Затерянный полк (№4) - Роковая молния

Сарг напомнил о себе негромким кашлем, и Тамука оглянулся. Становилось все светлее, а первые шаги следовало предпринять до восхода солнца. Тамука поднялся и, не поднимая головы, подошел к помосту.

— Пора, мой друг. Хулагар кивнул.

— Тебе не обязательно присутствовать при этом.

— Я как раз вспоминал ту ночь, когда мы заблудились из-за зимней бури. Тогда я выкопал пещеру в снегу и убил свою лошадь, моего первого скакуна, чтобы загородить вход и сохранить тепло.

Хулагар посмотрел на Тамуку.

— В благодарность он подарил мне тысячу лошадей, когда стал кар-картом.

— Я знаю.

— Я любил того скакуна, но не колебался ни секунды. — Хулагар помолчал и взглянул в глаза собеседника. — Ты сделаешь то же самое ради Вуки?

Тамука не ответил.

— Ты скоро станешь щитоносцем кар-карта. Ты должен любить его, как я любил Джубади. Тамука молчал. — Нет, я останусь. — Хулагар вздохнул и снова посмотрел на тело Джубади. — Я никогда не расставался с ним прежде, не оставлю его и сейчас.

Тамука обменялся взглядами с Саргом и кивнул.

Шаман выступил вперед, за ним шагнули двенадцать помощников. Начиная прощальную церемонию, он взошел на помост, остановился перед телом кар-карта и принялся перечислять имена двухсот семи кар-картов, первым из которых был Гриш, выведший свой народ с гор Баркт Ном и положивший начало бесконечной скачке по просторам Валдении. Имена следовали одно за другим, губы Хулагара беззвучно вторили песне шамана. В это время двенадцать немых стражников, охранявших кар-карта и бесценные сокровища орды, вошли в юрту и внесли на своих плечах золотой ларец.

Тамука зачарованно смотрел, как стражники установили ларец возле помоста и вышли, опустив голову. Тем временем Сарг пропел последние имена, и двое помощников приблизились к нему с золотым покровом. Шаман протянул вперед руки, его помощники накрыли их роскошной золотой тканью. Сарг повернулся спиной к телу, сошел с помоста и, не сбрасывая с рук священный покров, отпер замок и открыл ларец. Все присутствующие опустили глаза. Не поднимая головы, Тамука боковым зрением наблюдал, как шаман нагнулся и достал серебряную, тяжелую на вид урну. Затем Сарг повернулся, опять взошел на помост, держа перед собой урну на вытянутых руках, и опустил ее рядом с телом Джубади. Потом он очень медленно снял крышку, и вокруг распространился слабый сладковатый запах. Никто не произнес ни слова, даже не шелохнулся.

Сарг снова вытянул вперед руки, двое помощников подошли и взяли золотой покров. Еще один принес ему серебряную шкатулку. Шаман открыл ее и вынул прямой обоюдоострый кинжал; массивное лезвие блеснуло в свете нарождающегося дня. Сарг поднял глаза к небесам, но тут произошла неожиданная заминка. Молодой ученик шамана шагнул вперед и поднял было руку, но Хулагар остановил его и кивком головы приказал отойти. Щитоносец склонился над телом и своей рукой закрыл глаза Джубади, чтобы его душа не могла видеть, что последует дальше.

Сарг, молча наблюдавший за ним, одобрительно кивнул. Затем он взялся обеими руками за рукоять кинжала и поднял его. Лезвие молнией сверкнуло в воздухе и вонзилось в грудь Джубади. Шаман вскрыл грудную клетку рядом с отверстием, через которое пуля унесла жизнь кар-карта. Он резко повернул кинжал, и Тамука увидел, как раскрылись ребра. Сарг обвел кинжалом круг, вонзил лезвие глубже и наконец вынул сердце из тела Джубади.

Тамука зачарованно смотрел, как сердце кар-карта покидает тело. Оно было пробито, виднелось пулевое отверстие величиной с большой палец. Из этого отверстия и из раны на руки шамана тонкой струйкой лилась темная кровь. Сарг высоко поднял сердце на вытянутых руках, капли густой крови стекали с его запястий на роскошный парчовый наряд.

— Иди, сердце кар-карта Джубади, иди и соединись с сердцами твоих предков, соединись с пеплом, в который они обратились!

Сарг опустил руки и осторожно положил сердце Джубади в урну, откуда взметнулась тонкая струйка серого пепла и осела на его окровавленных руках. К сердцам двух с лишним сотен кар-картов присоединилось еще одно.

Вслед за этим помощник протянул Саргу серебряную чашу. Шаман наполнил ее потемневшей кровью из раны, зияющей в теле Джубади. Он поднес чашу ко рту и пригубил, потом наклонил ее и вылил несколько капель в урну.

— Иди, кровь нашего кар-карта Джубади, иди и соединись с кровью предков. Как текла их кровь в твоих венах при жизни, так смешается твоя кровь с кровью предков после смерти! Сарг снова поднес чашу к разверстой груди Джубади и до краев наполнил ее кровью кар-карта. Помощник накрыл чашу золотой парчой, принял чашу из рук шамана и отошел в сторону. Второй помощник сменил покров на руках Сарга. Он водрузил на место крышку урны и наложил печать, потом очень медленно поднял сосуд и поставил рядом с телом. Стоявший неподвижно Хулагар снял руку с глаз Джубади.

— Кар-карт Джубади, твое сердце навеки останется с твоим народом. Оно всегда будет кочевать с нами. А теперь пора приготовиться к последней скачке.

Сарг поклонился телу и, сойдя с помоста, отнес урну в золотой ларец и запер крышку.

Тамука посмотрел на Хулагара.

— Нам пора уходить, — прошептал он.

Хулагар кивнул, подошел к телу Джубади и поцеловал его лоб.

— Через тридцать дней я приду к тебе, мой друг, — сказал он. — Тогда мы снова сможем скакать вдвоем по бескрайним степям.

Тамуке пришлось обнять Хулагара за плечи, чтобы увести его из юрты вслед за Саргом. Омывальщики уже приступили к тридцатидневному ритуалу подготовки тела. После специального омовения, предохраняющего тело от разложения, его побреют и вытатуируют на нем десять тысяч магических заклинаний. В двадцать девятую ночь Джубади будет одет в роскошные ритуальные одежды кар-карта для последнего путешествия.

Выйдя из юрты, Тамука обратился к западу. Первые лучи солнца уже отражались от поверхности водоема за дамбой. Неподалеку в окружении стражников стоял Вука. Сарг обернулся к своему помощнику, взял из его рук золотую чашу и приблизился к Вуке. На лице наследника отразилось сомнение.

— На колени! — приказал Сарг. — Опуститесь на колени перед кровью.

Немые стражники, все как один, распростерлись на земле вокруг них по всей равнине до самых стен Суздаля, десятки тысяч мерков, собравшихся за ночь вокруг юрты, тоже упали ничком, как будто какой-то неощутимый ветер пригнул высокую летнюю траву к земле. В тишине раздавался только шелест одежды да негромкое бряцанье оружия.

Вука медленно опустился на колени; Тамука прошел мимо Сарга и тоже преклонил колена рядом с новым кар-картом.

— От отца к сыну, как повелось в нескончаемом роду мерков, — звонко провозгласил шаман, и его голос разнесся далеко по равнине.

Сарг повернул голову, и к нему подошел помощник с обнаженным кинжалом в руках. Вука неохотно закатал рукав туники и протянул вперед свою мускулистую руку, покрытую густыми волосами. При виде кинжала он нервно облизал губы и не смог удержаться, чтобы не вздрогнуть, когда сверкнувшее лезвие коснулось его предплечья. Брызнула свежая кровь. Сарг нагнулся и подставил чашу, чтобы кровь сына смешалась с кровью отца. Шаман кивнул, и Вука опустил руку, морщась от боли.

Сарг протянул чашу Вуке. Новый кар-карт медленно склонил голову и сделал глоток, едва не подавившись смесью свернувшейся и свежей крови. Затем шаман повернулся к Тамуке.

— Защитник кар-карта, обладатель скрытого «ту», теперь ты отведай духа «ка» кар-картов.

Тамука тоже отпил из чаши.

— Ты связан с ним как брат, как наставник, как защитник, — произнес Сарг, заметно выделив слова ставник» и «защитник».

Потом Шаман вернулся к Вуке, поднял чашу на вытянутых руках и перевернул ее над головой нового кар-карта, окатив его потоком крови. Оставшиеся в чаше капли он разбрызгал по всем четырем сторонам.

— Теперь ты обладатель титула кар-карта, — торжественно объявил Сарг. — А когда минует срок скорби, ты будешь полновластным повелителем. Как только закончится война, состоится торжественное провозглашение нового правителя.

Вука поднялся на ноги и неуверенно посмотрел на шамана. Тот кивнул и пошел прочь. Вука перевел взгляд на Тамуку и протянул ему руку, из ритуальной раны еще стекали капли крови. Щитоносец порылся в сумке на поясе и достал лоскут простой шелковой ткани, какой пользовались все воины для перевязки ран. Ткань была потертой и перепачканной, Вука отпрянул.

— Разве повязка не должна быть золотой? — спросил он.

— В битве при Орки Хулагар перевязал твоему отцу ритуальную рану полоской, оторванной от знамени, — спокойно ответил Тамука. — Я подумал, что раз ты стал кар-картом во время войны, то и ты должен быть перевязан частицей стяга твоего отца.

Вука обратился к Хулагару за подтверждением, и тот кивнул.

— Тогда перевяжи меня, — нехотя произнес Вука. Тамука разрезал лоскут на полоски и наложил повязку. Все это время он не отводил взгляда от глаз Вуки. Кар-карт не опустил глаза, однако в них светилось неприкрытое недоверие. Тамука закончил перевязку, но стоял на коленях, пока Вука не показал кивком головы, что его щитоносец может подняться.

Вука посмотрел на Хулагара. Кроме шамана Сарга, он был единственным из мерков, кто оставался на ногах во время церемонии. Вокруг них лежали ниц десятки тысяч меркских воинов. С довольной улыбкой на губах Вука кивнул немому стражнику-трубачу. Воин поднялся, поднес к губам огромную наргу, и в воздухе раздался протяжный сигнал. Как будто сбросив оцепенение, воины стали подниматься, снова раздалось шуршание одежды и бряцание оружия. Бесчисленное войско занимало все поля вплоть до реки. Подобно неспокойным водам моря, мерки заполнили все пространство вдоль дороги, начиная с того самого брода через Нейпер, где состоялась первая битва с тугарами, и кончая длинными рядами юрт на границе степи и леса. Глубокая тишина нарушалась только звоном оружия. На все время траура запрещались любые разговоры, кроме самых необходимых команд.

Вука обозревал громадное войско, которым он теперь мог командовать, и улыбка его напоминала волчий оскал. Он обнажил свой меч и поднял его над головой. В ответ взметнулись в воздух тысячи и тысячи лезвий; кроваво-красные лучи восходящего солнца отражались от них и мерцали в воздухе; казалось, будто вся земля покрылась стальным панцирем и кровью.

Не опуская меча, Вука подошел к своему коню и прыгнул в седло. Он пустил жеребца галопом и унесся прочь с холма, подальше от погребальной юрты своего отца; стражники заторопились вслед за кар-картом.

Хулагар подошел к Тамуке поближе.

— Джубади в свое время приветствовали только после того, как дым погребального костра его отца поднялся к небесам, — холодно произнес Тамука.

Тебе придется многому научить Вуку, — ответил Хулагар.

— Легче сказать, чем сделать, — грустно сказал Тамука.

— В его жилах течет кровь правителя, и наша задача — служить ему.

— Остается надеяться, что он исправится к тому времени, когда мы снова вступим в бой, — отозвался Тамука.

Хулагар внимательно посмотрел на Тамуку, чувствуя, что тут кроется какая-то загадка. Но тот не дал возможности задать вопрос. Он вскочил на коня и ускакал прочь от юрты смерти.

Невзирая на траур, жизнь орды продолжалась — надо было чистить и пасти лошадей, проверять и готовить оружие, особенно после ночной бури с дождем, и кормить воинов холодным завтраком, поскольку костры затухли.

Тамука в одиночестве пересек лагерь немых стражников. Слева от него возвышались стены главного города Руси, Суздаля. Там было тихо, как на кладбище. «Проклятое место», — подумал Тамука, задержавшись, чтобы бросить взгляд на городские башни и деревянные дома. Он обвел глазами линии укреплений. Западная часть наружного вала была усеяна мерками — одни стояли в охранении, другие бродили здесь просто из любопытства или осторожно пробирались через поле, усеянное ямами-ловушками, капканами и рядами заграждений.

«Несмотря на все трудности, мы могли бы овладеть городом», — размышлял Тамука, прикидывая в уме возможности нового оружия. Выступающие вперед бастионы обеспечивали фланговый обстрел вдоль стен, и каждый из них представлял собой отдельную крепость, способную оказать сопротивление даже в случае прорыва обороны.

«Надо срисовать план укреплений, — решил Тамука. — Если они построили все это здесь, наверняка будут строить и в любом другом месте, где решат поселиться. Скорее всего, они применят те же методы, поэтому не мешает все как следует изучить».

Если не брать в расчет железную дорогу, то их войско малоподвижно, — думал Тамука, глядя на линию рельсов, тянувшуюся от города. — В открытом бою им придет конец, как только удастся смять фланги или прорвать центр. Надо застать их врасплох, и тогда их сопротивление будет сломлено».

Тот факт, что он, щитоносец, размышляет с точки зрения духа воинов «ка», мало заботил Тамуку. Последний кар-карт рассматривал решение военных вопросов как свою личную привилегию, и Хулагар не вникал в эти тонкости, за исключением тех случаев, когда дело касалось безопасности Джубади. Но Вука вряд ли позаботится о том, чтобы осмотреть все эти сооружения. Тамука презрительно хмыкнул. Этот глупец, скорее всего, пьет и балагурит в своей юрте в компании наложниц, совершенно игнорируя элементарные правила траура.

Тамука неприязненно сплюнул и повернул коня прочь от города в открытое поле. Несколько воинов при его приближении стали перешептываться, видя в нем уже щитоносца кар-карта, а не наследника. Он молча кивнул в ответ на их приветствие и послал скакуна галопом.

Тамука пересек поле, на котором не так давно отряды новой армии Руси проходили подготовку под руководством янки. Он направлялся к холму, поросшему высокими соснами, от которых распространялся сильный бодрящий аромат. Звуки и запахи были ему совершенно незнакомы и сильно раздражали. Тамука привык к бескрайним просторам степей и величественным горам с вечно синим небом над ними.

Поднявшись по склону холма, он увидел перед собой полдюжины больших курганов. Высокая трава густо росла на откосах, вершины были увенчаны ветхими знаменами, трепетавшими под порывами утреннего ветерка. Место производило неприятное впечатление, даже солнце здесь казалось не таким ярким; отовсюду веяло дыханием смерти. Тамука натянул поводья, резвый жеребец заупрямился и негромко заржал. Поворачивая жеребца, Тамука вдруг увидел, что на одном из курганов среди молодой поросли деревьев кто-то сидит. Он пришпорил коня.

При его приближении тугарин поднялся и жестом пригласил его спешиться и присесть рядом. Тамука спрыгнул с седла и подошел ближе. Увидев выражение лица стоящего перед ним тугарина, он почувствовал в душе такую пустоту и боль, что они на время вытеснили презрение, которое Тамука испытывал к кар-карту погибшего племени. Ты оплакиваешь своего кар-карта, — безо всякой иронии произнес Музта. — А кар-карт тугар сидит в одиночестве и оплакивает свой народ.

Тамука огляделся. Курганы были почти вдвое выше его роста и около пятидесяти шагов в поперечнике. Между стеблями травы и стволами молодых деревьев он увидел торчавшие из земли побелевшие кости, обломки металла, проржавевшие мечи, наконечник копья и оскаленный череп.

— Вот где вся наша гордость и слава, — вздохнул Музта, не отводя невидящего взгляда от кургана. — Здесь нашла последний приют кровь наших предков, здесь покоятся все мои воины. И здесь сидит их кар-карт, обреченный пережить свой народ.

Он немного помолчал.

— Обреченный прислуживать меркам.

В его голосе не было вражды, только простое изложение фактов.

«Он действительно превратился в слугу мерков, — презрительно подумал Тамука. — Покорно ест пищу с нашего стола. Джубади по странной прихоти обращался со старым врагом как с равным. Вука не станет проявлять такое благородство». Но несмотря на все презрение, Тамука чувствовал в тугарине что-то родственное, все-таки он был существом одной с ним расы.

— Разве ты не испытываешь ненависти к тем, кто причинил и тебе, и нам столько горя? — спросил Тамука, кивнув в сторону города, как будто на его улицах все еще жили враги. — Разве ты не считаешь, что все они, во всем мире, должны быть уничтожены ради того, чтобы выжили мы?

Ты о скоте? — негромко рассмеялся Музта и покачал головой. — Боюсь, они переживут всех нас. Мы переселили их сюда через ворота, созданные нашими предками, путешествовавшими среди звезд. Мы дали им земли, позволили размножаться и кормить нас, позволили создавать все, чем мы владеем, — наше оружие, украшения, юрты, наше продовольствие. Уничтожить их? Это значит уничтожить самих себя.

Ты забыл о своей крови? — зарычал Тамука. — Восемнадцать твоих лучших уменов полегли здесь, — указал он на курганы.

— Не тебе говорить об этом, мерк.

— И что ты собираешься делать?

— Я собираюсь выжить — вместе со всем оставшимся у меня народом, — спокойно и уверенно ответил Музта, словно раскрывая некую тайну.

«Как все мы любим говорить загадками, — усмехнулся про себя Тамука. — Я — в разговорах с Хулагаром и Вукой, Музта со мной. Все мы говорим правду, но другие не осознают этого».

— Как ты собираешься выжить, кар-карт Музта? Тугарин загадочно улыбнулся и поднялся с земли, хрустнув суставами. Он громко свистнул. Из-за соседнего кургана выбежала лошадь, приветственно фыркнула и встала перед хозяином, как преданная собака.

— Давай отъедем от этого места, — повелительно произнес Музта.

Они вскочили в седла и поскакали на север, ни разу не оглянувшись. Добравшись до ветки железной дороги, ведущей к фабрикам у плотины, они повернули и поехали вдоль пути. Рельсы шли по краю холма, спускались в лощину, наполненную ароматом сосен, затем опять поднимались по склону. Музта на ходу вспоминал, как он впервые увидел паровоз янки, идущий в город по рельсам. Следом гнались всадники, один из них решился сразиться с чудовищем и потерпел поражение.

Сделав широкую дугу среди деревьев, они обогнули склон и спустились на просторную поляну у основания дамбы. С одной стороны холм до сих пор оставался голым после взрыва дамбы, произошедшего несколько лет назад. Музта остановился и представил себе, как все случилось. Даже сейчас, при одном воспоминании о волне, обрушившейся на город, его сердце превращалось в кусок льда. Торжествующие крики его воинов захлопнулись в страшном грохоте, и его армия перестала существовать. Музта на секунду прикрыл глаза и поехал дальше.

Вся долина рядом с дамбой была усеяна обломками машин и отходами производства. В воздухе стоял запах металла и серы, исходивший от высоких куч шлака. Между валявшимися тут и там болванками забракованного металла пучками пробивалась трава, поблекшая под слоем угольной пыли. Длинные приземистые помещения цехов, мастерских, кузницы, пороховой мельницы и складов — все было пусто, но Тамука мысленно представил себе привычную для этого места суету, шум голосов, грохот металла, дым и зловоние производства. «Таково наше будущее, если мы это допустим, — подумал Тамука. — Клубы дыма и зловоние, снопы искр и тучи пыли затмят вечное небо, в грохоте молотов и лязге металла стук копыт кочующей орды будет становиться все тише, пока не превратится всего лишь в далекие воспоминания».

— О духи предков! — вздохнул Музта. — Что значит воинская доблесть против всех этих машин?

Тамука промолчал, не желая попусту тратить слова. Он направил коня поперек равнины, пересеченной некими линиями параллельно проложенных рельсов. Скакун осторожно подошел к баку с водой, предназначенной для заправки паровозов. Земля вокруг была мокрой и хранила множество следов. Тамука отпустил поводья и позволил коню напиться; конь Музты последовал примеру своего собрата. Над головой под напором утреннего бриза повернулось ветряное колесо, рычаг помпы с негромким скрипом поднялся и снова опустился. Тамука знал, что это приспособление добывает воду из глубины земли, но принцип действия оставался для него тайной.

На соседнем пути валялись с десяток железных осей и колес, почерневших от сажи, рельсы закоптились от огня, пепел еще клубился в воздухе. Что здесь горело? Скорее всего, один из вагонов. Скоты не смогли увести его отсюда и поэтому сожгли, хотя он не представлял никакой ценности без паровоза.

С запада донесся глухой звук пушечного выстрела. Тамука развернулся в седле. Через секунду над линией холмов появился огненный след, оставленный снарядом, выпущенным с одного из их железных кораблей. Последовал еще один залп, еще один снаряд прочертил в небе дугу, но этот сгорел в воздухе, и только через секунду донеслось эхо взрыва.

— Разве вы не можете ответить на огонь? — спросил Музта.

— Таковы правила нашего траура, — ответил Тамука. — Только в случае непосредственного нападения.

— Это глупо.

— Все равно стрелять по кораблям бесполезно. У них слишком крепкая броня.

Музта замолчал и продолжал смотреть на запад, ожидая продолжения стрельбы.

— Надо было добить их, а не останавливаться. Вы дали им тридцать дней передышки, за это время они восстановят свои машины.

— Я знаю, — хмуро ответил Тамука. — Но таков наш обычай.

— Однако под Орки вы сражались даже после смерти отца Джубади.

— Только потому, что он оставался с нами до конца боя. Сейчас перед нами нет войск скота. Они продолжают убегать. — Тамука махнул рукой на восток. — Если бы мы бились на этом поле, Джубади и сейчас был бы в седле.

— Так было и с моим отцом, — сказал Музта. — Мы привязали его к седлу, меч за спиной удерживал его от падения, Кубата держал поводья его коня, а я скакал рядом. Его тело уже начало разлагаться, а мы все сражались, пока не разбили ваше войско. Только тогда мы предались скорби. Музта против своей воли вспомнил, как его отец упал с коня, сохранив на губах слабую улыбку. Не было никаких слов прощания. Только эта загадочная улыбка да стрела, дрожащая в его груди. Как только битва немного затихла, Кубата вырезал сердце из груди кар-карта и выжал из него кровь над головой Музты. Кровь не успела высохнуть, а они уже снова ринулись в бой. Они, как и мерки, привязали тело отца к седлу и сражались еще два дня. Только на третье утро, когда закончилась великая битва, полуразложившееся тело освободили от веревок и похоронили.

— Сарг, Хулагар и Вука сразу объявили траур, поскольку на поле битвы перед нами не стоял враг, — произнес Тамука.

— Ты бы поступил по-другому?

— Ты и сам это знаешь, — огрызнулся Тамука. Музта кивнул.

— Это ты убил Джубади? — Музта задал вопрос, глядя прямо в глаза Тамуки.

Щитоносец вздрогнул и поднял голову.

— Ты совсем обезумел, тугарин, если допускаешь подобные мысли, — медленно произнес Тамука, тщательно подбирая каждое слово.

Музта только улыбнулся в ответ и направил своего коня к опустевшей фабрике. Тамука некоторое время колебался, потом пришпорил скакуна и догнал Музту.

— Я спросил, поскольку этот скот был твоим любимчиком. Мне говорили, что щитоносцы могут иногда силой духа внушать свои мысли другим. Это убийство могло быть тонкой двойной игрой.

Музта внимательно смотрел в лицо Тамуки, но тот выдержал взгляд и ничего не ответил.

Через огромные ворота они въехали на территорию фабрики, копыта коня Тамуки высекли искры на ведущих в цех рельсах. Это было громадное пустое и темное помещение, в котором свободно можно было разместить тысячу лошадей. На грязном полу остались только каменные основания, на которых когда-то стояли станки. Снаружи тонкая струйка воды продолжала вращать скрипучее колесо, прикрепленный к нему шест опускался и поднимался, но кузнечные меха не были подсоединены и оставались неподвижными. Скрип колеса тихим шепотом напоминал о том шуме, который еще недавно наполнял помещение.

Тамуке стало не по себе, он нетерпеливо выглянул наружу. Когда-то он провел немало времени, наблюдая за работой фабрики в Карфагене. Предприятие выпускало сотни пушек, мушкеты и листовой металл для обшивки кораблей. Но его нельзя было даже сравнить с этой фабрикой. Колеса на производстве в Карфагене вращались тысячей рабов, находящихся внутри них; они падали и умирали, уступая место другим. Машины были более громоздкими и грубыми, менее продуктивными, даже на первый взгляд. А здесь Тамуке стало понятно, насколько превосходили их враги.

Он повернул коня и выбрался из цеха. Тамука уже достаточно узнал о скоте, который предстояло настигнуть в степи. Снаружи он видел отлогую земляную насыпь; с ее вершины при помощи фуникулера, движимого водяным колесом, подавались из вагонов руда и уголь. Внутри выплавляемый металл растекался по желобам и, остынув, попадал под огромные молоты, чьи вцементированные в пол рамы высились перед ними. Чуть дальше находились формы для отливки пушек, горны и наковальни. Над головой виднелись приспособления для подъема тяжелых изделий, железные рельсы проходили по всей фабрике. Во всем угадывалась пугающая точность и целеустремленность.

— Вот что нас ждет, если мы не разрушим их мир, — злобно произнес Тамука. — Я поклялся кровью предков уничтожить их, пока дело не зашло слишком далеко. Ни тугары, ни бантаги, ни один из нас не должен пользоваться тем, что они производят, иначе наш мир погибнет. Только извращенный ум скота способен все это выдумать. Музта улыбнулся.

— Можно догадаться, какая участь уготована мне и моим воинам, когда ты покончишь со скотом, — сказал он.

— Кар-карт мерков — Вука, а не я, — ответил Тамука.

— Но все же ты можешь предположить. Тамука долго без слов изучал лицо Музты.

— Ты должен был погибнуть вместе со своими воинами. Это был бы славный конец, — сказал он.

— Возможно, и тебе представится такой случай, когда ты приведешь свой народ к гибели, — ответил Музта. — Я согласен, что скот — наш общий враг. Но мир велик, а война только началась. Не дай своей ненависти ослепить тебя. — Музта нерешительно помолчал. — Или твоему желанию занять место кар-карта и использовать войну как средство завладеть властью.

Тамука с трудом сдерживал себя и, не в силах больше терпеть, пришпорил коня и понесся прочь от фабрики. Музта проводил его взглядом, а потом медленно поехал на север, где за рекой Виной расположились лагерем два оставшихся умена тугар. Ветер по-прежнему доносил приглушенный бой барабанов, воспроизводящий биение сердца.

— Стоп машина!

Гамилькар Бака, правитель изгнанников карфагенян, наблюдал, как капитан «Антьетама», названного в честь другого такого же военного корабля, погибшего в прошлогоднем бою против Карфагена, направил свое судно к борту «Нью-Айронсайда». Два броненосца несильно стукнулись бортами, и Гамилькар вынужден был схватиться за семидесятипятифунтовую карронаду, стоявшую у правого орудийного порта.

— Отдать концы! И смотрите, нет ли снайперов, — крикнул капитан, высунувшись из люка на орудийной палубе.

Из носового и кормового портов высыпали матросы (оба орудия стояли в центре судна). Низко пригнувшись, они пробежали вдоль борта, бросили концы ожидавшим их морякам с «Нью-Айронсайда», а те закрепили их на своем корабле. Нижние палубы судов соединил грубо сколоченный мостик. Вдоль него натянули веревочные перила. — Все готово.

Гамилькар тоже пригнулся и выбрался на палубу через носовой порт. За ним последовали его помощники. На открытой палубе он глубоко вздохнул, наслаждаясь свежим весенним воздухом, напоенным ароматом сосен. С того момента, как их корабль вошел в устье Нейпера и пока он медленно преодолевал бурное течение разлившейся реки, они не покидали душного помещения внутри судна. Проходя мимо Форт-Линкольна, они впервые заметили конный разъезд мерков на восточном берегу реки. Воины молча наблюдали за кораблем. Вражеские пушки, расположенные на западном берегу, ниже Суздаля, тоже молчали. Такая тишина вызывала у Гамилькара дурные предчувствия.

До противоположного берега было меньше полета стрелы. Там виднелась группа мерков на лошадях, но и они молча стояли на месте. На восточном берегу возвышались стены Суздаля. Гамилькар вспомнил события прошлого года — последний штурм русской столицы. Тогда он служил меркам. Правитель порабощенного народа выполнял приказ хозяев. Он действительно хотел захватить город — ведь он был воином, и его задачей было победить. Но карфагенянин без особого воодушевления шел на штурм; он действовал не по своей воле, не ради собственной славы и триумфа.

Позже он понял, что мерки предали его, что Суздаль не станет вотчиной людей под управлением мерков. Городу грозила оккупация орды, а карфагеняне все равно должны были отправиться в убойные ямы. Гамилькар ввязался в войну только ради одной цели: он хотел избавить свой народ от необходимости отбирать двух человек из десяти на для пропитания мерков.

Карфагенянин взглянул на стены Суздаля. Повсюду стояли меркские воины, наблюдали за кораблями и молчали. Странное зрелище. Хотя он был уверен в неприступности города, мерки все же заняли его. Позади часовых высокие позолоченные купола отражали полуденное солнце, на деревянных домах и теремах виднелась искусная резьба, столь любимая русскими строителями. Это было так не похоже на ослепительно белый известняк его собственного дворца или кирпичные дома простого народа.

Гамилькар неприязненно посмотрел в сторону мерков. Они могут послать несколько стрел, просто из интереса, чтобы убить одного-двух человек. Этого от них вполне можно было ожидать. Он видел множество людей, зарезанных лишь для того, чтобы испробовать лезвие меча, или ради забавы, чтобы развеять скуку и увеличить счет убитых.

Продолжая уголком глаза наблюдать за мерками, Гамилькар прошел по сходням и ступил на палубу «Нью-Айронсайда». Прозвучал резкий свисток; этот обычай янки казался карфагенянину отвратительным, от пронзительного звука по его спине всякий раз пробегала дрожь. Молодой морской офицер из Суздаля, стоявший у мостика, отдал честь Гамилькару.

— Адмирал Буллфинч ожидает вас в кают-компании, — произнес он на едва понятном карфагенском языке.

Что здесь происходит? — спросил Гамилькар.

— Адмирал ждет вас, сэр. Хочу попросить вас двигаться быстрее — они могут открыть стрельбу в любой момент, — ответил офицер, явно натасканный на выполнение формальностей по встрече гостя и совершенно не способный выйти за рамки протокола.

Покачав головой, Гамилькар быстро скользнул в бортовой порт, опасаясь, что его незащищенная спина окажется непреодолимым соблазном для мерков. Он спустился в душное сумрачное помещение и увидел ожидавшего его офицера-янки, одетого в синий мундир точно такого же покроя, как и у предателя Кромвеля. Лицо молодого человека от скулы почти до самой макушки пересекал неровный шрам, черная повязка прикрывала пустую глазницу.