Поставив стакан на стол, он повернулся к двери, добавил:

– А вы, ребята, чувствуйте себя как дома. Если вам что понадобится, зовите Хустона, – и развинченной походкой торопливо вышел из комнаты.

– Садись, – сказал Маккалем. Он пододвинул себе стул, и Баярд поставил себе другой напротив. – Дикон, он в спиртном толк знает. Он этого виски на своем веку столько вылакал, что если его вылить, то по нему все его заведение хоть сейчас из дверей на улицу выплывет.

Он наполнил свой стакан, подвинул бутыль Баярду, и они снова не спеша выпили.

– Ты плохо выглядишь, сынок, – неожиданно сказал Маккалем. Баярд поднял голову и увидел, что тот пристально смотрит на него своим спокойным взглядом. – Переутомился, наверно.

Баярд отрицательно махнул рукой и поднял стакан, все еще чувствуя на себе пристальный взгляд собеседника.

– Впрочем, пить доброе виски ты еще не разучился… Почему бы тебе не приехать к нам поохотиться? Мы тебе старого рыжего лиса припасли. Второй год его с молодыми псами гоняем. Генерала мы на него пока еще не пускали – старина его мигом учует, а мы хотели его для вас с Джоном оставить. Джону этот лис как раз бы по вкусу пришелся. Помнишь тот вечер, когда Джонни вырвался впереди собак прямо к Сэмсонову мосту, а когда мы туда добрались, он уж тут как тут – плывет вниз по реке на бревне – лис на одном конце бревна, а Джонни на другом и во весь голос ту дурацкую песенку распевает? Да, Джону этот лис как раз бы по вкусу пришелся. Он уж сколько раз наших молодых псов дурачил. Ну, да от старого Генерала ему все равно не уйти.

Баярд вертел в руках стакан. Он достал из куртки пачку папирос, вытряхнул несколько штук на стол и щелчком подтолкнул пачку к Маккалему. Тот неторопливо допил свой пунш и налил себе еще. Баярд закурил, осушил стакан и потянулся за бутылью.

– У тебя ужасный вид, парень, – повторил Маккалем.

– Просто трезвый, вот и все, – таким же ровным голосом отвечал Баярд. Положив дымящуюся папиросу на край стола, он сделал себе еще стакан пунша. Потом поднял стакан, но пить не стал, а, подержав его некоторое время возле носа, кожа которого у основания ноздрей от напряжения натянулась и побелела, отстранил от себя и твердой рукой вылил содержимое на пол. Маккалем спокойно смотрел, как он налил полстакана чистого виски, плеснул в него воды и опрокинул себе в рот.

– Я чертовски долго был добродетельным, – громко сказал он и принялся говорить о войне. Не о сражениях, а о жизни, населенной юношами, подобными падшим ангелам, и о сверкнувшем как метеор неистовстве этих падших ангелов, что мечутся между небом и адом, попеременно причащаясь рокового бессмертия и бессмертного рока.

Маккалем сидел и молча слушал, спокойно прихлебывая виски, которое явно не оказывало на него никакого действия, словно он пил молоко, а Баярд продолжал говорить и вскоре без всякого удивления обнаружил, что начал есть. Бутыль уже более чем наполовину опустела. Негр принес закуску и не моргнув глазом выпил свою порцию неразбавленного самогона.

– Будь у меня корова с таким молоком, теленку ничего бы не доставалось, а я никогда не сбивал бы масло, – сказал он. – Спасибо, мистер Маккалем, сэр.

Потом он ушел, а голос Баярда по-прежнему заполнял собою каморку, вытесняя запах сваренной наспех дешевой еды и пролитого виски призраками чего-то пронзительного и взвинченного – словно истерика, словно вспышка падающих метеоритов на темной сетчатке вселенной. Потом опять послышался легкий стук, и в дверь просунулась яйцевидная голова хозяина, который посмотрел на них добрыми горячими глазами.

– Вам ничего не надо, джентльмены? – спросил он, потирая руки о ляжки.

– Заходи и выпей, – сказал Маккалем, мотнув головой в сторону бутыли. Хозяин смешал пунш в своем немытом стакане, выпил и, изумленно округлив глаза, стал слушать рассказ о том, как Баярд с одним австралийским майором и двумя девицами как-то вечером сидели в холле отеля на площади Лестер[34] (куда военным ходить запрещалось, и анзак[35] потерял два зуба и свою девицу, а сам Баярд заработал фонарь под глазом).

– Господи, ну и буяны же эти авиаторы. Однако мне пора обратно в зал.

Нынче не побегаешь, так, пожалуй, и на жизнь себе не заработаешь, – сказал он и снова выскочил из комнаты.

– Да, я чертовски долго был добродетельным, – хрипло проговорил Баярд, глядя, как Маккалем наполняет стаканы. – Единственное, на что годился Джонни, – это не давать мне закиснуть в какой-нибудь дыре. В паршивой дыре, где две старые бабы день и ночь меня пилят и где только и дела, что на черномазых страх нагонять. – Он выпил и, обхватив рукою стакан, поставил его на стол. – Проклятый толсторожий немец. Впрочем, Джонни никогда толком летать не умел. Я уговаривал его не подниматься в воздух на этой треклятой хлопушке.

Он грубо выругал своего покойного брата, снова поднял стакан, но на полдороге ко рту остановился.

– Куда, к черту, делось мое виски?

Маккалем вылил остатки виски в стакан Баярда, тот выпил, хлопнул толстым стаканом по столу, встал и, шатаясь, прислонился к стене.

– Я все время старался помешать ему взлететь на этом «кэмеле». Но он пустил в меня очередь. Прямо над моим носом.

Маккалем тоже поднялся – Пошли, – спокойно сказал он и хотел было взять Баярда под руку, но тот увернулся. Они пересекли кухню и пошли через длинный, как туннель, зал. Баярд довольно твердо держался на ногах, и хозяин кивнул им из-за стойки.

– Заходите, джентльмены, заходите.

– Ладно, Дикон, – отвечал Маккалем.

Баярд пошел дальше. Когда они проходили мимо фонтанчика с содовой, к нему обратился молодой адвокат, стоявший рядом с каким-то незнакомцем:

– Капитан Сарторис, познакомьтесь с мистером Брэттоном. Грэттон прошлой весной воевал в Англии.

Незнакомец обернулся и протянул руку, но Баярд невидящим взором посмотрел на него и так стремительно двинулся вперед, что тот невольно попятился, чтобы Баярд не сбил его с ног.

– Черт бы его побрал, – пробормотал он в спину Баярду.

Адвокат схватил его за руку.

– Он пьян, – торопливо зашептал он. – Пьян.

– Плевать я хотел! – громко сказал Грэттон. – Какой-то паршивый лейтенантишка воображает, что…

– Тс-с, – прошипел адвокат.

Хозяин испуганными круглыми глазами смотрел на них из-за ящика со сладостями.

– Джентльмены, джентльмены! – лепетал он. Незнакомец в ярости двинулся к Баярду, и тот остановился.

– Подожди, я сейчас разобью ему рожу, – сказал он, обернувшись к Маккалему.

Незнакомец оттолкнул адвоката и шагнул вперед.

– Тебе еще и во сне не снилось… – начал он.

Маккалем легким, но твердым движением взял Баярда под руку:

– Пошли, парень.

– Я должен разбить его мерзкую рожу, – заявил Баярд, тупо уставившись на разъяренного незнакомца.

Адвокат снова вцепился в своего приятеля.

– Убирайтесь, – сказал незнакомец, отталкивая его. – Пусть он только попробует. Ну, валяй, сопляк несчастный.

– Джентльмены, джентльмены! – жалобно скулил хозяин.

– Пошли, парень, – сказал Маккалем. – Мне надо посмотреть одну лошадь.

– Лошадь? – повторил Баярд и послушно пошел за ним, но тут же остановился и, обернувшись к незнакомцу, сказал: – Сейчас я не могу разбить тебе рожу. Очень жаль, но мне надо посмотреть лошадь. Попозже загляну к тебе в гостиницу.

Но незнакомец повернулся к нему задом, а адвокат, стоя у него за спиной, подмигивал и делал знаки Маккалему:

– Ради бога, уведите его, Маккалем.

– Ладно, я еще успею разбить ему рожу. К сожалению, не могу разбить твою рожу, Юстас, – обратился он к адвокату. – Нас еще в школе учили: никогда не соблазняй дуру и не бей калеку.

– Пошли, пошли, – твердил Маккалем, увлекая Баярда к выходу.

У дверей Баярд опять остановился, закурил папиросу, и они вышли на улицу. Было уже три часа, и они снова попали в самую гущу выходивших из школы ребятишек. Баярд держался довольно прямо и несколько воинственно. Вскоре Маккалем свернул в боковую улицу, они миновали несколько негритянских лавок и, пройдя между работающей мукомольней и молчавшей хлопкоочистительной фабрикой, свернули в переулок, где стояли на привязи лошади и мулы. В конце переулка слышался стук молота по наковальне, и в дверях кузницы, возле которых стояла на трех ногах терпеливая лошадь, вспыхивало красноватое сиянье. Миновав кузницу и группу мужчин, сидевших на корточках в тени под стеной, они добрались до ворот, запиравших темный кирпичный туннель, из которого резко пахло аммиаком. Несколько мужчин сидели на верхней перекладине ворот, другие стояли, опершись на них скрещенными руками. Из загона доносились голоса, а потом сквозь просветы забранных планками ворот показалась высокая неподвижная тень, отливавшая блеском вороненой стали.

У двери в конюшню, зияющей словно пасть пещеры, стоял жеребец, и по его вороненой коже то и дело мелкой нервной дрожью пробегали короткие гордые язычки бледного пламени. Но глаза его смотрели спокойно и дерзко, и по временам взгляд его с царственным величием и тонким презрением окидывал группу людей у ворот, не различая в ней отдельных лиц, и язычки бледного пламени снова пробегали по его коже. На шею лошади был накинут недоуздок, привязанный к косяку дверей; позади на почтительном расстоянии прохаживался с видом собственника белый мужчина, а рядом с ним негр-конюх с привязанным к поясу мешком. Маккалем с Баярдом остановились у ворот, и белый, обойдя застывшего в надменной неподвижности жеребца, приблизился к ним. Негр-конюх тоже вышел вперед, держа в руках мягкую грязную тряпку и монотонно напевая низким голосом. Жеребец позволил ему подойти и стереть тряпкой нервные язычки пламени, которые, словно рябь, пробегали по его телу.

– Ну, чем не картинка? – опершись локтем о ворота, спросил у Маккалема белый.

К его подтяжкам был прикреплен почерневший от старости шнурок из сыромятной кожи, на котором висели дешевые никелированные часы. Бороду он брил, но от уголков губ к подбородку спускались темные полосы щетины, и поэтому всегда казалось, будто он жует табак с открытым ртом. По профессии барышник, он постоянно судился с железнодорожной компанией[36], по вине которой гибло насильственной смертью его поголовье.

– Поглядите-ка на этого черномазого, – сказал он. – Я бы к этому жеребцу и на десять ярдов не подошел, а Тоби с ним как с младенцем управляется. Будь я проклят, если я понимаю, как он это делает. Я всегда говорил, что черномазые чем-то сродни животным.

– Он просто боится, что в один прекрасный день ты поведешь его через полотно, когда тридцать девятый проходить будет, – сухо заметил Маккалем.

– Хоть я и самый невезучий человек во всем округе, но на этот раз они мне заплатят, на этот раз им деваться некуда, – отозвался барышник.

– Да, – сказал Маккалем, – железной дороге придется снабдить расписанием поездов всех твоих лошадей.

Зрители захохотали.

– А что, денег-то у них куча, – отозвался барышник. – По-твоему, выходит, будто я нарочно погнал этих мулов прямо под поезд. А ведь дело было так…

– Ну, этого-то ты под поезд не погонишь, – сказал Маккалем, кивая в сторону жеребца.

Негр, монотонно напевая, поглаживал переливчатую шкуру лошади. Барышник рассмеялся.

– Пожалуй, нет, разве Тоби со мною пойдет, – согласился он. – Вы только на него поглядите. Я бы к этому жеребцу ни за какие деньги близко не подошел.

– Я поеду верхом на этой лошади, – неожиданно заявил Баярд.

– На какой лошади? – поинтересовался барышник. Остальные смотрели, как Баярд забрался на ворота и спрыгнул в загон.

– Вы, молодой человек, к этой лошади лучше не подходите, – крикнул барышник, – а не то я на вас в суд подам.

Но Баярд его не слушал. Он пошел вперед, а жеребец, окинув его своим царственным взором, отвернулся.

– Оставь его в покое, – сказал Маккалем.

– Чтоб он мне запалил жеребца, который полторы тысячи стоит? Эта лошадь его прикончит. Эй, Сарторис!

Маккалем вытащил из кармана перетянутую резинкой пачку бумажных денег.

– Оставь его в покое. Ему только того и надо, – сказал он.

Барышник окинул деньги быстрым оценивающим взглядом.

– Будьте свидетелями, джентльмены… – начал он громко, потом остановился и вместе со всеми стал напряженно наблюдать, как Баярд подходит к жеребцу. Лошадь глянула на него горящим надменным глазом и, спокойно подняв голову, фыркнула. Негр посмотрел через плечо, пригнулся, и его монотонный напев зазвучал громче и быстрее.

– Отойдите, белый человек, – сказал он. Лошадь снова фыркнула, дернула головой, словно паутинку, перекусила канат, и негр поймал взлетевший в воздух конец.

– Уходите, белый человек, уходите поскорей! – крикнул он.

Но жеребец уклонился от его руки. Злобно оскалившись, он бронзовым вихрем взметнулся в воздух, и негр неуклюже отскочил в сторону. Баярд успел увернуться, присев под взвившимися подковами, и, когда лошадь закружилась, мерцая тысячью огоньков, зрители увидели, что человеку удалось обмотать ей веревкой морду, а потом лошадь осадила назад и, изогнув спину, сорвала человека с земли, так что он, словно тряпка, повис в воздухе. Потом она остановилась, дрожа всем телом, потому что Баярд скрученной веревкой сдавил ей морду и неожиданно очутился у нее на спине, а она стояла, опустив голову и вращая глазами, между тем как по ее спине перед новым взрывом мерцающими язычками пламени пробегала дрожь.

Лошадь рванулась вперед, словно птица, распахнувшая бронзовые крылья; под напором вулканического грома разлетелись в щепки ворота, и зрители кинулись врассыпную. Баярд, согнувшись, сидел верхом, дергая разъяренную голову лошади, и они понеслись по переулку, вызывая смятение среди терпеливо стоящих на привязи возле кузницы лошадей и мулов. На перекрестке, где переулок вливался в улицу, перед ними разбежалась в разные стороны кучка негров, и конь, не останавливаясь, перелетел через подвернувшегося ему под ноги маленького негритенка, сосавшего полосатый леденец. В эту минуту в переулок как раз сворачивала запряженная мулами повозка. Мулы бешено осадили назад прямо на сидевшего в повозке белого мужчину, который, обезумев от страха, разинул рот, и Баярд снова повернул свою молнию и направился в сторону, противоположную площади. Сзади, в клубах пыли, бежали по переулку орущие зрители, в том числе барышник и Рейф Маккалем, все еще сжимавший в руке пачку бумажных денег.

Исступленный, не поддающийся контролю жеребец несся под всадником как дикая громоподобная музыка. Веревкой можно было регулировать только его направление, но отнюдь не скорость, и под аккомпанемент воплей с обеих сторон мостовой Баярд повернул в другую, более тихую улицу. Отсюда было уже недалеко до окрестных полей, где жеребец истощит свою ярость без дополнительных раздражителей в виде моторов и пешеходов. Позади затихали заглушаемые его топотом крики: «Берегитесь! Берегитесь!»

Но улица была пуста, и лишь какой-то маленький автомобиль ехал в одну сторону с ним, а впереди под зелеными сводами мелькали яркие разноцветные пятна. Дети. «Только бы не раздавить», – прошептал про себя Баярд. Глаза у него немножко слезились; под ним колыхалась волна; ноздри вдыхали едкие испарения ярости, сломленной гордости и силы, которые дымом поднимались с разгоряченного тела лошади, и он стрелой пролетел мимо автомобиля, в какую-то долю секунды успев разглядеть женское лицо с полуоткрытым ртом и два округлившихся в немом изумлении глаза. Но лицо промелькнуло, не оставив следа в его сознании, и он увидел на одной стороне улицы сбившихся в кучку детей, а на другой – негра со шлангом и второго негра, с вилами.

С веранды какого-то дома послышался крик, и дети с визгом разбежались. На улицу метнулась фигурка в белой рубашонке и коротеньких синих штанишках, и Баярд, нагнувшись вперед, обмотал вокруг руки веревку и направил жеребца в противоположную сторону, где, разинув рты, застыли оба негра. Фигурка благополучно проскользнула мимо, а перед ним пронеслась полоса шелестящей зелени, словно спица покатившегося назад колеса, возник древесный ствол, жеребец подковами высек искры из мокрого асфальта, поскользнулся, зашатался и, пытаясь сохранить равновесие, рухнул наземь. Баярд почувствовал удар, в глазах на мгновение вспыхнуло красное пламя, а потом настала черная тьма.

Лошадь, шатаясь, поднялась на ноги, вихрем повернулась, взвилась на дыбы и принялась злобно бить подковами распростертого на земле человека, но негр отогнал ее прочь, и она, мотая головой, поскакала по улице мимо затормозившего автомобиля. На перекрестке она остановилась, фыркая и дрожа, и позволила негру-конюху подойти и дотронуться до нее рукой. Рейф Маккалем все еще сжимал свою пачку бумажных денег.