— Да, мэм, — сказал Ластер и скрылся за качающейся створкой двери. Дилси подбросила дров, вернулась к тесту. И вскоре запела опять.

От плиты шло тепло, и кожа у Дилси приняла лоснящийся, сочный оттенок взамен прежнего, зяблого, ластеровского, словно припорошенного пеплом. Она двигалась по комнате, сноровисто действуя, собирая на стол. На стене над буфетом тикали кабинетные часы, различимые лишь вечером при лампочке, но и вечером многозначительно загадочные из-за недостающей стрелки; заскрежетав, как бы прокашлявшись, они пробили пять раз.

— Восемь часов, — проговорила Дилси. Оторвавшись от дела, подняла голову, прислушалась. Но в доме ни звука, лишь часы да огонь. Она открыла духовку и, нагнувшись к противню с булочками, насторожилась — по лестнице спускался кто-то. Шаги прошли столовую, дверь отворилась, и явился Ластер, а за ним — мужчина, крупное тело которого казалось странно развинченным, рыхлым, расклеенным. Кожа его была землиста, безволоса; одутловатый, он ступал, косолапо шаркая подошвами на манер ученого медведя. Белесые тонкие волосы гладко, челочкой, зачесаны на лоб, как на старинных детских фотографиях. Глаза чистые, нежно-васильковые; толстые губы обвисли слюняво.

— Он не озяб? — спросила Дилси. Вытерла пальцы о передник и коснулась его руки.

— Он — не знаю, а я зверски, — сказал Ластер. — На пасху всегда холодно. Прямо как закон. Мис Кэлайн сказала про грелку, что если вам некогда, то она обойдется.

— Ах ты, господи, — сказала Дилси. Подвинула стул в угол между плитой и ящиком для дров. Мужчина пошел и сел послушно. — Поди-ка поищи в столовой, я там где-то ее положила, — сказала Дилси. Ластер принес грелку. Дилси налила, подала ему. — Отнеси скорей, — сказала она. — И посмотри, не проснулся там Джейсон. Скажи им, что завтрак готов.

Ластер вышел. Бен сидел у плиты. Он сидел вяло, неподвижно и, зыбким синим взором глядя на занятую Дилси, только головой все поматывал вверх-вниз. Вернулся Ластер.

— Встал уже, — сказал он. — Мис Кэлайн велела подавать на стол. — Он подошел к плите, протянул над ней руки ладонями книзу. — Причем встал с левой ноги.

— А что там с Джейсоном такое? — спросила Дилси Да отойди ты от плиты. Ничего же делать не даешь мне.

— Я замерз, — сказал Ластер.

— А не надо было в погребе торчать, — сказала Дилси. — Так на кого там Джейсон?

— Да на меня с Бенджи, будто мы окно разбили в его комнате.

— А что, у него окно разбито?

— Разбито, говорит, — сказал Ластер. — И меня виноватит.

— Как же ты мог, когда у него дверь день и ночь заперта?

— А будто я камни в окно кидал.

— А оно правда твоя работа?

— Нет, мэм, — сказал Ластер.

— Только не лги мне, парень, — сказала Дилси.

— Да не разбивал я, — сказал Ластер. — Спросите хоть у Бенджи. Не видал я окон, что ли?

— А кто же тогда разбил? — сказала Дилси. — Это он нарочно подымает шум, чтоб разбудить Квентину, — сказала она, вынимая из духовки противень.

— Не иначе, — сказал Ластер. — Чокнутый они народ. А хорошо, что я не Компсон.

— Тебя послушать только, — сказала Дилси. — А я тебе, парень, скажу, что в тебе сидит компсоновский бес не хуже, чем в любом из них. Правду говори: разбил окно?

— Да на что мне его разбивать?

— А на что ты творишь другие свои неподобства? — сказала Дилси. — Присмотри за ним, чтоб снова руку не обжег, а я принесу тарелку.

Пошла в столовую, погремела там посудой, затем вернулась, поставила тарелку на кухонный стол, наполнила ее. Бен глядел, пуская слюнки, нетерпеливо поскуливая.

— Ну вот, голубок, — сказала Дилси. — Вот и завтрак тебе. Захвати его стул, Ластер. — Ластер принес стул, и Бен сел, слюняво похныкивая. Дилси повязала ему тряпку на шею, концом ее утерла губы. — И хоть раз постарайся не заляпать ему одежу, — сказала она, вручая Ластеру ложку.

Бен замолчал. Глядел, как ложка поднимается ко рту. Казалось, даже нетерпение в нем связано по рукам и ногам, даже голод неосознан, бессловесен. Ластер кормил его с небрежной ловкостью. Мысли Ластера явно витали где-то; порой внимание ненадолго возвращалось, тогда он делал обманное движение ложкой, и губы Бена смыкались впустую. — Левая рука Ластера лежала на спинке стула, поигрывая, потрагивая ее пальцами, словно пробуя добыть из мертвой пустоты неслышную мелодию. Позабыв о розыгрышах ложкой, он даже разыграл по неживому дереву беззвучное и сложное арпеджио, но Бен хныкнул, и кормление продолжилось.

В столовой Дилси накрывала на стол. Затем прозвенел чистым звуком колокольчик в ее руке. Послышались шаги спускающихся миссис Компсон и Джейсона, донесся голос Джейсона, и Ластер повел яркими белками глаз, прислушиваясь.

— Само собой, — говорил Джейсон. — Натурально, не они разбили. От перемены погоды раскололось.

— Мне непонятно, каким образом оно могло разбиться, — говорила миссис Компсон. — Уезжая в город, ты ведь запираешь свою комнату, и так она и остается на весь день. Мы никто туда не входим, разве что по воскресеньям для уборки. Я не хочу, чтобы ты заподозрил, будто я способна непрошеною войти в твою комнату или другим позволить это.

— Я вас, кажется, не обвиняю, — сказал Джейсон.

— Мне незачем туда входить, — сказала миссис Компсон. — Я не привыкла вторгаться непрошено. Будь даже у меня ключ, и тогда бы я на порог не ступила.

— Да, — сказал Джейсон. — Я знаю, что ваши ключи не подходят. Для того и замок менял. Но меня другое интересует — я хочу знать, кто разбил окно.

— Ластер говорит, не разбивал, — сказала Дилси.

— Без него знали, — сказал Джейсон. — А Квентина где? — спросил он.

— Там же, где каждое утро воскресное, — сказала Дилси. — Да что за бес в вас вселился последние дни?

— Ну так вот, придется нам этот порядок поломать, — сказал Джейсон. — Ступай наверх, скажи ей, что завтрак готов.

— Вы уж ее не трожьте, Джейсон, — сказала Дилси. — Она всю неделю к завтраку встает, а уж в воскресенье мис Кэлайн разрешает ей поспать подольше. Будто вы не знаете.

— И целая кухня нигеров будет сидеть и ждать, чтоб ее обслужить, — сказал Джейсон. — К сожалению, этой роскоши мы себе не в состоянии позволить. Ступай позови ее.

— Да никому не надо ни ждать, ни обслуживать, — сказала Дилси. — Я ее завтрак ставлю в духовку, и она сама…

— Ты слышала, что я тебе велел? — сказал Джейсон.

— Слышала, — сказала Дилси. — Когда вы дома, только вас одного и слыхать. Если не Квентину пилите, то маму вашу, а не маму, так Ластера с Бенджи. Хоть бы вы его усовестили, мис Кэлайн.

— Ты лучше делай, как велят, — сказала миссис Компсон. — Он ведь у нас глава семьи. Он вправе требовать от нас, чтобы воля его уважалась. Я стараюсь исполнять ее, а уж если я, то ты и подавно можешь.

— Но зачем это надо — подымать Квентину только потому, что он сердитый и ему так хочется? — сказала Дилси. — Или, по-вашему, она окно ваше разбила?

— Не додумалась еще, а вообще-то она способна, — сказал Джейсон, — Ты ступай и делай, что велят.

— А и поделом бы, — сказала Дилси, идя к лестнице. — Как вы дома, так житья ей от вас ни минутки.

— Молчи, Дилси, — сказала миссис Компсон. — Не нам с тобой учить Джейсона. Временами думается мне, что он не прав, но и тогда ради всех вас я стараюсь выполнять его желания. А уж если я нахожу в себе силы спуститься к столу, то Квентина и подавно может.

Дилси вышла. Начала всходить по лестнице. Слышно было, как длится ее восхождение.

— Первоклассная у вас прислуга, — сказал Джейсон, накладывая в тарелку матери, потом себе. — Но хоть один не паралитик Нигер был у вас все-таки когда-нибудь? На моей памяти не было.

— Я вынуждена им потакать, — сказала миссис, Компсон. — Я ведь всецело от их услуг завишу. Если бы только мне силы. Как бы я желала быть здоровой. Как бы желала сама выполнять всю их работу по дому. Хоть бы это бремя сняла с твоих плеч.

— И в отменном бы свинушнике мы жили, — сказал Джейсон. — Веселей там, Дилси, — крикнул он.

— Я знаю, — сказала миссис Компсон, — ты за то на меня сердишься, что я разрешила им всем пойти сегодня в церковь.

— Куда пойти? — сказал Джейсон. — Разве этот чертов балаган еще в городе?

— В церковь, — сказала миссис Компсон. — У черномазеньких нынче пасхальная служба. Я еще две недели назад дала Дилси разрешение.

— Другими словами, обед сегодня будем есть холодный, — сказал Джейсон. — Или вообще останемся без обеда.

— Я знаю, что выхожу виновата, — сказала миссис Компсон. — Знаю, что ты возлагаешь вину на меня.

— За что? — сказал Джейсон. — Христа как будто не вы воскрешали.

Слышно было, как Дилси взошла на верхнюю площадку, медленно прошаркали ее шаги над головой.

— Квентина, — позвала она. Тут же Джейсон опустил нож и вилку, и оба, сын и мать, застыли друг против друга в одинаковых, ждущих позах — он, холодный и остро глядящий карими с черной каемкой глазамикамушками, коротко остриженные волосы разделены прямым пробором, и два жестких каштановых завитка рогами на лоб пущены, как у бармена с карикатуры; и она, холодная и брюзгливая, волосы совершенно белые, глаза же с набрякшими мешками, оскорбленно-недоумевающие и такие темные, будто сплошь зрачок или начисто лишены его.

— Квентина, — звала Дилси. — Вставай, голубушка. Тебя завтракать ждут.

— Я не могу понять, как оно разбилось, — сказала миссис Компсон. — Ты уверен, что это случилось вчера, а не раньше? Дни ведь стояли теплые, ты мог и не заметить. Тем более — вверху, за шторой.

— Последний раз вам повторяю, что вчера, — сказал Джейсон. — По-вашему, я своей комнаты не знаю? По-вашему, я могу в ней неделю прожить и не заметить, что в окне дыра, куда свободно руку просунуть… — Голос его пресекся, иссяк, и он вперился в миссис Компсон глазами, из которых на миг улетучилось все выражение. Глаза его словно дыханье затаили, а мать сидела, обратясь к нему своим обрюзглым и брюзгливым лицом, и взгляд ее был нескончаем, вместе и ясновидящ и туп. А Дилси между тем звала:

— Квентина, милая. Не играй со мной в прятки. Иди, милая. Они там ждут.

— Непостижимо, — сказала миссис Компсон. — Как будто в дом пытались проникнуть взломщики… — Джейсон вскочил. Грохнул опрокинувшийся стул. — Что ты… — проговорила миссис Компсон, уставясь на сына, но он ринулся мимо нее на лестницу, взбежал наверх в несколько прыжков. Навстречу шла Дилси. Лицо Джейсона было в тени, и Дилси сказала:

— Она там дуется. Мама ваша еще и не отперла… — Но Джейсон пробежал мимо нее и — коридором, к одной из дверей. Квентину окликать не стал. Схватился за ручку, подергал, постоял, держась за ручку и чуть склонив голову, точно прислушиваясь к чему-то, не в комнатке происходящему за дверью, а где-то гораздо удаленней и уже расслышанному им. Вид у него был человека, который наклоняется, прислушивается затем лишь, чтобы разуверить себя в том, что уже внятно прозвучало. А за спиной у него миссис Компсон подымалась по лестнице и звала его. Затем она увидела Дилси и заладила «Дилси» взамен.

— Говорю ж вам, дверь еще не отперта, — сказала Дилси.

Он повернулся на голос и подскочил к Дилси, но не с криком, а с негромким и деловитым вопросом:

— Ключ у нее? То есть при ней он, или придется ей еще…

— Дилси, — звала миссис Компсон с лестницы.

— Чего ключ? — не поняла Дилси. — Погодите, она…

— От комнаты от этой ключ, — сказал Джейсон. — В кармане он у нее сейчас? У матушки. — Тут он увидел миссис Компсон, обежал к ней. — Ключ дайте, — сказал. И зашарил по карманам ее заношенного черного халата. Она не давалась.

— Джейсон, Джейсон! Вы с Дилси, я вижу, хотите, чтобы я слегла снова, — говорила она, отталкивая шарящие руки. — Неужели даже в воскресенье не дадите мне покоя?

— Ключ, — сказал Джейсон, продолжая шарить. — Дайте сюда. — Оглянулся, словно в надежде, что дверь распахнется сама еще до того, как он вернется к ней с ключом, которого нет.

— Дилси! — звала на помощь миссис Компсон, обеими руками зажимая карманы.

— Дай же ключ, дура старая! — крикнул вдруг Джейсон. Выдернул у нее из кармана огромную связку ржавых, точно у средневекового тюремщика, ключей на железном кольце и побежал обратно к двери, а обе женщины — за ним.

— Дже-ейсон! — сказала миссис Компсон. — Дилси, ему без меня и не найти там нужного ключа… Я никому не разрешаю брать мои ключи, — запричитала она слезно.

— Тш-ш, — сказала Дилси. — Он ей ничего не сделает.

Я не допущу его.

— Но чтобы в воскресное утро, в моем доме, — сказала миссис Компсон. — Когда я так старалась воспитать их в христианском духе. Джейсон, дай я найду этот ключ. — Взяла его за руку. Затем стала было силой отнимать, но он движением локтя отбросил ее, покосился холодным и страждущим глазом и опять занялся дверью и непослушными ключами.

— Тихо! — сказала Дилси. — Ох, Джейсон.

— Случилось ужасное что-то, — запричитала снова миссис Компсон. — Я знаю, знаю, Джейсон, — снова уцепилась она за него — Она даже не дает мне найти ключ от комнаты в моем собственном доме!

— Ну, ну, — сказала Дилси. — Что может случиться? Я с вами. Я ее не дам ему в обиду. Квентина, — громко позвала она. — Не бойся, голубка, я здесь.

Дверь отомкнулась, растворилась внутрь. Джейсон постоял на пороге с момент, заслоняя собой комнату, затем отступил в сторону.

— Входите, — сказал он сипловатым, неотчетливым каким-то голосом. Они вошли. Комната была — не девичья, ничья. И слабый запах дешевой косметики, две-три дамские вещицы и прочие следы неумелых и гиблых попыток сделать комнату уютной, женской лишь усугубляли ее безликость, придавая ей мертвенно-стереотипную временность номера в доме свиданий. Постель не смята. На полу — грязная сорочка дешевого шелка, не в меру ярко-розового; из незадвинутого ящика комода свисал чулок. Окно распахнуто. Груша росла там у самого дома. Она была в цвету, ветви скреблись и шуршали о стену, и вместе с пылинками мороси в окно несло грушевым печальным ароматом.

— Ну вот, — сказала Дилси. — Говорила же я, что ничего с ней не случилось.

— Ничего? — сказала миссис Компсон. Дилси вошла вслед за ней, тронула за руку.

— Идите ложитесь, — сказала она. — Я через десять минут разыщу вам ее.

Миссис Компсон стряхнула Дилсину руку.

— Ищи записку, — сказала она. — Квентин тоже перед этим оставил записку.

— Ладно, — сказала Дилси — Буду искать. А вы к себе идите.

— Я знала, что это случится, с той минуты знала, как ей дали это имя, — сказала миссис Компсон. Подошла к комоду, начала перебирать валявшееся там — склянки от духов, коробочки пудры, огрызок карандаша, одноногие ножницы, а под ними — штопаный шарф, весь в пудре и пятнах румян. — Записку ищи, — повторила она.

— Хорошо, хорошо, — сказала Дилси. — Вы идите.

Я и Джейсон — мы разыщем. А вы к себе идите.

— Джейсон, — сказала миссис Компсон. — Где Джейсон? — Пошла из комнаты, Дилси следом. Прошли по коридору к другой двери. Она была заперта. — Джейсон, — позвала миссис Компсон через дверь. Ответа не было. Миссис Компсон повертела ручку, снова позвала. Но ответа опять не последовало: Джейсон в это время вышвыривал без оглядки из глубокого стенного шкафа одежду, туфли, чемодан. Вот он показался из шкафа с аккуратно выпиленным куском деревянной обшивки в руках, положил его на пол, скрылся в шкафу и явился оттуда опять — с металлической шкатулкой. Поставил ее на кровать, воззрился на взломанный замок, порывшись, зачем-то извлек из кармана ключи, отделил один от связки, постоял с этим ключиком в пальцах, глядя на замок, спрятал ключи в карман, бережно высыпал содержимое шкатулки на кровать. Все так же бережно разобрал бумаги, подымая каждую и встряхивая. Опрокинул шкатулку вверх дном, встряхнул ее тоже, не спеша вложил в нее бумаги, еще постоял со шкатулкой в руках, нагнув голову и глядя на сломанный замок. За окном пролетела, провихрила стайка соек, ветер свеял и унес их крики, автомобиль проехал где-то, замер. За дверью мать снова позвала его, но он не шелохнулся. Он слышал, как Дилси увела ее и как закрылась в коридоре дверь. Отнес шкатулку на место в тайник, покидал обратно выброшенные вещи и пошел вниз к телефону. Прижав трубку к уху, он стоял и ждал, пока соединят. Дилси сошла сверху, поглядела на него и прошла, не останавливаясь.

Соединили.

— Говорит Джейсон Компсон, — сказал он так хрипло и невнятно, что пришлось повторить. — Джейсон Компсон, — сказал он опять, совладав с голосом. — Готовьте полицейскую машину, через десять минут едем, с вами или с вашим помощником. Я сейчас приеду… Что?.. Ограбление. В моем доме. Знаю кто… Ограбление, говорят вам. Машину готовьте. Что? А за что вам платят? Вы охраняете правопорядок… Да, через пять минут буду. Приготовьте машину, едем сейчас же вдогон. В противном случае подаю губернатору жалобу.

Он со стуком повесил трубку, прошел через столовую, мимо тарелок с почти не тронутой, уже остывшей едой, вошел в кухню. Дилси наливала грелку кипятком. Бен сидел незамутненный, безмятежный. Рядом с ним зорко — ушки на макушке — поглядывал Ластер. Он что-то ел. Джейсон направился во двор.

— Вы же не завтракавши, — сказала Дилси. Джейсон молча шел к двери. — Идите дозавтракайте, Джейсон. — Он вышел, хлопнув дверью. Ластер встал, подошел к окну, выглянул.

— Ух ты! — сказал он. — Что у них там? Он мис Квентину побил, да?

— Помалкивай знай, — сказала Дилси. — Только разбудоражь мне Бенджи, я тебя самого побью. Сидите тут с ним тихо-мирно, пока не вернусь. — Навинтив крышечку на грелку, она вышла. Им слышно было, как она подымалась по лестнице, как Джейсон провел машину мимо дома со двора. И в кухне наступила тишина, только чайник сипел и часы тикали.

— А спорим, — сказал Ластер. — Спорим, он побил ее. Спорим, он ей дал по голове и теперь за доктором поехал. На что хочешь поспорю. — Часы потикивали многозначительно — словно это слышался бескровный пульс запустевающего дома; вот они зажужжали, прокашлялись и пробили шесть раз. Бен поднял глаза к часам, посмотрел затем на круглый, как ядро, затылок Ластера в окне и опять закивал головой, заслюнил. Хныкнул.

— Заткнись, придурок, — сказал Ластер не оборачиваясь. — А пожалуй, раз такое, ни в какую церковь нас сегодня не потащат. — Но, сидя обмякло на стуле, свесив вялые ручищи меж колен, Бен тихо постанывал. Внезапно он заплакал — мычаньем неспешным, бессмысленным, долгим. — Тихо, — сказал Ластер. Повернулся к Бену, замахнулся. — Хочешь, чтоб выпорол? — Но Бен глядел на него, при каждом выдохе протяжно мыча. Ластер подошел, качнул его, прикрикнул: — Замолчи сейчас же! На вот, смотри… — Поднял Бона со стула, подтащил стул к устью плиты, открыл дверцу, пихнул Бена обратно на стул — точно буксир, орудующий неуклюжей громадиной танкером в узком доке. Бен сел, лицом к алому зеву. Замолчал. Опять слышны стали часы, затем медленная поступь Дилси на лестнице. Она вошла, и Бен захныкал снова. Потом громко замычал.

— Ты зачем обижал его? — сказала Дилси. — И без того сегодня, а тут ты еще.

— Не трогал я его нисколечко, — сказал Ластер. — Это мистер Джейсон его испугал, вот и ревет. Что, он там не насмерть зашиб мис Квентину, а?

— Тш-ш-ш, Бенджи, — сказала Дилси. Бен затих. Дилси подошла к окну, глянула на двор. — Перестал, значит, дождь? — спросила.

— Да, мэм, — сказал Ластер. — Давно перестал.

— Тогда идите погуляйте от греха, — сказала Дилси. — Я сейчас только утихомирила мис Кэлайн.

— А в церковь как же — идти сегодня? — спросил Ластер.

— Потерпи — узнаешь. Гуляй с ним подальше от дома, пока не кликну.

— А на луг можно? — спросил Ластер.

— Можно. Лишь бы не у дома. А то у меня уже сил нет.

— Хорошо, мэм, — сказал Ластер. — Куда мистер Джейсон поехал, — а, мэмми?

— Тоже твое дело, — сказала Дилси. Примялась убирать со стола. — Тш-ш, Бенджи. Сейчас пойдете с Ластером на волю, в игры играть.

— Что он сделал мис Квентине — а, мэмми? — спросил Ластер.

— Ничего не сделал. Ну, ступайте отсюда.

— А спорим, ее и дома нету, — сказал Ластер.

Дилси поглядела на него.

— А ты откуда знаешь, что нету?

— Мы с Бенджи видели, как она вчера вечером из окна спускалась. Правда, Бенджи?

— Видели? — сказала Дилси, глядя на Ластера.

— Да она каждый вечер, — сказал Ластер. — Прямо по той груше и слазит.

— Не врал бы ты мне, парень, — сказала Дилси.

— Я не вру. Спросите хоть у Бенджи.

— Тогда почему ж ты молчал?

— А оно не мое дело, — сказал Ластер. — Дурак я, что ли, мешаться к белым в дела ихние. Ну, топай, Бенджи, поехали на двор.

Они вышли. Дилси постояла у стола, затем убрала из столовой посуду, позавтракала, прибрала в кухне. Сняла с себя передник и повесила на гвоздь, подошла к лестнице, прислушалась — сверху ни звука. Надела шинель, шляпу и пошла в свою хибару.

Дождь кончился. Дуло теперь с юго-востока, голубели плывущие разрывы туч. За деревьями, крышами, шпилями города солнце белесым лоскутом крыло гребень холма, снова меркло. Приплыл по ветру удар колокола, и его, как по сигналу, подхватили и завторили другие колокола.

Дверь хибары открылась, показалась Дилси, снова в бурой накидке, пурпурном платье, черной соломенной шляпе, но теперь без платка — и в грязновато-белых перчатках до локтей. Она вышла во двор, позвала: «Ластер!» Помедлив, направилась к дому, обогнула угол, держась поближе к стене, и заглянула в дверь погреба: Бен сидит на ступеньках. Перед ним, на сыром полу на корточках — Ластер. Левой рукой Ластер упирает стоймя в пол пилу, слегка изогнув, напружинив ее, в правой же руке у него стертый деревянный пест, который уже тридцать с лишним лет служит Дилси для приготовления печенья. Вот ударил сбоку по пиле. Пила лениво дзинькнула и смолкла с безжизненной моментальностью застыла под рукой Ластера тонкой, ровной дугой полотнища. Выгнулась, немая и непостижимая.

— Он точка в точку так делал, — сказал Ластер. — Видно, мне биту надо другую.

— Так вот ты чем занят, — сказала Дилси. — Дай-ка сюда пест.

— Ничего с ним не поделалось, — сказал Ластер.

— Дай его сюда, — сказала Дилси. — Но сперва поставь пилу на место.

Он поставил пилу, принес пест. И снова раздался плач Бена, звук безнадежный и длинный. Шум. Ничего более. Как если бы — игрой соединения планет — все горе, утесненье всех времен обрело на миг голос.

— Слышите, мычит, — сказал Ластер. — Вот так он все время, что мы во дворе. Не знаю, что это сегодня с ним.

— Веди его сюда, — сказала Дилси.

— Идем, Бенджи, — сказал Ластер. Сошел по ступенькам, взял за руку. Бен пошел покорно, плач его подобен был пароходным сиплым гудкам, чей медленный звук возникает и гаснет как бы с опозданием.

— Сбегай за его шапкой, — сказала Дилси. — Только тише, не потревожь мис Кэлайн. Ну, быстрей. И так замешкались.

— Она все равно услышит Бенджи, если не уймете, — сказал Ластер.

— Выйдем со двора, он и уймется, — сказала Дилси. — Чует он. Потому и плачет.

— Чует — а что чует, мэмми? — спросил Ластер.

— Ты беги за шапкой, — сказала Дилси. Ластер ушел. Дилси с Беном остались стоять в дверях погреба, Бен ступенькой пониже. Ветер гнал по небу облачные клочья, их быстрые тени скользили убогим огородом, поверх щербатого забора, через двор. Дилси медленно, мерно гладила Бена по голове, разглаживала челку на лбу. Он плакал ровно и неторопливо. — Тш-ш-ш, — сказала Дилси. — Тихо. Еще минутка — и уйдем отсюда. Ну, тихо же. — Бен плакал спокойно и ровно.

С матерчатой шапкой в руке вернулся Ластер — в новой жесткой соломенной шляпе с цветной лентой. Шляпа эта резко обрисовывала, высветляла, как юпитером, углы и грани черепа. Столь своеобразна была его форма, что на первый взгляд казалось, будто шляпа не на Ластере надета, а на ком-то, стоящем вплотную за ним. Дилси покосилась на шляпу.

— А почему не в старой своей? — сказала она.

— Я не мог ее найти, — сказал Ластер.

— Так я и поверила тебе. Ты ее с вечера еще небось запрятал, чтоб не найти было. Новую шляпу решил загубить.

— Ой, мэмми, — сказал Ластер. — Дождя ж не будет.

— Как ты можешь знать? Ступай старую одень, а эту спрячь.

— Ой, мэмми.

— Тогда зонтик возьми.

— Ой, мэмми.

— Одно из двух, — сказала Дилси. — Или старую шляпу, или зонтик. Мне все равно что.

Ластер ушел в хибару. Бен ровно плакал.

— Идем, — сказала Дилси. — Они нас догонят. Пойдем пение послушаем. — Они обогнули дом, пошли по аллее к воротам. — Тш-ш, — время от времени повторяла Дилси. Дошли до ворот. Дилси открыла калитку. Позади в аллее показался Ластер с зонтиком. Рядом с ним шла женщина. — Вот и они, — сказала Дилси. Вышла с Беном за ворота. — Ну, теперь уймись. — Бен замолчал. Ластер и Фрони, мать Ластера, поравнялись с ними. На Фрони — худощавой, с плоским приятным лицом — была украшенная цветами шляпа и ярко-голубое шелковое платье.

— Это платье, что на тебе, — оно твой шестинедельный заработок — сказала Дилси. — А если дождь польет, что ты тогда будешь делать?

— Мокнуть буду, — сказала Фрони. — Моему приказу дождь пока не подчиняется.

— Мэмми всегда думает, что дождь польет, — сказал Ластер.

— Если я не подумаю, то не знаю, кто еще об вас подумает, — сказала Дилси. — Ну пошли, а то опаздываем.

— Нынче проповедь будет говорить преподобный Шегог, — сказала Фрони.

— Да? — сказала Дилси. — А кто он такой?

— Из Сент-Луиса, — сказала Фрони. — Большой мастак на проповеди.

— Хм, — сказала Дилси. — Проповедник нужен такой, чтоб научил страху божьему эту нашу нынешнюю непутевую молодежь.

— Преподобный Шегог будет, — сказала Фрони. — Объявлено было.

Они шли улицей. Во всю ее нешумную длину нарядными группами двигались, направляясь в церковь, белые — под ветровыми колоколами, в переменчивых проблесках солнца. Ветер налетал порывами с юго-востока, сырой и холодный после недавних теплых дней.

— Вы бы не брали его в церковь, мэмми, — сказала Фрони. — А то меж людей разговоры.

— Меж каких это людей? — спросила Дилси.

— Да уж приходится выслушивать, — сказала Фрони.

— Знаю я, какие это люди, — сказала Дилси. — Шваль белая, вот кто. Мол, для белой церкви — он нехорош, а негритянская — для него нехороша.

— Так ли, этак ли, а люди говорят, — сказала Фрони.

— А ты их ко мне посылай, — сказала Дилси. — Скажи им, что господу всемилостивому неважно, есть у него разум или нет. Это только для белой швали важно.

Поперечная улочка повела их вниз и легла грунтовою дорогой. По обе стороны ее, под откосами насыпи, широко стлалась низина, усеянная хибарками, обветшалые крыши которых были вровень с полотном дороги. Дворики захламлены битым кирпичом, обломками штакетин, черепками. Вместо травы — бурьян, а из деревьев попадались здесь акация, платан, тутовник, пораженные тем же тлетворным оскудением, что и все кругом лачуг, — и даже зелень на деревьях этих казалась всего-навсего печальной и стойкой памяткою сентября, словно весна и та их обделила, оставила питаться лишь густым запахом негритянской трущобы, которого ни с чем не спутать.

Адресуясь большей частью к Дилси, обитатели лачуг окликали их с порогов.

— А, сестра Гибсон! Как живется-можется с утра сегодня?

— Ничего. А вы как?

— Пожаловаться не могу, спасибо.

Негры выходили из хибар, пологой насыпью подымались на дорогу — мужчины в солидных и скромных коричневых, черных костюмах, с золотой цепочкой от часов по жилету, иные — с тросточкой; кто помоложе — в дешевом броско-синем или полосатом, в залихватских шляпах; женщины шуршали платьями чопорновато, а дети шли в поношенной, купленной у белых одежонке и посматривали на Бена со скрытностью ночных зверьков.

— Слабо тебе подойти к нему дотронуться.

— А вот и не слабо.

— Спорим, не дотронешься. Спорим, побоишься.

— Он на людей не кидается. Он дурачок просто.

— А дурачки как будто не кидаются?

— Этот — нет. Я уже пробовал.

— А спорим, сейчас побоишься.

— Так ведь мис Дилси смотрит.

— Ты и так бы побоялся.

— Он не кидается. Он просто дурачок.

Люди постарше то и дело заговаривали с Дилси, но сама она отвечала только совсем уж старикам, с прочими же разговор вести предоставляла Фрони.

— Мэмми с утра нынче нездоровится.

— Это не годится. Ну ничего, преподобный Шегог ее вылечит. Он даст ей облегченье и развязку.

Дорога пошла в гору, и местность впереди стала похожа на декорацию. Окаймленный поверху дубами, открылся обрывистый разрез красной глины, дорога вклинилась в него и кончилась, как обрубили. А рядом траченная непогодами церквушка взнесла хлипкую колокольню, словно намалеванная, и весь вид был плосок, лишен перспективы, точно раскрашенный картонный задник, установленный по самому краю плоской земли, на солнечном и ветровом фоне пространства, апреля и утра, полного колоколов. Сюда-то и тек народ с праздничной степенностью. Женщины и дети проходили внутрь, а мужчины, собираясь кучками, негромко толковали меж собой при входе, покуда не отзвонил колокол. Тогда и они вошли.

Внутренность была украшена необильными цветами с грядок и изгородей да полосками цветной жатой бумаги, пущенными сверху и по стенам. Над кафедрой подвешен видавший виды рождественский колоколец. На кафедральном возвышении — пусто, но хор уже на месте и обмахивается веерами, невзирая на прохладу.

Большинство пришедших в церковь женщин, сгрудясь в сторонке, занято было разговором. Но вот звякнул колоколец, они разошлись по местам, и с минуту паства сидела и ждала. Колоколец звякнул вторично. Хор встал, запел, и все головы, как одна, повернулись к входящим. В упряжи из белых лент и цветов шестерка малышей — четыре девочки с тряпичными бантиками в тугих косичках и два под машинку остриженных мальчика — подвигалась по проходу, а позади детей шли друг за другом двое. Шедший вторым был внушителен размерами, светло-кофеен лицом, сановит, в белом галстуке и сюртуке. Голова его была величественна и глубокодумна, сочными складками выпирала холка из воротника. Но он был здешний пастор, и головы остались по-прежнему обращены назад, в ожидании приезжего священнослужителя, и лишь когда хор смолк, все поняли, что проглядели его; когда же тот, проследовавший первым, взошел на возвышение, все так же держась впереди пастора, — смутный ропот, вздох разнесся, звук удивления и разочарования.