Глава 1

Последний из его верблюдов пал в полдень.

Это был белый самец-пятилетка, купленный им в Джалу, самый молодой и выносливый из трех и к тому же наименее норовистый – ему нравилось это животное, как вообще может нравиться верблюд человеку, другими словами, он почти не вызывал у него ненависти.

Они медленно поднялись по подветренному склону бархана, человек и верблюд, неторопливо опускающий большие, неуклюжие ступни в зыбкий песок, и остановились на вершине. Их взору открылся следующий бархан, за которым лежали еще тысячи таких же песчаных холмов, и, похоже, эта безрадостная картина привела верблюда в полное отчаяние, его ноги подкосились, он ткнулся задом в песок и застыл, как изваяние, на вершине бархана, глядя перед собой с равнодушием умирающего.

Человек дернул за уздечку. Верблюд поднял голову и вытянул вперед шею, но встать не смог. Тогда хозяин со всего маху несколько раз ударил его ногой. Отчаявшись расшевелить животное, он вытащил острый, как бритва, кривой бедуинский нож и ткнул им в кострец животного. Из раны обильно потекла кровь, но верблюд даже не повернул головы.

Человек понял, что произошло. Ткани в теле животного, лишенные питания, перестали вырабатывать мускульную энергию. Ему случалось видеть, как подобное происходило с верблюдами на самом краю оазиса, окруженного спасительной зеленью: они не обращали на нее никакого внимания, потому что у них уже не было сил принимать пищу.

Он знал, что есть еще пара способов, которые можно было бы испробовать. Во-первых, заливать воду в ноздри животного, пока оно не начало бы захлебываться; или разжечь костер под его задними ногами. У путника, однако, не было ни воды, ни дров для костра в достаточном количестве, а кроме того, ни тот, ни другой способ не давали реальных шансов на успех.

Так или иначе, остановка все равно была необходима. Солнце стояло высоко и палило нещадно. В Сахаре начиналось долгое лето, и полуденный зной достигал 110° по Фаренгейту в тени.[1]

Не снимая поклажи с верблюда, человек открыл одну из походных сумок и достал палатку. Повинуясь инстинкту, он еще раз осмотрелся, но не увидел ни тени, ни другого убежища от палящего солнца – спрятаться было негде. Тогда он поставил палатку около издыхающего верблюда – прямо на вершине бархана.

Усевшись по-турецки у входа в палатку, путник начал готовить чай. Разровняв небольшой участок песчаной поверхности, он сложил на нем в пирамидку несколько драгоценных хворостин и зажег костер. Когда вода в котелке закипела, он заварил чай так, как это делают кочевники: налил кипяток в кружку, положил заварку, сахар, а затем перелил его обратно в котелок, чтобы чай настоялся, проделывая это несколько раз. Получился очень густой и довольно приторный напиток – самое лучшее, что можно было придумать для восстановления сил.

Жуя сушеные финики и дожидаясь, когда солнце уйдет с зенита, он наблюдал, как жизнь покидает верблюда. Этот человек научился сохранять спокойствие. По пустыне он проделал долгий путь, длиною более чем в тысячу миль. Двумя месяцами раньше он вышел из Эль-Аджелы на Средиземноморском побережье Ливии и прошел пятьсот миль прямо на юг через оазисы Джало и Куфру по направлению к пустынному сердцу Сахары. Там он повернул на восток и, никем не замеченный, перешел египетскую границу. Затем пересек скалистое пространство Западной Пустыни и у Харги повернул к северу; и вот теперь он почти у цели своего путешествия. Этот путник не был новичком в пустыне, но испытывал страх перед ней, который испытывает любой разумный человек, даже кочевники, которые проводят в ней всю свою жизнь. Никогда, однако, он не позволял страху полностью овладеть собой, вызвать панику или истощить его нервную энергию. Случиться может все что угодно: можно сбиться с курса и пройти всего в двух милях от спасительного колодца; бурдюки с водой могут дать течь или лопнуть; здоровые на вид верблюды могут заболеть через два дня после начала похода. Единственным ответом на все это было: «Иншалла!» – «На все воля Аллаха».

Наконец солнце начало клониться к западу. Путник оглядел поклажу, раздумывая, сколько он сможет унести на себе. Среди вещей были три небольших, европейского вида, чемодана: два тяжелых и один легкий – и все три представляли для него одинаковую ценность; еще – маленькая сумка с одеждой, секстант, маршрутные карты, продукты и бурдюк с водой. Все это больше, чем он мог унести, не говоря уже о том, что придется оставить палатку, чайный набор, котелок, планшет и седло.

Связав вместе три чемодана, путник привязал сверху одежду, продукты и секстант, приделав ко всему этому лямки из полос материи. Теперь, продев руки в лямки, можно нести весь этот груз на спине, наподобие рюкзака. Бурдюк для воды из козьей кожи он повесил себе на шею. Получилось тяжело.

Три месяца назад этот путешественник смог бы нести всю поклажу целый день, а вечером еще и поиграть в теннис – он был сильным человеком; но пустыня истощила его. Желудок ослаб, кожа покрылась многочисленными болячками, и он потерял фунтов 20 – 30 в весе.[2] Без верблюда далеко не уйти!

Сжимая компас в руке, измученный странник тронулся в путь.

Он четко следовал указаниям компаса, удерживаясь от соблазна обходить барханы, поскольку вынужден был сам прокладывать себе курс, а даже незначительное отклонение могло бы роковым образом увести его на несколько сот ярдов[3] в сторону. Путник двигался медленно, делая большие шаги. Отрешившись от страхов и надежд, он сконцентрировал внимание на компасе и на песке под ногами. Ему удалось забыть о физических страданиях, и он шел бессознательно, бездумно, а следовательно, без напряжения.

На пустыню опускалась вечерняя прохлада. Бурдюк с водой становился легче с каждым глотком. Он старался не думать о том, сколько воды еще осталось: по его подсчетам, он выпивал около шести пинт[4] в день, а это означало, что на завтра воды уже не хватит. Стая птиц с гомоном пролетела у него над головой. Подняв голову и прикрыв глаза рукой от солнца, он узнал в них песчаных рябков, птиц пустыни, похожих на коричневых голубей, собирающихся в стаи утром и вечером, чтобы лететь на водопой. Они летели в том же направлении, что и он, а это означало, что он на правильном пути; они могли, правда, преодолеть пятьдесят миль в поисках воды, поэтому особой радости от их появления он не испытал.

На горизонте стали собираться облака, и пустыня начала остывать. Позади него солнце опускалось все ниже, превращаясь в огромный желтый шар. Прошло еще немного времени, и на пурпурном небосводе появилась бледная луна.

Путник начал подумывать о привале. Невозможно было идти всю ночь. Но у него не было ни палатки, ни одеяла, ни риса, ни чая. Кроме того, он был уверен, что где-то рядом находится колодец: по его расчетам – совсем близко.

Он продолжал шагать. Спокойствие постепенно покидало его. Жестокой пустыне он противопоставил все свои силы и опыт, но теперь ему стало казаться, что он проиграл. Он вспомнил верблюда, которого оставил умирать; вспомнил, как тот лежал на бархане, обессиленный, в ожидании конца. «Я-то не буду ждать смерти, – подумал человек, – когда она станет неотвратимой, я рванусь ей навстречу». Многочасовая агония и медленное сумасшествие – это не для него, это было бы недостойно. У него еще оставался нож.

Эти мысли привели путешественника в такое отчаяние, что он уже не мог бороться со страхом. Луны больше не было, но звезды ярко освещали пустыню. Перед ним возник образ матери, и она сказала ему: «А я ведь тебя предупреждала!» Затем он услышал шум поезда, колеса которого медленно стучали в такт его сердцу. До него донесся запах жареной баранины. Странник взошел на бархан и увидел отсвет костра, на котором жарилось мясо, а рядом с костром мальчишку, который обгладывал косточку. Вокруг костра стояли шатры, стреноженные верблюды щипали колючки, а за ними виднелся колодец. Он шагнул прямо в это видение. Люди, находившиеся там, вздрогнули, напуганные его появлением. Высокий мужчина встал и заговорил с ним. Путник размотал повязку, закрывавшую его лицо.

Мужчина шагнул вперед и, потрясенный, воскликнул: «Брат мой!»

До путника дошло, что это все-таки был не сон, по его лицу пробежала слабая улыбка, и он упал без чувств.

Когда он очнулся, на мгновение ему показалось, что он опять ребенок, а вся его взрослая жизнь – это только сон.

Кто-то тряс его за плечо и на языке жителей пустыни говорил: «Проснись, Ахмед!» Вот уже много лет никто не называл его этим именем. Он почувствовал, что лежит на холодном песке, закутанный в грубошерстное одеяло, а его голова обвязана бедуинской повязкой. Ахмед открыл глаза и увидел величественный восход солнца, похожий на прямую радугу на фоне плоского, черного горизонта. Ледяной утренний ветер обжег его лицо. В эту минуту он вновь пережил смущение и тревогу, которые испытал 14-летним подростком.

В тот первый раз, проснувшись и обнаружив, что находится в пустыне, он почувствовал полную растерянность. Он подумал: «Мой отец умер», – и потом: «У меня теперь новый отец». Отрывки сур Корана перемешались в его голове с цитатами из Символа Веры, который тайком на немецком языке читала ему мать. Он вспомнил боль от обрезания и последовавшие затем одобрительные крики мужчин и ружейные выстрелы, которыми они приветствовали его посвящение в настоящие мужчины, в одного из них. Потом была долгая поездка по железной дороге, на протяжении которой его мучил вопрос, какими окажутся его двоюродные братья-кочевники и не отнесутся ли они с презрением к его белой коже и городским привычкам. Мальчик вышел быстрым шагом из здания вокзала и увидел двух арабов, сидящих у своих верблюдов на пыльном станционном дворе; они были с головы до ног закутаны в традиционные одежды, открытыми оставались только их темные, загадочные глаза, которые следили за ним через щель в бедуинской повязке. Все вместе они двинулись к колодцу. Им овладело жуткое чувство: с ним объяснялись на языке жестов. Вечером он понял, что у этих людей нет туалетов, и это открытие привело его в отчаянное смущение. В конце концов ему пришлось спросить об этом. После минутного молчания они разразились смехом. Оказалось, они думали, что он не знает их языка, и поэтому пытались изъясняться с ним знаками; кроме того, спрашивая о туалете, мальчик употребил его детское название, что лишь усилило их веселье. Ему объяснили, что нужно отойти за палаточный круг и присесть на корточки прямо на песок; после этого он уже меньше боялся их, хотя они и выглядели сурово, но были совсем не злыми.

Все эти мысли пронеслись в его голове, когда он в первый раз смотрел на восход солнца в пустыне, и вот теперь, двадцать лет спустя, при словах «проснись, Ахмед» они посетили его вновь так явственно, как будто все это произошло с ним только вчера.

Резким движением он сел, и все воспоминания этих давних дней растаяли, как утренние облака. Он шел через пустыню с заданием огромной важности. Дошел до колодца, и это не было галлюцинацией; он нашел своих братьев там, где они всегда находились в это время года. Потом он упал от истощения, и они завернули его в одеяла и положили спать у костра. Внезапно, вспомнив о своей драгоценной поклаже, он резко почувствовал панику: все ли вещи были с ним, когда он пришел? – и вдруг обнаружил их аккуратно сложенными в ногах его импровизированной постели.

Затем он увидел сидящего рядом с ним на корточках Исмаила. Так было на протяжении целого года, который они еще мальчишками вместе провели в пустыне: Исмаил всегда просыпался первым. Сейчас он спросил:

– Тревожные мысли, брат?

Ахмед кивнул:

– Идет война.

Исмаил протянул ему крошечный сосуд с водой, украшенный драгоценными камнями. Ахмед окунул в него пальцы и промыл глаза. Затем Исмаил ушел. Ахмед поднялся на ноги.

Одна из женщин молча подала ему чай. Он взял у нее пиалу, не поблагодарив, и быстро выпил содержимое. Затем поел немного вареного риса, наблюдая неторопливую жизнь бивака. Похоже, что эта ветвь семьи еще оставалась зажиточной: он увидел нескольких слуг, множество детей и более двадцати верблюдов. Те овцы, которые бродили неподалеку, были, конечно, только частью отары – остальные, наверное, паслись в нескольких милях от лагеря. Наверняка были еще верблюды – даже когда их стреноживали, в поисках корма они забредали так далеко, что исчезали из поля зрения. Мальчишки сейчас, наверное, уже отправились загонять их обратно, как в свое время они это делали с Исмаилом. У верблюдов не было кличек, но Исмаил безошибочно различал их и знал историю каждого животного. Он говорил: «Вот самец, которого отец подарил моему брату Абделю в тот год, когда умерло много женщин. Но верблюд захромал, и тогда отец подарил Абделю другого, а этого забрал назад, он еще хромает, видишь?» Ахмед умел обращаться с верблюдами, но так и не смог выработать в себе такое же отношение к ним, какое развито у кочевников.

Ахмед покончил с завтраком и отправился осматривать свою поклажу. Чемоданы не были заперты на ключ. Он открыл маленький кожаный чемоданчик, который лежал наверху, и, пока разглядывал выключатели и приборные шкалы компактного радиопередатчика, плотно втиснутого в прямоугольник чемодана, перед ним четко, как на киноэкране, пронеслись картины недавнего прошлого: шумный деловой Берлин; обсаженная деревьями улица под названием Тирпицуфер; четырехэтажное здание из известняка; лабиринт холлов и лестниц; приемная с двумя секретаршами; кабинет, вся обстановка которого состояла из письменного стола, дивана, шкафа для бумаг, небольшой кровати, японской гравюры с изображением улыбающегося демона и фотографии Франко с автографом. На балконе, выходящем на Ландверский канал, в компании двух такс стоял седой адмирал, произнесший: «Роммель хочет, чтобы я направил агента в Каир».

В чемоданчике была еще книга, роман на английском языке. Машинально Ахмед прочитал первую строку:

Из книги выпал сложенный листок бумаги. Ахмед аккуратно подобрал его и вложил обратно. Он закрыл книгу, положил ее на место в чемоданчик и захлопнул крышку. Рядом раздался голос Исмаила:

– Ты проделал долгий путь?

Ахмед кивнул.

– Я пришел из Ливии, из Эль-Аджелы. – Исмаилу эти названия ничего не говорили. – Я шел от самого моря.

– От самого моря!

– Да.

– Один?

– Вначале у меня были верблюды.

Исмаил смотрел на него с благоговением: даже кочевники не решались совершать такие дальние переходы, и сам он никогда не видел моря.

– Зачем?

– Идет война.

– Одна банда европейцев дерется с другой за то, чтобы усесться в Каире. Разве это касается сыновей пустыни?

– Соплеменники моей матери участвуют в этой войне, – сказал Ахмед.

– Мужчина должен идти по стопам своего отца.

– А если у него два отца?

Исмаил пожал плечами. Он понимал дилеммы.

Ахмед поднял чемодан.

– Можно оставить это у тебя?

– Давай. – Исмаил взял у него поклажу. – А кто побеждает в этой войне?

– Соплеменники моей матери. Они похожи на кочевников – гордые, безжалостные и сильные. Они собираются править миром.

Исмаил улыбнулся.

– Ахмед, ты всегда верил в пустынных львов.

Ахмед вспомнил: еще в школе он узнал, что в пустыне когда-то водились львы и, возможно, несколько особей сохранились до наших дней, прячась в горах и охотясь на антилоп, африканских лисиц и диких баранов. Исмаил в это не верил. Тогда этот спор казался очень важным, и они едва не перессорились. Сейчас же Ахмед лишь усмехнулся.

– Я все еще верю в пустынных львов, – сказал он.

Двоюродные братья посмотрели друг другу в глаза. С тех пор, как они виделись в последний раз, прошло пять лет. Мир изменился. Ахмед мысленно отмечал события, о которых он мог бы рассказать: решающая встреча в Бейруте в 1938 году, поездка в Берлин, участие в Стамбульском перевороте… Упоминание любого из этих событий ровным счетом ничего бы не сказало его двоюродному брату, а в это время Исмаил, вероятно, вспоминал события, из которых состояли те же самые пять лет его жизни. С тех пор как они, еще мальчиками, вместе совершили паломничество в Мекку, они любили друг друга страстно, но у них никогда не было общих тем для разговора.

Через минуту Исмаил уже удалялся, унося чемодан в свой шатер. Ахмед принес немного воды в чашке, открыл сумку, вынул мыло, кисточку, зеркальце и бритву. Затем он воткнул зеркальце в песок, поправил его и стал разматывать закрывавшую его лицо повязку.

То, что он увидел в зеркале, заставило его отшатнуться.

Его мужественный и всегда чистый лоб был покрыт язвами. Веки набухли, а в уголках глаз пролегли резкие складки. Темная борода, покрывавшая его высокие скулы, свалялась и спуталась, а кожа на большом, с горбинкой носу покраснела и полопалась. Он раскрыл покрытые волдырями губы и увидел, что его красивые, ровные зубы потемнели и покрылись пятнами.

Ахмед намылил щеки и стал бриться.

Постепенно лицо стало принимать нормальный облик. Его можно было бы назвать скорее мужественным, чем красивым, и в моменты наибольшей отрешенности выражение его лица носило оттенок циничности; теперь же оно было просто изможденным. В предвкушении этого момента он нес с собой через всю пустыню маленький пузырек с ароматическим лосьоном, но сейчас не воспользовался им, так как знал, что жжение будет невыносимым. Ахмед отдал пузырек маленькой девчушке, которая смотрела, как он бреется, и та убежала прочь в восторге от полученного подарка.

Он принес сумку в шатер Исмаила и выпроводил находившихся там женщин. Затем скинул с себя свое походное одеяние и облачился в белую, английского покроя, сорочку, полосатый галстук, серые носки и коричневый клетчатый костюм. Оказалось, что ноги у него распухли, и все попытки втиснуть их в новые, неразношенные туфли вызывали страшную боль. Нельзя было, конечно, носить европейский костюм с самодельными сандалиями из автомобильной покрышки, в которых он шел по пустыне. После тщетных попыток влезть в туфли он сделал в них разрезы своим кривым ножом и надел их, не завязывая шнурков.

Его желания простирались дальше, чем простое переодевание: ему хотелось принять горячую ванну, постричься, смазать раны прохладным успокаивающим кремом, надеть шелковую рубашку, золотой браслет и выпить холодного шампанского в компании женщины с теплым и мягким телом. Всего этого придется подождать.

Когда Ахмед вышел из шатра, кочевники посмотрели на него, как на чужестранца. Он взял шляпу и подхватил два оставшихся чемодана: тяжелый и легкий. Подошел Исмаил с бурдюком из козьей кожи. Братья обнялись.

Ахмед вынул из кармана пиджака бумажник и проверил свои документы. Из удостоверения личности следовало, что зовут его Александр Вольф, что ему 34 года, проживает он на вилле «Оливье» в Гарден-Сити, в Каире, по профессии – бизнесмен и является представителем европейской расы.

Он надел шляпу, взял чемоданы и шагнул в рассветную прохладу, чтобы пройти те оставшиеся несколько миль, которые отделяли его от города.

Великий древний караванный путь, по которому Вольф шел от оазиса к оазису через огромную безжизненную пустыню, вел к проходу через горную цепь и в конце переходил в обычное современное шоссе. Оно было похоже на линию, проведенную на карте самим Господом, потому что по одну сторону его лежали желтые, покрытые пылью пустынные холмы, а по другую – зеленели пышные хлопковые плантации, поделенные на квадраты ирригационными канавами. На крестьянах, которые, согнувшись, обрабатывали поля, были надеты галабеи – простые рубахи из полосатой бумазеи, а не громоздкие защитные одеяния кочевников. Шагая по дороге в северном направлении, вдыхая прохладный сырой ветерок, прилетавший с недалекого Нила, и отмечая про себя все чаще попадающиеся признаки городской цивилизации, Вольф снова почувствовал себя человеком. Когда же он услышал шум автомобильного двигателя, то понял, что все опасности остались позади.

Автомобиль приближался к нему со стороны города Асьюта. Он вынырнул из-за поворота, и Вольф разглядел, что это был военный джип. Когда автомобиль подъехал поближе, он увидел сидящих в нем людей в британской военной форме и понял, что опасности, оставшиеся позади, сменились новыми.

Вольф сделал над собой усилие, чтобы сохранять спокойствие. «Я имею полное право находиться здесь, – подумал он. – Родился я в Александрии. В паспорте написано, что по национальности я египтянин. В Каире у меня есть дом. Мои документы подлинные. Я состоятельный человек, европеец… и германский агент в тылу врага…»

Джип взвизгнул тормозами и остановился в облаке пыли. Один из пассажиров спрыгнул на землю. На плечах его форменной рубашки были нашиты три матерчатые звездочки: он был в звании капитана. Офицер выглядел поразительно молодо и прихрамывал при ходьбе.

– Как, черт возьми, вы здесь оказались? – спросил он.

Вольф поставил на землю чемоданы и ткнул большим пальцем в направлении, откуда пришел:

– Моя машина сломалась там, в пустыне.

Капитан кивнул, как будто ждал такого объяснения: ни ему, ни кому другому не пришло бы в голову, что европеец может дойти сюда пешком из Ливии. Он сказал:

– Хотелось бы взглянуть на ваши документы.

Вольф протянул ему бумаги. Капитан просмотрел их и взглянул на Вольфа. Тот подумал: «Наверное, произошла утечка информации из Берлина, и теперь каждый офицер в Египте ищет меня; а может быть, с тех пор, как я был здесь в последний раз, была проведена замена документов и теперь мои устарели, а может…»

– По-моему, все в порядке, – сказал капитан. – И давно вы так шагаете?

Вольфу пришло в голову, что его изможденный вид может сыграть полезную роль, вызвав сочувствие у такого же, как он, европейца.

– Со вчерашнего дня, – сказал он с почти неподдельной усталостью в голосе. – Я тут слегка заблудился.

– Вы что же, всю ночь здесь блуждали? – Капитан всмотрелся в лицо Вольфа. – Господи, да это действительно так. Давайте мы вас подвезем. – Он повернулся к джипу: – Капрал, возьмите у джентльмена чемоданы.

Вольф открыл было рот, чтобы запротестовать, но потом передумал. Человек, который шел пешком всю ночь, должен только радоваться, когда ему предлагают поднести вещи. Возразить – означало бы опровергнуть собственный рассказ и привлечь внимание к чемоданам. Наблюдая, как капрал укладывает их в багажник джипа, Вольф с замирающим сердцем вспомнил, что он даже не удосужился их запереть. «Нельзя быть таким дураком», – подумал он. Вольф знал, почему так получилось. Он еще находился под влиянием пустыни, где встречи с другими людьми происходят раз в неделю, если повезет, и потом – кто из ее обитателей польстится на радиопередатчик, который работает от сети? Он был озабочен совсем другими вещами: надо было следить за движением солнца, нюхать воздух, чтобы почувствовать источник воды, измерять пройденное расстояние и следить, не появится ли на горизонте одинокое деревце, в тени которого можно было бы переждать полуденный зной. Теперь же всё это надо забыть и думать только о полиции, документах, замках и о том, как получше соврать.

Забираясь в джип, он решил впредь быть более осторожным.

Капитан сел рядом с ним и сказал водителю:

– Назад, в город.

Вольф решил придать еще большее правдоподобие своему рассказу:

– У вас есть вода?

– Конечно.

Капитан запустил руку под сиденье, вытащил похожую на большую фляжку для виски затянутую в фетр жестяную флягу и, отвинтив пробку, протянул ее Вольфу.

Вольф пил жадно, проглотив, по крайней мере, пинту воды.

– Спасибо, – сказал он и вернул фляжку обратно.

– Ну и жажда! Неудивительно. Да, между прочим, меня зовут капитан Ньюмен. – Англичанин протянул руку.

Вольф потряс ее и повнимательнее посмотрел на своего нового знакомого. На вид ему было немногим больше двадцати лет, лицо свежее и улыбчивое, но в его манерах чувствовалась уже взрослая усталость, которая рано приходит к фронтовикам. Вольф спросил:

– Бывали в бою?

– Приходилось. – Капитан Ньюмен потрогал себя за колено. – Получил ранение в ногу, вот и заслали меня в этот захолустный городишко. – Он ухмыльнулся: – Честно говоря, не могу сказать, что горю желанием отправиться назад в пустыню, просто хотелось бы заняться чем-нибудь более толковым, чем наблюдать за войной, находясь от нее в нескольких сотнях миль. Все здешние боевые действия происходят в городе между христианами и мусульманами. А откуда у вас такой акцент?

Этот вопрос, заданный вне всякой связи с тем, что было сказано до этого, не застал Вольфа врасплох. «Наверное, так было задумано», – подумал он. Капитан Ньюмен был парень не промах. У Вольфа был заготовлен ответ:

– Мои родители были бурами, эмигрировавшими в Египет из Южной Африки. В детстве я говорил на двух языках: на африкаанс и на арабском. – Он замолчал, почувствовав, что переусердствовал, выпалив все сразу… – Фамилия Вольф – голландского происхождения, а Алексом меня назвали в честь города, в котором я родился.

Ньюмен слушал его с вежливым интересом:

– А что вы здесь делаете?

На этот вопрос Вольф тоже был готов ответить:

– У меня есть небольшой бизнес в нескольких городах Северного Египта, – он улыбнулся, – я люблю неожиданные визиты.

Между тем они уже въезжали в Асьют. По египетским меркам, это был большой город – с несколькими фабриками, мусульманским университетом, знаменитым монастырем и шестидесятитысячным населением. Вольф хотел было попросить, чтобы его высадили у железнодорожного вокзала, но Ньюмен предотвратил его новую ошибку:

– Вам нужна автомастерская, – сказал капитан. – Мы отвезем вас к Назифу, у него есть буксировочная машина.

– Спасибо, – сказал Вольф с усилием. Во рту у него пересохло. Соображал он еще неважно. «Надо собраться, – подумал он. – Проклятая пустыня – это из-за нее я совсем развинтился». Вольф посмотрел на часы: можно справиться с дурацкой ситуацией, которая ждет его в мастерской, и еще успеть на поезд до Каира. Он стал прикидывать, как себя вести. В автомастерскую идти придется, потому что Ньюмен будет наблюдать за ним. Потом джип уедет. Тогда Вольф поинтересуется насчет каких-нибудь запчастей, выйдет из мастерской и пойдет на вокзал.

Если повезет, Назиф и Ньюмен не будут впоследствии обсуждать, что именно делал Алекс Вольф в автомастерской.

Джип ехал по оживленным узким улочкам. Вольфу были приятны знакомые черты египетского города: яркие хлопчатобумажные одежды, женщины, несущие узлы на головах, строгие полицейские, крутые личности в черных очках, лавчонки, выходящие прямо на изрезанные колеями улицы, прилавки, потрепанные автомобили и нагруженные поклажей ослы. Водитель остановил машину напротив ряда глинобитных строений. Дорогу в этом месте наполовину перекрывали древнего вида грузовик и останки разграбленного «фиата». Напротив входа на земле сидел мальчишка и ковырял гаечным ключом в блоке цилиндров.

Ньюмен сказал:

– Теперь я должен вас покинуть, извините – служба.

Вольф пожал ему руку:

– Спасибо за помощь.

– Не хотелось бы бросать вас здесь просто так, – продолжал Ньюмен. – Вам ведь здорово досталось. – Он нахмурился, затем лицо его прояснилось. – Знаете что, я оставлю вам в помощь капрала Кокса.

– Спасибо, но в самом деле… – попытался отказаться Вольф, но Ньюмен уже не слушал его:

– Возьмите чемоданы, Кокс, и смотрите в оба. Вы должны позаботиться об этом человеке, чтобы туземцы его здесь не взяли в оборот, понятно?

– Так точно, сэр, – ответил Кокс.

Вольф внутренне застонал. Теперь еще надо будет терять время на то, чтобы избавиться от капрала. Доброта капитана Ньюмена превращалась в назойливость. Может быть, за этим стоял умысел?

Вольф и Кокс вышли, и джип укатил прочь. Вольф вошел в автомастерскую Назифа; за ним последовал Кокс с чемоданами.

Назиф оказался улыбчивым молодым человеком в заношенной рубахе. Когда они вошли, он при свете коптилки ремонтировал аккумулятор.

– Хотите взять напрокат красивую машину? У моего брата есть «бентли», – обратился Назиф к ним по-английски.

Вольф перебил его на египетском диалекте:

– Моя машина сломалась. Мне сказали, что у вас есть тягач.

– Конечно. Мы можем поехать прямо сейчас. Где ваша машина?

– На дороге в пустыне, милях в пятидесяти от города. Это «форд». Но вы поедете без нас. – Он вынул бумажник и протянул Назифу банкноту в один фунт стерлингов: – Найдете меня в Гранд-отеле у вокзала, когда вернетесь.

Назиф жадно схватил деньги.

– Очень хорошо! Я сейчас же отправляюсь.

Вольф сдержанно кивнул и повернул к выходу. Выходя из мастерской в сопровождении Кокса, он прикинул, какие последствия может иметь его короткий разговор с Назифом. Механик отправится в пустыню на своем тягаче и будет искать несуществующий автомобиль. В конце концов он вернется в Гранд-отель, чтобы признаться в безуспешности своих поисков. Там он узнает, что Вольф уехал. Конечно, ему хорошо заплачено за потерянный рабочий день, но все равно он будет рассказывать на каждом углу о ненайденном «форде» и его исчезнувшем владельце. Весьма вероятно, вся эта история рано или поздно дойдет до капитана Ньюмена. Ньюмен, возможно, не будет знать, что обо всем этом думать, но в любом случае, он воспримет это, как загадку, на которую неплохо бы знать ответ.

Вольф помрачнел при мысли, что его план незаметного проникновения в Египет, по всей видимости, провалился.

Как бы там ни было, ему нужно было выкручиваться. Посмотрев на часы, он прикинул, что еще успевает на поезд. От Кокса он отделается в вестибюле гостиницы, а потом еще успеет перекусить и выпить, если поторопится.

Кокс был невысокий, темноволосый человек, говоривший на одном из провинциальных британских диалектов. На вид он одного с Вольфом возраста, а поскольку не поднялся в звании выше капрала, это означало, что умом он не отличался. Следуя за Вольфом через площадь Мидан-эль-Махатта, Кокс спросил:

– Вы не первый раз в этом городе, сэр?

– Я бывал здесь раньше, – ответил Вольф.

Они вошли в Гранд-отель. Располагая двадцатью шестью номерами, это был больший из двух имевшихся в городе отелей. Вольф повернулся к Коксу:

– Благодарю вас, капрал. Я полагаю, вы можете быть свободны.

– Я не спешу, сэр, – бодро ответил Кокс. – Я помогу вам поднять вещи наверх.

– Я уверен, что здесь есть носильщики, которые…

– На вашем месте, сэр, я бы им не доверял.

Ситуация все больше походила на кошмар или на фарс, в котором люди с добрыми намерениями толкают героя на все более бессмысленные поступки из-за одного маленького обмана с его стороны. Он опять спросил себя, случайно ли все это происходит, и в его голове мелькнула абсурдная мысль о том, что они все уже знают и просто играют с ним в кошки-мышки.

Вольф отогнал от себя эту мысль и заговорил с Коксом предельно вежливо:

– Ну хорошо. Благодарю вас.

Он подошел к стойке и попросил номер. Затем взглянул на часы – у него было еще пятнадцать минут. Заполняя гостиничный бланк, он вписал несуществующий каирский адрес: не исключено, что капитан Ньюмен забудет настоящий адрес, указанный в удостоверении, а оставлять «хвост» в гостинице Вольф не хотел.

Коридорный-нубиец проводил их наверх в номер. Вольф дал ему на чай и отпустил. Кокс положил чемоданы на кровать.

Вольф вынул бумажник: вероятно. Кокс тоже рассчитывает на чаевые.

– Ну, капрал, – начал он, – вы мне здорово помогли…

– Разрешите мне распаковать ваши вещи, сэр, – сказал Кокс. – Капитан ведь предупредил меня насчет туземцев.

– Спасибо, не надо, – отрезал Вольф. – Я хочу прилечь сию же минуту.

– Ложитесь, ложитесь, – добродушно сказал Кокс. – У меня это не займет…

– Не сметь открывать это!

Кокс уже откинул крышку чемодана. Вольф сунул руку внутрь пиджака, думая про себя: «Черт бы побрал этого дурака… теперь я погорел… надо было запереть чемодан на ключ… могу я прикончить его без шума?» Коротышка капрал уставился на плотные пачки фунтов стерлингов, которыми был забит чемоданчик.

– Господи Иисусе, вот это да! – воскликнул он.

Сделав шаг в сторону капрала, Вольф успел подумать, что Кокс за всю свою жизнь не видел столько денег сразу.

Кокс начал поворачиваться, бормоча:

– И что вы собираетесь делать со всеми этими…

В руке Вольфа блеснул бедуинский нож. Их глаза встретились. Кокс, дернувшись, открыл рот, чтобы закричать, и тогда острое, как бритва, лезвие глубоко вошло в его горло. Крик отчаяния захлебнулся в крови, и капрал умер. А Вольф не почувствовал ничего, кроме разочарования…

Глава 2

Был месяц май, и вовсю дул хамсин – жаркий и пыльный ветер с юга. Стоя под душем, Уильям Вэндем уныло думал о том, что весь предстоящий день ему больше не будет так прохладно. Он выключил воду и быстро растерся полотенцем. Все тело его ныло. Накануне он играл в крикет – впервые за много лет. Разведотдел штаба выставил команду против медиков из полевого госпиталя: «шпионы» против «коновалов». И Вэндем, играя на линии, чертовски устал, бегая по всему полю за мячами, которые медики отбивали с подачи игроков разведотдела. Сейчас он сознавал, что был не в лучшей форме. От джина у него поубавилось сил, а из-за курения он быстро начинал задыхаться, и кроме того, голова его была занята мыслями, которые не давали как следует сосредоточиться на игре.

Он закурил сигарету, закашлялся и начал бриться. Вэндем всегда курил во время бритья: это был единственный способ как-то разнообразить эту скучную ежедневную процедуру. Пятнадцать лет назад он поклялся, что отпустит бороду после демобилизации, но так и не демобилизовался.

Уильям облачился в повседневную форму: тяжелые армейские сандалии, носки, защитного цвета рубашку и шорты цвета хаки с отворотами, которые можно было застегивать ниже колен, чтобы уберечься от москитов. Никто никогда не пользовался этими отворотами, а младшие офицеры обычно вообще отрезали их, чтобы не выглядеть смешными.

На полу, около его кровати, стояла пустая бутылка из-под джина. Вэндем посмотрел на нее, чувствуя отвращение к самому себе: первый раз в жизни он пил прямо в постели. Он взял бутылку, закрутил пробку и бросил в мусорное ведро. Затем спустился на кухню.

На кухне Гаафар готовил чай. Слуга Вэндема был пожилой лысый копт[5] с шаркающей походкой и замашками английского дворецкого. Таковым ему, конечно, не суждено было стать, но тем не менее, его отличало определенное чувство собственного достоинства, он был честен – качества, которые Вэндем не часто встречал у слуг-египтян.

– Билли встал? – спросил Вэндем.

– Да, сэр, он сейчас спустится.

Вэндем кивнул. На плите в маленькой кастрюльке кипела вода. Вэндем опустил в нее яйцо и включил таймер. Он отрезал два ломтика от английской булки и намазал маслом, вынул из кипятка яйцо и очистил верхушку.

В кухню вошел Билли.

– Доброе утро, папа.

Вэндем улыбнулся своему десятилетнему сыну:

– Доброе утро. Завтрак готов.

Мальчик принялся за еду. Вэндем сидел напротив с чашкой чая и разглядывал сына. В последнее время Билли часто выглядел усталым. Раньше по утрам он всегда был свежим, как цветок. Может быть, он плохо спит? Или его организм взрослеет? А может быть, он просто допоздна читает детективы под одеялом при свете фонарика?

Все говорили, что Билли очень похож на отца, но Вэндем не видел никакого сходства. Он замечал у Билли некоторое сходство с его матерью: серые глаза, нежная кожа и слегка надменное выражение, которое появлялось на его лице, когда его ругали.

Вэндем всегда сам готовил сыну завтрак. Конечно, слуга прекрасно мог бы позаботиться о мальчике, и большую часть времени он это и делал, но Вэндему нравился этот ритуал. Часто это были единственные за весь день минуты, которые они с Билли проводили вместе. Они почти не разговаривали – Билли ел, а Вэндем курил или пил чай, – но это не имело значения; важно было то, что каждый день они начинали вместе.

…После завтрака Билли почистил зубы, а Гаафар вывел мотоцикл Вэндема. Билли вернулся в школьном кепи. Как всегда, они по-военному отсалютовали друг другу. Билли сказал:

– Так точно, сэр, пошли выигрывать войну.

И вместе вышли из дому.

Офис майора Вэндема находился в Грей Пилларс, одном из нескольких зданий, обнесенных колючей проволокой, в которых разместился генеральный штаб Ближневосточной группы войск. На его рабочем столе лежало донесение. Он сел, закурил сигарету и начал читать.

Донесение было из Асьюта, находившегося в трехстах милях к югу, и Вэндем не мог сначала понять, почему оно попало в разведотдел. В донесении говорилось, что патруль подвез европейца, который затем зарезал капрала. Труп был найден прошлой ночью спустя несколько часов после убийства. Человек, по приметам похожий на подозреваемого, купил на вокзале билет до Каира, но, к тому времени, как труп был обнаружен, поезд уже прибыл в Каир, и убийца растворился в городе.

Мотив преступления оставался неясным.

Египетская и британская военная полиция уже вели расследование в Асьюте, и сегодня утром полицейские Каира, так же как и Вэндем, должны были узнать подробности. Но при чем здесь разведка?

Вэндем нахмурился и вновь задумался. В пустыне встречают европейца. Он говорит, что у него сломалась машина. Поселяется в отеле. Спустя несколько минут он выходит и садится в поезд. Машина его не найдена. Ночью в гостиничном номере обнаруживают труп капрала.

Что все это значит?

Вэндем снял трубку и позвонил в Асьют. Дежурный на армейском коммутаторе довольно долго разыскивал капитана Ньюмена и в конце концов нашел его на складе боеприпасов.

Когда их соединили, Вэндем сказал:

– Похоже, мы имеем дело с проколовшимся нелегалом.

– Мне тоже так показалось, сэр, – ответил Ньюмен. Голос у него был молодой. – Поэтому я и направил рапорт в разведотдел.

– Правильно сделали. Расскажите о вашем впечатлении об этом человеке.

– Крупный мужчина…

– У меня есть описание: рост шесть футов, вес двенадцать стоунов,[6] темные волосы, темные глаза, но это ничего мне не говорит о нем самом.

– Понятно, – сказал Ньюмен. – Честно говоря, сначала он не вызвал у меня никаких подозрений. Выглядел он неважно, что соответствовало его рассказу о сломавшемся в пустыне автомобиле, а вообще производил вполне благоприятное впечатление: белый человек, хорошо одет, хорошо говорит, правда, с акцентом, который сам он назвал голландским или даже скорее южноафриканским. Документы у него были в порядке. Я до сих пор абсолютно уверен, что они подлинные.

– Но?..

– Он сказал, что в Северном Египте у него свой бизнес и что он приехал с проверкой.

– Звучит правдоподобно.

– Да, но он не производил впечатления человека, который мог бы посвятить свою жизнь вложению денег в магазины, мелкие фабрики и хлопковые фермы. Он скорее относится к самоуверенному космополитическому типу людей: если ему надо вложить деньги, он воспользуется услугами лондонского брокера или швейцарского банка. Он не выглядел мелкой сошкой… Это все очень смутные ощущения, сэр, но вы понимаете, что я имею в виду?

«Да. Неглупый малый, – подумал Вэндем. – Что он делает в этой дыре Асьюте?»

Ньюмен продолжал:

– А затем мне пришло в голову, что он как-то вдруг возник посреди пустыни и что непонятно, откуда он взялся… и я приказал бедняге Коксу остаться с ним, будто бы для того, чтобы помочь ему, а на самом деле проследить, как бы он не удрал, пока мы не проверим его личность. Конечно, мне следовало бы арестовать этого человека, но, по правде говоря, сэр, у меня тогда было только небольшое подозрение…

– Никто вас ни в чем не обвиняет, капитан, – успокоил его Вэндем. – Вы хорошо сделали, что запомнили его имя и адрес, указанные в документах: Алекс Вольф, вилла «Оливье», Гарден-Сити. Правильно?

– Так точно, сэр.

– Хорошо. Держите меня, пожалуйста, в курсе ваших расследований.

– Есть, сэр.

Вэндем повесил трубку. Сомнения Ньюмена совпадали с его собственными предположениями относительно этого убийства. Вэндем решил поговорить со своим непосредственным начальником и, захватив с собой донесение, вышел из кабинета.

Разведотдел штаба возглавлял бригадир, должность которого называлась «начальник военной разведки» (НВР). НВР имел двух заместителей: ЗНВР(О) – по оперативной работе и ЗНВР(Р) – по разведывательным операциям. Заместители находились в звании полковников. Шеф Вэндема подполковник Богг подчинялся ЗНВР(Р). Богг отвечал за проверку личного состава и большую часть времени посвящал управлению аппаратом цензоров, находившихся в его ведении. Вэндем отвечал за утечку данных, происходящую по иным каналам, нежели простая переписка. У него самого и его подчиненных было несколько сотен агентов в Каире и Александрии; в большинстве клубов и баров был официант, состоящий у них на службе; были осведомители среди обслуживающего персонала самых влиятельных арабских политиков; на Вэндема работал и лакей короля Фарука, и самый богатый вор Каира. Вэндем интересовался теми, кто слишком много болтал, и теми, кто их слушал, а среди последних его больше всего интересовали арабские националисты. Между тем у него создавалось впечатление, что таинственный человек из Асьюта представляет собой угрозу иного рода.

Военная карьера Вэндема до настоящего времени была отмечена одним ярким успехом и одним крупным провалом. Провал произошел в Турции. Рашид Али бежал туда из Ирака. Нацисты хотели вывезти его для использования в пропагандистских целях, англичане – убрать с глаз долой, а турки, радеющие о своем нейтралитете, никого не желали обижать. Вэндем должен был проследить за тем, чтобы Али оставался в Стамбуле, но тот поменялся одеждой с германским агентом и ускользнул из страны под самым носом у Вэндема. Спустя несколько дней нацистское радио уже передавало на Ближний Восток его пропагандистские выступления. Однако Вэндему удалось восстановить свою репутацию. Из Лондона ему сообщили, что есть основания предполагать серьезную утечку информации из египетской столицы, и после трех месяцев напряженной работы Вэндем обнаружил, что американский дипломат высокого ранга, передавая сведения в Вашингтон, использовал ненадежный шифр. Шифр был изменен, утечка прекращена, а Вэндем получил звание майора.

Если бы все это происходило на «гражданке» или пусть даже в армии, но в мирное время, он бы гордился своим успехом и смирился бы со своим поражением и в свое оправдание даже мог бы сказать что-то вроде: «Раз на раз не приходится». Но на войне ошибки офицера приводят к гибели других людей. Провал с Рашидом Али повлек за собой убийство агента-женщины, и Вэндем не мог себе этого простить.

Он постучался и вошел в кабинет подполковника Богга. Реджи Богг был невысоким коренастым человеком лет пятидесяти, в мундире с иголочки и с напомаженными черными волосами. Он использовал своеобразный прием – закашливался, чтобы якобы прочистить горло, когда не знал точно, что сказать, а это бывало нередко. Богг сидел за массивным резным столом и просматривал входящие документы. Предпочитая разговоры делу, он указал Вэндему на стул и, взяв со стола ярко-красный мяч для игры в крикет, стал перебрасывать его из руки в руку.

– Вы вчера хорошо играли, – похвалил он.

– Вы тоже были в ударе. – Вэндем говорил чистую правду. Богг был единственным приличным игроком в команде разведотдела. – А как дела на фронте?

– Боюсь, новости пока плохие. – Утреннего брифинга еще не было, но Богг всегда знал все заранее. – Мы ожидали, что Роммель пойдет в наступление прямо на Газала Лайн. Могли бы догадаться, что такого не будет: этот парень ничего не делает без обмана. Он обошел нас с южного фланга, захватил штаб 7-й бронетанковой дивизии и взял в плен генерала Мессерви.

От этого удручающе знакомого рассказа Вэндем вдруг почувствовал усталость.

– Ну и бойня, – произнес он.

– К счастью, ему не удалось прорваться к побережью, и наши дивизии на Газала Лайн не попали в окружение. И все-таки…

– Все-таки, когда же мы его остановим?

– Далеко он не продвинется. – Это было идиотское уверение, но Богг просто не хотел критиковать генералитет. – Что у вас?

Вэндем подал ему полученное донесение:

– Я бы хотел сам заняться этим.

Богг прочитал донесение и поднял на Вэндема глаза. На лице подполковника не было никакой мысли.

– Я не понимаю, при чем тут вы.

– Похоже, речь идет о проколовшемся агенте.

– Ну да!

– Нет мотива убийства, и нам остается только догадываться, – объяснил Вэндем. – Есть вероятность, что этот человек не тот, за кого себя выдает, капрал об этом узнал, и поэтому его убили.

– Не тот, за кого себя выдает? Вы хотите сказать, что он шпион? – Богг рассмеялся. – Как, по-вашему, он попал в Асьют – на парашюте? Или, может быть, пешком?

«В этом-то и состоит трудность втолковать что-нибудь Боггу, – подумал Вэндем. – Ему всегда надо высмеять чужую идею в оправдание того, что сам он до этого не додумался».

– Небольшой самолет вполне мог проскользнуть. Так же как можно пешком пересечь пустыню.

Богг швырнул бумагу через свой широкий стол.

– По-моему, звучит не очень правдоподобно, – сказал он. – Не тратьте на это время.

– Хорошо, сэр. – Вэндем поднял с пола донесение, стараясь подавить в себе знакомый гнев отчаяния. Разговоры с Боггом всегда превращались в словесные состязания, и самое лучшее, что можно было сделать, – это не участвовать в них. – Я попрошу полицию держать нас в курсе расследования – направлять нам копии протоколов и все прочее, просто для картотеки.

– Валяйте. – Богг никогда не возражал против того, чтобы другие присылали ему документы для досье: это давало ему возможность совать нос в чужие дела, не неся при этом никакой ответственности.

– Послушайте, как бы нам почаще играть в крикет? Я бы хотел сколотить хорошую команду и провести еще несколько матчей.

– Отличная мысль.

– Подумайте, что можно сделать, ладно?

– Есть, сэр.

Вэндем вышел.

По пути в свой кабинет он размышлял о том, что же было не так с руководством британской армии, если оно могло присвоить звание подполковника такому пустоголовому человеку, как Реджи Богг. Отец Вэндема, служивший капралом во время первой мировой войны, любил повторять, что британские солдаты – это львы, которыми командуют ослы. Иногда Вэндему казалось, что отцовское замечание справедливо и в настоящий момент. Но Богг был не просто тупым. Иногда он принимал неверные решения, потому что у него не хватало ума для правильных, однако Вэндему казалось, что чаще он допускал ошибки, потому что играл в какую-то глупую игру, стараясь выглядеть лучше, чем был на самом деле, показать свое превосходство или что-то еще, о чем Вэндем не мог с уверенностью сказать.

Женщина в белом медицинском халате откозыряла ему, и он машинально ей ответил.

– Майор Вэндем, не так ли? – уточнила она.

Он остановился и посмотрел повнимательнее. Она присутствовала в качестве зрителя на крикетном матче, и сейчас он вспомнил, как ее зовут.

– Доктор Абутнот, – произнес Вэндем. – Доброе утро.

Это была высокая, со спокойными манерами женщина примерно его возраста. Майор вспомнил, что она работает хирургом, что было очень необычно для женщины даже во время войны, и носит звание капитана.

– Вы вчера здорово выложились, – сказала она.

Он улыбнулся:

– Я еще и сегодня не пришел в себя. Хотя и получил удовольствие.

– Я тоже. – У нее был низкий, звучный голос, и в ней явно чувствовалась уверенность. – Увидим ли мы вас в пятницу?

– Где?

– На приеме в союзе.

– А-а. – «Англо-египетский союз», клуб для скучающих европейцев, иногда предпринимал попытки оправдать свое название и организовывал приемы для египетских гостей. – Мне бы очень хотелось. В котором часу?

– В пять.

У Вэндема был профессиональный интерес: на подобных приемах египтяне могли услышать от англичан служебные сплетни, которые иногда несли в себе сведения, полезные для неприятеля.

– Я приду, – кивнул майор.

– Отлично. Увидимся там, – женщина повернулась, чтобы уйти.

– Буду ждать, – сказал Вэндем. Он смотрел ей вслед и думал о том, что у нее надето под халатом. Ее аккуратная, элегантная внешность и уверенные манеры напомнили ему жену.

Вэндем вошел к себе в кабинет. Он совершенно не собирался заниматься организацией крикетных тренировок и не думал забывать об убийстве в Асьюте. Пусть Богг отправляется ко всем чертям. Вэндем будет работать так, как считает нужным.

Он начал с того, что еще раз поговорил с капитаном Ньюменом, поручив ему проследить за тем, чтобы описание примет Алекса Вольфа было разослано по как можно большему количеству адресов.

Майор позвонил в египетскую полицию и узнал, что сегодня будут проверять каирские отели и ночлежки. Затем связался с полевой службой безопасности – подразделением, которое до войны входило в службу охраны Суэцкого канала, и попросил их в течение нескольких дней усилить проверку документов на месте.

Он поручил главному казначею британских сил специально проследить за возможным появлением фальшивых банкнот и сообщил службе радиоперехвата о возможном появлении нового местного передатчика.

Наконец, он велел сержанту, находящемуся в его подчинении, посетить все радиомагазины в Нижнем Египте – их было не так уж много – и попросить служащих сообщать о любых покупках радиодеталей и оборудования, которые можно использовать для сборки или ремонта передатчика.

Затем отправился на виллу «Оливье».

Дом получил свое название из-за небольшого сквера на противоположной стороне улицы, где сейчас цвели оливковые деревья, ронявшие белые лепестки, которые, как пыль, покрывали сухую, пожухлую траву.

Здание было обнесено высокой стеной с тяжелыми резными деревянными воротами. Используя резной орнамент в качестве ступенек, Вэндем перелез через ворота и, спрыгнув на землю, очутился в просторном внутреннем дворе. Выкрашенные в белый цвет стены были грязными и неопрятными. Окна закрыты облупившимися ставнями. Он вышел на середину двора и посмотрел на каменный фонтан. Ярко-зеленая ящерица прошмыгнула по его сухому дну.

Дом был необитаемым по меньшей мере в течение года.

Вэндем открыл ставень, разбил оконное стекло, просунул руку, открыл окно и залез внутрь.

«Он не похож на дом европейца», – подумал Вэндем, проходя по темным прохладным комнатам. На стенах не висели охотничьи гравюры, не стояли аккуратные ряды романов Агаты Кристи и Денниса Уитли в ярких обложках, не было мебельного гарнитура из трех предметов от Марпла или Хэррода. Обстановка дома состояла из больших подушек и низких столов, ковров ручной работы и висящих по стенам гобеленов.

Наверху Вэндем обнаружил запертую дверь. У него ушло три или четыре минуты на то, чтобы сломать замок. За дверью оказался кабинет.

Комната выглядела чистой и аккуратной, с довольно пышной обстановкой: широким низким диваном с бархатной обивкой, резным кофейным столиком ручной работы, тремя гармонировавшими друг с другом старинными лампами, ковром из медвежьей шкуры, красиво инкрустированным письменным столом и кожаным креслом.

На столе Вэндем увидел телефон, белое пресс-папье, ручку из слоновой кости и высохшую чернильницу. В ящике стола он обнаружил деловые отчеты компаний из Швейцарии, Германии и США. Изящный кофейный сервиз из чеканной меди пылился на маленьком столике. На полке за письменным столом стояли книги на нескольких языках: французские романы девятнадцатого века, краткий оксфордский словарь, томик арабской, насколько Вэндем понял, поэзии с эротическими иллюстрациями и Библия на немецком языке. Никаких личных документов не было.

Не было и писем или каких-либо фотографий.

Вэндем опустился в мягкое кожаное кресло за столом и оглядел комнату. Это была мужская комната, жилище интеллектуала-космополита, человека, с одной стороны, осторожного, педантичного и аккуратного, а с другой – чувствительного и чувственного.

Вэндем был заинтригован.

Европейское название дома и абсолютно арабский облик. Брошюра об инвестициях и книга арабской поэзии. Старинный кофейник и современный телефон. Множество сведений о характере человека, но ни единой подсказки, которая могла бы помочь его найти.

В комнате не оставили ни одной зацепки.

Ведь должны же быть банковские счета, счета от торговцев, свидетельства о рождении и завещание, письма от возлюбленной и фотографии родителей или детей. Но обитатель дома собрал все эти вещи и увез с собой, не оставив никакого следа своей личности, как будто бы знал, что однажды кто-нибудь придет сюда искать его.

«Алекс Вольф, кто ты?» – вслух произнес Вэндем.

Выйдя из кабинета, он прошел по дому и пересек жаркий пыльный двор. Затем перелез через ворота и спрыгнул на улицу. Через дорогу, в тени оливковых деревьев, скрестив ноги, на земле сидел араб в зеленой полосатой галабее и безразлично глядел на Вэндема, который не собирался объяснять ему, что он залез в чужой дом по официальному делу: в этом городе одной лишь формы британского офицера было достаточно для объяснения любого поступка. Он думал о других источниках, из которых мог бы почерпнуть информацию о владельце этой виллы: муниципальные архивы; местные торговцы, которые могли доставлять сюда свои товары в то время, когда дом был обитаем; даже соседи. Он даст такое задание двум своим сотрудникам и придумает что-нибудь, чтобы оправдаться перед Боггом. Вэндем сел на мотоцикл и включил зажигание. Мотор взревел, и офицер укатил прочь.

Глава 3

Обуреваемый гневом и отчаянием, Вольф стоял перед своим домом и смотрел на уезжающего британского офицера.

Он вспоминал дом таким, каким он был в его детстве, – наполненным громкими голосами, смехом и жизнью. У массивных резных ворот всегда сидел на земле охранник, темнокожий гигант с юга, равнодушный к жаре. Каждое утро священнослужитель, старый и почти слепой, читал во дворе главу из Корана. По трем сторонам прохладной сводчатой галереи на низких диванах располагалась мужская половина семьи и курила кальяны, а мальчики-слуги разливали кофе из кофейников с длинными носиками. Еще один охранник стоял перед дверью, ведущей в гарем, где скучали и толстели женщины. Дни были длинными и теплыми, семья – богатой, и дети росли избалованными.

Британский офицер в шортах, на мотоцикле, с самонадеянным видом и шныряющими из-под форменной фуражки глазами вторгся в детство Вольфа и осквернил его. Вольф пожалел, что не разглядел лица этого человека, потому что захотел при случае его убить.

Во время своего долгого пути он все время думал об этом доме. В Берлине, Триполи и Эль-Аджеле; в трудном и изнурительном переходе через пустыню; во время своего поспешного побега из Асьюта – повсюду вилла представлялась ему безопасным раем, местом, где он в конце своего путешествия сможет отдохнуть, вымыться и вновь обрести себя. Он мечтал лежать в ванне, пить во дворе кофе и приводить в свою огромную кровать женщин.

Теперь ему придется уйти и поселиться в другом месте.

Все утро он провел перед домом, то прогуливаясь по улице, то сидя под оливковыми деревьями на случай, если капитан Ньюмен запомнил адрес и пришлет кого-нибудь обыскать дом; он предусмотрительно купил на рынке галабею, зная, что если кто и придет, то искать будет европейца, а не араба.

Предъявлять настоящие документы было ошибкой. Теперь он это понимал. Беда была в том, что он не доверял абверовским подделкам. Встречаясь и работая с другими агентами, он слышал страшные истории о грубых и очевидных ошибках в документах, изготовленных германской разведкой: неряшливых шрифтах, плохой бумаге и даже орфографических ошибках в самых простых английских словах. В разведшколе, куда его послали для обучения шифровальному делу, ходили слухи о том, что при взгляде на определенную серию номеров продовольственных карточек любому полицейскому в Англии становится ясно, что их владелец – германский шпион.

Вольф взвесил все «за» и «против» и выбрал наименее рискованный вариант, но ошибся, и теперь ему некуда было идти.

Он поднялся на ноги, взял чемоданы и зашагал прочь.

Он подумал о своей семье. Его мать и отчим умерли, но в Каире у него были три сводных брата и сводная сестра. Им будет трудно его спрятать. Их будут допрашивать, как только англичане узнают о личности владельца виллы, а это может случиться уже сегодня; и даже если они ради него и скажут неправду, слуги их наверняка выдадут. Кроме того, он не очень им доверял, так как после смерти отчима Ахмеду, как старшему сыну, достался дом и часть наследства, хотя он и был европейцем и приемным, а не родным сыном. Это вызвало у родственников чувство горечи, потребовалось вмешательство адвокатов, но Алекс был тверд, и его родня так никогда ему этого и не простила.

Он подумал, не поселиться ли ему в отеле «Шепард». К сожалению, полиция тоже наверняка об этом подумала: в «Шепарде» уже, вероятно, есть описание убийцы из Асьюта. Остальные крупные отели его тоже скоро получат. Оставались еще пансионы. Будут ли они предупреждены, зависит от того, насколько тщательно сработает полиция. Поскольку дело касалось англичан, полиция, возможно, посчитает своим долгом действовать педантично. И все же управляющие небольших пансионов часто бывали очень заняты, чтобы уделять слишком много внимания пронырливым полицейским.

Он вышел из Гарден-Сити и направился к южной части города. Улицы здесь стали еще более оживленными и шумными, чем были до его отъезда из Каира. Появилось бессчетное множество военных не только в британской форме, но и в австралийской, новозеландской, польской, югославской, палестинской, индийской и греческой. Стройные, цветущие египетские девушки выгодно контрастировали с краснолицыми и вялыми от жары европейками. Вольфу показалось, что среди женщин более старшего возраста стало меньше тех, кто носил традиционные черные платья и паранджу. Мужчины по-прежнему здоровались друг с другом в той же жизнерадостной манере, широко размахиваясь правой рукой перед громким хлопком рукопожатия, продолжавшегося не менее одной-двух минут, в течение которого они возбужденно говорили, держа друг друга за плечо левой рукой. Нищие и уличные разносчики благоденствовали, пользуясь наплывом наивных европейцев. Вольф в своей галабее был в безопасности, в то время как иностранцев осаждали калеки, женщины с детьми, облепленными мухами, мальчишки-чистильщики обуви и мужчины, продававшие все на свете, начиная от использованных лезвий и кончая гигантскими авторучками, в которых, по их словам, одной заправки чернил хватало на шесть месяцев.

С уличным движением дело обстояло еще хуже. Медленные, отталкивающего вида трамваи были переполнены более, чем когда-либо: пассажиры с риском для себя висли на подножках, набивались в кабину к водителю и сидели, скрестив ноги, на крыше. С автобусами и такси было не лучше: видимо, запчастей не хватало, поэтому у многих машин были разбитые стекла, сдутые шины и барахлившие двигатели, отсутствовали фары или дворники на лобовом стекле. Вольф увидел два такси: старый «моррис» и еще более древний «паккард», которые больше не могли двигаться самостоятельно и их тащили ослы. Единственными приличными машинами были чудовищные американские лимузины, принадлежащие местным богатеям, и изредка попадавшиеся довоенные английские «остины». С автомобилями отчаянно соревновались запряженные лошадьми повозки, крестьянские телеги, влекомые мулами, и домашний скот: верблюды, овцы и козы, которых по египетскому закону, почти никогда не соблюдавшемуся, не разрешалось перегонять через центр города.

А какой при этом был шум!

Трамваи беспрестанно звонили. Попадая в заторы, все автомобили сигналили. Извозчики и погонщики верблюдов, стараясь не отстать от них, кричали во весь голос. Во многих магазинах и во всех кафе из дешевых радиоприемников, включенных на полную громкость, неслась арабская музыка. Уличные торговцы то и дело приставали к прохожим, которые отгоняли их прочь. Лаяли собаки, а над головами кружили бумажные змеи. Время от времени все эти звуки перекрывались ревом аэроплана.

«Это мой город, – подумал Вольф. – Здесь они меня не поймают».

В Каире около дюжины известных пансионов, обслуживающих туристов разных национальностей: швейцарцев, австрийцев, немцев, датчан и французов. Он подумал о них, но затем отверг этот вариант, как слишком очевидный. В конце концов, Вольф вспомнил о дешевых меблированных комнатах, сдаваемых внаем монахинями в Булаке, портовом районе. В основном в них жили моряки, приплывшие по Нилу на паровых буксирах или фелюгах, груженных хлопком, углем, бумагой и камнем. Вольф был уверен, что его не ограбят и не убьют и что никто не подумает искать его там.

По мере того, как он удалялся все дальше от района отелей, народу на улицах становилось меньше. Реку он не видел, но изредка в проемах между тесно стоящими зданиями мелькали высокие треугольные паруса фелюг.

Общежитие располагалось в большом запущенном здании – бывшей вилле какого-то паши. Над аркообразным входом было прикреплено бронзовое распятие. Монахиня в черном платье поливала перед зданием маленькую цветочную клумбу. Сквозь арку Вольфу был виден прохладный тихий холл. Сегодня он с тяжелыми чемоданами прошел несколько миль и мечтал об отдыхе.

Из общежития вышли два египетских полицейских. Вольф быстрым взглядом окинул широкие кожаные пояса, неизменные солнцезащитные очки и военные прически, и сердце его упало. Он повернулся спиной к полицейским и заговорил по-французски с монахиней:

– Доброе утро, сестра.

Она перестала поливать цветы, выпрямилась и улыбнулась ему.

– Добрый день. – Она была на удивление молода. – Вам нужна комната?

– Комната мне не нужна. Только ваше благословение.

Двое полицейских приближались, и Вольф внутренне напрягся, продумывая ответы на возможные вопросы и одновременно выбирая, в какую сторону бежать, если дело примет плохой оборот; они прошли мимо, споря о скачках.

– Да благословит вас Господь, – сказала монахиня.

Вольф поблагодарил ее и зашагал дальше. Дела обстояли хуже, чем он себе представлял. Полиция, должно быть, проверяла повсюду. Вольф стер себе все ноги, от тяжелых чемоданов у него болели руки. Он чувствовал разочарование и некоторое негодование: город был известен своей хаотичностью, но, несмотря на это, им удалось довольно четко организовать операцию по его поимке. По той же дороге он направился обратно в центр города. У него вновь возникло чувство, знакомое ему по пустыне: словно он будет идти без конца и никогда никуда не придет.

Вдалеке Вольф заметил знакомую высокую фигуру Хуссейна Фахми, старого школьного товарища. На какое-то мгновение Вольф остановился, как парализованный: Хуссейн, конечно, его приютит, и, наверное, ему можно довериться, но у него были жена и трое детей, и как им объяснить, что у них будет жить дядя Ахмед, но что это тайна, и они не должны даже упоминать его имя в разговорах с друзьями. Да вообще, как Вольф объяснит все это самому Хуссейну?

Хуссейн бросил взгляд в сторону Вольфа, но тот быстро повернулся и перешел на другую сторону улицы, прячась за трамваем. Оказавшись на противоположной стороне, он, не оглядываясь, быстро зашагал по переулку. Нет, ему нельзя было искать приют у бывших школьных друзей.

Переулок вывел его на соседнюю улицу рядом с немецкой школой. Интересно, открыта ли она еще: многие немцы в Каире были интернированы. Он направился к школе, но затем увидел военный патруль, проверяющий документы прямо перед зданием. Вольф быстро развернулся и зашагал в обратную сторону.

Надо было прекращать это шатание по улицам.

Он чувствовал себя, как крыса в лабиринте: в какую бы сторону ни пошел, ему везде преграждали дорогу. Вольф заметил такси, большой старый «форд», из-под капота которого со свистом вырывался пар. Он помахал рукой и вскочил в притормозивший автомобиль. Дал шоферу какой-то адрес, и машина рывком дернулась с места на третьей скорости, очевидно, единственной, которая работала. По дороге они дважды останавливались доливать воду в кипящий радиатор, и Вольф съеживался на заднем сиденье, стараясь спрятать свое лицо.

В конце концов они приехали в коптский район Каира – старое христианское гетто.

Вольф расплатился с шофером и пошел вниз по ступенькам. Он дал несколько пиастров старой женщине, которая сидела у большого деревянного шлагбаума, и она впустила его.

Это был островок темноты и тишины посреди бурного моря Каира. Вольф брел по его узким проходам и слушал низкое пение, слабо доносившееся из древних церквей. Он прошел мимо школы, синагоги и подвала, куда, согласно легенде, Мария принесла младенца Иисуса, и в конце концов вошел в маленькую церковь.

Служба должна была вот-вот начаться. Вольф поставил свои драгоценные чемоданы рядом со скамьей. Он поклонился изображениям святых на стене, потом подошел к алтарю, преклонил колена и поцеловал руку священника. Затем вернулся к своей скамье и сел.

Хор начал петь отрывок из Священного писания на арабском языке. Вольф устроился поудобнее на своем месте. Здесь он будет в безопасности до наступления темноты. Затем он предпримет последнюю попытку.

«Ча-ча» был большим ночным клубом на открытом воздухе, расположенным в саду около реки. Свободных мест, как всегда, не было. Вольф постоял в очереди вместе с британскими офицерами и их подругами, ожидая, пока обслуга поставит импровизированные столики на козлах повсюду, где только остались свободные места. Комик со сцены говорил: «Пусть только Роммель доберется до „Шепарда“ – оттуда быстро не уходят».

Вольф наконец сел за столик и заказал бутылку шампанского. Вечер был теплый, и огни рампы еще больше накаляли воздух. Публика была в подпитии: мучила жажда, а подавали только шампанское, и все быстро пьянели. Начали вызывать звезду программы Соню Эль-Арам.

Сначала им пришлось выслушать страдающую излишним весом гречанку, которая пела «Я увижу тебя во сне» и «У меня никого нет» (что вызвало дружный смех). Затем объявили Соню. Она, однако, вышла не сразу. Минуты шли, и публика изнывала от нетерпения. Наконец, когда, казалось, вот-вот начнутся беспорядки, зазвучала барабанная дробь, софиты погасли и наступила тишина.

Когда свет прожектора упал на сцену, там неподвижно стояла Соня с простертыми к небу руками. На ней были прозрачные шаровары и расшитый блестками бюстгальтер, а тело ее покрывал слой белой пудры. Зазвучала музыка – барабаны и труба – и она начала свой танец.

Вольф потягивал шампанское и улыбался. Ей по-прежнему не было равных.

Она медленно раскачивала бедрами, притопывая ногами. Ее руки затрепетали, потом пришли в движение плечи и грудь; а затем по ее знаменитому животу прокатились волны, гипнотизируя зрителей. Музыка заиграла быстрее. Она закрыла глаза. Все части ее тела, казалось, двигались независимо друг от друга. У Вольфа, как, впрочем, у всех мужчин в зале, появилось чувство, что он с ней один на один, что ее танец предназначен только ему, что это не игра, не часть колдовского шоу, но что ее чувственные движения были инстинктивными, что она делала их, потому что не могла не делать, доведя себя до сексуального безумия своим собственным сладострастным телом. Зачарованные зрители, покрытые испариной, напряженно молчали. Соня двигалась все быстрее и быстрее, казалось, она достигла состояния полной экзальтации. После громкого аккорда музыка стихла. На мгновение установилась тишина. Соня издала короткий, резкий крик, затем упала на подогнувшиеся ноги с раздвинутыми коленями и стала отклоняться назад, пока не коснулась затылком пола. В этом положении она замерла: огни погасли. Зрители вскочили со своих мест под грохот собственных аплодисментов.

Огни вновь зажглись, сцена была пуста.

Соня никогда не бисировала свои номера.

Вольф встал с места. Он дал официанту фунт, что для большинства египтян равнялось трехмесячному заработку, и попросил провести его за кулисы. Официант проводил его до двери Сониной гримерной и удалился.

Вольф постучал в дверь.

– Кто там?

Вольф толкнул дверь.

Соня сидела на табурете в шелковом халате и снимала грим. Она увидела его отражение в зеркале и резко повернулась.

– Здравствуй, Соня, – произнес Вольф.

Она пристально посмотрела на него и после мучительной паузы ответила:

– Негодяй.

Она совсем не изменилась.

Она была красивой женщиной: блестящие черные волосы, длинные и густые; огромные, слегка навыкате карие глаза с пышными ресницами; высокие скулы, не дававшие ее лицу казаться слишком круглым; изящный, с горбинкой нос; пухлый рот с ровными белыми зубами. Тело с плавными линиями казалось бы полным, если бы не ее рост – на несколько дюймов выше среднего.

Глаза Сони гневно сверкали.

– Что ты здесь делаешь? Где ты пропадал? Что у тебя с лицом?

Вольф поставил на пол чемоданы и сел на диван. Он смотрел на нее снизу вверх. Соня стояла, уперев руки в бока, выдвинув вперед подбородок, натянув грудью зеленый шелк халата.

– Как ты красива, – сказал он.

– Убирайся отсюда.

Вольф внимательно изучал ее. Он слишком хорошо знал эту женщину, чтобы любить или не любить ее; она была частью его прошлого, как старый друг, который останется другом, несмотря на его недостатки, просто потому, что он всегда был с тобой. Вольфу хотелось знать, что произошло с Соней за годы, прошедшие после его отъезда из Каира. Вышла ли она замуж, купила ли дом, влюбилась ли, сменила ли менеджера, родила ли ребенка? В этот день, сидя в прохладной, полутемной церкви, он много думал о том, как себя с ней вести, но ничего не придумал, ибо не мог предугадать ее реакции. Она казалась сердитой и презрительной, но так ли это было на самом деле? Следует ли ему быть обаятельным и веселым, или агрессивным и грубым, или беспомощным и умоляющим?

– Мне нужна помощь, – произнес он ровным голосом.

Выражение ее лица не изменилось.

– Меня разыскивают англичане, – продолжал он. – Они следят за моим домом, а во всех отелях есть мое описание. Мне некуда идти. Я хочу поселиться у тебя.

– Пошел ты к черту, – ответила она.

– Дай мне объяснить, почему я от тебя ушел тогда.

– После двухлетнего отсутствия никакие объяснения тебе не помогут.

– Дай мне минуту, и я тебе все объясню. Ради… всего, что было.

– Я тебе ничего не должна.

Соня еще минуту свирепо смотрела на него, затем открыла дверь. Он подумал, что она собирается выгнать его. Затем она выглянула в коридор и крикнула:

– Эй, кто-нибудь, принесите мне выпить!

Вольф слегка расслабился.

Соня вернулась, притворив за собой дверь.

– Только минуту, – бросила она ему.

– Ты что, собираешься стоять надо мной, как тюремщик? Я не опасен. – Он улыбнулся.

– О нет, ты опасен, – возразила она, однако села опять на табурет и вновь занялась смыванием грима.

Он колебался. Еще одной проблемой, над которой он ломал голову, пока отсиживался в церкви, было то, как ей объяснить, почему он бросил ее, не попрощавшись, и ни разу не дал о себе знать. Ничего не могло быть убедительнее, чем правда. Ему страшно не хотелось раскрывать свою тайну, но придется ей все рассказать – положение его было отчаянным, и она – его единственная надежда.

– Ты помнишь, я ездил в 1938 году в Бейрут? – начал Вольф.

– Нет.

– Я еще привез тебе нефритовый браслет.

Их глаза встретились в зеркале.

– У меня его больше нет.

Он знал, что это неправда.

– Я ездил на встречу с офицером германской армии по имени Хайнц. Он предложил мне работать на Германию в предстоящей войне. Я согласился.

Она отвернулась от зеркала и посмотрела на него; в ее глазах он увидел нечто, вселившее в него надежду.

– Мне приказали вернуться в Каир и ждать от них вестей. Два года назад я получил от них известие. Меня вызывали в Берлин. Я поехал. Прошел там курс обучения, затем работал на Балканах и на Средиземноморье. В феврале я вернулся в Берлин для получения нового задания. Меня направили сюда…

– Что ты хочешь мне сказать? – недоверчиво спросила она. – Ты – шпион?

– Да.

– Я тебе не верю.

– Посмотри. – Он поднял с пола чемодан и открыл его. – Это радио для передачи донесений Роммелю. – Он снова закрыл его и открыл второй чемодан. – Это мои деньги.

Она уставилась на аккуратные пачки банкнот.

– Боже мой! – сказала она. – Это же целое состояние.

В дверь постучали. Вольф закрыл чемодан. Вошел официант с бутылкой шампанского в ведерке со льдом. Увидев Вольфа, он спросил:

– Принести еще один бокал?

– Нет, – нетерпеливо ответила Соня. – Идите.

Официант вышел. Вольф открыл бутылку, наполнил бокал, подал его Соне, затем сам сделал большой глоток прямо из горлышка.

– Послушай, – сказал он, – наша армия одерживает победы в пустыне. Мы можем им помочь. Им нужны сведения о британских силах: количестве человек, номерах дивизий, именах командиров, качестве вооружений и оборудования и, желательно, о планах операций. Мы находимся здесь, в Каире, и можем это все узнать. Потом, после победы немцев, мы станем героями.

– Мы?

– Ты можешь мне помочь. И первое, что необходимо сделать, это приютить меня. Ты ведь ненавидишь англичан, не так ли? Ты хочешь, чтобы их вышвырнули отсюда?

– Я бы это сделала для кого угодно, только не для тебя. – Она допила свое шампанское и налила еще.

Вольф взял бокал у нее из рук и выпил.

– Соня, если бы я только прислал тебе открытку из Берлина, англичане сразу бросили бы тебя в тюрьму. Ты же теперь все знаешь и не должна больше сердиться. – Он понизил голос. – Мы можем вернуть назад старые времена. У нас будет вкусная еда, самое лучшее шампанское, новая одежда, шикарные вечеринки и американская машина. Мы поедем в Берлин, ты будешь там звездой. Германия – это новый вид нации – мы будем господствовать над всем миром, и ты можешь стать принцессой. Мы… – он замолчал. Ничего из того, что он сказал, ее не трогало. Настало время использовать последний козырь. – Как поживает Фози?

Соня опустила глаза:

– Она ушла. Сука.

Вольф поставил бокал, затем обнял обеими руками Соню за шею. Не двигаясь, она подняла на него глаза. Взяв женщину большими пальцами за подбородок, он заставил ее подняться.

– Я найду нам другую Фози, – нежно произнес Вольф.

Он увидел, как неожиданно ее глаза увлажнились. Его руки заскользили вниз по шелковому халату, гладя ее бедра.

– Я единственный, кто знает, что тебе нужно. – Он приник к ее губам, прикусил ее губу зубами и держал так, пока не почувствовал вкус крови.

Соня закрыла глаза:

– Я тебя ненавижу, – простонала она.

Стоял прохладный вечер. Вольф шел по бечевнику вдоль Нила к плавучему домику. Лицо его больше не было воспалено, внутренности тоже пришли в норму. На нем был новый белый костюм, в руках он нес две сумки со своими любимыми лакомствами.

Замалек был тихим и мирным островным пригородом. Резкий шум центрального Каира едва доносился сюда через широкое водное пространство. Медленная, мутная река мягко плескалась о плавучие домики, вытянувшиеся вдоль ее берега. Лодки самых разных форм и размеров, ярко раскрашенные и роскошно оснащенные, выглядели очень нарядными в лучах заходящего солнца.

Принадлежащий Соне домик был меньше, но богаче других. Мостки соединяли тропинку с верхней палубой, открытой ветру, но затененной от солнца тентом в бело-голубую полоску. Вольф зашел на палубу и начал спускаться по лестнице вниз. Внутри было тесно от мебели: стульев и диванов, столов и шкафчиков, набитых всякими безделушками. На носу судна находилась крошечная кухня. Темно-бордовые бархатные шторы от потолка до пола разделяли помещение на две части, отгораживая спальню. За ней, на корме, находилась ванная комната.

Соня сидела на диванной подушке и делала педикюр. «Удивительно, какой неряхой она может выглядеть», – подумал Вольф. На ней было грязное хлопчатобумажное платье, лицо ее казалось перекошенным, волосы растрепаны. Через полчаса, когда она поедет в клуб «Ча-ча», то будет похожа на дивное видение.

Вольф поставил сумки на стол и начал вынимать из них продукты: французское шампанское… английский мармелад… немецкая колбаса… перепелиные яйца… шотландский лосось…

Соня в изумлении посмотрела на него.

– Откуда такая роскошь в военное время?

Вольф улыбнулся:

– В Кулали есть маленький бакалейный магазинчик, принадлежащий одному греку, который помнит своих постоянных клиентов.

– Ему можно доверять?

– Он не знает, где я живу, а кроме того, его магазин – это единственное место в Северной Африке, где можно раздобыть икру.

Соня подошла ближе и залезла в сумку.

– Икра! – Она сняла с банки крышку и начала есть прямо руками. – Я не ела икры с тех пор, как…

– Как я уехал, – закончил Вольф. Он поставил бутылку шампанского в холодильник. – Если ты потерпишь несколько минут, ты сможешь запивать ее холодным шампанским.

– Я не могу ждать.

– Да, терпения у тебя нет, это точно.

Он достал из сумки газету на английском языке и начал ее просматривать. Это была дрянная газета, полная официальных сообщений; военные новости в ней проходили еще более суровую цензуру, чем передачи Би-би-си, которые все слушали; местные репортажи были еще хуже: запрещалось печатать речи египетских политиков, находящихся в официальной оппозиции.

– Обо мне все еще ни слова, – сказал Вольф. Он рассказал Соне о событиях в Асьюте.

– Они всегда опаздывают с новостями, – набив полон рот икры, ответила Соня.

– Дело не в этом. Если они сообщат об убийстве, им надо объяснить мотив убийства, а если они этого не сделают, люди догадаются. Англичане не хотят, чтобы стало известно, что в Египте есть германские агенты. Это плохо выглядит.

Соня пошла в спальню переодеться. Из-за занавески она спросила:

– Значит, они перестали тебя искать?

– Нет. Я встретил на рынке Абдуллу. Он говорит, что египетскую полицию это не интересует, но там есть какой-то майор Вэндем, который на них давит. – Вольф опустил газету и нахмурился. Ему хотелось знать, был ли Вэндемом тот офицер, который залез на виллу «Оливье». Он еще раз пожалел, что не разглядел как следует этого человека. Его лицо, затененное фуражкой, с противоположной стороны улицы выглядело темным пятном.

Соня спросила:

– Откуда Абдулла знает?

– Понятия не имею, – пожал плечами Вольф. – Он вор и ему много чего известно. – Алекс подошел к холодильнику и вынул бутылку. Она еще не охладилась, но его мучила жажда. Он налил два бокала. Соня вышла одетая. Как он и ожидал, она преобразилась: прическа была безупречна, лицо слегка, но умело подкрашено, на ней было легкое вишнево-красное платье и такие же туфли.

Через пару минут на трапе послышались шаги, и в люк постучали. Это пришел шофер такси. Соня выпила свой бокал и вышла. Они с Вольфом не здоровались и не прощались.

Вольф подошел к серванту, где хранил передатчик, вытащил английский роман и листок с ключом к шифру. Стал изучать ключ. Сегодня было 28 мая. Надо было прибавить 42 (год) к 28 и получить номер страницы в романе, которую следовало использовать при зашифровке донесения. Май – это пятый месяц, и, значит, каждую пятую букву на странице надо пропускать.

Вольф решил послать следующее донесение:

Начиная с верха семидесятой страницы книги, он просматривал строчки, разыскивая букву «п». Если не считать каждую пятую букву, буква «п» – десятая. В его шифре она будет представлена десятой буквой алфавита «и». Затем ему нужна буква «р». В книге буква «р» – третья, начиная отсчет с буквы «п». Таким образом, буква «р» в слове «прибыл» будет представлена третьей буквой алфавита – «в». Для редких букв – особые правила.

Такой вид шифра был разновидностью разового шифровального блокнота, единственно надежного как в теории, так и на практике. Чтобы расшифровать донесение, надо иметь и книгу, и ключ.

Зашифровав донесение, Вольф взглянул на часы. Передача была назначена на полночь. До начала сеанса связи – больше двух часов. Он налил себе еще один бокал шампанского и решил доесть икру. Нашел ложку и взял банку. Она была пуста…

Взлетно-посадочной дорожкой служила полоса пустыни, наспех очищенная от верблюжьих колючек и больших камней. Роммель смотрел вниз на приближающуюся землю. «Сторх», легкий самолет, которым пользовались для коротких облетов районов боевых действий, шел на посадку. Он был похож на муху своими длинными тонкими ножками передних шасси. Самолет приземлился, и Роммель спрыгнул на землю.

Сначала жара, а затем пыль ударили ему в лицо. В полете было относительно прохладно, и теперь он испытывал такое чувство, будто попал в раскаленную топку. С него моментально начал лить пот. При первом же вдохе губы и кончик языка покрылись тонким слоем пыли. На его крупный нос села муха, и Роммель смахнул ее рукой. По песку, ему навстречу, поднимая сапогами облака пыли, бежал фон Меллентин, офицер разведки Роммеля. Он выглядел возбужденным.

– Здесь Кессельринг, – доложил он.

– Auch das noch,[7] – произнес Роммель. – Только этого мне не хватало.

Кессельринг, улыбающийся фельдмаршал, олицетворял собой все, что не любил Роммель в германских вооруженных силах. Он был офицером генерального штаба, а Роммель ненавидел генеральный штаб; Кессельринг основал «Люфтваффе», так часто подводившие Роммеля в боях, которые он вел в пустыне; а хуже всего было то, что фельдмаршал был снобом. Одно из его едких высказываний дошло до Роммеля. Жалуясь на грубость Роммеля по отношению к его подчиненным, Кессельринг сказал: «Если бы он не был родом из Вюртемберга, ему можно было бы сделать замечание». Вюртемберг был провинцией, где родился Роммель, и эта саркастическая фраза Кессельринга свидетельствовала о его предубеждении, с которым Роммелю приходилось бороться на протяжении всей своей карьеры.

Он тяжело зашагал по песку к машине командования в сопровождении фон Меллентина.

– Генерал Крювель взят в плен, – сказал фон Меллентин. – Мне пришлось попросить Кессельринга принять командование. Весь день он пытался разыскать вас.

– Час от часу не легче, – раздраженно произнес Роммель.

Он вошел в фургон грузового автомобиля, служившего машиной командующего. Внутри была долгожданная тень. Кессельринг стоял, склонившись над картой, и отмахивался левой рукой от мух, а правой водил по какой-то линии. Он приподнял голову и улыбнулся.

– Мой дорогой Роммель, слава богу, вы вернулись, – нежным голосом произнес он.

Роммель снял фуражку.

– Я воевал, – проворчал он.

– Я так и понял. Что случилось?

Роммель показал пальцем на карту.

– Это Газала Лайн. – Здесь был ряд укреплений, соединенных минными полями, которые протянулись на пятьдесят миль от побережья в Газале в глубь пустыни. – Мы образовали клин с юга от этой линии и ударили сзади.

– Хорошая мысль. Что же не получилось?

– У нас кончились бензин и боеприпасы. – На Роммеля вдруг навалилась усталость, и он тяжело опустился на сиденье. – В очередной раз, – добавил он.

Кессельринг, как главнокомандующий (на Юге), отвечал за снабжение сил Роммеля, но фельдмаршал, казалось, не заметил скрытого упрека.

Вошел ординарец, неся на подносе кружки с чаем. Роммель сделал глоток из своей кружки. В чае был песок.

Кессельринг проговорил официальным тоном:

– Сегодня я играл непривычную роль одного из подчиненных вам командиров.

Роммель проворчал что-то невнятное. Он чувствовал, что за этим последует какое-то саркастическое замечание. Сейчас у него не было желания участвовать в словесной дуэли с Кессельрингом; он хотел подумать о сражении.

Кессельринг продолжал:

– Это оказалось очень трудно, руки мои были связаны необходимостью подчиняться штабу, который не отдавал никаких приказов и с которым я не мог связаться.

– Я был в самом центре боевых действий, отдавая приказы на месте.

– Все же вы могли бы быть на связи.

– Именно так воюют британцы, – отрезал Роммель. – Генералы находятся на связи за много миль от линии фронта. А я одерживаю победы. Если бы у меня было нормальное снабжение, я бы уже был в Каире.

– Вы не пойдете на Каир, – резко произнес Кессельринг. – Вы пойдете на Тобрук. Там вы останетесь, пока я не возьму Мальту. Это приказ фюрера.

– Конечно. – Роммель не собирался возобновлять этот спор, пока не собирался. Тобрук был ближайшей целью. После взятия этого укрепленного порта конвои из Европы, хотя и недостаточные, могли прибывать непосредственно на линию фронта, минуя длинный переход через пустыню, на который уходило столько бензина. – Для того, чтобы подойти к Тобруку, нам надо прорвать Газала Лайн.

– Каковы ваши следующие действия?

– Я собираюсь отступить и перегруппироваться.

Роммель увидел, что Кессельринг поднял брови: фельдмаршал знал, как Роммель не любит отступать.

– А как поступит неприятель? – Вопрос Кессельринга был адресован фон Меллентину, который как офицер разведки отвечал за подробную оценку позиции противника.

– Они начнут нас преследовать, но не сразу. К счастью, они всегда медлят воспользоваться своим преимуществом. Но рано или поздно они попробуют осуществить прорыв.

– Весь вопрос в том, когда и где, – вставил Роммель.

– Действительно, – согласился фон Меллентин. Казалось, он колеблется. Затем произнес: – Среди сегодняшних сводок есть одно сообщение, которое вас заинтересует. Агент вышел на связь.

– Агент? – Роммель нахмурился. – А, этот! – Теперь он вспомнил. Он летал в оазис Джало, находящийся в глубине Ливийской пустыни, чтобы в последний раз проинструктировать этого человека перед тем, как он начнет свой длинный марафонский переход. Его звали Вольф. На Роммеля произвела впечатление его храбрость, но в отношении его шансов он был настроен пессимистически. – Откуда велась передача?

– Из Каира.

– Значит, он туда добрался. Если он способен на это, то способен на все. Возможно, он сможет сообщить о наступлении.

Кессельринг вмешался в разговор:

– Мой бог, вы полагаетесь на агентов?

– Я ни на кого не полагаюсь! – разозлился Роммель. – Это на меня все полагаются.

– Хорошо. – Кессельринг, как всегда, был спокоен. – От разведки, как вы знаете, всегда не очень много пользы; а агентурные разведданные – самый худший ее вид.

– Согласен, – более сдержанно ответил Роммель. – Но у меня есть предчувствие, что этот агент не такой, как все.

– Сомневаюсь, – возразил Кессельринг.

Глава 4

Элин Фонтана смотрела в зеркало на свое лицо и думала: «Мне двадцать три года, и я, наверное, начинаю дурнеть».

Она наклонилась ближе в зеркалу и стала внимательно себя изучать, стараясь найти приметы увядания: цвет лица безупречен; круглые карие глаза чисты, как вода в горном озере; морщин нет. Это детское лицо с утонченными линиями носило выражение оскорбленной невинности. Девушка вела себя, как коллекционер, разглядывающий свой самый драгоценный экспонат. Элин думала о лице, как о чем-то одушевленном. Она улыбнулась, и лицо в зеркале улыбнулось ей в ответ. Это была легкая, интимная, слегка озорная улыбка – она знала, что от такой улыбки мужчин прошибал холодный пот.

Взяв в руки записку, Элин вновь перечитала ее.

«Так просто», – подумала она, разорвав записку с ее дешевыми сантиментами. Клод – толстый бизнесмен, наполовину француз, наполовину грек, имел три ресторана в Каире и один в Александрии. Это культурный, веселый и добрый человек, но, когда дело приняло неприятный оборот, сразу перестал думать об Элин.

Он был третьим за шесть лет.

Все началось с Чарльза, биржевого брокера. Элин тогда было семнадцать лет, она не имела ни денег, ни работы. Чарльз снял для нее квартиру и приходил к ней по вечерам каждый вторник. Она вышвырнула его, после того, как он попытался «угостить» ею своего брата. Потом появился Джонни, самый приятный из трех, который хотел развестись с женой и жениться на Элин, но она отказалась. Теперь вот и Клод тоже исчез с ее горизонта.

Она с самого начала знала, что у нее с ними нет будущего.

В том, что все эти союзы разрушались, виноваты и ее мужчины, и она сама. Лежавшие на поверхности причины: случай с братом Чарльза, предложение Джонни, жена Клода – это только предлоги или, может быть, катализаторы. Главная причина всегда была одна и та же: Элин чувствовала себя несчастной.

Она обдумывала, что ей мог бы сулить новый союз. Какое-то время она поживет на свои небольшие сбережения в «Банке Баркли» в Шари Каср-эль-Ниле: ей всегда удавалось немного откладывать, пока у нее был мужчина. Потом сбережения станут подходить к концу, и ей придется идти на работу в танцевальную труппу и некоторое время высоко задирать ноги и вилять задом в каком-нибудь клубе. Затем… Элин посмотрела в зеркало, взгляд ее стал невидящим, и она попыталась представить себе своего четвертого любовника. Возможно, он будет итальянцем с горящим взором, блестящими волосами и безупречным маникюром. Может быть, они встретятся в баре отеля «Метрополитен», где собираются репортеры. Он заговорит с ней, затем предложит ей выпить. Она ему улыбнется, и мышеловка захлопнется. Они договорятся пообедать на следующий день вместе. Когда она, ослепительно красивая, войдет с ним под руку в ресторан, все взгляды обратятся на нее, а его будет переполнять чувство гордости. Их свидания продолжатся, он начнет дарить ей подарки, а затем приставать к ней, сначала раз, потом другой; на третий она уступит. В постели им будет неплохо: близость, прикосновения, ласки – она заставит его почувствовать себя королем. Он уйдет от нее на рассвете, но вечером придет снова. Они перестанут ходить в рестораны – она скажет, что это «слишком опасно», и он будет проводить все больше и больше времени у нее дома. Начнет платить за ее квартиру и по ее счетам. Тогда у Элин появится все, что она хочет: дом, деньги и привязанность. Но она по-прежнему будет чувствовать себя несчастной. Начнет скандалить, если он опоздает на полчаса; дуться – если он только упомянет свою жену; жаловаться, что он не дарит ей больше подарков. Он будет раздражаться, но не сможет от нее уйти, потому что к тому времени ему станут необходимы ее скупые поцелуи, ее прекрасное тело и ее умение в постели дать ему почувствовать себя королем. Ей будет скучно от его разговоров, она потребует от него больше страсти, чем та, на которую он способен; начнутся скандалы. В конце концов наступит кризис. Жена его начнет что-то подозревать, или заболеет ребенок, или ему понадобится уехать по делам на шесть месяцев, или у него кончатся деньги. И Элин очутится там же, где и сейчас: плывущая по течению, одинокая, с сомнительной репутацией – и на год старше.

Взгляд ее вновь обрел четкость, и она опять увидела в зеркале свое отражение. Ее лицо было всему причиной. Это из-за него она вела такую бессмысленную жизнь. Если бы она была уродливой, то мечтала бы о такой жизни и никогда бы не узнала о ее пустоте.

«Это из-за тебя я сбилась с пути, – подумала она. – Ты обмануло меня, ты сделало вид, что я другой человек. Ты не мое лицо, ты – маска. Не пытайся больше управлять моей жизнью.

Я не каирская красавица, принадлежащая к высшему обществу, я – нищая девушка из Александрии.

Я – не египтянка, я – еврейка.

Меня зовут не Элин Фонтана. Мое имя – Абигайль Аснани.

И я хочу домой».

На голове молодого человека, сидящего за письменным столом в Еврейском агентстве в Каире, надета ермолка. Щеки у него гладкие, если не считать жидкой бородки. Он спросил у нее имя и адрес. Забыв о своих намерениях, она назвалась Элин Фонтана.

Молодой человек, казалось, был в замешательстве. Элин к этому привыкла: большинство мужчин при виде ее улыбки начинали слегка волноваться. Он сказал:

– Вы не будете… Я хотел сказать, будьте добры, скажите, почему вы хотите уехать в Палестину.

– Я еврейка, – резко ответила она. Не станет же она рассказывать этому мальчику о всей своей жизни. – Все мои родные умерли, – соврала она, – я попусту растрачиваю свою жизнь.

– Какую работу вы хотели бы выполнять в Палестине?

– Любую.

– В основном там нужны сельскохозяйственные рабочие.

– Прекрасно.

Он мягко улыбнулся ей. К нему начало возвращаться самообладание.

– Я не желаю вас обидеть, но ваша наружность никак не вяжется с работой не ферме.

– Если бы я не хотела изменить свою жизнь, я бы не собиралась уехать в Палестину.

– Да, – он покрутил в руках авторучку. – Чем вы сейчас занимаетесь?

– Я пою, когда не могу работать певицей – танцую, а когда и этого нет – работаю официанткой. – Это более или менее было правдой. Время от времени она занималась всем этим, хотя единственное, что у нее получалось, была работа танцовщицы, да и тут она не блистала. – Я уже говорила вам, что попусту трачу свою жизнь. К чему все эти вопросы? Разве теперь Палестина принимает только выпускников колледжей?

– Вовсе нет, – ответил он. – Но туда трудно попасть. Англичане установили квоту, и все места заняты беженцами от нацистов.

– Почему же вы сразу мне этого не сказали? – сердито спросила она.

– По двум причинам. Во-первых, мы можем переправлять туда людей нелегально. А во-вторых… это несколько дольше объяснять. Подождите, пожалуйста, одну минуту. Мне надо кое-кому позвонить.

Она все еще сердилась на него за то, что он расспрашивал ее, зная, что мест нет.

– Я не уверена, что мне стоит ждать.

– Стоит, обещаю вам. Это очень важно. Только минуту или две.

– Хорошо.

Он ушел звонить в соседнюю комнату. Элин нетерпеливо ждала. День становился жарче, а комната плохо проветривалась. Она чувствовала, что находится в довольно глупом положении. Она пришла сюда импульсивно, не обдумав как следует идею эмиграции. Слишком многие свои решения Элин принимала именно так. Можно было догадаться, что ей станут задавать вопросы; надо было заранее продумать ответы. И одеться чуть-чуть скромнее.

Молодой человек вернулся.

– Очень жарко, – сказал он. – Не пойти ли нам выпить чего-нибудь холодненького? Здесь через дорогу есть одно местечко.

«Вот в чем дело», – подумала она. Элин решила поставить его на место. Она оценивающе взглянула на него, затем произнесла:

– Нет. Вы слишком молоды для меня.

Он страшно смутился.

– Извините, вы меня неправильно поняли. Я хочу вас там познакомить с одним человеком, только и всего.

Она не знала, верить ему или нет. Терять ей было нечего, а пить хотелось.

– Хорошо.

Он придержал для нее дверь. Они перешли улицу, лавируя между шаткими повозками и разбитыми таксомоторами, чувствуя, как на них обрушивается страшная жара. Нырнув под полосатый навес, вошли в прохладное кафе. Молодой человек заказал лимонный сок; Элин попросила джин с тоником.

Она сказала:

– Вы же можете переправлять людей нелегально.

– Иногда. – Он залпом выпил половину своего стакана. – Одной из причин, по которым мы это делаем, является преследование человека. Поэтому я и задавал вам некоторые вопросы.

– Я не подвергалась преследованиям.

– Другим основанием является вклад в общее дело.

– Вы хотите сказать, что я должна заслужить право попасть в Палестину?

– Послушайте, возможно, в один прекрасный день все евреи получат право уехать туда жить. Но до тех пор, пока существуют квоты, будет существовать отбор.

Ее подмывало спросить: «С кем мне надо переспать?» Но один раз она уже его неверно поняла в этом смысле. «Все равно, – подумала она, – он хочет меня как-то использовать».

– Что мне надо сделать? – спросила она.

Он покачал головой:

– Я не могу заключить с вами сделку. Египетским евреям только в исключительных случаях разрешается уезжать в Палестину, а к вам это не относится. Ничего не поделаешь.

– Что же вы тогда хотите мне сказать?

– Вы не можете ехать в Палестину, но вы можете бороться за общее дело.

– Что конкретно вы имеете в виду?

– Во-первых, нам надо одержать победу над нацистами.

Она засмеялась:

– Хорошо, я сделаю все от меня зависящее.

Он проигнорировал ее смех.

– Нам не очень нравятся англичане, но любой враг Германии – наш друг, поэтому в данный момент, временно, мы сотрудничаем с британской разведкой. Я думаю, вы можете им помочь.

– Бог мой! Как?

На стол упала чья-то тень, и молодой человек посмотрел вверх.

– А, – сказал он, снова взглянув на Элин. – Познакомьтесь с моим другом, майором Уильямом Вэндемом.

Это был высокий, широкоплечий мужчина. «С такими широкими плечами и мощными ногами он вполне мог быть в прошлом атлетом, хотя сейчас, судя по всему, ему около сорока, и он слегка начал сдавать», – подумала Элин. Она разглядывала круглое, открытое лицо, жесткие волосы, которые, казалось, могли бы виться, если бы им дали отрасти чуть больше дозволенного. Он пожал ей руку, сел, закинув ногу на ногу, закурил сигарету и заказал джин. У него было суровое выражение лица, как будто он считал жизнь очень серьезным делом и не хотел, чтобы кто-нибудь при нем валял дурака.

Элин подумала, что он типичный холодный англичанин.

Молодой человек из Еврейского агентства спросил у майора:

– Что нового?

– Газала Лайн пока держится, но там становится очень жарко.

Голос Вэндема удивил Элин. Английские офицеры обычно говорили с аристократическим протяжным произношением, которое для простых египтян стало символизировать высокомерие. Вэндем произносил слова четко, но мягко, округляя гласные и слегка картавя. Элин чувствовала, что он говорил со следами какого-то акцента, хотя не могла понять, откуда она это знает.

Она решила спросить у него.

– Откуда вы родом, майор?

– Из Дорсета. Почему вы спрашиваете?

– Меня заинтересовал ваш акцент.

– Это в Юго-Западной Англии. Вы наблюдательны. Я думал, что говорю без акцента.

– Совсем чуть-чуть.

Он прикурил еще одну сигарету. Элин смотрела на его руки. Пальцы у него были длинные и тонкие и не очень гармонировали с другими частями тела; ногти – ухоженные, а кожа белая, за исключением темно-желтых табачных пятен на пальцах.

Молодой человек стал прощаться:

– Майор Вэндем вам все объяснит. Я надеюсь, вы будете с ним работать, думаю, это очень важно.

Вэндем пожал ему руку и поблагодарил, и молодой человек ушел.

– Расскажите мне о себе, – попросил майор девушку.

– Нет, – возразила она. – Вы расскажите мне о себе!

Он поднял бровь, слегка удивившись, и улыбнулся, неожиданно перестав казаться холодным.

– Хорошо, – после небольшой паузы ответил Вэндем. – В Каире полно офицеров и гражданских, которым известны секреты. Они знают наши сильные и слабые стороны и наши планы. Противник хочет знать эти секреты. Мы уверены, что в Каире есть германские агенты, старающиеся раздобыть нужную информацию. Моя работа заключается в том, чтобы помешать им.

– Это понятно.

– Понятно, но не легко.

Она заметила, что он воспринимал все сказанное ею всерьез. У него, вероятно, отсутствовало чувство юмора, но ей это даже нравилось: обычно мужчины смотрели на беседу с ней, как на музыкальное оформление в коктейль-баре, достаточно приятное, но в целом бессмысленное.

Он ждал.

– Теперь ваша очередь.

Ей вдруг захотелось сказать ему правду:

– Я плохая певица и посредственная танцовщица, но иногда я нахожу мужчину, чтобы он оплачивал мои счета.

Вэндем ничего не сказал, но вид у него был ошарашенный.

Элин спросила:

– Шокированы?

– Есть от чего.

Она отвернулась, догадываясь, о чем он думает. До сих пор он обращался с ней вежливо, как с порядочной женщиной его круга. Теперь он понял, что ошибся. Его реакция была абсолютно предсказуемой, но Элин, тем не менее, испытывала чувство горечи. Она сказала:

– Разве большинство женщин не делают то же самое, когда выходят замуж: находят мужчин, которые оплачивают их счета?

– Да, – серьезно ответил он.

Элин посмотрела на него. Озорной бес вселился в нее:

– Я просто меняю их чуть быстрее, чем средняя домохозяйка.

Вэндем расхохотался и вдруг показался ей совсем другим человеком. Он откинул назад голову, руки и ноги свесились в стороны, и он весь на короткое время расслабился. Они улыбнулись друг другу. Через минуту Вэндем вновь скрестил ноги. Наступила тишина. Элин чувствовала себя школьницей, напроказившей на уроке.

Вэндем снова стал серьезным.

– Главная проблема – это сбор информации, – произнес он. – Здесь никто ничего не скажет англичанину, и вот в этом вы можете мне помочь. Вы здешняя и можете быть в курсе уличных сплетен, которые никогда до меня не доходят. И вы перескажете их мне, я надеюсь.

– Сплетни какого рода?

– Меня интересует любой человек, который хочет узнать что-либо о британской армии. – Он помолчал. Казалось, он думает, насколько много можно ей сказать. – Особенно… В настоящее время я ищу человека по имени Алекс Вольф. Он раньше жил в Каире и недавно сюда вернулся. Сейчас, вероятно, ищет, где жить, и, возможно, у него куча денег. Он наверняка собирает сведения о британских вооруженных силах.

Элин пожала плечами:

– После такой рекламы я ожидала, что мне поручат что-то гораздо более эффектное.

– Например?

– Не знаю. Потанцевать с Роммелем и залезть к нему в карман.

Вэндем снова рассмеялся. Элин подумала: «Я могла бы полюбить этот смех».

Он спросил:

– Несмотря на прозаичность задания, вы выполните его?

– Не знаю.

«Но на самом деле я знаю, – подумала она. – Я просто хочу продлить наш разговор, потому что он доставляет мне удовольствие».

Вэндем наклонился вперед.

– Мне нужны такие люди, как вы, мисс Фонтана. – Когда он произнес ее имя так вежливо, оно показалось ей глупым. – Вы наблюдательны; у вас безупречное прикрытие и вы явно умны. Пожалуйста, извините мне мою прямолинейность…

– Не извиняйтесь, мне это нравится, – сказала она. – Продолжайте.

– На большинство людей нельзя серьезно полагаться. Они делают это ради денег, в то время как у вас более веская причина.

– Минутку, – прервала его она. – Мне тоже нужны деньги. Сколько вы платите за такую работу?

– Это зависит от информации, которую я от вас получу.

– Какова минимальная плата?

– Ничего.

– Это несколько меньше, чем я думала.

– Сколько же вы хотите?

– Вы могли бы быть джентльменом и платить за мою квартиру. – Она прикусила губу: произнесенное ею прозвучало довольно нахально.

– Сколько?

– Семьдесят пять в месяц.

Вэндем поднял брови.

– Что у вас за квартира? Целый дворец?

– Цены-то растут. Вы что, об этом не слышали? Это все из-за английских офицеров, которым так нужно жилье.

– Touche. – Он нахмурился. – Вы должны быть очень полезны, чтобы оправдать семьдесят пять в месяц.

Элин пожала плечами:

– Почему бы нам не попробовать?

– Вы очень умело ведете переговоры, – улыбнулся он. – Хорошо, даю вам месяц испытательного срока.

Элин старалась не выглядеть слишком торжествующей.

– Как мне держать с вами связь?

– Пришлете мне записку. – Он вытащил из нагрудного кармана рубашки карандаш и листок бумаги и начал писать. – Я дам вам свой адрес и номера телефонов – в генштабе и домашний. Как только я получу от вас известие, приду к вам домой.

– Хорошо, – она записала свой адрес, гадая, понравится ли майору ее квартира. – А что, если вас увидят?

– Это имеет значение?

– Меня могут спросить, кто вы такой.

– Ну, правду вам лучше не говорить.

Она усмехнулась:

– Я скажу, что вы мой любовник.

Он отвел глаза в сторону.

– Хорошо.

– Лучше, если вы сыграете эту роль. – Она сделала серьезное лицо. – Вы должны приносить охапки цветов и коробки шоколадных конфет.

– Ну, я не знаю…

– Разве англичане не дарят своим любовницам цветы и шоколадные конфеты?

Он, не мигая, смотрел на нее. Она заметила, что у него серые глаза.

– Я не знаю, – ровным голосом ответил он. – У меня никогда не было любовницы.

Элин подумала: «Меня ставят на место» – и сказала:

– Тогда вам еще многому надо учиться.

– Я в этом уверен. Хотите еще выпить?

«А теперь меня выпроваживают, – подумала она. – Вы слишком много о себе воображаете, майор Вэндем: вы довольно самоуверенны и слишком любите командовать. Я могла бы взять вас в руки, уколоть ваше самолюбие и слегка проучить вас».

– Нет, спасибо, – ответила Элин. – Мне надо идти.

Вэндем встал:

– Буду с нетерпением ждать от вас вестей.

Она пожала ему руку и вышла, необъяснимым образом чувствуя, что он не смотрит ей вслед.

Вэндем переоделся в гражданскую одежду для приема в «Англо-египетском союзе». Он бы никогда не пошел в союз, если бы была жива жена: она называла его «плебсом». Он говорил ей, что надо говорить «плебейский», чтобы не казаться провинциалкой. Жена отвечала, что она и есть провинциалка, а ему пора перестать хвастаться своим классическим образованием.

Вэндем любил ее до сих пор.

Ее отец был довольно состоятельным человеком, который стал дипломатом, потому что ничего лучше придумать не смог. Он не очень-то обрадовался известию о том, что его дочь собирается выйти замуж за сына почтальона, и не слишком смягчился, когда узнал, что Вэндем закончил небольшую частную школу (он получал стипендию) и Лондонский университет и считался одним из самых обещающих младших офицеров своего возраста. Но дочь дипломата была непреклонна в своем решении, как и во всем, что делала, и, в конце концов, отцу не осталось ничего другого, как согласиться на этот брак. Странно, но в тот единственный раз, когда их отцы встретились, они хорошо поладили. К сожалению, их матери ненавидели друг друга, и семейных встреч больше не было.

Все это не имело значения для Вэндема, так же как и то, что у его жены был вспыльчивый характер, властная манера держаться и не слишком щедрая душа. Анжела обладала грациозностью, достоинством и красотой. Для него она была воплощением женственности, и он считал себя счастливцем.

Более разительный контраст с Элин Фонтана трудно было себе представить.

Он поехал в союз на своем мотоцикле БСА-350, который в Каире был незаменим. Вэндем мог ездить на нем круглый год – погода почти все время была хорошая, – лавируя между автомобилями и такси во время уличных заторов. Кроме того, это была довольно мощная машина, вызывавшая у него тайную гордость, которая возвращала его в юношеские годы, когда он страстно мечтал иметь подобный мотоцикл, но не мог позволить себе такую роскошь. Анжела не выносила мотоцикл, так же как и союз, – он тоже был «плебс», но Вэндем добился своего.

Когда он припарковал мотоцикл у союза, было уже прохладнее. Проходя мимо здания клуба, он заглянул в окно и увидел, что там азартно играют в бильярд. Он не поддался искушению и прошел на лужайку.

Взяв бокал кипрского шерри, Вэндем присоединился к толпе, кивая, улыбаясь и обмениваясь любезностями с теми, кого знал. Для непьющих мусульманских гостей был организован чай, но их пришло немного. Вэндем пригубил шерри и стал раздумывать, можно ли научить бармена делать коктейль с мартини.

Он бросил взгляд на стоящий на другом конце лужайки соседний клуб египетских офицеров и пожалел, что не может подслушать их разговоры. Кто-то назвал его по имени, он обернулся и увидел женщину-доктора. Он запнулся, вспоминая ее имя.

– Доктор Абутнот.

– Мы можем обойтись без формальностей, – сказала она. – Меня зовут Джоан.

– Уильям. Ваш муж тоже здесь?

– Я не замужем.

– Прошу прощения. – Теперь он увидел ее в новом свете. Она была одинока, он – вдовец, и их три раза за неделю видели вместе: английская колония в Каире наверняка смотрела на них, как на помолвленных. – Вы хирург? – спросил он.

Она улыбнулась:

– Сейчас я только и делаю, что зашиваю и штопаю людей, а до войны я действительно была хирургом.

– Как вам это удалось? Это не женское дело.

– Я боролась не на жизнь, а на смерть. – Она продолжала улыбаться, но Вэндем почувствовал, как она вспоминает прошлые обиды и унижения, через которые ей пришлось пройти. – Говорят, вы тоже неординарный человек.

Вэндем считал себя абсолютно обычным человеком.

– Неужели? – удивленно спросил он.

– Вы один воспитываете ребенка.

– У меня нет выбора. Если бы я и хотел отправить его обратно в Англию, то не смог бы: разрешение дают только инвалидам и генералам.

– Но вы и не пробовали.

– Нет.

– Это я и имею в виду.

– Он мой сын, – сказал Вэндем. – Я не хочу, чтобы его воспитывал кто-то другой, да и он тоже этого не хочет.

– Понимаю. Просто некоторые отцы сочли бы это не мужским делом.

Он вопросительно поднял брови и с удивлением обнаружил, что она залилась краской.

– Вероятно, вы правы, – проговорил он. – Я никогда об этом не думал.

– Я сую нос не в свое дело, извините. Не хотите еще выпить?

Вэндем посмотрел на свой бокал.

– Думаю, мне придется зайти в клуб выпить чего-нибудь настоящего.

– Желаю удачи, – она улыбнулась и ушла.

Вэндем пошел через лужайку к зданию клуба. Она привлекательная женщина, смелая и умная, и ясно дала ему понять, что хочет узнать его поближе. «Почему, черт возьми, она мне так безразлична? – размышлял Вэндем. – Все вокруг думают, что мы прекрасно подходим друг другу, и они правы!»

Он зашел внутрь и заговорил с барменом:

– Джин. Лед. Одна маслина. И несколько капель сухого вермута.

Поданный ему коктейль оказался вполне сносным, и он заказал еще парочку. Снова вспомнилась женщина по имени Элин. В Каире были тысячи таких женщин: гречанок, евреек, сириек и палестинок, не говоря уже о египтянках. У них были нежные смуглые лица и кошачьи тела со стройными ногами и пышным бюстом. Они работали танцовщицами, пока не попадались на глаза какому-нибудь богатому повесе. Большинство из них, вероятно, лелеяли надежду выйти замуж и заиметь огромный дом в Александрии, Париже или Суррее, но их ждало разочарование.

Вэндему хотелось думать, что Элин не принадлежала к их числу. Улыбка у нее была всепобеждающая. С первого взгляда было ясно, что ее идея уехать в Палестину и работать там на ферме смехотворна, но она попыталась это сделать, а когда у нее ничего не вышло, согласилась работать на Вэндема. С другой стороны, собирать уличные слухи не менее хлопотно, чем быть содержанкой. Возможно, она была ничем не лучше других танцовщиц – такие женщины Вэндема не интересовали.

Выпитые им коктейли начинали оказывать свое действие, и он опасался, что не сможет быть достаточно вежливым с появляющимися здесь женщинами, поэтому расплатился и вышел.

Он поехал в генштаб узнать последние новости. После тяжелых потерь с обеих сторон (с английской – чуть больших) день, казалось, закончился вничью. «Это страшно деморализует, – подумал Вэндем. – У нас надежная база, хорошее снабжение, оружие лучше и есть численное превосходство; мы все хорошо спланировали и хорошо сражались, но, черт возьми, ни разу не выиграли». Вэндем поехал домой.

Гаафар приготовил барашка с рисом. За ужином Вэндем еще выпил. Билли разговаривал с ним, пока он ел. Сегодняшний урок географии был посвящен выращиванию пшеницы в Канаде. Вэндему хотелось бы, чтобы в школе мальчику рассказывали о той стране, где он живет.

После того, как Билли отправился спать, Вэндем остался в гостиной один, курил и думал о Джоан Абутнот, Алексе Вольфе и Эрвине Роммеле. Все они угрожали ему, каждый по-своему. За окном совсем стемнело, комната стала казаться ему тесной. Вэндем наполнил портсигар и вышел на улицу.

В городе было оживленно, как днем; на улицах полно солдат, некоторые пьяны. Это всё были повидавшие виды мужчины, участники боевых действий в пустыне, мучившиеся от песка и жары, бомбежек и артобстрелов, и им часто казалось, что местные жители недостаточно благодарны им за их ратный труд. Если лавочник обсчитывал их, или владелец ресторана выставлял слишком большой счет, или бармен отказывался обслуживать пьяных, солдаты начинали вспоминать, как погибли их друзья, защищая Египет, и устраивали драки, били стекла и все крушили. Вэндем же прекрасно понимал, почему египтяне были неблагодарны. Им все равно, кто их угнетает – англичане или немцы, но тем не менее не испытывал особой жалости к лавочникам, наживавшимся на войне.

С наслаждением вдыхая прохладный ночной воздух, с сигаретой в руке, он не спеша прогуливался по улицам, заглядывая в крохотные, выходящие прямо на улицу магазинчики и отказываясь то от хлопчатобумажной рубашки, которую обещали сшить тут же, то от дамской кожаной сумки, то от потрепанного номера журнала под названием «Смачные истории». Его позабавил один уличный торговец, из левого кармана которого высовывались порнографические открытки, а из правого – распятия. Вэндем встретил компанию солдат, которые разразились хохотом при виде патруля из двух державшихся за руки египетских полицейских.

Он зашел в бар. Джин имело смысл заказывать только в английских клубах, поэтому он заказал зибиб – анисовую водку, которая мутнела при разбавлении водой. В десять часов бар закрывался по взаимному соглашению между мусульманским правительством и строгим начальником военной полиции. Когда Вэндем выходил, то уже был слегка навеселе.

Он направился к Старому городу. Пройдя надпись: «Военнослужащим вход воспрещен», он очутился в Бирке. На узких улочках и в переулках женщины сидели на ступеньках, высовывались из окон, курили в ожидании клиентов, болтали с представителями военной полиции. Некоторые заговаривали с Вэндемом, предлагая ему свои услуги на английском, французском и итальянском языках. Он свернул в небольшой переулок, пересек пустынный двор и вошел в открытую дверь, над которой не было вывески.

Поднялся по лестнице на второй этаж и постучал в дверь. Ему открыла пожилая египтянка. Он заплатил ей пять фунтов и вошел внутрь.

В большой тускло освещенной комнате, обставленной когда-то роскошной мебелью, он сел на подушку и расстегнул воротник рубашки. Молодая женщина в широких штанах подала ему наргиле. Он несколько раз глубоко затянулся гашишем. Скоро приятное летаргическое чувство охватило его. Он откинулся назад и огляделся. В полумраке комнаты находились еще четыре человека. Два паши – богатые арабские землевладельцы – сидели на диване и негромко беседовали. Третий, на которого гашиш, казалось, оказал усыпляющее действие, был похож на офицера-англичанина. Четвертый сидел в углу и разговаривал с одной из девушек. До Вэндема доносились обрывки беседы, из которых он понял, что мужчина хочет отвести девушку домой и они договариваются о цене. Человек показался ему смутно знакомым, но Вэндем, к опьянению которого добавилось действие наркотика, никак не мог вспомнить, кто это такой.

Одна из девушек подошла к Вэндему, взяла его за руку, подвела к нише и задернула занавески. Она расстегнула бюстгальтер. У нее была маленькая смуглая грудь. Вэндем погладил ее щеку. При свете свечи лицо девушки постоянно менялось, казалось то старым, то очень молодым, то хищным, то любящим. В какой-то момент она стала похожа на Джоан Абутнот, но, когда он овладел ею, она приняла облик Элин.

Глава 5

Алекс Вольф в галабее и феске стоял в тридцати ярдах от ворот британского генштаба и продавал бумажные веера, ломавшиеся через две минуты.

Облава на него прекратилась. Вот уже целую неделю он не видел, чтобы англичане проводили проверку документов. Этот Вэндем не мог бесконечно поддерживать напряжение.

Вольф пошел к генштабу, как только почувствовал себя в относительной безопасности. То, что он дошел до Каира, уже было большим успехом; но это окажется бесполезным, если он не сможет добыть – и быстро – необходимую Роммелю информацию. Вольф вспомнил свою краткую встречу с Роммелем в Джало. Пустынный Лис совсем не оправдывал свое прозвище. Это был невысокий неутомимый человек с лицом сурового крестьянина: большой нос, рот с опущенными вниз уголками, раздвоенный подбородок, рваный шрам на левой щеке и волосы, остриженные так коротко, что из-под фуражки их совсем не было видно. Он сказал:

– Численный состав войск, названия дивизий в районе боевых действий и в резерве, их подготовленность. Число танков и состояние дел с ремонтом. Поставки боеприпасов, продовольствия и бензина. Личные характеристики и настроения командного состава. Стратегические и тактические планы. Говорят, вы хороший агент. Будет лучше для вас, если это на самом деле так.

Легко сказать.

Какую-то информацию Вольф получал, просто гуляя по городу. Он видел форму солдат, находящихся в увольнительной, подслушивал их разговоры, и из этого он мог сделать вывод о том, куда были направлены воинские части и когда они будут возвращены обратно. Иногда какой-нибудь сержант проговаривался о количестве погибших и раненых или о разрушительном действии 88-миллиметровых зениток, которые немцы устанавливали на своих танках. Он слышал, как один механик жаловался, что из доставленных накануне пятидесяти новых танков тридцать девять нуждались в ремонте. Это все были полезные сведения, которые можно направить в Берлин, где специалисты по разведке сличат их с другими обрывочными данными для получения общей картины. Но это не то, что было нужно Роммелю.

Где-то в недрах генштаба находились листки бумаги, на которых было написано что-то вроде: «После отдыха и переукомплектования дивизия "А", имеющая сто танков и полные запасы, завтра выступит из Каира и присоединится к дивизии "В" в оазисе "С" для подготовки контрнаступления западнее пункта "D". Контрнаступление назначено на субботу, на раннее утро».

Вот такая информация нужна Вольфу. Поэтому он и продавал веера перед генштабом. Англичане заняли несколько больших зданий для генштаба в пригороде Гарден-Сити, большинство из которых принадлежало пашам. (Вольф был благодарен судьбе, что вилла «Оливье» избежала этой участи.) Реквизированные дома были обнесены забором с колючей проволокой. В отличие от лиц в военной форме, которые быстро проходили через пропускной пункт, гражданских останавливали и учиняли пространный допрос, во время которого часовые по телефону проверяли предъявляемые им удостоверения.

В городе были и другие штабы, которые размещались в различных зданиях – в отеле «Семирамис», например, располагалось заведение под названием «Британский контингент в Египте». Это был Ближневосточный генеральный штаб – мозговой центр. В абверовской разведшколе Вольф много времени потратил, учась различать обмундирование, опознавательные знаки полков и лица сотен старших британских офицеров. Несколько дней подряд он здесь наблюдал за тем, как подъезжают большие штабные машины, и сквозь стекла видел сидящих в них полковников, генералов, адмиралов, командиров артдивизионов и самого главнокомандующего, сэра Клода Аучинлека. Все они выглядели несколько странно, и сначала он недоумевал почему, пока не понял, что их фотографии, которые он запечатлел в своей памяти, были черно-белыми, а сейчас он впервые видит их в цвете.

Руководство генштаба разъезжало на машинах, в отличие от своих адъютантов. Каждое утро капитаны и майоры приходили сюда пешком с небольшими портфелями в руках. К полудню, после ежедневного утреннего совещания, – так решил Вольф – некоторые из них выходили из ворот штаба с теми же неизменными портфелями.

Каждый день Вольф следовал за каким-нибудь адъютантом.

Большинство из них работали в самом здании генштаба, а секретные документы в конце дня запирались в сейф. Эти же несколько человек также посещали утренние совещания в генштабе, но их офисы находились в других частях города, и им приходилось носить материалы к совещанию с собой. Один шел в Семирамис, два других – в казармы в Наср-эль-Ниле. Четвертый направлялся в здание без вывески в Шари Сулейман-Паша.

Вольфу нужно было взглянуть на содержимое этих портфелей.

Сегодня он совершит «холостой» заход.

Ожидая под палящим солнцем, пока выйдут адъютанты, Вольф вспомнил прошедшую ночь, и уголки его рта под свежеотпущенными усиками скривила улыбка. Он пообещал Соне найти новую Фози. Вчера вечером он отправился в Бирку и взял девушку из заведения мадам Фахми. Ей было далеко до Фози – настоящей энтузиастки, но девушка стала хорошей временной заменой. Они сначала по очереди, а затем вместе насладились ею, потом поиграли в Сонину причудливую, увлекательную игру… Это была длинная ночь.

Два адъютанта вышли из ворот генштаба и направились в казармы. Вольф последовал за ними.

Через минуту из кафе появился Абдулла и, поравнявшись с Вольфом, спросил:

– Эти двое?

– Они.

Абдулла – толстяк со стальной «фиксой» – был одним из самых богатых людей в Каире, но, в отличие от большинства богатых арабов, не подражал европейцам. Он носил сандалии, грязное платье и феску. Его сальные волосы вились вокруг ушей, а ногти были черны от грязи. Богатство его происходило не от земли, как богатство пашей, не от торговли, как у греков. Источник его доходов – преступления.

Абдулла был вором.

Вольфу он нравился. Этот хитрый, лживый, жестокий, щедрый и всегда смеющийся человек стал для Вольфа олицетворением старых, как мир, пороков и добродетелей Ближнего Востока. Тридцать лет армия его детей, внуков, племянников, племянниц, двоюродных родственников грабила дома и лазила по карманам в Каире. «Щупальца» Абдуллы доставали везде: он был оптовым торговцем гашишем, пользовался влиянием среди политиков, ему принадлежала половина домов в Бирке, включая и заведение мадам Фахми. Жил он в большом разваливающемся доме в Старом городе со своими четырьмя женами.

…Они шли за двумя офицерами до современного центра города. Абдулла спросил:

– Тебе нужен один портфель или оба?

Вольф подумал. Один – случайная кража, два выглядели преднамеренной.

– Один, – ответил он.

– Который?

– Не имеет значения.

Когда Вольф обнаружил, что вилла «Оливье» больше небезопасна, то подумал, не обратиться ли за помощью к Абдулле. И решил, что не стоит. Абдулла, конечно, мог спрятать Вольфа где-нибудь, скорее всего в борделе, на более или менее длительный срок. Но, спрятав, сразу же начал бы переговоры с англичанами о его выдаче. Абдулла делил весь мир на две части: свою семью и других. Он был бесконечно предан своей семье и полностью доверял родне; всех остальных он обманывал и ждал от них того же. Весь его бизнес строился на основе взаимных подозрений. Вольф уже убедился, как хорошо работает этот принцип.

Они вышли на угол оживленной улицы. Оба офицера переходили улицу, лавируя среди машин. Вольф хотел последовать за ними, но Абдулла остановил его.

– Это будет здесь, – произнес он.

Вольф обвел взглядом здания, тротуары, перекресток и уличных торговцев, улыбнулся и кивнул.

– Идеальное место, – согласился он.

На следующий день они осуществили свой план.

Абдулла в самом деле выбрал идеальное место для кражи. В этом месте оживленный переулок пересекался с главной улицей. На углу было кафе, снаружи которого стояли столики, суживая тротуар ровно наполовину. Рядом с кафе на главной улице находилась автобусная остановка. Правило выстраиваться в очередь на автобус так и не прижилось в Каире, несмотря на шестидесятилетнее британское господство, и ожидавшие машину люди толпились на переполненном тротуаре. В переулке народу было поменьше, несмотря на стоящие здесь также столики кафе. Абдулла уже заметил этот недостаток и устранил его, велев двум уличным акробатам занять свободный участок.

Вольф сидел за угловым столиком, откуда ему были видны и главная улица, и переулок, и волновался, как бы что-нибудь не сорвалось.

А что, если офицеры сегодня не пойдут в казармы или пойдут другой дорогой?

А вдруг у них с собой не будет портфелей?

А что, если полиция прибудет слишком быстро и арестует всех присутствующих?

Может быть, офицеры схватят мальчика и станут его допрашивать.

А вдруг офицеры возьмут самого Вольфа и станут допрашивать его?

А если Абдулла решит, что ему легче заработать свои деньги, просто сообщив майору Вэндему, что сегодня в двенадцать часов дня он сможет арестовать Алекса Вольфа в кафе «Насиф»?

Вольф боялся тюрьмы. И не просто боялся, а боялся панически. От одной только мысли об этом его прошибал холодный пот, несмотря на полуденную жару. Он мог обходиться без хорошей пищи, без вина и без женщин, если у него оставались в утешение бескрайние просторы дикой пустыни; он мог бы отказаться от свободы пустыни ради жизни в большом городе со всеми городскими удовольствиями, но он не мог потерять и то, и другое. Он никогда никому не рассказывал о своем страхе: это было его тайным кошмаром. Жить в крошечной, холодной камере среди отбросов общества – одних только мужчин, есть плохую пищу, никогда не видеть голубого неба, бескрайнего Нила и открытых равнин… Его охватывала паника при одной только мысли об этом. Он старался не думать о таком. Это не должно случиться.

В одиннадцать сорок пять мимо кафе проковыляла огромная неопрятная фигура Абдуллы. У него было отсутствующее выражение лица, но маленькие черные глазки зорко смотрели вокруг, проверяя, все ли в порядке. Он перешел через дорогу и скрылся из виду.

Без пяти двенадцать Вольф различил вдалеке в толпе голов две военные фуражки.

Он сидел на краешке стула.

Офицеры подошли ближе. В руках у них были портфели.

На другой стороне улицы работал на холостом ходу двигатель припаркованного автомобиля.

К остановке подъехал автобус, и Вольф подумал: «Не может быть, чтобы это организовал Абдулла, просто везение, подарок судьбы».

Офицеры были в пяти ярдах от Вольфа.

Стоявший на другой стороне улицы автомобиль неожиданно тронулся с места. Это был большой черный «паккард» с мощным двигателем и мягкими рессорами. Беспрерывно сигналя и не обращая внимания на двигающийся по главной улице транспорт, он на большой скорости пересек ее в сторону переулка и на углу в нескольких футах от того места, где сидел Вольф, врезался в старый таксомотор «фиат».

Офицеры остановились около столика, за которым сидел Вольф, чтобы поглазеть на аварию.

Из «паккарда» выскочил молодой грек в шерстяном костюме.

Араб обозвал грека свиньей.

Грек обозвал араба задницей больного верблюда.

Араб ударил грека по лицу, а грек дал арабу по носу.

Люди, вышедшие из автобуса, и те, кто собирались в него сесть, подошли ближе.

В переулке стоящий на голове у своего партнера акробат обернулся посмотреть на драку, потерял равновесие и упал на зрителей.

Мимо столика Вольфа стрелой промчался мальчишка. Вольф вскочил и, показывая на него пальцем, закричал во весь голос:

– Держите вора!

Мальчишка несся прочь. Вольф побежал за ним. Четверо людей, которые сидели за соседним столиком, вскочили и попытались схватить паренька, но тот пробежал между двумя офицерами, которые глазели на драку. Вольф и ринувшиеся ему на помощь люди налетели на офицеров и сбили их с ног. Несколько человек стали кричать: – Держите вора! – хотя большинство из них не знали, кто этот вор. Некоторые из наблюдавших подумали, что это один из дерущихся шоферов. Подошедшая с автобусной остановки толпа, зрители, наблюдавшие за выступлением акробатов, и большинство посетителей кафе накинулись на обоих водителей: арабы решили, что преступником является грек, а все остальные – что виноват араб. Несколько человек с тростями (с ними ходили многие) пытались протиснуться сквозь толпу, наугад ударяя ими по головам, стараясь прекратить драку, но это оказало противоположное действие. Кто-то взял стул из кафе и запустил им в толпу. Но стул пролетел мимо и угодил в лобовое стекло «паккарда». Тем временем из кафе выскочили официанты, повара и его владелец и стали отбиваться от тех, кто хватался за стулья. Все кричали друг на друга на пяти языках. Проезжающие мимо водители останавливались, чтобы посмотреть на эту свалку, и сигналили. Сорвавшаяся с привязи собака начала в безумном возбуждении кусать людей за ноги. Из автобуса вышли все пассажиры. Дерущаяся толпа с каждой секундой становилась все больше. Водители, остановившие свои машины, чтобы поглазеть на происходящее, жалели о том, что это сделали, потому что толпа окружила их автомобили, и они не могли двинуться с места. Шоферам пришлось запереть дверцы и поднять стекла, а мужчины, женщины и дети, арабы и греки, сирийцы и евреи, австралийцы и шотландцы вскакивали на крыши машин, дрались на их капотах, падали на подножки и пачкали кровью автомобили. Кто-то выпал из окна соседнего с кафе ателье по пошиву мужской одежды, а в сувенирную лавку, примыкающую к кафе, вбежала испуганная коза и начала опрокидывать все столики с выставленными на них фарфоровыми, гончарными и стеклянными изделиями. Появилась обезьяна, которая перед этим ехала верхом на козе для увеселения прохожих. Ловко пробежав по головам людей, она исчезла в направлении Александрии. Распрягшаяся лошадь пустилась вскачь по улице между рядами машин. Из окна, расположенного над кафе, женщина опрокинула на дерущихся ведро помоев. На это уже никто не обратил внимания.

Наконец прибыла полиция.

Когда дерущиеся услышали свистки, они сразу же забыли о тех ударах, толчках и оскорблениях, которые и послужили причиной возникновения множества разрозненных схваток. Все стали поспешно удирать, не дожидаясь, пока начнутся аресты. Толпа быстро таяла. Вольф, которого сбили с ног в самом начале потасовки, поднялся и перешел на другую сторону улицы, чтобы понаблюдать за развязкой. К тому времени, как были надеты наручники на шестерых человек, все было кончено, дерущихся не осталось, не считая одетой в черное платье старой женщины и одноногого нищего, которые слабо пихали друг друга в сточной канаве. Владелец кафе, портной и хозяин сувенирной лавки заламывали руки, вслух проклиная полицию за то, что она прибыла так поздно, а мысленно удваивая и утраивая сумму причитающейся им страховки.

Водителю автобуса в драке сломали руку, все остальные отделались порезами и ушибами.

Был только один смертельный исход: козу сильно покусала собака, и ее пришлось пристрелить.

Когда полиция попыталась сдвинуть с места две столкнувшиеся машины, выяснилось, что во время драки уличные мальчишки поддомкратили сзади оба автомобиля и украли задние колеса.

В салоне автобуса выкрутили все до единой лампочки.

Исчез и портфель, принадлежащий британскому офицеру.

Довольный собой, Вольф быстро шел по улочкам Старого Каира. Еще неделю назад задача завладеть секретами генштаба казалась почти невыполнимой. Похоже, сегодня он ее осуществил. Это была блестящая идея – обратиться к Абдулле для организации уличной драки.

Ему не терпелось узнать, что находится в портфеле.

Дом Абдуллы не выделялся среди окружавших его трущоб. На потрескавшемся и облупившемся фасаде в неправильном порядке были расположены маленькие кривые окошки. Входом служила низкая арка без двери, ведущая в темный проход. Вольф нырнул в арку, прошел по коридору и поднялся по винтовой каменной лестнице. Наверху он отодвинул занавеску и вошел в гостиную Абдуллы.

Комната была похожа на своего хозяина: грязная и богатая. Трое маленьких ребятишек и щенок гонялись друг за другом вокруг дорогих диванов и инкрустированных столов. В нише возле окна старая женщина вышивала гобелен. Другая женщина выходила из комнаты, в то время как туда зашел Вольф. Здесь не придерживались строгого мусульманского обычая разделять жилище на женскую и мужскую половины, как это было в детстве у Вольфа дома. Посередине комнаты на расшитой подушке, скрестив ноги, сидел Абдулла и держал на коленях ребенка. Он поднял глаза на Вольфа и широко улыбнулся:

– Друг мой, ну и успех!

Вольф сел на подушку напротив него.

– Это было здорово, – сказал он. – Ты настоящий фокусник.

– Такая свалка! И автобус пришел как раз, когда надо, и обезьяна убежала…

Вольф присмотрелся к тому, чем занимался Абдулла. На полу рядом с ним лежала куча бумажников, дамских сумочек, кошельков и часов. Продолжая разговаривать, он взял в руки красивый бумажник из тисненой кожи, вынул из него пачку египетских банкнот, несколько почтовых марок и маленький золотой карандашик и засунул их куда-то под халат. Затем он отложил бумажник, взял дамскую сумочку и стал в ней копаться.

Вольф понял, откуда взялись все эти вещи.

– Ах ты, старый мошенник, – сказал он. – Твои ребята в этой толчее лазили по карманам.

Абдулла ухмыльнулся, сверкнув стальной коронкой.

– Приложить столько усилий и украсть только один портфель…

– Он у тебя?

– Конечно.

Вольф расслабился. Абдулла не пошевелился, чтобы отдать портфель. Вольф спросил:

– Почему ты его мне не отдаешь?

– Сию минуту, – ответил Абдулла, но по-прежнему не двинулся с места. Через минуту он сказал:

– Ты обещал заплатить мне еще пятьдесят фунтов при получении.

Вольф отсчитал банкноты, и они исчезли под грязным халатом. Абдулла наклонился вперед, одной рукой прижимая к груди ребенка, другую просовывая под подушку, на которой сидел, и вытащил портфель.

Вольф взял его и внимательно осмотрел. Замок был сломан. Он рассердился: должен же быть предел наглости. Он заставил себя проговорить спокойным голосом:

– Ты его уже вскрыл.

Абдулла пожал плечами и ответил:

– Maaleesh. – Это очень удобное двусмысленное арабское слово означало одновременно «виноват» и «ну и что?».

Вольф вздохнул. Он слишком долго жил в Европе и забыл, как делались дела дома.

Он открыл портфель. Внутри лежала стопка из десяти или двенадцати убористых машинописных страниц на английском языке. В то время, как Вольф начал читать, кто-то поставил рядом с ним крошечную кофейную чашку. Он поднял глаза и увидел красивую молодую девушку.

– Твоя дочь? – спросил он у Абдуллы.

Абдулла рассмеялся.

– Моя жена.

Вольф еще раз взглянул на девушку. На вид ей было лет четырнадцать. Он вернулся к документам. Прочитав первую страницу, со все возрастающим недоверием пролистал остальные и опустил их на пол.