда ею останется.

– Принеси свою сумку, Эмма, и поцелуй маму, мы уезжаем.

Дочка с удовольствием послушалась. И оба исчезли за дверью. Эва подошла к окну, проводила глазами машину, которая влилась в поток на дороге, и опять уселась на диван. Закинула ноги на диванный валик и закрыла глаза. В комнате царил приятный полумрак, было довольно тихо. Она старалась дышать ровно и спокойно. И скоро наступила полная тишина. Ей следовало в полной мере наслаждаться такими мгновениями. Она знала, что осталось недолго.

***

Сейер щедро плеснул себе в стакан виски и прогнал пса с кресла. Это был леонбергер – семьдесят килограммов живого веса, пять лет от роду, но довольно ребячливый. Звали его Кольберг. То есть на самом деле звали его совершенно иначе, поскольку у заводчика, составлявшего родословные, была своя система. Например, он использовал названия песен «Битлз», начиная с первой буквы алфавита; когда родился Кольберг, заводчик как раз добрался до буквы «L». Поэтому пса назвали «Lope Me Do». А сестру щенка назвали «Lucy in the Sky»  . Сейеру делалось худо, когда он вспоминал об этом.

Пес смирился с тем, что его прогнали, тяжело вздохнул и улегся у ног хозяина. Большая голова лежала на ступнях Сейера, они даже вспотели в толстых носках. Но Конрад был не настолько бессердечен, чтобы убрать их. В какойто степени это было даже приятно, во всяком случае в зимнее время. Он пригубил виски и закурил самокрутку. Это были его вредные привычки: одинединственный стакан виски и однаединственная самокрутка. И поскольку он курил мало, то сразу почувствовал, что сердце забилось немного быстрее. В тихие, спокойные дни он ездил на аэродром и прыгал с парашютом, правда, в отличие от Элисе, дурной привычкой это он не считал. Но он уже восьмой год вдовел, а дочка выросла и была вполне обеспечена. Кроме того, нельзя сказать, чтобы Сейер был безрассудным смельчаком – он прыгал только при идеальных погодных условиях, и головокружительные маневры его соблазняли мало.