Трое (Из огня и крови)

Фоллет Кен
Трое (Из огня и крови)

      Кен Фоллет
      Трое (Из огня и крови...)
      перевод И. Полоцка
      Алу Цукерману
      Необходимо признать, что единственная трудность при создании атомной бомбы любого вида заключается в подготовке расщепляющегося материала соответствующего уровня очистки: конструкция же бомбы сама по себе достаточно проста...
      "Энциклопедия Американа"
      ПРОЛОГ
      Было время, когда все они существовали бок о бок.
      Они встретились много лет назад, когда все были молоды, задолго до того, как все это случилось; но последствия их встречи отбросили тень на много десятилетий вперед.
      Это было первое воскресенье ноября 1947 года, если уж быть точным; и эта давняя встреча произошла по чистому совпадению, но в ней не было ничего удивительного. Все они большей частью были молоды и талантливы; они стремились обладать властью, принимать решения, вносить свои коррективы каждый своим путем, в каждой из своих стран; а такие люди в молодости часто встречаются в местах, подобных Оксфорду. И более того - когда все это случилось, те. кто держались в стороне, стали намекать, что и им кое-что известно. лишь потому, что они встречали остальных в Оксфорде.
      Тем не менее, это меньше всего выглядело исторической встречей. То была очередная вечеринка с шерри в том месте, где бывает много подобных вечеринок с шерри (и не только с ним, но и напитками покрепче). Словом, ничем не примечательная встреча. Ну, почти не примечательная.
      Ал Кортоне постучал в дверь и застыл в холле, боясь, что дверь ему откроет мертвец.
      Предположение, что его друг мертв, за последние три года превратилось почти в уверенность. Во-первых, до Кортоне дошли слухи, что Дикштейн попал в плен. Ближе к концу войны просочились слухи, что происходило с евреями в нацистских концлагерях. И теперь, по завершении войны, они стали явью.
      С другой стороны двери донеслись неясные звуки - кто-то двинул стулом по полу и пошел к дверям.
      Кортоне внезапно занервничал. А что, если Дикштейн изуродован, искалечен? Может, он вообще не хочет, чтобы его беспокоили. Кортоне никогда не знал, как вести себя с калеками или сумасшедшими. В те несколько дней в конце 1943 года они с Дикштейном очень сблизились, пусть даже провели рядом не так уж много времени, но что представляет собой Дикштейн сейчас?
      Дверь открылась, и Кортоне сказал:
      - Привет, Нат.
      Дикштейн уставился на него, а потом его лицо расплылось в широкой улыбке, и он выдал одну из своих смешных фраз на жаргоне кокни:
      - Ну, провалиться мне!
      Кортоне с облегчением улыбнулся ему в ответ. Они обменялись рукопожатиями, обнявшись, похлопали друг друга по спине и позволили себе несколько соленых солдатских шуточек, проталкиваясь в квартиру.
      - Хотел бы я знать, - сказал Дикштейн, - как ты нашел меня?
      - Должен признаться, это было нелегко, - Кортоне снял форменную куртку и бросил ее на узкую кровать. - И заняло почти весь вчерашний день. - Он смерил взглядом единственное хрупкое кресло в комнате. Оба его подлокотника торчали под странными углами, сквозь цветастую ткань обшивки, украшенную изображениями хризантем, торчали пружины, а в качестве подпорки на месте исчезнувшей ножки использовались тома "Диалогов" Платона. - Оно может выдержать человека?
      - Только в звании не выше сержанта. Но...
      - Ниже сержанта - это еще не люди.
      Они рассмеялись: то была старая шутка. Дикштейн выволок из-за стала стул с гнутой спинкой. Присмотревшись к приятелю, он заметил:
      - А ты никак потолстел.
      Кортоне погладил выступающее брюшко.
      - Во Франкфурте мы жили как сыр в масле - ты много потерял, демобилизовавшись. - Наклонившись, он понизил голос, словно хотел сообщить что-то конфиденциальное. - Мне здорово повезло там. Драгоценности, китайский фарфор, антиквариат - все что угодно за мыло и сигареты. Немцы подыхали с голоду. И, что лучше всего, девушки были готовы на все за пару нейлоновых чулок. - Он откинулся на спинку стула, ожидая услышать одобрительный смех, но Дикштейн смотрел на него с каменным лицом. Несколько растерявшись, Кортоне сменил тему: - Но ты-то явно не потолстел.
      На первых порах он так обрадовался и испытал такое облегчение, увидев Дикштейна целым и здоровым, с той же самой улыбкой до ушей, что не присмотрелся к нему поближе.
      И только теперь он обратил внимание, что его приятель не просто худ; он выглядел изможденным. Нат Дикштейн всегда был невысоким и худеньким, но теперь от него, казалось, остались одни кости. Кожа неестественно белого цвета и большие карие глаза за пластмассовой оправой очков лишь подчеркивали это впечатление. В проеме между обшлагом брюк и носков виднелась полоска бледной кожи ноги, смахивающей на спичку. Четыре года назад Дикштейн был загорелым, жилистым, жестким, как кожаная подметка армейских ботинок британской армии. Когда Кортоне, что нередко бывало, рассказывал о своем английском приятеле, он неизменно добавлял: "Самый выносливый, умный и отчаянный вояка, который спас мою чертову жизнь, и ей-богу, так оно и было".
      - Потолстел? Нет. - Дикштейн покачал головой. - В стране по-прежнему железное нормирование, приятель. Но мы как-то справляемся.
      - Ты знавал и худшие времена.
      - И как-то выживал. - Дикштейн улыбнулся.
      - Ты попал в плен?
      - Под Ла Молиной.
      - Черт побери, как им удалось скрутить тебя?
      - Очень просто. - Дикштейн пожал плечами. - Пуля попала в ногу, и я вырубился. А когда пришел в себя, уже валялся в немецком грузовике.
      Кортоне глянул на ногу Дикштейна.
      - Все зажило?
      - Мне повезло. В лагере оказался медик - он и срастил мне кость.
      Кортоне кивнул.
      - И еще концлагерь... - Он подумал, что, может быть, не стоит спрашивать, но ему хотелось знать, как там было. Дикштейн отвел глаза.
      - Все было сносно, пока они не узнали, что я еврей. Хочешь чаю? Выпить нечего.
      - Нет. - Кортоне уже жалел, что заговорил на эту тему. - Во всяком случае, по утрам я виски не пью. Жизнь и так слишком коротка.
      Дикштейн перевел взгляд на Кортоне.
      - Они решили выяснить, сколько раз можно ломать ногу в одном и том же месте и снова сращивать ее.
      - Иисусе, - только и мог прошептать Кортоне.
      - И делали они это с отменным мастерством, - ровным голосом произнес Дикштейн и снова отвел взгляд в сторону.
      - Подонки, - вырвалось у Кортоне. Он даже не знал, что еще сказать.
      На лице Дикштейна появилось странное выражение, которого Кортоне не доводилось видеть у него раньше, нечто - он понял это позднее - вроде страха. Что весьма странно. Ведь все уже позади. - Черт побери, в конце концов, мы же победили, не так ли? - И он хлопнул Дикштейна по плечу.
      - Так и есть, - усмехнулся Дикштейн. - Ладно, а что ты делаешь в Англии? И чего ради ты взялся меня разыскивать?
      - Я решил сделать остановку в Лондоне по пути в Буффало. Зашел в военное министерство... - Кортоне замялся. Он зашел туда, чтобы узнать, как и когда погиб Дикштейн. - Они дали мне твой адрес в Степни, - продолжил он. - Там на всей улице остался только один дом. И в нем я нашел старика, на котором не меньше дюйма пыли.
      - Томми Костера.
      - Точно. Ну, мне пришлось выпить около девятнадцати чашек спитого чая и выслушать всю историю его жизни, после чего он послал меня в другой дом за углом, где я нашел твою мать, выпил еще столько же спитого чая и выслушал историю ее жизни. Когда я, наконец, получил твой адрес, то уже опоздал на последний поезд в Оксфорд, так что перекантовался до утра - и вот я здесь. У меня всего лишь несколько часов - мое судно завтра отплывает.
      - У тебя отпуск? Ты демобилизовался?
      - Вот уже три недели, два дня и девяносто четыре минуты.
      - Что ты будешь делать по возвращении домой?
      - Заниматься семейным бизнесом. В последние пару лет выяснилось, что я потрясающий бизнесмен.
      - Что за бизнес у вашей семьи? Ты никогда мне не рассказывал.
      - Грузовые перевозки, - коротко ответил Кортоне. - А ты? Ради Бога, что ты делаешь в Оксфордском университете? Что ты изучаешь?
      - Еврейскую литературу.
      - Ты шутишь.
      - Я писал на иврите еще до того, как пошел в школу, разве я тебе не говорил? Мой дедушка был настоящим ученым. Он жил в маленькой душной комнатенке над булочной на Майл-Энд-Роуд. И сколько я себя помню, я просиживал у него все субботы и воскресенья. И никогда не сетовал - мне это нравилось. Да и в любом случае, что еще я могу изучать?
      Кортоне пожал плечами.
      - Не знаю... может быть, атомную физику или менеджмент. Зачем вообще учиться?
      - Чтобы быть счастливым, умным и богатым.
      Кортоне покачал головой.
      - Как всегда, у тебя замысловато. Девочки тут есть?
      - Маловато. Кроме того, я занят.
      Ему показалось, что Дикштейн слегка покраснел.
      - Врешь. Ты никак влюблен, дурачок. Я-то вижу. Кто она?
      - Ну, честно говоря... - Дикштейн явно смутился. - Она не нашего круга. Жена профессора. Экзотическая, умная и самая прекрасная женщина, которую я когда-либо видел.
      Кортоне изобразил сочувственную физиономию.
      - Боюсь, что тебе ничего не светит, Нат.
      - Знаю, но все же. - Дикштейн встал. - Ты сам увидишь.
      - Я могу встретить ее?
      - Профессор Эшфорд устраивает вечеринку. Я получил приглашение. И как раз собирался, когда ты пришел. - Дикштейн потянулся за пиджаком.
      - Прием в Оксфорде, - протянул Кортоне. - Ну и поражу же я своих в Буффало!
      Стояло прохладное солнечное утро. Бледноватые лучи солнца омывали светом замшелые стены старых зданий. Они шли в молчании, которое не тяготило их, засунув руки в карманы, чуть ссутулясь, чтобы противостоять режущему ноябрьскому ветру, который свистел вдоль улиц. Кортоне пробормотал:
      - Ну и холодрыга, мать ее...
      По пути им встретилось всего несколько человек, и, отшагав с милю или около того, Дикштейн показал по другую сторону дороги на высокого человека с университетским шарфом вокруг шеи.
      - Это русский, - сказал он и крикнул: - Эй, Ростов!
      Русский поднял глаза, махнул им и перешел на их сторону. У него была короткая прическа армейского образца, пиджак массового пошива болтался на его высокой худой фигуре. Кортоне начало было казаться, что в этой стране все, как на подбор, тощие.
      - Ростов учится в Баллиоле-колледже, таком же, как и я. Давид Ростов, я хотел бы представить вам Алана Кортоне. Мы с Аланом вместе воевали в Италии. Идете к Эшфорду?
      Русский торжественно склонил голову.
      - За бесплатной выпивкой - куда угодно.
      - Вы тоже интересуетесь еврейской литературой? - спросил Кортоне.
      - Нет, я изучаю тут буржуазную экономику, - ответил Ростов.
      Дикштейн расхохотался. Кортоне не понял, что тут смешного. Дикштейн объяснил:
      - Ростов из Смоленска. Он член ВКП(б) - Всесоюзной Коммунистической партии большевиков Советского Союза.
      Кортоне по-прежнему не понял, что смешного в ответе Ростова.
      - А я думал, что никто не имеет права покидать Россию, - сказал он.
      Ростов пустился в долгие и путаные объяснения, связанные с тем, что по окончании войны его отец был дипломатом в Японии. Он говорил с серьезным выражением лица, которое уступило место смущенной улыбке. Хотя его английский оставлял желать лучшего, у Кортоне создалось впечатление, что он достаточно исчерпывающе излагает свои мысли. Рассеянно слушая его, Кортоне думал, что вот ты любил человека, как брата, дрался с ним бок о бок, а потом он расстается с тобой, и при встрече ты узнаешь, что он изучает еврейскую литературу, и понимаешь, что никогда по-настоящему не знал его. Ростов обратился к Дикштейну:
      - Так ты еще не решил, едешь ли ты в Палестину?
      - В Палестину? - переспросил Кортоне. - Чего ради?
      Дикштейн несколько смутился.
      - Я еще не решил.
      - Ты должен ехать, - сказал Ростов. - Создание еврейского национального дома позволит покончить с остатками Британской империи на Ближнем Востоке.
      Кортоне не верил своим ушам.
      - Арабы вырежут вас там до последнего человека. Господи, Нат, да ты же только что спасся от немцев!
      - Я еще не решил, - повторил Дикштейн. Он раздраженно мотнул головой. - Я и сам не знаю, что делать. - Чувствовалось, что ему не хотелось говорить на эту тему.
      Они прибавили шагу. Лицо Кортоне стало мерзнуть, но под зимней формой он обливался потом. Его спутники обсуждали недавний скандал: человек по фамилии Мосли - она ничего не говорила Кортоне - выразил намерение явиться с машиной в Оксфорд и произнести речь на дне памяти павших. Мосли был фашистом, сообразил он. Ростов доказывал, что данный инцидент демонстрирует, насколько социал-демократы ближе к фашистам, чем к коммунистам. Дикштейн же утверждал, что старшекурсники, которые организовали это мероприятие, всего лишь хотели "шокировать" общество.
      Слушая, Кортоне присматривался к двум своим спутникам. Они представляли собой странную пару: высокий Ростов, с туго, подобно бинту, обмотанным вокруг шеи, шарфом, с хлопающими на ветру обшлагами слишком коротких брюк, и миниатюрный Дикштейн, с большими глазами за круглыми стеклами очков, в старой военной форме цвета хаки, который и на ходу выглядел подобно скелету. У Кортоне не было академического образования, но он был уверен, что на любом языке сможет уловить уклончивость и неискренность, и не сомневался, что никто из двоих не говорит то, во что искренне верит: Ростов, как попугай, излагал затверженные догмы, а за короткими ехидными репликами Дикштейна скрывалось более глубокое отношение к теме разговора. Когда Дикштейн насмехался над Мосли, он напоминал ребенка, который высмеивает приснившиеся ему кошмары. Оба они спорили умно и тонко, но без лишних эмоций, и их диалог напоминал фехтование на тупых рапирах.
      Наконец Дикштейн заметил, что Кортоне не принимает участие в разговоре, и начал рассказывать о хозяине вечеринки.
      - Стивен Эшфорд несколько эксцентричен, но очень интересный и достойный человек, - сказал он. - Большую часть жизни он провел на Ближнем Востоке. Сколотил себе состояние, но полностью потерял его. Склонен делать сумасшедшие вещи. например, пересечь арабскую пустыню на верблюде.
      - Не такое уж это сумасшествие, - возразил Кортоне.
      - У него жена - ливанка, - заметил Ростов. Кортоне взглянул на Дикштейна.
      - Она...
      - Она моложе его, - торопливо сказал тот. - Он привез ее в Англию как раз перед войной, когда стал профессором кафедры семитской литературы. И если он предложит тебе марсалу вместо шерри, значит, ты слишком загостился.
      - И гости могут уловить эту разницу? - спросил Кортоне.
      - Вот его дом.
      Кортоне был готов увидеть нечто вроде мавританской виллы, но дом Эшфорда представлял собой имитацию тюдорианского стиля: выкрашен в белый цвет с зелеными деревянными накладками. Садик перед домом представлял собой сплошные заросли кустарника. Трое молодых людей направились по выложенной кирпичом дорожке к входу. Парадная дверь была открыта. Они оказались в небольшом квадратном холле. Где-то в глубине дома слышался чей-то смех: вечеринка уже началась. Распахнулась двустворчатая дверь, и на пороге предстала самая красивая женщина в мире.
      Кортоне был поражен. Он стоял, не сводя с нее глаз, когда она, пересекая ковер, направлялась к ним. Он слышал, как Дикштейн представил его: "Это мой друг Алан Кортоне", - и вот он уже касается ее узкой смуглой кисти тонкого рисунка с теплой и сухой кожей; он поймал себя на том, что не хочет выпускать ее.
      Повернувшись, она пригласила их в гостиную. Дикштейн коснулся руки Кортоне и улыбнулся: он прекрасно понимал, что сейчас творится в голове его друга.
      Небольшие стаканчики с шерри с армейской безукоризненностью выстроились на небольшом столике. Протянув один из них Кортоне, она улыбнулась:
      - Меня, кстати, зовут Эйла Эшфорд.
      Когда она протягивала ему напиток, Кортоне уловил и все остальные детали. Подчеркнуто скромный вид, удивительное лицо без макияжа, прямые черные волосы, белое платье и сандалии - тем не менее, она выглядела обнаженной, и Кортоне мучился дикими мыслями, когда глазел на нее.
      Он заставил себя отвернуться и присмотреться к окружению.
      Какой-то араб в прекрасно сшитом костюме западного образца жемчужного цвета стоял около камина, разглядывая резьбу комода. Эйла Эшфорд окликнула его:
      - Я хотела бы познакомить вас с Ясифом Хассаном, другом моей семьи, оставшейся дома, - сказала она. - Он из Корчестерского колледжа.
      - Я знаком с Дикштейном. - заметил Хассан. Он обменялся рукопожатиями с новоприбывшими.
      - Вы из Ливана? - спросил его Ростов.
      - Из Палестины.
      - Ага! - оживился Ростов. - И что вы думаете о плане разделения страны, предложенном Организацией Объединенных Наций?
      - Он совершенно неуместен, - ответил араб. - Британцы должны уйти, а моя страна обретет демократическое правительство.
      - Но тогда евреи окажутся в ней в меньшинстве, - возразил Ростов.
      - Они меньшинство и в Англии. Неужели поэтому они должны объявить Сюррей своим национальным домом?
      - Сюррей никогда им не принадлежал. В отличие от Палестины, которая когда-то была их родиной.
      Хассан элегантно пожал плечами.
      - Это было в те времена... когда Уэльс принадлежал Англии, англичане владели Германией, а французские норманы обитали в Скандинавии. - Он повернулся к Дикштейну: - Вам свойственно чувство справедливости - что вы об этом думаете?
      Дикштейн снял очки.
      - Здесь не идет речь об исторической справедливости. Я хотел бы обладать местом, которое мог бы назвать своим.
      - Даже если для этого вы должны завладеть моим? - спросил Хассан.
      - Вам принадлежит весь Ближний Восток.
      - Он мне не нужен.
      Эйла Эшфорд предложила сигареты. Кортоне взял одну из них и закурил. Пока остальные продолжали спорить о Палестине, Эйла спросила Кортоне:
      - Вы давно знаете Дикштейна?
      - Мы встретились в 1943-м. - сказал Кортоне. Он не мог оторвать глаз от ее пунцовых губ, сомкнувшихся вокруг сигареты. Даже курила она изящно. Деликатным движением она избавилась от крошки табака, прилипшей на кончике языка.
      - Он меня страшно интересует. - призналась она.
      - Почему?
      - Да всем. Он всего лишь мальчик, и все же выглядит таким с т а р ы м. С другой стороны, он типичный кокни, но совершенно спокойно чувствует себя в кругах высшего класса. Но говорит он о чем угодно, только не о себе.
      - Я тоже выяснил, что по сути совершенно не знаю его, - согласился Кортоне.
      - Мой муж говорит, что он блистательный студент.
      - Он спас мне жизнь.
      - Боже милостивый. - Она внимательнее присмотрелась к нему: не слишком ли Ал мелодраматичен. Решение, вроде, она вынесла в его пользу. - Мне бы хотелось услышать, как это было.
      Мужчина средних лет в грубоватых коричневых брюках коснулся ее плеча.
      - Как дела, моя дорогая?
      - Прекрасно. Мистер Кортоне, это мой муж, профессор Эшфорд.
      - Как поживаете? - поздоровался Кортоне. Эшфорд оказался лысым мужчиной в плохо сидящем костюме. Кортоне же ожидал увидеть Лоуренса Аравийского. Подумал, что, может быть, у Ната и есть какой-то шанс.
      - Мистер Кортоне рассказывал мне, - пояснила Эйла, - как Нат Дикштейн спас ему жизнь.
      - В самом деле? - откликнулся Эшфорд.
      - История довольно короткая. Это было в Сицилии рядом с местечком Рагуза, городком на холме, - начал он. - Мы продвигались к его предместьям. К северу от городка мы наткнулись на немецкий танк, стоящий под деревьями в небольшой лощине. Казалось, в нем не было экипажа, но дан верности я кинул в него гранату. Когда мы миновали его, раздался выстрел - всего один - и с дерева свалился немец с автоматом. Он скрывался в ветвях и готовился уложить нас, когда мы пройдем мимо. И снял его именно Нат Дикштейн.
      В глазах Эйлы мелькнула искорка восхищения, но ее муж побелел. Видно было, что профессор не привык к рассказам, в которых люди так легко распоряжаются жизнью и смертью. Кортоне подумал: "Если даже это поразило тебя, папаша, надеюсь, Дикштейн никогда не рассказывал тебе все, что с ним было".
      - Англичане обходили городок с другой стороны, - продолжал Кортоне, Нат увидел танк одновременно со мной, но заподозрил ловушку. Он успел заметить и снять снайпера, и не будь он столь проницателен, со мной было бы кончено.
      Собеседники на мгновение примолкли.
      - Это было не так давно, - заметил Эшфорд, - но мы так быстро все забываем.
      Эйла вспомнила и об остальных гостях.
      - Я хотела бы поговорить с вами до того, как вы покинете нас, обратилась она к Кортоне и направилась через комнату к Хассану, который пытался открыть двери, ведущие в сад.
      Нервным движением Эшфорд зачесал за уши пряди вьющихся волос.
      - Общество привыкло слышать повествования о больших битвах, но, думается, солдаты куда лучше помнят вот такие случаи.
      Кортоне кивнул, думая, что, в сущности, Эшфорд не имеет ясного представления, что такое война, и сомневаясь, что в юности профессору в самом деле удалось пережить те приключения, о которых ему рассказывал Дикштейн.
      - Позже я притащил его в гости к моим родственникам - моя семья родом с Сицилии. Нас угощали пастой и вином, и они сделали из Ната героя. Мы провели бок о бок всего несколько дней, но сблизились как братья, понимаете?
      - Конечно.
      - Когда я услышал, что он попал в плен, то решил, что никогда больше не увижу его.
      - И вы знаете, что случилось там с ним? - спросил Эшфорд. - Он так немногословен... Кортоне пожал плечами.
      - Ему удалось выжить в концлагере.
      - Ему повезло.
      - Повезло ли?
      Смутившись. Эшфорд бросил взгляд на Кортоне, а потом, повернувшись, уставился на гостей в помещении. Помолчав, он сказал:
      - Понимаете, тут не совсем типичное для Оксфорда сборище, Дикштейн. Ростов и Хассан - достаточно непривычные студенты. Вам стоило бы встретиться с Тоби - вот кто архитипичный выпускник. - Он перехватил взгляд краснолицего молодого человека в твидовом пиджаке и с очень широким светлым шерстяным галстуком. - Тоби. познакомься с товарищем Дикштейна по оружию мистером Кортоне.
      Пожав ему руку, Тоби сразу же спросил:
      - Есть ли у него какие-то шансы? Может ли Дикштейн победить?
      - Победить в чем? - удивился Кортоне.
      - Дикштейн и Ростов решили сразиться в шахматном матче, - объяснил Эшфорд, - оба они отменные игроки. И Тоби считает, что у вас есть какая-то доверительная информация, которая поможет ему выиграть пари.
      - А я-то думал, - протянул Кортоне. - что шахматы - игра для стариков.
      - О! - с несколько излишним пылом воскликнул Тоби и опустошил свой стакан. Казалось, и его и Эшфорда несколько смутило замечание Кортоне.
      Из сада вошла девочка четырех или пяти лет, таща с собой старую кошку. Эшфорд представил ее с застенчивой гордостью человека, который стал отцом в немолодом возрасте.
      - Это Сузи.
      - А это Езекия. - представила кошку девочка. Цвет кожи и волосы у нее были как у матери, и малышка обещала стать красавицей, как и ее мать. Кортоне пришло в голову, в самом ли деле она дочка Эшфорда. Она ровно ничем не походила на него. Она протянула ему лапу кошки, и Кортоне вежливо пожал ее мягкие подушечки:
      - Как поживаете, Езекия?
      - Она очень обаятельна, - сказал Кортоне Эшфорду. - Мне хотелось бы поговорить с Натом. Надеюсь, вы извините меня? - Он подошел к Дикштейну, который, стоя на коленях, гладил кошку.
      Похоже, Нат и Сузи были хорошими друзьями.
      - Это мой друг Алан, - пояснил он ей.
      - Мы уже знакомы, - ответила девочка, взмахнув ресницами. От матери унаследовала, отметил Кортоне.
      - Мы вместе были на войне, - продолжал Дикштейн. Сузи в упор посмотрела на Кортоне.
      - Вы убивали людей?
      Он замялся.
      - Конечно.
      - И вы себя потом плохо чувствовали?
      - Не очень. Это были злые люди.
      - А Нату было плохо. Поэтому он и не хочет рассказывать об этом.
      Этот ребенок лучше понимал Дикштейна, чем все остальные взрослые, вместе взятые.
      С удивительной для ее возраста прытью кошка вывернулась из рук Сузи. Та погналась за ней. Дикштейн выпрямился.
      - Я бы не сказал, что миссис Эшфорд так уж недостижима, - шепнул Кортоне.
      - Что ты хочешь сказать? - взглянул на него Дикштейн.
      - Ей не может быть больше двадцати пяти. Он, как минимум, на двадцать лет старше, и, думаю, заряды у него явно уже на исходе. Если они поженились где-то перед войной, ей должно было быть лет семнадцать. И не похоже, что они так уж привязаны друг к другу.
      - Хотел бы я тебе верить, - пожал плечами Дикштейн. Но не проявил того интереса, которого можно было бы от него ожидать. - Давай глянем на сад.
      Они прошли через высокие французские двери. Солнце основательно нагрело воздух, и жгучий холодок исчез. Коричневато-зеленые заросли тянулись вплоть до реки. Они пошли гулять, оставив дом за спиной.
      - Тебе не очень понравилось это сборище, - заметил Дикштейн.
      - Война завершена. И мы с тобой теперь обосновались в разных мирах.
      - Алан...
      - Слушай, какого черта! Скорее всего, связи между нами не будет - я не большой мастер писать письма. Но я никогда не забуду, что обязан тебе жизнью. В один прекрасный день ты можешь попросить отдать долг. И ты знаешь, где найти меня.
      - О. нет... только не здесь, не сейчас... - раздался женский голос.
      - Да! - Мужской.
      Дикштейн с Кортоне стояли у высокой заросли кустов, которая закрывала угол сада: кто-то начал посадку лабиринта из кустов и не завершил его. В нескольких шагах от них открывался проем, потом изгородь под углом поворачивала вправо и тянулась вдоль берега реки. Голоса отчетливо доносились с той стороны зарослей.
      Женщина снова заговорила низким горловым голосом.
      - Не надо, черт бы тебя побрал, или я закричу.
      Дикштейн и Кортоне миновали проем в зарослях. Кортоне никогда не забудет то, что он увидел. Перед ним предстали двое, а потом, пораженный, он взглянул на Дикштейна, лицо которого посерело от потрясения, и выглядел он так, словно вот-вот свалится: рот его приоткрылся, когда он с ужасом и отчаянием смотрел на открывшуюся картину. Кортоне перевел взгляд на пару.
      Женщиной была Эйла Эшфорд. Юбка ее была задрана до пояса, лицо пылало от наслаждения, и она страстно целовала Ясифа Хассана.
      Глава первая
      Динамики системы оповещения в Каирском аэропорту издали звук, напоминающий дребезжание колокольчика, и на арабском, итальянском, французском и английском языках сообщили о прибытии рейса "Алиталии" из Милана. Тофик эль-Массири оставил свой столик в буфете и отправился на галерею, с которой можно наблюдать за прибывшими.
      Тофик был здесь потому, что получил телеграмму. Она пришла утром от его "дяди" в Риме и содержала в себе кодовое послание. В любом бизнесе пользуются кодом для международных телеграмм, главным образом, чтобы сэкономить деньги - длинные фразы сводятся до одного слова, и для сокрытия секретов. Телеграмма от "дяди" Тофика, расшифрованная в соответствии с кодовой книгой, сообщала подробности о завещании покойной тети. Тем не менее, у Тофика был еще один ключ, и, пустив его в ход, он прочел следующее: "Найдите и следуйте за профессором Фридрихом Шульцем, прибывающим из Милана в Каир в среду 28 февраля 1968 года на несколько дней. Возраст 51, рост 180, вес 150 футов, волосы белые, глаза голубые, по национальности австриец, сопровождает только жена".
      Пассажиры уже начали спускаться по трапу, и Тофик почти сразу же определил этого человека. Среди прибывших был только один высокий худой седовласый человек.
      Пассажиры втягивались в здание аэровокзала, направляясь в зал для прибывших. Тофик подождал на галерее, пока из самолета не выгрузили багаж пассажиров, после чего присоединился к небольшой группке, сгрудившейся у таможенного барьера.
      Ожидание затянулось. Вот этому научиться нельзя - как выносить его. Ты умел владеть оружием, с первого взгляда запоминать карты и сроки, открывать сейфы и голыми руками убивать людей, чему тебя обучали в первые же шесть месяцев подготовки; но не было лекций по науке терпения, не было упражнений по переминанию с ноги на ногу, не было семинаров по борьбе со скукой. И потому начинали лезть в голову мысли типа "Тут что-то не так, произошла накладка", потом "Осторожнее, осторожнее!", а потом...
      В толпе встречающих был еще один агент.
      Подсознательно Тофик, думая о науке терпения, почувствовал тревогу. Люди в небольшой группе, ожидавшие своих родственников, друзей и деловых партнеров, прилетевших из Милана, уже стали проявлять признаки нетерпения. Они курили, переминались с ноги на ногу, крутили головами и маялись от безделья. Семья из среднего класса с четырьмя детьми, двое мужчин в традиционных полосатых галабеях. бизнесмен в темном деловом костюме, молодая белая женщина, шофер с кокардой на фуражке "Форд моторкомпани" и...
      ...И человек - само спокойствие.
      Как и Тофик, смугл, с короткой стрижкой, в европейском костюме. С первого взгляда он вроде относился к той самой семье из среднего класса но Тофик сразу же отметил, что он внимательно наблюдает за происходящим. Он стоял, заложив руки за спину, лицом к выходу из багажного отделения и невозмутимо наблюдал. Под носом у него белела полоска, напоминавшая старый шрам. Пару раз, скрывая беспокойство, он притронулся к ней, а потом снова спрятал руки за спину.
      Обратил ли он внимание на Тофика?
      Пассажиры стали выходить из отделения выдачи багажа, и Тофик слабо надеялся лишь, что те, кого встречает агент, покажутся до профессора Шульца.
      Этого не произошло. Шульц с женой появились в первой же группке пассажиров.
      Агент подошел к ним и обменялся рукопожатием с профессорской парой.
      Ну, конечно же, конечно.
      Агент встречал Шульца.
      Тофик подождал, пока агент взял их багаж и провел Шульца к выходу: затем поспешил через другой проход к своей машине. Прежде, чем сесть в нее, Тофик скинул пиджак, развязал галстук, надел солнечные очки и натянул на голову белую бейсбольную шапочку. Теперь в нем не легко опознать человека, который только что стоял в толпе встречающих.