6

Снег, практически не известный у нас в Отличном Городе, относился к тому неприятному разряду чудес, без которых я бы прекрасно обошелся. Однако, переодеваясь в свежую рубаху, я вдохновлялся мыслью, что наконец-то меня ждет настоящее дело. Собравшись, я взял чемоданчик с инструментами и заглянул в соседнюю дверь, чтобы окликнуть работавшую в кабинете Арлу. Нам предстоял новый визит в церковь. На ходу я приказал миссис Мантакис принести нам чай. Она предложила заодно пообедать, но я отказался, так как на полный желудок бываю излишне благодушен.

Арлу я нашел за столом. Она вносила в свой блокнот какие-то заметки. Девушка сидела совершенно неподвижно, но ее рука лихорадочно металась по бумаге. За минуту, что я стоял там, наблюдая за ней, она исписала страницу и перешла к следующей.

— Сейчас принесут чай, — сказал я наконец, чтобы обратить на себя внимание.

Одну минуту, — отозвалась она, продолжая писать. Меня несколько вывело из равновесия подобное равнодушие к моей персоне, но в сдержанном отчаянии ее движений, было нечто помешавшее мне прервать ее. Она все еще писала, когда миссис Мантакис внесла чай. Гостью хозяйка наградила неодобрительным взглядом.

— Хорошо ли, ваша честь, провели время у мэра? — спросила она меня, опустив на стол передо мной серебряный поднос. На ней была какая-то смешная шляпка и белый фартук с оборочками и вышивкой в виде ангелочка.

— Своеобразное представление, — сказал я.

— После вашего ухода огненную мышь зажарили, и каждому из гостей досталось по кусочку. Говорят, знаете ли, от этого улучшается ночное зрение.

— До или после рвоты? — спросил я.

— Ничего подобного, ваша честь, хотя вкус довольно необычный. Напоминает кролика с пряностями или, вот вам случалось пробовать фаршированного голубя?

— Вы свободны, — сказал я ей, указав на дверь. Она засеменила прочь, склонив голову и сложив руки на груди.

— Неприятная женщина, — сказал я Арле, поднося к губам чашку.

— Иду, — отозвалась та.

Наконец она подошла и села рядом со мной. Верхняя пуговка блузки у нее расстегнулась, а глаза были усталыми и красивыми. Пока девушка наливала себе чай, я спросил, согласится ли она ассистировать мне сегодня вечером.

Мне показалось хорошим признаком то, что она не спросила, кого предстоит читать, а просто ответила:

— Да, ваша честь.

В ней не заметно было ни волнения, ни страха. Она только слегка порозовела. Отпивая чай, она рассеянно па, глядя в точку, расположенную в дюйме перед глазами. Я потратил много лет, обучаясь этой технике.

— Ну и как вы нашли своего дедушку? — спросил чтобы разрушить очарование.

— Классический суб-четыре плюс признаки, родственные пернатым, — сообщила она.

— Вы не заметили особенности, бросившейся мне в глаза, в расстоянии между глазной щелью и скулой? — спросил я.

— Это было самым интересным, — признала она, — он на волосок не дотянул до Числа Величия.

— Да, однако «почти не считается».

В целом он набирает на Три, — сказала она.

— Ну-ну, в физиогномике нет места семейственности. Ставлю свой циркуль, он не выше двух и семи.

— Что-нибудь еще? — спросил я.

— Ничего, — ответила она, — только, когда я коснулась ладонями его лица, мне вспомнился кусочек рассказа, который он называл «Необыкновенное путешествие в Земной Рай». Небольшой отрывок, зато очень живо. Я записала его в свой блокнот.

— Расскажите мне, — попросил я. Она поставила чашку и откинулась назад.

— Шахтеры нашли в чаще покинутый город и провели там три ночи после сражения со стаей демонов. Дедушка убил двух, одного тесаком, а другого из пистолета. Рога он выдернул клещами на память.

Город лежал близ внутреннего моря и представлял собой груды земли, изрытые тоннелями. В первую ночь они видели в небе странное красное свечение. На вторую ночь один человек уверял, что видел призрак женщины под вуалью, двигавшийся по заросшим улицам. На третью ночь дядя мэра Батальдо, Йозеф, был убит во сне каким-то существом, оставившим после себя сотни парных ранок-проколов. Это неизвестное существо много дней преследовало их в глуши, пока они не оторвались от него, переправившись через реку.

Ночь была морозной, и пока мы добрались до церкви, снег немилосердно исхлестал мне лицо. Шайка мальчишек перед зданием мэрии лепила снеговика. Не будь такое допущение совершенно невероятным, я мог бы принять это чучело за собственный портрет. Если бы не присутствие Арлы и не официальная миссия, призывавшая меня, я бы сшиб его сапогом. «Ничего, — благодушно рассудил я, — пусть их врожденное невежество послужит им достаточным наказанием».

Пройдя несколько шагов, я услышал сквозь свист ветра голос Арлы:

— Видели этих мальчишек, которые лепили статую Странника? Дети завели этот обычай после его открытия.

— Дети, — сказал я, — неполноценная и буйная раса.

Она ответила что-то и даже громко рассмеялась, но ее слова унес ветер.

Никогда бы не подумал, что могу с радостью войти в этот Храм Бессмыслицы, однако после хлещущих по лицу снежных вихрей церковь представлялась почти сносной. Арла затворила за нами перекошенную дверь, и я постоял минуту, слушая тишину вокруг себя и далекие завывания ветра за стенами. Волосы у нее намокли, их запах наполнял темноту. Моя рука невольно потянулась к ее лицу, но, к счастью, она уже шагнула вперед, к мосту. Мы преодолели его, хотя голова у меня кружилась от запаха мокрого леса. Я заплатил бы тысячу белоу за возможность читать этой ночью ее, а не Гарландову шестифутовую куклу из сушеного навоза.

Священник уже ожидал нас. Он каким-то образом умудрился перетащить Странника на плоскую глыбу алтаря.

— Ваша честь, — поклонился он. Как видно, с полудня его настроение заметно улучшилось.

Я лениво взмахнул рукой в ответном приветствии.

— Арла, милая, — сказал он, когда девушка поцеловала его в лоб. При этом я заметил, что его крошечные ручки скользнули по ее бедру.

— Как вы сумели перенести его сюда? — спросила она, спеша избавиться от его объятий.

— Странник почти ничего не весит, — пояснил Гарланд, — словно сделан из бумаги или сухой соломы. Конечно, ноги волочились по полу, но я почти не запыхался, поднимая его по лестнице. Как бы ни запыхался Гарланд, это вряд ли остановило бы поток его болтовни.

Я подошел к алтарю и поставил чемоданчик с инструментами у головы образца. Арла помогла мне избавиться от плаща. Пока она снимала свой, я разложил инструменты в том порядке, в котором они должны были понадобиться.

— Я могу вам помочь? — жадно спросил Гарланд.

— Да, — сказал я, не отрываясь от работы, — вы можете уйти.

— А могу ли я посмотреть, мне чрезвычайно интересно, — попросил он.

— Вы можете уйти, — повторил я не повышая голоса.

Он выскользнул в коридор, ведущий к его кабинету, но на прощанье выдал нам в качестве благословения один из своих афоризмов:

— Да пребудет господа там, куда вы намерены обратиться, и да не будет его в том, что вами уже оставлено.

— Благодарю вас, отец, — сказала Арла.

— Подайте измеритель черепа, — оборвал я их диалог, указывая на первый инструмент: металлический обруч с четырьмя винтами на четвертях окружности. И мы приступили.

Прикасаясь к блестящей, как спинка жука, коже Странника, мне приходилось бороться с отвращением. Еще на первом курсе Академии мы учили, что темная пигментация кожи есть верный признак ограниченного интеллекта и моральной неустойчивости. Кроме того, качество кожи, напоминающей также тонкую и немного податливую скорлупу яйца, заставляла опасаться, что от прикосновения острия циркуля она может лопнуть по всей длине черепа. Я натянул свои перчатки и начал исследование.

По сравнению с этим черепом вытянутая голова Мантакиса казалась едва ли не массивной, однако в отношениях величин его черт была некая гармония, и измерения, произведенные мною в блокноте (небольшом переплетенном в кожу томе, куда я тонкой иглой записывал зашифрованные данные измерений), показании приближение к возвышенной божественности. Трудно было поверить, что числа не обманывают меня, но должен был признать, что никогда еще не читал никого, подобного Страннику. «Человек ли он?» — записал я внизу страницы.

— Дайте калибратор носа, — обратился я к Арле, Любознательно следившей за моими манипуляциями.

Я уже задумывался, не совершил ли ошибку, взяв ее с собой. Мне не нужны были свидетели моей неуверенности перед лицом Странника. Что может быть вреднее, чем позволить ученику заметить колебания наставника?

— Вблизи он выглядит очень необычно, — заметила она. — Внешность, едва позволяющая назвать его человеком. Но в ней видится что-то большее.

— Прошу вас, — остановил я ее, — Пусть цифры думают за нас. — Испугавшись, что она сочтет мои слова упреком, я умолк.

Спинка переносицы была немногим толще волоса и вместо того чтобы утолщаться к ноздрям, нос заканчивался острым кончиком с двумя узкими щели, напоминающими разрезы острием карманного ножа.

— Невероятно, — пробормотал я, однако снова аккуратно записал свои наблюдения. Я произвел расчеты, надеясь подтвердить свои подозрения, что имеем дело с доисторической разновидностью прачеловека, однако цифры неуклонно указывали на Звезду Пять — физиогномический класс, к которому относились и мы с Арлой.

Волосы были длинными и черными. Они распадались на пряди, столь же здорового вида, как и чудесные локоны Арлы. Разглядывая их, я задумался, не продолжают ли они расти долгие века, прошедшие после смерти Странника. Сняв перчатку, я осторожно коснулся волос пальцами. Они были мягче шелка и словно живые. Я вытер руку о штанину и поспешно натянул перчатку.

Продолжая обследование, я то и дело обращался к Арле за инструментами: «Губной зажим Хадриса, глазной эталон, измеритель ушной раковины» и тому подобное. Я не торопился, работал медленно и тщательно, и тем не менее во мне росла досада. Математические показатели измерений этой странной головы выглядели скорее некой кабалистикой, колдовским образом создававшей нечто превосходящее даже мои собственные параметры. Когда неиспользованным остался только кронциркуль, мой любимый инструмент, я отошел от алтаря и жестом предложил Арле прерваться.

Стоя спиной к Страннику, я, чтобы успокоить нервы, закурил сигарету. По лбу у меня стекали ручейки пота, и рубаха промокла. Арла не сказала ни слова, но смотрела на меня с любопытством, словно ожидая услышать мое мнение.

— Делать выводы еще рано, — сказал я.

Она кивнула и кинула взгляд через мое плечо на это странное лицо. По направлению взгляда я догадался, что ее интересует: то самое расстояние от глазной щели до скулы, которое мы обсуждали, говоря о ее дедушке. Я и без кронциркуля знал, что расстояние это отлично укладывается в параметры Числа Величия.

— Ваша честь, — сказала она. — По-моему, он шевельнулся.

Я дернулся к мумии, но она опередила меня и пока руку на грудь трупа.

— Чувствуется легчайшее движение, — сказала она. Я взял ее руку в свои.

— Ну-ну. Глаза иногда обманывают нас, но, боюсь, смерть не узнать невозможно. Особенно в этом парне, в котором она обосновалась лет с тысячу назад.

Но я чувствовала движение, — упорствовала девушка. В ее глазах стоял страх, и я не мог отпустить ее.

— Возможно, Гарланд, перемещая образец, нарушил его внутреннюю структуру. Вы могли уловить оседание костей, превратившихся в соль, или перемещение окаменевших органов, только и всего.

— Да, ваша честь, — согласилась она, отступая, однако лицо ее по-прежнему было искажено страхом.

Мог ли я сказать ей, что все мои расчеты указывали на великий разум и тончайшую восприимчивость? Как было признаться, что в этом жалком обломке живого существа, с кожей жука и перепончатыми ладонями, воплощена, насколько я мог судить, вершина человеческого развития?

Передо мной встал мучительный вопрос: «Что делать?». Как счастлив был бы я, обнаружив свою ошибку Подправить результаты было несложно, и возможно, так было бы лучше для всех, но та же дикая магия, которая вмешалась в мои расчеты, заставила меня признать горькую истину.

Вооружившись кронциркулем, я снова занялся образцом. Только сейчас я увидел перед собой лицо, а не геометрические фигуры и числовые значения. Вместо узлов и радиусов я увидел легкую улыбку и по форме и расположению закрытых веками глаз угадал в этом человеке глубокую мудрость и доброту. Подняв глаза, я увидел мерцающие вокруг огни свечей. В моих ушах прозвучал голос Создателя. «Клэй, — сказал он, — ты горишь заживо». Я, как пойманный в капкан зверь, рвался на свободу. Скрыв страх, я установил одну иглу инструмента точно посередине лба, а вторую — на кончик длинного подбородка, покрытого остроконечной бородкой.

Производя это последнее измерение, я вдруг осознал, что перестал понимать, что делаю. Физиогномика, со всем ее мощным основанием, покоящимся в истории цивилизации, вдруг растворилась в моем сознании, словно сахар в воде. Я стоял между своей возлюбленной и этим обломком живой смерти и чувствовал, как обрушивается на меня Гарландово определение греха.

— Ага, — сказал я несколько слишком напыщенно, — вот оно, наконец.

— Что? — вскинулась Арла.

— Ну, принимая во внимание отношение раствора ноздревых щелей к расстоянию «лоб—подбородок», следует ввести в расчеты вектор Флока, после чего получаем результат, доказывающий, что наш образчик немногим отличается от прямоходящего животного.

— Вектор Флока? — переспросила Арла. — Я нигде не встречала.

Как и я. Однако я сочинил историю его открытия и долго распространялся о блестящих способностях своего старого учителя. На лице Арлы отразилось разочарование, и я не понимал, сожаление ли это об ускользающем великом открытии, или оно относится ко мне. Впрочем, сейчас мне нужна была только красота и долгий-долгий сон.

Пока я складывал инструменты, девушка спросила, не привести ли отца Гарланда. Я приложил палец к губам и поманил ее за собой. Она ответила удивленным взглядом, но послушно подала мне плащ и оделась сама. Прежде чем обратиться в бегство, я бросил последний взгляд на Странника. Его лицо как-то переменилось. Губы приоткрылись, словно, высосав из меня физиогномику и насытившись ею, их владелец дремал.

А я, хоть убей, не мог припомнить даже базисной теории, из всей же геометрии знал только, что такое круг. От внезапности потери я чувствовал себя больным. Я потерял и точку соприкосновения с миром, и якорь в себе самом. Арла помогла мне перейти качающийся мост и спуститься по ступеням. Она не выпустила мою руку и под ударами метели, так что я понял: девушка почувствовала мою слабость.

Несколько раз глубоко вздохнув, я отнял руку и волевым усилием вернул себе прежнюю энергичную походку. Мои глаза, лишившись способности измерять, больше не видели цели. Все здесь было неопределенно и зыбко. Структура в физическом мире определяет существование, сказал я себе. Слова я еще помнил, но их значение, растаяв, стекло вниз по позвоночнику и застыло там.

Я отпустил ее на улице перед «Отелем де Скри».

— Завтра ровно в десять, — сказал я. — Не опаздывайте.

7

Очутившись у себя в комнате, я ввел полторы ампулы красоты в свою излюбленную вену. Был риск передозировки, но я нуждался в сильнодействующем лекарстве, чтобы справиться с паникой. Лиловая жидкость почти сразу забилась в висках и в груди, но прежде полностью отдаться ей, я добрался до саквояжа и достал оттуда «дерринджер», который носил с собой на случай встречи с враждебно настроенными личностями. Кресло я поставил лицом к стене и забрался в него с ногами, прислушиваясь к звукам таящейся в тишине неведомой угрозы. Проклятая Анамасобия стала адом физиономистов, и я молился всему на свете — Гронусу, Арле, Отличному Городу, — чтобы память вернулась ко мне. В противном случае моей жизни пришел конец, и я знал, что мой дерринджер рано или поздно выстрелит в меня самого.

— Вектор Флока, надо же! — рассмеялся возникший рядом со мной профессор. Он снова был в белом и выглядел моложе, чем в тот день, когда я впервые слушал его в Академии.

— Этот проклятый Странник стер все подчистую, — пожаловался я, не разделяя его веселья.

— Может быть, ты скоро присоединишься ко мне? — спросил он.

— Убирайтесь! — выкрикнул я. Он мгновенно испарился, но звук его смеха остался висеть в комнате, как дым погашенной сигареты.

В шуме ветра за окном сплетничали низкие голоса. Не то пели, не то стонали Мантакисы, а пол вдруг пошел волнами. Я барахтался в прибое, вспоминая числа и законы, но перед мысленным взором вставали только ряды лишенных значения лиц. Чем больше я напрягал память, тем быстрее они проносились мимо меня, исчезая в стене за кроватью. За время службы каждое из них было мной прочитано, каждое открыло моему опыту и инструментам свою долю порока, теперь же они были пусты, как куски кремата. Я не умел найти суммы, а при попытке произвести деление мозг пронзала раскаленная проволока, от которой разлетались зеленые искры. Я пытался вспомнить формулу, по которой определяется соотношение «глубина—поверхность», но в памяти вставало лицо мэра Батальдо, с улыбкой прирожденного кретина, выходящего на балкон со словами: «Первоклассная трепка»...

Зато мне легко удалось прочитать приговор судьбы, записанный в моих собственных чертах, выплывавших из зеркала Ардена. Руки мои дрожали в ознобе красоты, поражающем иногда людей, давно пристрастившихся к ней, и мания преследования обострилась до изысканности. На миг мне привиделась за окном морда демона, уставившегося на меня сквозь снегопад. Чтобы прийти в себя, я взял к себе в постель пакет с инструментами. Держа в одной руке дерринджер, другой я открыл пакет и один за другим извлек инструменты. Разложил их на постели сверкающим рядом и встал, уставившись вниз. Вид каждого из них напоминал мне проклятую рожу Странника. Я потянулся за циркулем и тут услышал шаги на лестнице. Пока я разворачивался к двери, старательно наводил дерринджер, в голове у меня возник вопрос: «С какой кстати они называют это человекообразное Странником?»« Насколько я понял, труп уже много веков не трогался с места. Но он уже шел ко мне по лестнице, шелестя как солома на ветру, устало переступая по теням, скрипя суставами и осыпая лестницу пылью веков. Я не мог разглядеть, опирается ли он на перила.

— Мантакис! — попытался завопить я, но только невнятный стон сорвался с моих губ. Звук шагов оборвался на площадке, и я взвел курок. До сих пор мне никогда не приходилось стрелять, я гадал, заряжен ли пистолет. Раздались три размеренных удара в дверь, и в последовавшей за ними тишине я различил чье-то натужное дыхание.

— Войдите, — сказал я.

Дверь отворилась, и хорошо, что я не поддался побуждению спустить курок, потому что на пороге стоял тот же свиномордый погонщик четверки коней. Несчастный пялился на меня остекленевшим взглядом лунатика.

— Создатель велел мне доставить вас, — проговорил он без малейшего признака своего недоношенного юмора.

— Драктон Белоу здесь? — я не сумел скрыть изумления.

— Вы должны следовать за мной, — сказал он.

— Хорошо, — выдавил я, накидывая плащ и собирая инструменты. Сложив их в чемоданчик, я защелкнул замок и, когда погонщик повернулся спиной, опустил дерринджер в карман плаща. Дрожа как осенний лист, с сознанием, утопающим в море красоты, я поплелся к дверям. Что бы ни ожидало меня, добра оно не сулило.

Погонщик переступал со ступени на ступень с той же натужной торжественностью, что и на пути вверх. Оказавшись на площадке перед спальней Мантакисов, я услышал трескучую болтовню хозяйки, и самый звук ее голоса вытянул из меня остаток сил. Я привалился к стене и закрыл глаза.

— Ваша честь, — окликнул погонщик.

Я тут же очнулся, и мы кое-как выбрались из отеля. Ярко светила луна, и я с удивлением понял, что на улице потеплело. Снег, по-видимому, весь растаял.

— Как же так? — спросил я.

— Создатель ждет, — сказал он, открывая передо мной дверцу кареты.

Я кивнул и сел.

Глядя в окно на главную улицу городка, я гадал, куда он меня везет. В голове жужжали тысячи вопросов, но скоро я понял, что все происходящее навеяно на меня чарами красоты. Ничего этого нет, сказал я себе. Когда карета, проехав мимо церкви, направилась через поле к опушке чащи, я откинулся на подушках и закрыл глаза в надежде, что, проснувшись, увижу себя в спальне «Отеля де Скри» или, еще лучше, в Отличном Городе.

Должно быть, мне удалось задремать, потому что разбудил меня рывок внезапно остановившейся кареты.

Устойчивая галлюцинация, заметил я. Глядеть в окно то все равно что заглядывать в чернильницу. Ни малейшего проблеска. Дверь кареты вдруг распахнулась, и передо мной оказался погонщик с факелом в руках. Пламя срывалось и сыпало искрами на теплом ветру, в его отблесках уродливое лицо казалось не столько тупым, сколько зловещим.

— Где мы, во имя задницы Харро, добрый человек? — спросил я, выбираясь в ночь. Левая рука скользнула в карман плаща, и пальцы мои сомкнулись на рукояти дерринджера. Правая повторила ее движение, нащупав во втором кармане скальпель.

— У входа в шахту горы Гронус, — объявил он. — Следуйте за мной, ваша честь.

Мы прошли по грязной тропинке к бревенчатой клети, подпирающей отверстие тоннеля.

— Вы уверены, что Создатель здесь? — спросил я. Он молча нырнул в темноту и неспешно двинулся вперед. Я с трудом поспевал за ним, так и этак переворачивая в уме единственный вопрос, который наверняка задаст мне Создатель. «Как бы плохо ни обернулось дело, — твердил я себе, — ради собственного блага, не поминай Арлу».

Мы долго шли сквозь чернильную тьму. Правда, у него был факел, но что было тут освещать? За каждой волной сожженной им ночи накатывал целый океан мрака. Эта вездесущая темень рвалась из меня диким воплем. Не представляю, как мне удавалось держаться, но я держался. Казалось, мы приближаемся к самому сердцу пустоты, когда внезапно, за крутым поворотом, отрылась ярко освещенная дневным светом пещерка.

Источник света оставался невидимым для меня. В кресле с высокой спинкой, перед клумбой невысоких сталагмитов, непринужденно закинув ногу на ногу, с длинной тонкой сигаретой в пальцах сидел Драктон Белоу. У его ног, спиной ко мне, притулилось нечто вроде пса, покрытого мохнатой серебристой шерстью.

— Рад тебя видеть, Клэй, — сказал он, выпустив губами тонкую струйку дыма. На нем были бордовые шелковые брюки и лимонно-зеленый жилет. Бледная кожа безволосой груди, казалось, отражает заливший пещеру яркий свет.

— Создатель, — поклонился я.

. — Как продвигается расследование? — поинтересовался он, разглядывая тыльную сторону правой ладони.

— Превосходно, — ответил я.

— В самом деле?.. — протянул он.

— А вы настоящий? — спросил я. — Я недавно принимал красоту, так что испытываю некоторые сомнения по поводу натуральности нашей встречи.

— Что ты называешь «настоящим»? — переспросил он со смехом.

— Вы здесь?

— Я не только «здесь», но и, как видишь, прихватил с собой твою старую подружку. — Он подтолкнул носком сандалии лежавшее у ног существо. — Встать, — приказал он. Животное заворчало, его задние лапы судорожно дернулись, и оно начало подниматься. Я с изумлением увидел, что оно не замерло на четвереньках, как можно было ожидать, но продолжало выпрямляться, пока не приняло позу, свойственную человеку.

— Постойте, — проговорил я, узнавая знакомые черты. Существо обернулось, и передо мной оказалась волчья морда Греты Сикес, латобрианского оборотня.

— Не может быть, — проговорил я, рассматривая ее. Она выросла с нашей последней встречи, а макушку ее головы опоясывал ряд блестящих заклепок. Резцы и клыки стали менее острыми, но под длинной шерстью теперь обрисовывались груди молодой женщины. В ее глазах бились страдание и тоска.

— Твоя малютка-оборотень. Я с ней немного поработал, повозился с мозгом и добавил пару новых болевых центров. Она больше не превращается в девочку, зато из нее вышел отличный агент.

— Ваш гений поразителен, — признал я.

— Лежать, — приказал Белоу. Она снова опустилась на пол и свернулась, поджав конечности. — Клэй, я предпочел бы поразиться твоей гениальности в отношении этого дела. Мне нужен белый плод.

— Я намерен произвести Двенадцатый маневр, — сказал я.

Он рассмеялся и махнул на меня рукой.

— Что угодно. Если ты провалишь дело, Грета Сикес произведет Последний маневр над тобой и над этим городишкой.

— Как вам угодно, Создатель, — сказал я.

— А что это мне рассказывали про некую молодую даму, которую ты взял ассистентом?

— Всего лишь секретарем, сэр. Мне предстоит прочитать множество тел. Нужен кто-то, чтобы вести записи.

— Ты хитрец, Клэй, — улыбнулся Создатель. — До нее мне нет дела. Найди белый плод. Отличному Городу я нужен бессмертным.

— Ну конечно, — согласился я.

— А теперь, — сказал он, поворачиваясь ко мне в профиль и сжимая зубами окурок сигареты, — доставай из кармана свой суррогатный пенис и давай произведем старинный научный эксперимент.

— Стрелять? — спросил я.

— Нет, стоять здесь до скончания века! На этой неделе раздача призов за глупые вопросы отменяется. Приступай, — велел он, цедя слова уголком улыбающихся губ.

Я вынул из кармана пистолет и прицелился. Дерринджер отяжелел и дрожал под напором красоты, моих страхов и сгустившегося запаха Греты Сикес. «А если промахнусь?» — подумал я, прищуривая глаз. Эта мысль вспыхнула в моем мозгу за миг до выстрела. Грохот отдался от синих стен пещеры.

Я проснулся как от толчка и подскочил на постели. В зеркале Ардена у противоположной стены зияла круглая дыра, пол под его ногами был засыпан блестящими осколками стекла. Я тряхнул головой, чтобы привести в порядок мысли. Яркий день за окном кричал, что снежная буря прошла. Я кинул дерринджер на пол и достал сигарету. Ниже этажом послышался шорох, и ступеньки торопливо заскрипели под ногами Мантакиса. От громкого стука в дверь головная боль усилилась и глаза заслезились.

— Ваша честь, — прокричал он, — я слышал, стреляли?

— Маленький эксперимент, Мантакис, — отозвался я.

— Эксперимент? — переспросил он.

— Проверял, не спите ли вы, — сказал я.

— Не сплю, — подтвердил он.

— Который час?

— Девять пятьдесят, ваша честь.

— Налейте мне ванну и принесите миску горячих помоев, которые у вас называются завтраком.

— Жена готовит тушеные крематы — свидетельство ее кулинарного таланта, — сказал он.

— Этого я и боялся, Мантакис.

Я едва не потерял сознание, погружаясь в ледяные воды ванны. После морозной снежной ночи, после приснившегося путешествия в шахту, напоминающего о себе вполне реальной болью в мышцах, мысли пришли в смятение, которое начинало сказываться и на состоянии тела. В этот момент появился Мантакис и сунул мне под нос горшок с неаппетитным варевом. Аромат этого блюда оказал на меня спасительное действие нюхательной соли. Я искренне возблагодарил его это смертоносное дуновение, после чего приказал убрать горшок и убираться самому.

Я сидел в ванне, коченея и обшаривая каждый уголок памяти в поисках физиогномики. Не обнаружилось ни единой цифры, ни клочка кожи. «Что делать, когда земля уходит из-под ног и ты летишь в бездну?» — спрашивал я у снежных сугробов за оградой. Потом ледяной порыв ветра принес в мои мысли Создателя, и мгновение я размышлял, не мог ли он во плоти вторгнуться в мои навеянные красотой галлюцинации. Воспоминание о стоящей на задних лапах Грете Сикес убеждало, что все происшествие было только кошмаром, отразившим мои глубинные страхи, однако магические способности Создателя были разнообразны и непостижимы для моего облагороженного цивилизацией разума. Но даже эти нагоняющие жуть размышления пугали меня меньше, чем предстоящее свидание с физиономиями анамасобийских идиотов.