Трое (Из огня и крови)

      Они поняли, на что он способен, и приняли его. Сделка была заключена, сицилийцы получили свои деньги, а затем Дикштейн с друзьями угнали судно и приплыли на нем в Израиль!
      Карен от души засмеялась, сидя под тенистым фиговым деревом в окружении козочек, которые боязливо смотрели на нее.
      - Подожди, - остановила ее Эстер, - ты еще не слышала концовки. Кое-кто из университетских мальчиков еще ходил под парусами на яхте, а несколько других были докерами - вот и все, что они знали о море, а им предстояло своими силами перегнать судно в пять тысяч тони водоизмещением. О навигации они знали лишь самое главное: на судне есть компас, и оно движется по картам. Дикштейн зарылся в книги, выясняя, как включить двигатель, но потом он рассказал, что в книгах не говорилось, как выключить его. Так они и влетели в Хайфу, вопя, размахивая руками и кидая в воздух шапки, как университетская футбольная команда, - и врезались прямо в пристань.
      - Их, конечно, тут же простили - оружие в то время было более ценно, чем золото, в буквальном смысле слова. Вот тогда-то и прозвали Дикштейна "Пиратом".
      Он меньше всего походил на пирата, работая на винограднике в старых шортах, потрепанных сандалиях и в очках, думала Карен. И в то же время ей очень хотелось соблазнить его, но она никак не могла придумать, как это сделать. Он нравился ей, и она старательно давала ему понять, что согласна. Но он не сделал ни одного движения ей навстречу. Может, он считал ее слишком молодой и невинной. Или, может, он вообще не интересовался женщинами.
      Размышления Карен были прерваны его голосом.
      - Думаю, мы уже кончили. Она глянула на солнце: в самом деле пора уходить.
      - Вы сделали вдвое больше меня.
      - Я привык к этой работе. Я провел здесь, приезжая и уезжая, двадцать лет. Так что тело приспособилось к этому труду.
      Когда они приближались к поселку, небо стало желто-пурпурным.
      - А чем еще вы занимались... когда вас тут не было? - спросила Карен.
      - Ну... отравлял колодцы, похищал христианских младенцев.
      Карен засмеялась.
      - Насколько эта жизнь напоминает вам Калифорнию? - перевел разговор на нее Дикштейн.
      - Здесь восхитительно. Здесь приходится столько работать, что женщина в самом деле чувствует себя наравне с мужчиной.
      - Похоже, вас волнует эта тема.
      - Вы никогда не высказывались по этому поводу.
      - Послушайте, я думаю, что вы правы; но для людей куда лучше дарить свою свободу, чем брать ее.
      - Это звучит, - бросила Карен, - искусным извинением, когда вообще ничего не хочешь делать.
      Дикштейн рассмеялся.
      Входя в поселение, они прошли мимо молодого человека на муле, который с ружьем поперек седла ехал патрулировать границы поселения. Обстрелы с Голанских высот, конечно, прекратились, и детям не приходилось больше спать в подвалах, но кибуцники продолжали патрулировать. Нес свою вахту и Дикштейн.
      - Я пойду почитать Мотти, - сказал Дикштейн.
      - Могу я с тобой?
      - Почему бы и нет? - Дикштейн посмотрел на часы. - У нас еще есть время помыться. Заходи ко мне в комнату минут через пять.
      Они расстались, и Карен направилась в душ. Кибуц - прекрасное место для сирот, думала она, стягивая одежду. Родители Мотти погибли - отец во время атаки Голанских высот в ходе последней войны, мать же была убита за год до того во время нападения федаинов. Оба были близкими друзьями Дикштейна. Конечно, для ребенка их гибель явилась трагедией; но он продолжал спать в той же комнате, есть в той же столовой и вокруг него было не меньше сотни взрослых, которые любили его и заботились о нем - он не был вверен попечению брезгливой тетки или престарелых дедушки и бабушки или, что было бы хуже всего, сиротского приюта. И у него был Дикштейн.
      Смыв с себя пыль, Карен натянула чистое платье и отправилась в комнату Дикштейна. Мотти уже был здесь и располагался на коленях Дикштейна; посасывая большой палец, он слушал "Остров сокровищ" на иврите. Дикштейн был единственным человеком из всех, кого знала Карен, который говорил на иврите с акцентом кокни. На этот раз его речь была еще более странной, ибо он читал на разные голоса, изображая героев книги: высокий голос мальчика Джима, глуховатый - Джона Сильвера, полушепот сумасшедшего Бена Ганна. Сидя под желтоватым светом электрической лампочки, Карен наблюдала за ними двумя: какой мальчишеский вид у Дикштейна и каким взрослым кажется малыш.
      Когда глава подошла к концу, они отнесли Мотти в его спальню, поцеловали его на прощанье и пошли в столовую. Карен подумала, что если и дальше они будут всюду показываться вместе, то все примут их за любовников.
      Они сели рядом с Эстер. После ужина она рассказала им историю, и в глазах ее посверкивали задорные искорки молодой женщины:
      - Когда я прибыла в Иерусалим, тут говорили, что, если у тебя есть пуховая подушка, ты можешь купить дом.
      Дикштейн охотно заглотнул наживку:
      - Каким образом?
      - Хорошую пуховую подушку можно было продать за фунт стерлингов. С этим фунтом ты уже мог вступить в общество взаимного кредита, которое предоставляло тебе заем в десять фунтов. Затем ты находил кусок земли. Владелец его был согласен принять десять фунтов наличными, а остальные в виде векселя. Значит, теперь ты был землевладельцем. Ты шел к строителю и говорил: "Можешь построить для себя дом на этом участке земли. А мне нужна всего лишь небольшая квартирка для меня и моей семьи".
      Они дружно расхохотались. Дикштейн посмотрел в сторону дверей. Карен проследила за его взглядом и увидела на пороге незнакомца, грузного человека лет сорока с лишним, с грубым мясистым лицом. Дикштейн встал и направился к нему.
      - Не разрывай себе сердце, девочка. Этот не из тех, из кого получаются мужья.
      Карен посмотрела на Эстер и снова уставилась на двери. Дикштейн уже исчез. Через несколько минут она услышала шум отъезжающей машины.
      Эстер положила свою старую Морщинистую руку на гладкую чистую кисть Карен и сжала ее.
      Карен никогда больше не видела Дикштейна.
      Нат Дикштейн и Пьер Борг сидели на заднем сидении большого черного "Ситроена". Вел его телохранитель Борга, и автоматический пистолет лежал на переднем сидении рядом с ним. Они мчались сквозь непроглядную тьму. и впереди летел только конус света от фар. Нат Дикштейн испытывал страх.
      Ему никогда не доводилось видеть себя глазами тех, кто смотрел на него со стороны и для которых он был блистательным агентом, уже не раз доказывавший свою способность выживать в самых невероятных условиях. Позже, когда игра вступала в свои права и ему оставалось лишь полагаться на свой ум, вплотную рассматривая стратегию действий, возникающие проблемы и людей, с которыми он сталкивался, места для страха не оставалось: но сейчас, когда Борг лишь коротко сказал, что нуждается в нем, он ничего не знал, не мог предвидеть и собраться. Он знал лишь, что ему придется повернуться спиной к пришедшему к нему миру и трудной работе, где он возделывал землю под солнцем и воспитывал малыша: что его ждут впереди лишь неописуемый риск и большие опасности, напластования лжи, боль, кровь и, возможно, смерть. Так что он сидел в углу сидения, плотно сжав ноги, скрестив руки, наблюдая за смутными очертаниями лица Борга в полумраке салона, пока страх перед неизвестностью угловатым комком лежал у него под ложечкой, вызывая приступ тошноты.
      В неверных отблесках света Борг походил на великана из волшебных сказок. У него были грубые черты лица: толстые губы, широкие скулы и глубоко запавшие глаза, затененные густыми бровями. Ребенком он не раз слышал, что уродлив, так и вырос с этим убеждением - он уродлив. Когда он чувствовал определенное замешательство - вот как сейчас, то руки его беспрестанно находились около лица, прикрывая рот, потирая нос, поглаживая лоб в подсознательных попытках скрыть нерешительность. Как-то в редкий момент расслабления Дикштейн спросил его: "Почему вы на всех орете?" - на что получил ответ: "Да потому что все долбаные красавцы".
      Дикштейн работал под началом Борга десять лет, но так и не проникся симпатией к этому человеку. Ему казалось, что он понимал несчастную беспокойную натуру Борга; он уважал его профессионализм и его одержимую преданность разведке Израиля, но, с точки зрения Дикштейна, этого недостаточно, чтобы полюбить человека. Когда Борг врал ему, у него всегда были на то весомые причины, но Дикштейн от всей души презирал любую ложь.
      Он отвечал ему тем, что обращал тактику Борга против него же. Он отказывался сообщать, куда направляется, или откровенно врал. Он никогда не действовал строго по расписанию, когда занимался оперативной работой и был в поле: он просто звонил или слал послания с безапелляционными требованиями. А порой он просто скрывал от Борга часть или полностью план своих замыслов. Это не давало Боргу возможности вмешиваться, предлагая свои собственные схемы, что обеспечивало несколько более высокий уровень безопасности, хотя Боргу приходилось иметь дело с политиками и налаживать сотрудничество с оппозицией. Дикштейн знал, что его положение неколебимо на его счету было много триумфов, которые и обеспечивали карьеру Борга, - и он выжимал из своего положения все, что оно могло дать.
      - После Шестидневной войны, - заговорил Борг, - одна из самых ярких личностей в Министерстве обороны написала бумагу, озаглавленную "Неминуемое уничтожение Израиля". Она содержала следующие аргументы. Во время Войны за Независимость мы покупали оружие у Чехословакии. Когда советский блок принял сторону арабов, мы обратились к Франции, а потом к Западной Германии. Как только арабы узнали об этом, немцы тут же прервали все сделки. Франция объявила эмбарго после Шестидневной войны. И Британия, и Соединенные Штаты неизменно отказываются снабжать нас оружием. Один за другим мы теряем источники вооружения.
      Предположим, что мы можем возмещать эти потери, постоянно находя новых поставщиков и создавая собственную военную индустрию, но даже в этом случае не подлежит сомнению тот факт, что в гонке вооружений на Ближнем Востоке Израиль обязательно проиграет ее. В ближайшем будущем богатство нефтедобывающих стран будет расти. Наш оборонный бюджет уже является непосильной ношей для национальной экономики. когда наши враги просто не знают, на что потратить свои миллиарды. Когда у них десять тысяч танков, нам нужно шесть тысяч, когда у них двадцать тысяч, нам нужно двенадцать тысяч: и так далее. Просто каждый год удваивая свои запасы оружия, мы пустим ко дну экономику без единого выстрела.
      Наконец, недавняя история Ближнего Востока доказывает, что локальные войны вспыхивают там, в среднем, раз в десятилетие. И логика этого процесса направлена против нас. Время от времени арабы могут себе позволить проиграть войну. Мы не можем: первая же проигранная война станет для нас и последней.
      Вывод: выживание Израиля зависит от того, насколько решительно мы сможем пресечь спираль гонки вооружений, в которую враги втягивают нас.
      - Эта система размышлений отнюдь не нова, - кивнул Дикштейн. - Она является обычным аргументом за "мир любой ценой". И я склонен думать, эта яркая личность была изгнана из Министерства обороны после того документа.
      - В обоих случаях ты ошибся. Дальше он писал: "Мы должны нанести поражение или обладать такой мощью, чтобы нанести невосполнимые потери следующей арабской армии, которая пересечет наши границы. Мы должны иметь ядерное оружие".
      На несколько мгновений Дикштейн застыл, а потом, присвистнув, перевел дыхание. То была одна из убийственных идей, которая, стоит ее высказать, выглядит совершенно очевидной. Он помолчал какое-то время, оценивая сказанное. В голове у него крутилась масса вопросов. Возможно ли это с технической точки зрения? Помогут ли американцы? Одобрит ли кабинет министров? Не ответят ли арабы созданием своей собственной бомбы? Но сказал он лишь:
      - Яркая личность в Министерстве обороны, черта с два. Это документ Моше Даяна.
      - Комментариев не будет, - ответил Борг.
      - И кабинет согласился?
      - Были долгие дебаты. Некоторые почтенные государственные деятели заявили, что они не могут позволить себе ввергнуть Ближний Восток в ядерный холокост. Оппозиция же прибегла к доводам, что, если у нас будет бомба, то арабы ответят тем же, и нас снова загонят в угол. И как выяснилось, они по-крупному ошибались. - Борг залез в карман и вытащил из него небольшой пластиковый футляр. Он протянул его Дикштейну.
      - Что это? - спросил тот, открыв футляр.
      - Некий физик, по имени Фридрих Шульц, посетил Каир в феврале. Он австриец, работает в Соединенных Штатах. Проводил отпуск в Европе, но его билет до Египта был оплачен египетским правительством.
      Я дал указание проследить за ним, но ему удалось ускользнуть от нашего паренька, и он пропадал где-то в Западной пустыне сорок восемь часов. По снимкам со спутников ЦРУ мы знаем, что там ведется какое-то большое строительство, занимающее часть пустыни. Когда Шульц вернулся, в кармане у него была вот эта штучка. Это личный дозиметр. Светонепроницаемая оболочка скрывает под собой кусочек обыкновенной фотопленки. Вы держите конверт в кармане или пришпиливаете его к одежде. Если вы подверглись радиоактивному излучению, пленка при проявлении тускнеет. Дозиметры в обязательном порядке вручаются всем. кто работает или посещает ядерные силовые станции.
      - Вы хотите сказать мне, что арабы уже делают атомную бомбу.
      - Совершенно верно, - подчеркнуто громко подтвердил Борг.
      - Так что кабинет министров дал Даяну возможность начать работу над нашей собственной бомбой.
      - В принципе, да.
      - То есть?
      - Существуют некоторые практические трудности. Механическая часть ее довольно проста - так сказать, бомба с часовым механизмом. Любой, кто имел дело с конструкциями обыкновенных бомб, может создать и атомную. Проблема заключается во взрывчатке, в плутонии. Его можно получать на атомном реакторе. Он является побочным продуктом. Реактор у нас есть, в Негевской пустыне, в Димоне. Вы знали об этом?
      - Да.
      - У нас катастрофически не умеют хранить тайны. Как бы там ни было, у нас нет оборудования для извлечения плутония из отработанного топлива. Мы можем построить соответствующее предприятие, но проблема в том, что у нас нет собственного урана, чтобы запустить реактор.
      - Минутку? - нахмурился Дикштейн. - То есть, нам нужен уран, чтобы загрузить в реактор и запустить его.
      - Правильно. Мы получаем уран из Франции, но она поставляет его нам на том условии, что мы возвращаем ей уже использованное топливо для последующей обработки и извлечения плутония.
      - Другие поставщики?
      - Выдвинут те же самые условия - это часть условий договора о нераспространении ядерного оружия.
      - Но ведь люди в Димоне могли бы утаить часть использованного топлива...
      - Нет. При поставках урана можно с предельной точностью вычислить, сколько плутония должно из него получиться. И взвешивается он очень тщательно - это дорогая штука.
      - То есть, проблема в том, чтобы раздобыть какое-то количество урана?
      - Совершенно правильно.
      - И ее решение?
      - Решение в том, что ты его украдешь. Дикштейн смотрел в окно машины. Вышла луна, и ее лучи освещали отару овец, сгрудившихся на краю пастбища, которых охранял араб-пастух с посохом - библейская сцена. Вот, значит, в чем заключается суть игры: украсть уран для страны молока и меда. В прошлый раз это было убийство лидера террористов в Дамаске; до этого - шантаж богатого араба в Монте-Карло, чтобы он прекратил субсидировать федаинов.
      Дикштейн предавался воспоминаниям, пока Борг продолжал говорить о политике, Шульце и ядерном реакторе. Наконец он понял, что повествование Борга имеет отношение к нему, и снова появился страх, вместе с которым пришли и другие воспоминания. После смерти отца семья впала в отчаянную бедность, и когда приходили кредиторы. Вата посылали к дверям говорить, что мамы нет. В тринадцать лет он испытывал невыносимое унижение, потому что кредиторы знали, что он врет, и он знал, что они знают, и они смотрели на него со смесью презрения и жалости, которая пронзала его до мозга костей. Он никогда не сможет забыть это чувство - и оно всплывало откуда-то из подсознания, когда кто-то вроде Борга говорил нечто вроде: "Малыш Натаниел, иди и укради уран для своей родины".
      И теперь он обратился к Пьеру Боргу:
      - Если нам так и так придется его красть, почему бы просто не закупить его и отказаться возвращать?
      - Потому что в таком случае всем будет известно, для чего он нам понадобился.
      - Ну и?
      - Извлечение плутония требует времени - многих месяцев. За это время могут случиться две вещи: во-первых, египтяне ускорят свою программу, и, во-вторых, американцы надавят на нас, чтобы мы отказались от создания бомбы.
      - Ах, вот как! - Это было хуже всего. - Значит, вы хотите, чтобы я украл его, и никто не догадался, что он предназначается нам.
      - Более того, - голос Борга стал хриплым и напряженным. - Никто не должен знать, что уран украден. Все должно выглядеть так, будто товар просто пропал. Тогда и владелец, и международные агентства постараются замять это дело. И затем, когда им станет ясно, что их надули, они уже будут в плену своей версии.
      - Но все сразу же может вскрыться.
      - Не раньше, чем у нас будет своя бомба.
      Они выехали на прибрежное шоссе от Хайфы до Тель-Авива, и, когда машина мчалась сквозь ночь, Дикштейн видел справа от себя отблески глади Средиземного моря, поблескивающие словно драгоценности в ночи. Заговорив, он сам удивился нотке усталого смирения в своем голосе.
      - Сколько урана нам может понадобиться?
      - Необходимо создать двенадцать бомб. То есть, примерно сто тонн урановой руды.
      - В таком случае, в карман мне их не сунуть, - Дикштейн нахмурился. Во сколько она обойдется в случае покупки?
      - Что-то больше миллиона долларов США.
      - И вы считаете, что потеряв такую сумму, владелец руды предпочтет замять дело?
      - Если все будет сделано правильно.
      - Каким образом?
      - Это уже твое дело. Пират.
      - Я не уверен, что это вообще возможно.
      - Должно стать возможным. Я сказал премьер-министру, что мы беремся. Я поставил на кон свою карьеру, Нат.
      - Да перестаньте мне талдычить о вашей долбаной карьере. Борг закурил еще одну сигарету - нервная реакция на резкость Дикштейна. Дикштейн на дюйм опустил стекло окна, чтобы вытягивался дым. Его внезапная враждебность не имела ничего общего с просьбой Борга: она была типична для человека, которого не очень волновало, как люди к нему относятся. Дикштейна куда больше тревожило видение грибовидного облака над Каиром и Иерусалимом, хлопковые поля вдоль Нила и виноградники у Галилейского моря; превратившимися в выжженное стекловидное пространство. Ближний Восток, занявшийся пламенем, и поколение за поколением изуродованных детей.
      - И все же, я думаю, что единственной альтернативой может быть только мир.
      - Не имею представления. Я не занимаюсь политикой, - пожал плечами Борг.
      - Дерьмо собачье.
      - Слушай, если у них есть бомба, то и нам надо обзавестись, ею, не так ли? - вздохнул Борг.
      - Если бы дело было только в этом, мы могли бы просто созвать пресс-конференцию, объявить, что египтяне создали атомную бомбу и предоставить миру возможность остановить их. Я же думаю, что нашим так и так хочется иметь бомбу. И. думаю, они только рады этому поводу.
      - И, возможно, они правы! - отрезал Борг. - Мы не можем каждые несколько лет ввязываться в войну - в один прекрасный день мы, наконец, потерпим поражение.
      - Мы можем заключить мир.
      - До чего ты наивен, - фыркнул Борг.
      - Если мы договоримся о некоторых вещах: оккупированные территории. Закон о возвращении, равные права для арабов в Израиле...
      - У арабов есть равные права. Дикштейн безрадостно улыбнулся.
      - Вы чертовски наивны.
      - Слушай! - Борг сделал усилие, чтобы взять себя в руки. - Может, мы и должны продать наше право первородства за чечевичную похлебку. Но мы живем в реальном мире, и люди в этой стране не будут голосовать за мир-любой-ценой; да в глубине души ты и сам знаешь, что арабы отнюдь не торопятся заключать мир. Так что в реальном мире мы по-прежнему должны драться с ними, и в таком случае нам уж лучше украсть для себя уран.
      - Вот что мне не нравится в вас больше всего, это то, что вы всегда правы.
      - Понимаешь ли, - Борг явно сердился, - с подавляющим большинством моих людей я не испытываю необходимости спорить о политике каждый раз, когда даю им задание. Они просто выслушивают приказ и отправляются его выполнять, как и подобает оперативнику.
      - Я вам не верю, - заявил Дикштейн. - Это нация идеалистов, в противном случае от нее бы ничего не осталось.
      - Может быть, и так.
      - Я как-то знавал человека по имени Вольфганг. Он тоже любил говорить: "Я просто выслушиваю приказы". - А потом принимался ломать мне ногу.
      - Ага, - кивнул Борг. - Ты мне уже рассказывал.
      Когда компания нанимает бухгалтера для ведения своей документации, первое, что он делает, так это объявляет, что у него такой объем работы, связанной с финансовой политикой компании, что он нуждается в младшем бухгалтере. Нечто подобное происходит и со шпионами. Некая страна организует разведывательную службу, дабы выяснить, сколько танков у соседей и где они базируются, но прежде, чем это удается выяснить, разведслужба оповещает, что она настолько поглощена слежкой за подрывными элементами внутри страны, что нуждается в специальном военном подразделении.
      Именно так и было в Египте в 1955 году. Только что оперившаяся разведслужба страны сразу же разделилась на два управления. Военная разведка занималась подсчетом израильских танков; служба же общих расследований пожинала все лавры.
      Человек, под началом которого находились оба управления, именовался Директором Главной Разведслужбы; и предполагалось - теоретически - что он будет подчинен министру внутренних дел. Но, как правило, глава государства сам хочет руководить шпионским департаментом. На то есть две причины. Одна из них заключалась в том, что этим шпионам постоянно грезятся какие-то бредовые планы убийств, шантажа и вторжения и они могут причинить массу беспокойств, если не придерживать их на твердой земле реальности, так что и президент и, премьер-министр предпочитают сами приглядывать за этим департаментом. Вторая причина заключалась в том, что разведка - источник власти, особенно в странах с нестабильными режимами, и глава государства хотел, чтобы эта власть принадлежала только ему.
      Так что Директор Главной Разведслужбы в Каире обычно выходил с докладом или прямо на Президента, или на государственного министра при нем.
      Каваш. тот самый высокий араб, который при допросе убил Тофика, а потом передал дозиметр Пьеру Боргу. работал в управлении общих расследований в его гражданской части. Он был умным достойным человеком с большим чувством ответственности, но в то же время глубоко религиозен - до мистицизма. Именно это определяло его глубоко укоренившиеся взгляды на реальный мир. Он принадлежал к той ветви христианских верований, которая считала, что возвращение евреев в Землю обетованную предначертано в Библии и знаменует конец царства земного. Противостоять этому возвращению смертный грех: работать же ему на пользу - святая обязанность... Поэтому Каваш и стал двойным агентом.
      Всего себя он отдавал только работе. Вера привела его в глубины секретной службы, и постепенно он терял друзей, соседей и даже - с большим исключением - членов семьи. У него не было никаких личных желаний, кроме намерения оказаться на небе. Он вел аскетический образ жизни, и единственное, его развлечение - подсчет очков в шпионских играх. Он несколько напоминал Пьера Борга, но с небольшой разницей: Каваш чувствовал себя счастливым человеком.
      Хотя в настоящее время он был взволнован. Пока он потерял очки в деде, которое началось с появления профессора Шульца, что его расстраивало. Проектом в Каттаре занималось не управление общих расследований, а другая ветвь разведслужбы - военная разведка. Тем не менее, Каваш. торопясь и успокаивая себя, во время долгих ночных бдений разработал план проникновения на секретный объект.
      Его второй кузен Ассам работал в офисе Директора Главной Разведслужбы, в отделе, который координировал действия военной разведки и управления общих расследований. Ассам был значительно старше Каваша. но тот был куда хитрее.
      В самое жаркое время дня два кузена сидели в задней комнатке маленькой грязной кофейни близ Шериф-Паша, курили, пили липкий густой лимонный ликер и клубами дыма отгоняли надоедливых мух. В своих легких пиджаках и усиками "а-ля Насер" они были очень похожи. Каваш хотел с помощью Ассама что-то узнать о Каттаре. Он тщательно разработал линию разговора, в ходе которого надеялся расколоть брата, но понимал, что должен действовать очень осторожно в надежде получить поддержку Ассама. Несмотря на съедавшее его внутреннее беспокойство, он был, как всегда, уверен в себе и невозмутим. Начал он беседу с достаточно прямого вопроса:
      - Брат мой, знаешь ли ты, что происходит в Каттаре? Правильные черты лица Ассама приобрели уклончивое выражение.
      - Если тебе неизвестно, я не имею права рассказывать. Каваш покачал головой, давая понять, что Ассам явно не понял его.
      - Мне не нужно, чтобы ты выдавал мне секреты. Кроме того, я и сам могу догадаться, какой цели служит проект. - Это было ложью. - Меня беспокоит лишь, что контролирует его Мараджи.
      - Каким образом?
      - Я о тебе думаю. О твоей карьере.
      - Меня не беспокоит...
      - Значит, стоит побеспокоиться. Мараджи хочет занять твое место, и ты должен знать об этом.
      Владелец кафе принес блюдо с оливками и две плоские тарелки с "питой", местным хлебом. Каваш молчал, пока тот не покинул их. Он видел, что ложь относительно Мараджи привела Ассама в состояние неопределенного беспокойства.
      - Я предполагаю, - продолжил Каваш, - что Мараджи выходит с докладами прямо на министра.
      - Хотя и я вижу все документы, - возразил Ассам.
      - Но ты не знаешь, о чем он говорит с глазу на глаз с министром. У него очень сильное положение.
      - Кстати, как тебе удалось узнать о сути проекта? - нахмурился Ассам.
      Каваш прислонился спиной к прохладной цементной стенке.
      - Один из людей Мараджи исполнял обязанности телохранителя в Каире и установил, что за ними следят. На хвосте у него сидел израильский агент по имени Тофик. У Мараджи не было оперативников в городе, так что его просьба о помощи поступила прямо ко мне. Я и взял этого Тофика.
      Ассам с отвращением фыркнул.
      - Плохо, что он позволил следить за собой. Еще хуже, что он обратился не в то управление за помощью. Просто ужасно.
      - Может, нам удастся что-то с этим сделать, брат мой. Ассам почесал нос пальцем, унизанным кольцами.
      - Продолжай.
      - Расскажи Директору о Тофике. Скажи, что Мараджи, несмотря на его несомненные таланты, допустил тут ошибку, потому что еще молод и неопытен по сравнению с таким, как ты сам. Настаивай, что ты сам должен заняться личным составом тех, кто имеет отношение к проекту в Каттаре. Затем доверь эту работу преданному тебе человеку.
      - Понимаю, - медленно склонил голову Ассам. - Очень хороший план. Сегодня же переговорю с Директором. И я благодарен тебе, брат.
      Каваш должен был сказать кое-что еще - может быть, самое важное - но хотел обронить это в подходящий момент. Он решил, что имеет смысл подождать несколько минут. Встав, он сказал:
      - Не ты ли всегда опекал меня? Они вышли бок о бок в пекло дня.
      - И я немедленно же начну поиски нужного человека, - заявил после некоторого молчания Ассам.
      - Ах да, - спохватился Каваш, словно только что припомнив какую-то незначительную деталь. - У меня есть человек, который просто идеально подойдет тебе. Он умный, толковый и очень надёжный - сын брата моей старшей покойной жены.
      Глаза Ассама сузились.
      - Значит, он будет все докладывать и тебе тоже.
      - Если ты считаешь, что прошу у тебя слишком многого... - Каваш развел руки в жесте молчаливого сожаления.
      - Нет, - возразил Ассам. - Мы же всегда помогали друг другу.
      Пьер Борг знал Ната Дикштейна лет двадцать. В конце 1948 года Борг не сомневался, что у этого мальчишки нет никаких данных, чтобы стать толковым агентом, несмотря на его авантюру с судном. Тощий, бледный, неловкий и несобранный. Но решение принимал не Борг, и Дикштейн поступил под его начало. И Борг быстро уяснил, что при всех неказистых внешних данных мальчишка чертовски умен и хитер. Кроме того, он обладал каким-то странным обаянием, сути которого Борг не понимал. Кое-кто из женщин в Моссаде просто с ума сходили по нему - хотя остальные, включая и Борга, не видели в нем ничего этакого особенного. Во всяком случае, Дикштейн ни к кому не проявлял интереса: в его досье было записано:
      "Сексуальная жизнь: никакой".
      С годами Дикштейн обрел и опыт и знания, и теперь Борг мог положиться на него больше, чем на любого другого агента. По сути, будь у Дикштейна личные амбиции, он мог бы занять пост самого Борга.
      Тем не менее, Борг так и не понял, как Дикштейн воспринял его инструктаж.
      В Моссаде были и другие люди, которые могли справиться с расписанным планом не хуже Дикштейна - например, Майк, глава отдела специальных операций, да и сам Борг. Но не было никого, кому Борг мог сказать, как Нату Дикштейну: вот проблема - иди и решай ее.
      Они вдвоем провели весь день в специальном укрытии Моссада в городке Рамат Ган, неподалеку от Тель-Авива. Проверенные сотрудники Моссада с револьверами в кобурах под мышкой готовили им кофе, подавали еду и патрулировали сад. Утром Дикштейн встретился с молодым преподавателем физики из института имени Вейцмана в Реховоте. У ученого были длинные волосы, цветной галстук, и он объяснял химические свойства урана, природу радиоактивности и понятие критической массы с бесконечным терпением и предельно ясно. После ленча Дикштейн разговаривал с администратором из Димоны об урановых шахтах, обогатительных фабриках, технике обращения с ядерным топливом, его складирования и транспортировке, о правилах безопасности и интернациональных законах, о Международном Агентстве по атомной энергии, о Комиссии по атомной энергии США, о соответствующих учреждениях в Британском королевстве и Евроатоме.