Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Ключ к Ребекке

ModernLib.Net / Шпионские детективы / Фоллетт Кен / Ключ к Ребекке - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 1)
Автор: Фоллетт Кен
Жанр: Шпионские детективы

 

 


Кен Фоллетт

Ключ к «Ребекке»

Посвящается Ричарду Мак-Гиру

Часть I

Тобрук

Глава 1

Последний из его верблюдов пал в полдень.

Это был белый самец-пятилетка, купленный им в Джалу, самый молодой и выносливый из трех и к тому же наименее норовистый – ему нравилось это животное, как вообще может нравиться верблюд человеку, другими словами, он почти не вызывал у него ненависти.

Они медленно поднялись по подветренному склону бархана, человек и верблюд, неторопливо опускающий большие, неуклюжие ступни в зыбкий песок, и остановились на вершине. Их взору открылся следующий бархан, за которым лежали еще тысячи таких же песчаных холмов, и, похоже, эта безрадостная картина привела верблюда в полное отчаяние, его ноги подкосились, он ткнулся задом в песок и застыл, как изваяние, на вершине бархана, глядя перед собой с равнодушием умирающего.

Человек дернул за уздечку. Верблюд поднял голову и вытянул вперед шею, но встать не смог. Тогда хозяин со всего маху несколько раз ударил его ногой. Отчаявшись расшевелить животное, он вытащил острый, как бритва, кривой бедуинский нож и ткнул им в кострец животного. Из раны обильно потекла кровь, но верблюд даже не повернул головы.

Человек понял, что произошло. Ткани в теле животного, лишенные питания, перестали вырабатывать мускульную энергию. Ему случалось видеть, как подобное происходило с верблюдами на самом краю оазиса, окруженного спасительной зеленью: они не обращали на нее никакого внимания, потому что у них уже не было сил принимать пищу.

Он знал, что есть еще пара способов, которые можно было бы испробовать. Во-первых, заливать воду в ноздри животного, пока оно не начало бы захлебываться; или разжечь костер под его задними ногами. У путника, однако, не было ни воды, ни дров для костра в достаточном количестве, а кроме того, ни тот, ни другой способ не давали реальных шансов на успех.

Так или иначе, остановка все равно была необходима. Солнце стояло высоко и палило нещадно. В Сахаре начиналось долгое лето, и полуденный зной достигал 110° по Фаренгейту в тени.[1]

Не снимая поклажи с верблюда, человек открыл одну из походных сумок и достал палатку. Повинуясь инстинкту, он еще раз осмотрелся, но не увидел ни тени, ни другого убежища от палящего солнца – спрятаться было негде. Тогда он поставил палатку около издыхающего верблюда – прямо на вершине бархана.

Усевшись по-турецки у входа в палатку, путник начал готовить чай. Разровняв небольшой участок песчаной поверхности, он сложил на нем в пирамидку несколько драгоценных хворостин и зажег костер. Когда вода в котелке закипела, он заварил чай так, как это делают кочевники: налил кипяток в кружку, положил заварку, сахар, а затем перелил его обратно в котелок, чтобы чай настоялся, проделывая это несколько раз. Получился очень густой и довольно приторный напиток – самое лучшее, что можно было придумать для восстановления сил.

Жуя сушеные финики и дожидаясь, когда солнце уйдет с зенита, он наблюдал, как жизнь покидает верблюда. Этот человек научился сохранять спокойствие. По пустыне он проделал долгий путь, длиною более чем в тысячу миль. Двумя месяцами раньше он вышел из Эль-Аджелы на Средиземноморском побережье Ливии и прошел пятьсот миль прямо на юг через оазисы Джало и Куфру по направлению к пустынному сердцу Сахары. Там он повернул на восток и, никем не замеченный, перешел египетскую границу. Затем пересек скалистое пространство Западной Пустыни и у Харги повернул к северу; и вот теперь он почти у цели своего путешествия. Этот путник не был новичком в пустыне, но испытывал страх перед ней, который испытывает любой разумный человек, даже кочевники, которые проводят в ней всю свою жизнь. Никогда, однако, он не позволял страху полностью овладеть собой, вызвать панику или истощить его нервную энергию. Случиться может все что угодно: можно сбиться с курса и пройти всего в двух милях от спасительного колодца; бурдюки с водой могут дать течь или лопнуть; здоровые на вид верблюды могут заболеть через два дня после начала похода. Единственным ответом на все это было: «Иншалла!» – «На все воля Аллаха».

Наконец солнце начало клониться к западу. Путник оглядел поклажу, раздумывая, сколько он сможет унести на себе. Среди вещей были три небольших, европейского вида, чемодана: два тяжелых и один легкий – и все три представляли для него одинаковую ценность; еще – маленькая сумка с одеждой, секстант, маршрутные карты, продукты и бурдюк с водой. Все это больше, чем он мог унести, не говоря уже о том, что придется оставить палатку, чайный набор, котелок, планшет и седло.

Связав вместе три чемодана, путник привязал сверху одежду, продукты и секстант, приделав ко всему этому лямки из полос материи. Теперь, продев руки в лямки, можно нести весь этот груз на спине, наподобие рюкзака. Бурдюк для воды из козьей кожи он повесил себе на шею. Получилось тяжело.

Три месяца назад этот путешественник смог бы нести всю поклажу целый день, а вечером еще и поиграть в теннис – он был сильным человеком; но пустыня истощила его. Желудок ослаб, кожа покрылась многочисленными болячками, и он потерял фунтов 20 – 30 в весе.[2] Без верблюда далеко не уйти!

Сжимая компас в руке, измученный странник тронулся в путь.

Он четко следовал указаниям компаса, удерживаясь от соблазна обходить барханы, поскольку вынужден был сам прокладывать себе курс, а даже незначительное отклонение могло бы роковым образом увести его на несколько сот ярдов[3] в сторону. Путник двигался медленно, делая большие шаги. Отрешившись от страхов и надежд, он сконцентрировал внимание на компасе и на песке под ногами. Ему удалось забыть о физических страданиях, и он шел бессознательно, бездумно, а следовательно, без напряжения.

На пустыню опускалась вечерняя прохлада. Бурдюк с водой становился легче с каждым глотком. Он старался не думать о том, сколько воды еще осталось: по его подсчетам, он выпивал около шести пинт[4] в день, а это означало, что на завтра воды уже не хватит. Стая птиц с гомоном пролетела у него над головой. Подняв голову и прикрыв глаза рукой от солнца, он узнал в них песчаных рябков, птиц пустыни, похожих на коричневых голубей, собирающихся в стаи утром и вечером, чтобы лететь на водопой. Они летели в том же направлении, что и он, а это означало, что он на правильном пути; они могли, правда, преодолеть пятьдесят миль в поисках воды, поэтому особой радости от их появления он не испытал.

На горизонте стали собираться облака, и пустыня начала остывать. Позади него солнце опускалось все ниже, превращаясь в огромный желтый шар. Прошло еще немного времени, и на пурпурном небосводе появилась бледная луна.

Путник начал подумывать о привале. Невозможно было идти всю ночь. Но у него не было ни палатки, ни одеяла, ни риса, ни чая. Кроме того, он был уверен, что где-то рядом находится колодец: по его расчетам – совсем близко.

Он продолжал шагать. Спокойствие постепенно покидало его. Жестокой пустыне он противопоставил все свои силы и опыт, но теперь ему стало казаться, что он проиграл. Он вспомнил верблюда, которого оставил умирать; вспомнил, как тот лежал на бархане, обессиленный, в ожидании конца. «Я-то не буду ждать смерти, – подумал человек, – когда она станет неотвратимой, я рванусь ей навстречу». Многочасовая агония и медленное сумасшествие – это не для него, это было бы недостойно. У него еще оставался нож.

Эти мысли привели путешественника в такое отчаяние, что он уже не мог бороться со страхом. Луны больше не было, но звезды ярко освещали пустыню. Перед ним возник образ матери, и она сказала ему: «А я ведь тебя предупреждала!» Затем он услышал шум поезда, колеса которого медленно стучали в такт его сердцу. До него донесся запах жареной баранины. Странник взошел на бархан и увидел отсвет костра, на котором жарилось мясо, а рядом с костром мальчишку, который обгладывал косточку. Вокруг костра стояли шатры, стреноженные верблюды щипали колючки, а за ними виднелся колодец. Он шагнул прямо в это видение. Люди, находившиеся там, вздрогнули, напуганные его появлением. Высокий мужчина встал и заговорил с ним. Путник размотал повязку, закрывавшую его лицо.

Мужчина шагнул вперед и, потрясенный, воскликнул: «Брат мой!»

До путника дошло, что это все-таки был не сон, по его лицу пробежала слабая улыбка, и он упал без чувств.

Когда он очнулся, на мгновение ему показалось, что он опять ребенок, а вся его взрослая жизнь – это только сон.

Кто-то тряс его за плечо и на языке жителей пустыни говорил: «Проснись, Ахмед!» Вот уже много лет никто не называл его этим именем. Он почувствовал, что лежит на холодном песке, закутанный в грубошерстное одеяло, а его голова обвязана бедуинской повязкой. Ахмед открыл глаза и увидел величественный восход солнца, похожий на прямую радугу на фоне плоского, черного горизонта. Ледяной утренний ветер обжег его лицо. В эту минуту он вновь пережил смущение и тревогу, которые испытал 14-летним подростком.

В тот первый раз, проснувшись и обнаружив, что находится в пустыне, он почувствовал полную растерянность. Он подумал: «Мой отец умер», – и потом: «У меня теперь новый отец». Отрывки сур Корана перемешались в его голове с цитатами из Символа Веры, который тайком на немецком языке читала ему мать. Он вспомнил боль от обрезания и последовавшие затем одобрительные крики мужчин и ружейные выстрелы, которыми они приветствовали его посвящение в настоящие мужчины, в одного из них. Потом была долгая поездка по железной дороге, на протяжении которой его мучил вопрос, какими окажутся его двоюродные братья-кочевники и не отнесутся ли они с презрением к его белой коже и городским привычкам. Мальчик вышел быстрым шагом из здания вокзала и увидел двух арабов, сидящих у своих верблюдов на пыльном станционном дворе; они были с головы до ног закутаны в традиционные одежды, открытыми оставались только их темные, загадочные глаза, которые следили за ним через щель в бедуинской повязке. Все вместе они двинулись к колодцу. Им овладело жуткое чувство: с ним объяснялись на языке жестов. Вечером он понял, что у этих людей нет туалетов, и это открытие привело его в отчаянное смущение. В конце концов ему пришлось спросить об этом. После минутного молчания они разразились смехом. Оказалось, они думали, что он не знает их языка, и поэтому пытались изъясняться с ним знаками; кроме того, спрашивая о туалете, мальчик употребил его детское название, что лишь усилило их веселье. Ему объяснили, что нужно отойти за палаточный круг и присесть на корточки прямо на песок; после этого он уже меньше боялся их, хотя они и выглядели сурово, но были совсем не злыми.

Все эти мысли пронеслись в его голове, когда он в первый раз смотрел на восход солнца в пустыне, и вот теперь, двадцать лет спустя, при словах «проснись, Ахмед» они посетили его вновь так явственно, как будто все это произошло с ним только вчера.

Резким движением он сел, и все воспоминания этих давних дней растаяли, как утренние облака. Он шел через пустыню с заданием огромной важности. Дошел до колодца, и это не было галлюцинацией; он нашел своих братьев там, где они всегда находились в это время года. Потом он упал от истощения, и они завернули его в одеяла и положили спать у костра. Внезапно, вспомнив о своей драгоценной поклаже, он резко почувствовал панику: все ли вещи были с ним, когда он пришел? – и вдруг обнаружил их аккуратно сложенными в ногах его импровизированной постели.

Затем он увидел сидящего рядом с ним на корточках Исмаила. Так было на протяжении целого года, который они еще мальчишками вместе провели в пустыне: Исмаил всегда просыпался первым. Сейчас он спросил:

– Тревожные мысли, брат?

Ахмед кивнул:

– Идет война.

Исмаил протянул ему крошечный сосуд с водой, украшенный драгоценными камнями. Ахмед окунул в него пальцы и промыл глаза. Затем Исмаил ушел. Ахмед поднялся на ноги.

Одна из женщин молча подала ему чай. Он взял у нее пиалу, не поблагодарив, и быстро выпил содержимое. Затем поел немного вареного риса, наблюдая неторопливую жизнь бивака. Похоже, что эта ветвь семьи еще оставалась зажиточной: он увидел нескольких слуг, множество детей и более двадцати верблюдов. Те овцы, которые бродили неподалеку, были, конечно, только частью отары – остальные, наверное, паслись в нескольких милях от лагеря. Наверняка были еще верблюды – даже когда их стреноживали, в поисках корма они забредали так далеко, что исчезали из поля зрения. Мальчишки сейчас, наверное, уже отправились загонять их обратно, как в свое время они это делали с Исмаилом. У верблюдов не было кличек, но Исмаил безошибочно различал их и знал историю каждого животного. Он говорил: «Вот самец, которого отец подарил моему брату Абделю в тот год, когда умерло много женщин. Но верблюд захромал, и тогда отец подарил Абделю другого, а этого забрал назад, он еще хромает, видишь?» Ахмед умел обращаться с верблюдами, но так и не смог выработать в себе такое же отношение к ним, какое развито у кочевников.

Ахмед покончил с завтраком и отправился осматривать свою поклажу. Чемоданы не были заперты на ключ. Он открыл маленький кожаный чемоданчик, который лежал наверху, и, пока разглядывал выключатели и приборные шкалы компактного радиопередатчика, плотно втиснутого в прямоугольник чемодана, перед ним четко, как на киноэкране, пронеслись картины недавнего прошлого: шумный деловой Берлин; обсаженная деревьями улица под названием Тирпицуфер; четырехэтажное здание из известняка; лабиринт холлов и лестниц; приемная с двумя секретаршами; кабинет, вся обстановка которого состояла из письменного стола, дивана, шкафа для бумаг, небольшой кровати, японской гравюры с изображением улыбающегося демона и фотографии Франко с автографом. На балконе, выходящем на Ландверский канал, в компании двух такс стоял седой адмирал, произнесший: «Роммель хочет, чтобы я направил агента в Каир».

В чемоданчике была еще книга, роман на английском языке. Машинально Ахмед прочитал первую строку:

«Прошлой ночью мне приснилось, что я вернулась в Мандерлей».

Из книги выпал сложенный листок бумаги. Ахмед аккуратно подобрал его и вложил обратно. Он закрыл книгу, положил ее на место в чемоданчик и захлопнул крышку. Рядом раздался голос Исмаила:

– Ты проделал долгий путь?

Ахмед кивнул.

– Я пришел из Ливии, из Эль-Аджелы. – Исмаилу эти названия ничего не говорили. – Я шел от самого моря.

– От самого моря!

– Да.

– Один?

– Вначале у меня были верблюды.

Исмаил смотрел на него с благоговением: даже кочевники не решались совершать такие дальние переходы, и сам он никогда не видел моря.

– Зачем?

– Идет война.

– Одна банда европейцев дерется с другой за то, чтобы усесться в Каире. Разве это касается сыновей пустыни?

– Соплеменники моей матери участвуют в этой войне, – сказал Ахмед.

– Мужчина должен идти по стопам своего отца.

– А если у него два отца?

Исмаил пожал плечами. Он понимал дилеммы.

Ахмед поднял чемодан.

– Можно оставить это у тебя?

– Давай. – Исмаил взял у него поклажу. – А кто побеждает в этой войне?

– Соплеменники моей матери. Они похожи на кочевников – гордые, безжалостные и сильные. Они собираются править миром.

Исмаил улыбнулся.

– Ахмед, ты всегда верил в пустынных львов.

Ахмед вспомнил: еще в школе он узнал, что в пустыне когда-то водились львы и, возможно, несколько особей сохранились до наших дней, прячась в горах и охотясь на антилоп, африканских лисиц и диких баранов. Исмаил в это не верил. Тогда этот спор казался очень важным, и они едва не перессорились. Сейчас же Ахмед лишь усмехнулся.

– Я все еще верю в пустынных львов, – сказал он.

Двоюродные братья посмотрели друг другу в глаза. С тех пор, как они виделись в последний раз, прошло пять лет. Мир изменился. Ахмед мысленно отмечал события, о которых он мог бы рассказать: решающая встреча в Бейруте в 1938 году, поездка в Берлин, участие в Стамбульском перевороте… Упоминание любого из этих событий ровным счетом ничего бы не сказало его двоюродному брату, а в это время Исмаил, вероятно, вспоминал события, из которых состояли те же самые пять лет его жизни. С тех пор как они, еще мальчиками, вместе совершили паломничество в Мекку, они любили друг друга страстно, но у них никогда не было общих тем для разговора.

Через минуту Исмаил уже удалялся, унося чемодан в свой шатер. Ахмед принес немного воды в чашке, открыл сумку, вынул мыло, кисточку, зеркальце и бритву. Затем он воткнул зеркальце в песок, поправил его и стал разматывать закрывавшую его лицо повязку.

То, что он увидел в зеркале, заставило его отшатнуться.

Его мужественный и всегда чистый лоб был покрыт язвами. Веки набухли, а в уголках глаз пролегли резкие складки. Темная борода, покрывавшая его высокие скулы, свалялась и спуталась, а кожа на большом, с горбинкой носу покраснела и полопалась. Он раскрыл покрытые волдырями губы и увидел, что его красивые, ровные зубы потемнели и покрылись пятнами.

Ахмед намылил щеки и стал бриться.

Постепенно лицо стало принимать нормальный облик. Его можно было бы назвать скорее мужественным, чем красивым, и в моменты наибольшей отрешенности выражение его лица носило оттенок циничности; теперь же оно было просто изможденным. В предвкушении этого момента он нес с собой через всю пустыню маленький пузырек с ароматическим лосьоном, но сейчас не воспользовался им, так как знал, что жжение будет невыносимым. Ахмед отдал пузырек маленькой девчушке, которая смотрела, как он бреется, и та убежала прочь в восторге от полученного подарка.

Он принес сумку в шатер Исмаила и выпроводил находившихся там женщин. Затем скинул с себя свое походное одеяние и облачился в белую, английского покроя, сорочку, полосатый галстук, серые носки и коричневый клетчатый костюм. Оказалось, что ноги у него распухли, и все попытки втиснуть их в новые, неразношенные туфли вызывали страшную боль. Нельзя было, конечно, носить европейский костюм с самодельными сандалиями из автомобильной покрышки, в которых он шел по пустыне. После тщетных попыток влезть в туфли он сделал в них разрезы своим кривым ножом и надел их, не завязывая шнурков.

Его желания простирались дальше, чем простое переодевание: ему хотелось принять горячую ванну, постричься, смазать раны прохладным успокаивающим кремом, надеть шелковую рубашку, золотой браслет и выпить холодного шампанского в компании женщины с теплым и мягким телом. Всего этого придется подождать.

Когда Ахмед вышел из шатра, кочевники посмотрели на него, как на чужестранца. Он взял шляпу и подхватил два оставшихся чемодана: тяжелый и легкий. Подошел Исмаил с бурдюком из козьей кожи. Братья обнялись.

Ахмед вынул из кармана пиджака бумажник и проверил свои документы. Из удостоверения личности следовало, что зовут его Александр Вольф, что ему 34 года, проживает он на вилле «Оливье» в Гарден-Сити, в Каире, по профессии – бизнесмен и является представителем европейской расы.

Он надел шляпу, взял чемоданы и шагнул в рассветную прохладу, чтобы пройти те оставшиеся несколько миль, которые отделяли его от города.

* * *

Великий древний караванный путь, по которому Вольф шел от оазиса к оазису через огромную безжизненную пустыню, вел к проходу через горную цепь и в конце переходил в обычное современное шоссе. Оно было похоже на линию, проведенную на карте самим Господом, потому что по одну сторону его лежали желтые, покрытые пылью пустынные холмы, а по другую – зеленели пышные хлопковые плантации, поделенные на квадраты ирригационными канавами. На крестьянах, которые, согнувшись, обрабатывали поля, были надеты галабеи – простые рубахи из полосатой бумазеи, а не громоздкие защитные одеяния кочевников. Шагая по дороге в северном направлении, вдыхая прохладный сырой ветерок, прилетавший с недалекого Нила, и отмечая про себя все чаще попадающиеся признаки городской цивилизации, Вольф снова почувствовал себя человеком. Когда же он услышал шум автомобильного двигателя, то понял, что все опасности остались позади.

Автомобиль приближался к нему со стороны города Асьюта. Он вынырнул из-за поворота, и Вольф разглядел, что это был военный джип. Когда автомобиль подъехал поближе, он увидел сидящих в нем людей в британской военной форме и понял, что опасности, оставшиеся позади, сменились новыми.

Вольф сделал над собой усилие, чтобы сохранять спокойствие. «Я имею полное право находиться здесь, – подумал он. – Родился я в Александрии. В паспорте написано, что по национальности я египтянин. В Каире у меня есть дом. Мои документы подлинные. Я состоятельный человек, европеец… и германский агент в тылу врага…»

Джип взвизгнул тормозами и остановился в облаке пыли. Один из пассажиров спрыгнул на землю. На плечах его форменной рубашки были нашиты три матерчатые звездочки: он был в звании капитана. Офицер выглядел поразительно молодо и прихрамывал при ходьбе.

– Как, черт возьми, вы здесь оказались? – спросил он.

Вольф поставил на землю чемоданы и ткнул большим пальцем в направлении, откуда пришел:

– Моя машина сломалась там, в пустыне.

Капитан кивнул, как будто ждал такого объяснения: ни ему, ни кому другому не пришло бы в голову, что европеец может дойти сюда пешком из Ливии. Он сказал:

– Хотелось бы взглянуть на ваши документы.

Вольф протянул ему бумаги. Капитан просмотрел их и взглянул на Вольфа. Тот подумал: «Наверное, произошла утечка информации из Берлина, и теперь каждый офицер в Египте ищет меня; а может быть, с тех пор, как я был здесь в последний раз, была проведена замена документов и теперь мои устарели, а может…»

– По-моему, все в порядке, – сказал капитан. – И давно вы так шагаете?

Вольфу пришло в голову, что его изможденный вид может сыграть полезную роль, вызвав сочувствие у такого же, как он, европейца.

– Со вчерашнего дня, – сказал он с почти неподдельной усталостью в голосе. – Я тут слегка заблудился.

– Вы что же, всю ночь здесь блуждали? – Капитан всмотрелся в лицо Вольфа. – Господи, да это действительно так. Давайте мы вас подвезем. – Он повернулся к джипу: – Капрал, возьмите у джентльмена чемоданы.

Вольф открыл было рот, чтобы запротестовать, но потом передумал. Человек, который шел пешком всю ночь, должен только радоваться, когда ему предлагают поднести вещи. Возразить – означало бы опровергнуть собственный рассказ и привлечь внимание к чемоданам. Наблюдая, как капрал укладывает их в багажник джипа, Вольф с замирающим сердцем вспомнил, что он даже не удосужился их запереть. «Нельзя быть таким дураком», – подумал он. Вольф знал, почему так получилось. Он еще находился под влиянием пустыни, где встречи с другими людьми происходят раз в неделю, если повезет, и потом – кто из ее обитателей польстится на радиопередатчик, который работает от сети? Он был озабочен совсем другими вещами: надо было следить за движением солнца, нюхать воздух, чтобы почувствовать источник воды, измерять пройденное расстояние и следить, не появится ли на горизонте одинокое деревце, в тени которого можно было бы переждать полуденный зной. Теперь же всё это надо забыть и думать только о полиции, документах, замках и о том, как получше соврать.

Забираясь в джип, он решил впредь быть более осторожным.

Капитан сел рядом с ним и сказал водителю:

– Назад, в город.

Вольф решил придать еще большее правдоподобие своему рассказу:

– У вас есть вода?

– Конечно.

Капитан запустил руку под сиденье, вытащил похожую на большую фляжку для виски затянутую в фетр жестяную флягу и, отвинтив пробку, протянул ее Вольфу.

Вольф пил жадно, проглотив, по крайней мере, пинту воды.

– Спасибо, – сказал он и вернул фляжку обратно.

– Ну и жажда! Неудивительно. Да, между прочим, меня зовут капитан Ньюмен. – Англичанин протянул руку.

Вольф потряс ее и повнимательнее посмотрел на своего нового знакомого. На вид ему было немногим больше двадцати лет, лицо свежее и улыбчивое, но в его манерах чувствовалась уже взрослая усталость, которая рано приходит к фронтовикам. Вольф спросил:

– Бывали в бою?

– Приходилось. – Капитан Ньюмен потрогал себя за колено. – Получил ранение в ногу, вот и заслали меня в этот захолустный городишко. – Он ухмыльнулся: – Честно говоря, не могу сказать, что горю желанием отправиться назад в пустыню, просто хотелось бы заняться чем-нибудь более толковым, чем наблюдать за войной, находясь от нее в нескольких сотнях миль. Все здешние боевые действия происходят в городе между христианами и мусульманами. А откуда у вас такой акцент?

Этот вопрос, заданный вне всякой связи с тем, что было сказано до этого, не застал Вольфа врасплох. «Наверное, так было задумано», – подумал он. Капитан Ньюмен был парень не промах. У Вольфа был заготовлен ответ:

– Мои родители были бурами, эмигрировавшими в Египет из Южной Африки. В детстве я говорил на двух языках: на африкаанс и на арабском. – Он замолчал, почувствовав, что переусердствовал, выпалив все сразу… – Фамилия Вольф – голландского происхождения, а Алексом меня назвали в честь города, в котором я родился.

Ньюмен слушал его с вежливым интересом:

– А что вы здесь делаете?

На этот вопрос Вольф тоже был готов ответить:

– У меня есть небольшой бизнес в нескольких городах Северного Египта, – он улыбнулся, – я люблю неожиданные визиты.

Между тем они уже въезжали в Асьют. По египетским меркам, это был большой город – с несколькими фабриками, мусульманским университетом, знаменитым монастырем и шестидесятитысячным населением. Вольф хотел было попросить, чтобы его высадили у железнодорожного вокзала, но Ньюмен предотвратил его новую ошибку:

– Вам нужна автомастерская, – сказал капитан. – Мы отвезем вас к Назифу, у него есть буксировочная машина.

– Спасибо, – сказал Вольф с усилием. Во рту у него пересохло. Соображал он еще неважно. «Надо собраться, – подумал он. – Проклятая пустыня – это из-за нее я совсем развинтился». Вольф посмотрел на часы: можно справиться с дурацкой ситуацией, которая ждет его в мастерской, и еще успеть на поезд до Каира. Он стал прикидывать, как себя вести. В автомастерскую идти придется, потому что Ньюмен будет наблюдать за ним. Потом джип уедет. Тогда Вольф поинтересуется насчет каких-нибудь запчастей, выйдет из мастерской и пойдет на вокзал.

Если повезет, Назиф и Ньюмен не будут впоследствии обсуждать, что именно делал Алекс Вольф в автомастерской.

Джип ехал по оживленным узким улочкам. Вольфу были приятны знакомые черты египетского города: яркие хлопчатобумажные одежды, женщины, несущие узлы на головах, строгие полицейские, крутые личности в черных очках, лавчонки, выходящие прямо на изрезанные колеями улицы, прилавки, потрепанные автомобили и нагруженные поклажей ослы. Водитель остановил машину напротив ряда глинобитных строений. Дорогу в этом месте наполовину перекрывали древнего вида грузовик и останки разграбленного «фиата». Напротив входа на земле сидел мальчишка и ковырял гаечным ключом в блоке цилиндров.

Ньюмен сказал:

– Теперь я должен вас покинуть, извините – служба.

Вольф пожал ему руку:

– Спасибо за помощь.

– Не хотелось бы бросать вас здесь просто так, – продолжал Ньюмен. – Вам ведь здорово досталось. – Он нахмурился, затем лицо его прояснилось. – Знаете что, я оставлю вам в помощь капрала Кокса.

– Спасибо, но в самом деле… – попытался отказаться Вольф, но Ньюмен уже не слушал его:

– Возьмите чемоданы, Кокс, и смотрите в оба. Вы должны позаботиться об этом человеке, чтобы туземцы его здесь не взяли в оборот, понятно?

– Так точно, сэр, – ответил Кокс.

Вольф внутренне застонал. Теперь еще надо будет терять время на то, чтобы избавиться от капрала. Доброта капитана Ньюмена превращалась в назойливость. Может быть, за этим стоял умысел?

Вольф и Кокс вышли, и джип укатил прочь. Вольф вошел в автомастерскую Назифа; за ним последовал Кокс с чемоданами.

Назиф оказался улыбчивым молодым человеком в заношенной рубахе. Когда они вошли, он при свете коптилки ремонтировал аккумулятор.

– Хотите взять напрокат красивую машину? У моего брата есть «бентли», – обратился Назиф к ним по-английски.

Вольф перебил его на египетском диалекте:

– Моя машина сломалась. Мне сказали, что у вас есть тягач.

– Конечно. Мы можем поехать прямо сейчас. Где ваша машина?

– На дороге в пустыне, милях в пятидесяти от города. Это «форд». Но вы поедете без нас. – Он вынул бумажник и протянул Назифу банкноту в один фунт стерлингов: – Найдете меня в Гранд-отеле у вокзала, когда вернетесь.

Назиф жадно схватил деньги.

– Очень хорошо! Я сейчас же отправляюсь.

Вольф сдержанно кивнул и повернул к выходу. Выходя из мастерской в сопровождении Кокса, он прикинул, какие последствия может иметь его короткий разговор с Назифом. Механик отправится в пустыню на своем тягаче и будет искать несуществующий автомобиль. В конце концов он вернется в Гранд-отель, чтобы признаться в безуспешности своих поисков. Там он узнает, что Вольф уехал. Конечно, ему хорошо заплачено за потерянный рабочий день, но все равно он будет рассказывать на каждом углу о ненайденном «форде» и его исчезнувшем владельце. Весьма вероятно, вся эта история рано или поздно дойдет до капитана Ньюмена. Ньюмен, возможно, не будет знать, что обо всем этом думать, но в любом случае, он воспримет это, как загадку, на которую неплохо бы знать ответ.

Вольф помрачнел при мысли, что его план незаметного проникновения в Египет, по всей видимости, провалился.

Как бы там ни было, ему нужно было выкручиваться. Посмотрев на часы, он прикинул, что еще успевает на поезд. От Кокса он отделается в вестибюле гостиницы, а потом еще успеет перекусить и выпить, если поторопится.

Кокс был невысокий, темноволосый человек, говоривший на одном из провинциальных британских диалектов. На вид он одного с Вольфом возраста, а поскольку не поднялся в звании выше капрала, это означало, что умом он не отличался. Следуя за Вольфом через площадь Мидан-эль-Махатта, Кокс спросил:


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5