Глава 22

Ручка больно впивалась в бедро Ли, которая сидела в джипе Ника, как можно теснее прижавшись к дверце со стороны пассажирского сиденья. Он вел машину с пугающе холодной решимостью. И даже если его бесстрашная езда их не погубит, она хотела, чтобы их разделяло как можно большее расстояние, на какое можно было рассчитывать в машине.

Она сопротивлялась, когда он стал вытаскивать ее из машины, и даже сильно ударила его по голени. В ярости он схватил ее за лодыжки, выволок наружу, перекинул через плечо и отнес к своему джипу. Посадив Ли на переднее сиденье, Ник пригрозил, что если она попытается бежать, он свяжет ее и заткнет рот. Ли ему поверила.

Он потребовал объяснить, почему она вела себя так, что вынудила его столкнуть ее с дороги, но Ли не ответила. Она не хотела провоцировать его еще и потому, что не знала, куда он ее везет. Как будто они ехали к нему, и она не знала, как его остановить. Один за другим она отбрасывала планы спасения. Нельзя было выпрыгнуть из автомобиля на ходу, не разбившись насмерть, или схватиться за руль, не убив их обоих.

Когда они поехали по серпантину идущей по каньону дороги, Ли покрепче ухватилась за ручку и наклонила голову. Навстречу им неслись деревья, мелькали дома. Свет фар шел вперед, в бесконечность, и казался неподвижным.

Когда Ник подъехал к студии и выключил мотор, Ли сидела с закрытыми глазами. Хлопнула дверца со стороны водителя, под сердитыми шагами захрустел гравий – он обходил машину. Дверца распахнулась, и Ник, вытащив Ли из машины, подхватил ее на руки.

На этот раз она не стала сопротивляться. Она убеждала себя расслабиться, зная, что сопротивление только вызовет новую вспышку агрессии. Прижав ладони к шее, Ли позволила внести себя, как инвалида, в дом и усадить на обитый колдовской кожей диван в просторной гостиной Ника.

В комнате было темно, за исключением двух горевших на самом низком накале шестиугольных ламп, что стояли по обе стороны камина. На бронзовой панели рядом с дверью располагались ряды кнопок, похожих на кнопки интеркома. Ник нажал одну из них, и висячая лампа от Тиффани ожила, залив желтоватым светом комнату. Ли рассеянно отметила испанское влияние в ее отделке. Керамику с глазурью и ручной работы гобелены…

Выложенный черной плиткой пол…

И присутствие Ника, который стоял на зеркальном полу, всем своим видом воплощая злость. Поверх черных джинсов и рубашки на нем был надет плащ цвета хаки, голубые глаза горели огнем, но Ник все-таки очень мало напоминал ритуального убийцу.

– Ты наконец скажешь мне, что происходит? – спросил он. Она приняла оборонительную позу, подобрав под себя ноги.

– О чем ты говоришь?

– Почему ты сорвалась с места, когда я остановился позади тебя? Ты чуть не взлетела, Ли. Неслась по меньшей мере со скоростью девяносто миль в час. Почему?

– А почему ты меня преследовал?

– Преследовал тебя? Я пытался убрать тебя с дороги, пока ты себя не угробила.

Ли поднесла руку ко рту и, глядя на Ника, стала водить пальцами по губам. Он говорит так, как будто ничего не знает о том, что с ней произошло. Можно ли этому верить?

– Я думала, ты в Нью-Йорке, – сказала она.

– Я вернулся раньше. У тебя по телефону был такой расстроенный голос. Ты бросила трубку…

Вспомнив, как он с ней поступил, представив фотографии, которые сделал, Ли вскипела. Из-за него она пережила сутки адской пытки. Она была вынуждена заново, до секунды, пересмотреть все прошедшие недели, терзать свое сердце в поисках ответа на немыслимые вопросы.

– Этой ночью на меня кто-то напал.

– Что сделал?

Она попыталась встать и не смогла. Резкая боль пронзила плечо. Рукав блузки оторван, поняла она, виден синяк на руке. В этом хаосе она совсем забыла о первом ударе по плечу.

Болело сильно, но закричать ее заставила внезапная острая боль в сердце:

– Кто-то на меня напал!

На нее опять начала наваливаться усталость, она стала слабеть.

– Не подходи, – взмолилась она, падая на диван.

– Ли? Что с тобой?

– Не подходи! – Она помахала рукой, чтобы он оставался на месте. – Мужчина, который мне звонил… Он сказал, что это ты… ты хотел моей смерти.

Он смотрел на нее, не веря своим ушам.

– Кто-то сказал тебе, что я собираюсь тебя убить? Она смотрела на свою руку, на рану.

– Кто напал на тебя сегодня, Ли? – Его голос внезапно зазвучал жестко. – Кто это сделал?

На этот раз отмахнуться от него не удалось. Он подошел к дивану и, опустившись на колени, осмотрел рваную рану на руке Аи. Кровоточить она перестала, но уже образовался безобразный синяк.

– Кто это сделал? Скажи мне!

– Я не могла его рассмотреть.

– Но ты знаешь, кто это, да? Или думаешь, что знаешь.

Она не могла понять, зачем он затеял этот разговор. И что-то заставило ее произнести то, что, должно быть, сидело в ней всю ночь, обвинение, которое, как он должен был догадаться, она собиралась ему бросить:

– Ты! – Ее губы искривились от боли. – Я думала, это ты. Он ухватился за подлокотник дивана с такой силой, словно внутри у него что-то взорвалось. Затем лицо Ника исказилось яростью, и он вскочил.

– Я не охочусь на женщин! – выкрикнул он.

Он отошел от нее, оглядываясь и ища, что можно разбить. Полы плаща разлетались при движении. Черные волосы блестели в свете лампы. На него было страшно смотреть. Его отражение металось в зеркально-черных плитках пола, напоминая чародея, сражающегося с силами, еще более темными, чем он сам.

Часов в комнате не было, но какие-то внутренние часы отсчитывали нараставший в нем гнев, и Ли чувствовала каждый их удар. Каждое движение его руки, каждое проявление сжатой, как пружина, энергии, говорили ей, что сейчас время – ее враг, что оно с неумолимой скоростью приближает их к катастрофе.

– Не надо… – прошептала она.

Ник схватил с подставки керамический кувшин, с виду очень древний и ценный, и направился к окну. Ли решила, что сейчас он выбросит его за окно, но Ник постоял несколько секунд, держа кувшин на весу, затем резко поставил его на место и отвернулся.

Ли подумала, что все кончилось и он пришел в себя, но не тут-то было. Ник взглянул на нее, и в его глазах она увидела столько боли, столько нестерпимой боли. Она была потрясена.

– К черту! – внезапно бросил он.

Его рука описала в воздухе дугу. Он весь был нацелен на разрушение. Кувшин полетел через комнату и разбился о бар, во все стороны полетели осколки. В следующий миг он сорвал со стены картину и насадил ее на настольную лампу.

От звука рвущегося холста Ли затошнило. Она содрогнулась от ужаса.

Ник развернулся, словно ища чего-то еще, чего-нибудь бесценного. Но больше ничего не было… кроме нее. Признавая поражение, он прерывисто вздохнул. Схватил стул и выпустил его из рук, тот с треском упал на пол и перевернулся.

Насилие имеет звук, поняла Ли. И сейчас оно отдавалось в ее ушах треском стула, стоном холста.

А посреди всего этого хаоса молча, опустив голову, стоял Ник Монтера. Вся его злость куда-то исчезла.

Ли хотела что-то сказать, но боялась.

– Это был не я, – произнес он наконец. Казалось, он разговаривает со своим отражением, мерцавшим у него под ногами. – Мне достаточно и одной смерти на своей совести.

Одной смерти? Он говорит о Дженифер? Суд признал его невиновным в этом преступлении, но Ли уже не была в этом так уверена. И поэтому спросила его.

– Нет, – ответил он. – Это была не Дженифер. Бога ради, я даже не дотронулся до Дженифер! Это была она.

Ли проследила за его взглядом, обращенным к фотографии, стоявшей на полу рядом с камином. Фотография была повернута лицом к стене. Ли ничего не видела, но догадалась. Переведя взгляд на Ника, она увидела немую муку в его глазах и поняла, что была права. Эта фотография была источником всего – его слепой ярости, его глубочайшей скорби.

Мгновение спустя Ли уже стояла на коленях рядом с камином, держа фотографию в руках. Это был портрет, который заворожил ее, когда она в первый раз приехала к нему в студию, – мечтательная женщина с печальными глазами, кульминация выставки в его демонстрационной комнате.

Но кто-то повредил снимок. Фотография была наискосок прорезана ножом. У Ли не было сомнений в том, кто это сделал. Ник по какой-то причине хотел уничтожить фотографию. Может, поставил ее рядом с камином, чтобы сжечь, но потом не смог.

– Это не Дженифер? – спросила она, все еще не понимая.

– Нет, ее звали Фейт. Она была моей матерью.

– Твоей матерью? – Ли оторвалась от поврежденного портрета и посмотрела на Ника. – Ты ее сфотографировал?

Не надо было ему даже и пытаться улыбнуться. Сердце Ли разрывалось, когда она смотрела, как кривятся его губы, как на лице появляется выражение горечи и скорби. Ли быстро отвернулась, но с испугом поняла, что очень долго будет помнить Ника именно таким.

В воцарившейся тишине Ли слышала только тиканье мистических часов.

– Когда я был еще в начальной школе, – сказал наконец Ник, – производитель фотоаппаратов выделил средства на программу стипендий для неблагополучных детей. Одним из этих детей был я.

– У тебя хорошо получалось даже тогда, – заверила его Ли. Незабываемой фотографию делала смутная тоска женщины, но игра света и тени была схвачена удивительно мастерски для ребенка.

– Твоя мать умерла, когда тебе было десять, да? – осторожно начала Ли, постаравшись задать вопрос тоном собеседника.

– Она не умерла, ее убили. – И тихо, на выдохе, он добавил: – Ее застрелили.

Ли не могла опомниться. Он сказал, что виновен в ее смерти. Что же он тогда имел в виду? Что в десятилетнем возрасте застрелил свою мать? Должно быть, это был несчастный случай, нанесший ему ужасную травму. Теперь она начала понимать его ярость. Если Ник был виновен в ее смерти, то он все время стремился наказать себя за то, что считал невозможным простить. Всю жизнь его гложет чувство вины.

– Ты можешь об этом говорить? – спросила она.

– Здесь не о чем говорить.

«Здесь есть о чем говорить, – хотелось сказать ей. – Твоя мать умерла, а ты умираешь здесь и сейчас, умираешь каждый день из-за того, что ты сделал».

– Как это случилось? – спросила она.

– Как очень многие другие хладнокровные убийства, совершаемые воскресным днем на детском дне рождения. Она раскладывала пироги и мороженое у нас во дворе. Мне было десять лет. Я был счастлив. По пальцам можно пересчитать, сколько раз я был счастлив в жизни.

– Но ты сказал, ее застрелили.

– Да. – Он с силой провел пальцем по своей щеке. – Ее убили «койоты». Бандиты из баррио Сан-Рамон. Убить хотели меня.

– Тебя? Почему?

– Я украл партию наркотиков и оружия. Хотел добиться одобрения другой банды. И решил, что если я обчищу «койотов» и это сойдет мне с рук, то меня примут в банду. Им пришлось бы принять меня.

– Но с рук тебе это не сошло.

– Мать увидела, что очень уж лихо подкатила и остановилась машина, и велела мне уйти в дом. Если бы я это сделал, она сегодня была бы жива. Но я бросился бежать, и «койоты» открыли огонь. Когда она увидела оружие, то заслонила меня собой.

– И погибла?

Он дотронулся до груди.

– Первая же пуля убила ее. Попала прямо в сердце.

Ли беспомощно смотрела, как он сжал зубы, борясь с подступающими слезами. Теперь она все поняла. Когда его мать увидела оружие, она прикрыла собой сына. Фейт Монтера рис-ковала своей жизнью, повинуясь древнему, как сама природа, инстинкту. Но когда она лишилась жизни, ее десятилетний сын взял на себя долг, который никогда не сможет отдать. В тот день он потерял не только мать – он потерял свою душу.

– Я упал рядом с ней, – сказал он. – Я обнял ее. Повсюду была кровь.

Ли не хотела, чтобы он продолжал, но, похоже, выбора у него не было. Безжизненным голосом, раздавленный грузом воспоминаний, он поведал ей остальное – что мать всегда хотела, чтобы он выбрался из баррио живым, чтобы чего-то достиг в жизни.

– Я выбрался. – Он поднял голову. – Она – нет. Его боль была настолько неприкрытой, что у Ли сжалось сердце.

– Ты не мог знать, что она сделает. Тебе было десять лет. Казалось, Ник ее не слышал. Сунул руки в карманы плаща, словно они почему-то символизировали его преступления.

– После этого ничто не имело значения, – сказал он. – На какое-то время у меня словно помутился рассудок, я пытался себя убить.

Ли поднялась.

– Потому ты и связался с Дженифер? Она была подругой главаря банды?

– Это было позже, но – да, одно смертельное желание следовало за другим. Даже тюрьма – эта вонючая дыра – не стала достаточным наказанием. – Он посмотрел на нее пустым взглядом. – И ничто не станет.

Ли не знала, что сказать. Ник Монтера, фотограф, в каком-то смысле был больше, чем жизнь, он был современной легендой. У него были железная воля и стальные мускулы, Ли ощутила на себе силу и того, и другого. Может, поэтому ей и было невыносимо видеть его страдания. В нем до сих пор жил несчастный десятилетний ребенок, и ей нужно было что-то сделать, сказать, пробиться к этой печали. Ей следовало помочь ему профессиональным советом, но она не могла играть в психиатра. С ним она действовала исходя только из основных человеческих инстинктов. И так было всегда.

– Что такое? – спросила она.

В глазах Ника мелькнуло какое-то горестное узнавание, когда он поднял на нее взгляд.

– Ты напоминаешь мне ее, – ответил он. – Даже физически. Она была такой же сдержанной, как ты, красивой, как ты. Наверное, в твоем характере заложена доброта. Но я не могу до тебя дотронуться, дотянуться. Она была как ты – никогда не раскрывалась до конца.

Ли услышала свое дыхание. Она удивленно вздохнула. Удивление было сладким и совершенно неожиданным.

– Тогда позволь мне дотронуться до тебя, – предложила она.

Он поднял на нее глаза такого интенсивного оттенка синевы, что они напомнили ей сапфиры. Казалось, Ник не был готов к тому, что она идет к нему, но это только вызвало у нее еще большее сочувствие. Она чувствовала себя не совсем уверенно, но ее подбадривало то, что он выбит из колеи. Это он всегда держал все под контролем, и она была благодарна этой минуте, что может заставить его затаить дыхание, как это делал с ней он, что она может заставить его вздрогнуть от удивления.

Не веря своим глазам, Ник смотрел, как она приближается к нему.

Его взгляд был настолько напряженным и растерянным, так легко было раствориться в нем, забыть, что она делает. Но когда Ли дотронулась до его лица, он закрыл глаза. По телу его пробежала дрожь. Мышцы напряглись под ее пальцами.

Она с любовью смотрела на то, что с ним происходит. С любовью и страхом. Она не хотела ранить его снова, об этом не могло быть и речи. Но не хотела, чтобы он перестал ранить сам, сладко ранить в ответ на ее действия. Его беззащитность завораживала.

– Какой у тебя нежный рот, – сказала она, хотя не касалась его там. Это казалось слишком уж навязчивым. – Это часть твоей мужской красоты… и чувственности.

На подбородке у него уже стала проступать щетина, но ей нравилось и это. Его ресницы слиплись от выступивших слез, и Ли подумала, каково это будет – прижаться к ним губами, высушить их. Она никогда раньше не пробовала на вкус мужских слез. Никогда не откликалась на мужскую боль, как сделала это сейчас. И каждая подробность поражала ее.

Когда она провела пальцами по его горлу, он подставил его, выгнув шею.

Выдохнул какое-то слово, она не расслышала. Может, он даже ругнулся, но эти слова показались ей музыкой.

– Позволь мне быть доброй, – услышала она свой шепот. Ли заметила, как руки у него в карманах сжались в кулаки, и почувствовала, как внутри ее тоже все сжалось. Да, она касалась Ника Монтеры, да, она дотянулась до него, но что происходит с ней?

Ее охватило безумное желание. Как и насилие, оно имело звук, только на этот раз это был перезвон одиноких колокольчиков, призывные крики птиц. Они ласково звали ее. Среди всего этого безумия она позабыла о том, насколько глубоки ее чувства.

В какой-то момент движения ее рук на его лице приобрели новый смысл. Ли ощутила покалывание в кончиках пальцев, щекотание в ладонях. Когда ее ладонь скользнула по его щеке к подбородку, Ли вдруг захотелось очертить большим пальцем его губы. И пока она представляла, какой болью и нежностью это отзовется, ее пальцы поглаживали теплую кожу его щек.

И вот она уже ласкает его губы.

Мягкие изгибы его губ увлажнились, заблестели под дрожащими прикосновениями ее пальцев. Он слегка прикусил ее палец губами, и ее снова охватило желание. Тихо запело внутри.

– Я ничего не стану скрывать, – прошептала она. – Я никогда не обижу тебя так, как твоя мать.

Он открыл глаза, за черным бархатом его ресниц замерцала бледная радужка глаз. Теперь от него тоже исходило желание. Но он не сделал даже движения, чтобы до нее дотронуться. Даже не вынул руки из карманов плаща. Просто стоял и смотрел, как она смотрит на него. И только его дыхание, полное желания, говорило за него.

Ли почти боялась шевельнуться.

Его рубашка выбилась с одной стороны из джинсов, и Ли просунула руку под ткань, ища близости с ним. Гладкая кожа побуждала к исследованиями, и Ли просунула руку дальше, к его спине. Нащупала сильный позвоночник и, проведя по всей его длине пальцами, почувствовала, как Ник выгнул спину, когда она остановилась у пояса его джинсов.

– Боже, – выговорил он, – что ты со мной делаешь?

– Не знаю… Пытаюсь быть доброй?

Собственный голос удивил ее. Он был сексуальным и страстным. И звучал так, будто она сильно возбуждена. Ли ожидала, что он остановит ее в любой момент, когда легонько повела рукой по его грудной клетке. Под ее прикосновениями его мышцы сокращались и дергались, но он ее не остановил. Его руки тоже оставались там, где были.