15. ДЕЖУРНАЯ НОГА ОСЬМИНОГА

Лосев взглянул и отшатнулся. Сквозь прозрачную, чуть зеленоватую воду в упор на него смотрели ужасные в своей холодной неподвижности глаза. Уродливая голова, чудовищный клюв, студенистое тело, обвитое, слоено змеями, отвратительными щупальцами. Они были неподвижны, эти щупальцы, и лишь одно из них со множеством присосок, извиваясь, неторопливо описывало круги над безобразной головой.

“Осьминог”, – пронеслось в голове у Лосева.

– Да подойдите ближе, – усмехнулся Антон Романович. – Он от­сюда не вылазит, а вы, я полагаю, в гости к нему не собираетесь. Ис­пу­га­лись?

– Испугался! – откровенно сказал Лосев, с опаской делая шаг к бас­сейну. – Мне вспомнился роман Жюля Верна: как спруты напали на корабль капитана Немо.

– Обожаю Жюля Верна, – сказал профессор. – Изумительная фан­тазия в сочетании с великолепным мастерством и грандиозными зна­ни­ями. Наш экземпляр, конечно, карлик в сравнении с теми фан­тас­ти­чес­ки­ми, атаковавшими “Наутилус”. Жюльверновские осьминоги весили, по ут­верждению его героя профессора Аронакса, до двадцати пяти тонн каж­дый.

– А разве не бывает таких?

– Не бывает. Наиболее крупные из них достигают восьми метров. Та­кой, пожалуй, унесет человека. Наш, как видите, не из гигантов. Но внеш­не – точная копия: зеленоватые глаза, веретенообразное, раздутое по­средине тело, крепкий клюв и восемь щупальцев, которые не совсем вер­но называют ногами. Правильней их руками называть.

– Что же он приуныл, восьмирукий? – поинтересовался Лосев.

– Спит.

– Спит? – с удивлением переспросил Лосев. – А нога?

– А нога дежурит.

– Дежурит?.. Зачем?..

– В наших условиях, действительно, незачем: никакая опасность этому малосимпатичному существу в нашем музее не угрожает. Однако понять сие ему не дано. Вот он и ведет себя в своем бассейне, как в род­ной стихии, где-нибудь на дне океана. А там во время сна опасность гро­зит ему, главным образом, сверху. Вот нога и дежурит, чтобы враг не застал врасплох.

– Удивительно! – пробормотал Лосев.

– Ничего особенного, – заметил Браилов. – Примерно аналогичное состояние наблюдается у человека.

Лосев с любопытством посмотрел на Браилова. Тот усмехнулся.

– Вам приходилось когда-нибудь, ложась в постель, приказать самому себе подняться раньше обычного? – спросил он.

– Приходилось, конечно… И ведь интересно: пробуждение, как правило, наступает с удивительной точностью. Мозг спит, а какой-то участок дежурит, отсчитывая время, и, когда наступит срок, дает сигнал к пробуждению.

– Но почему вы считаете, что этот осьминог спит? спросил Лосев. – Может быть, это своеобразный прием охоты: притаился и ждет, пока приблизится добыча.

– Ну нет! Охота требует высокого напряжения всей нервной системы, а у него весь мозг спит, дежурит лишь группа клеток, управляющая этой ногой. Хотите, проверим? – Браилов взял указку и осторожно погрузил ее в воду. – Видите, я прикасаюсь к спящей ноге, другой, третьей… никакой реакции. Трогаю туловище… То же самое. А ну-ка, попробуем слегка прикоснуться к дежурной ноге.

Едва он дотронулся, как осьминог мгновенно выпустил облачко черной краски и молниеносно отпрянул в сторону.

– Интересно! – воскликнул Лосев.

– Можете использовать этот факт для своей статьи, сказал профессор, размахивая указкой. – Ведь у человека сплошь и рядом наблюдается такое же явление. Частичный сон. Однажды на фронте мне довелось побывать в штабе дивизии во время боя. Я обратил внимание на дежурного телефониста. Он сидел, скрючившись у своего аппарата, и сладко похрапывал. Вокруг ад кромешный: грохочут пушки, рвутся снаряды, с потолка землянки сыплется песок. Громко кричат люди, отдают приказания, а телефонист спит. Но вот прогудел почти неслышный в хаосе звуков зуммер его телефона, и человек моментально проснулся, схватил трубку и вступил в беседу, словно и не спал вовсе. Группа клеток слухового центра дежурила, чутко прислушиваясь к определенному сигналу. И когда этот сигнал появился, он мгновенно вывел из состояния торможения весь мозг Вот так, дорогой Георгий Степанович. Физиология, доложу я вам, чрезвычайно увлекательная наука!

Браилов глянул на часы и удивленно вскинул брови.

– Однако уже четверть первого. Осьминог отнял у нас много времени. Через двадцать минут у меня семинар со студентами.

– А что такое сон, вы так и не рассказали, – с нотками огорчения в голосе произнес Лосев. – И аппаратов своих, усыпляющих на расстоянии, не показали. И как они работают, я тоже не имею представления. О чем же писать?

– Знаете что, послезавтра у меня лекция на эту тему. Приходите, а? Полагаю, для вас небезынтересно будет.

16. ЛЕКЦИЯ С ДЕМОНСТРАЦИЕЙ

Когда Лосев снова приехал в институт, его встретила Ирина.

– Антон Романович поручил вас мне, – сказала она, протягивая руку.

Ирина была в слегка накрахмаленном халате и такой же шапочке, из-под которой выбивались непокорные локоны. В этой одежде она была совсем непохожа на ту веселую девушку, какой ее привык видеть Лосев на пляже, на улице и дома. Она показалась ему старше и строже. Только улыбка на Иринином загорелом лице была прежней.

– А где же Антон Романович?

– Уехал на лекцию.

– А разве лекция не здесь?

– Нет, в университете,

– Но ведь это в противоположном конце города! – с отчаянием воскликнул Лосев. – Я не успею, если даже найду такси.

– А вам никуда и ехать не придется.

– Позвольте, Ирина Антонова а! – оторопело посмотрел на девушку Лосев. – А как же лекция?

– Предоставьте это мне, Георгий Степанович, – хитровато усмехнулась Ирина. – Если Антон Романович пригласил вас на лекцию, вы будете на ней. Пойдемте.

Лосев пожал плечами. Он решил больше ни о чем не спрашивать.

Они прошли в самый конец уже знакомого Лосеву коридора. “Пульт номер двадцать шесть”, – отметил в уме Лосев, глянув на табличку массивной двери, которую распахнула перед ним Ирина.

Лосев окинул взглядом комнату и по привычке сразу все запомнил: два окна слева, почему-то застекленные матовыми стеклами; большой шкаф между ними; стены и потолок оббиты какой-то гофрированной тканью; огромный пульт с многочисленными приборами и большим экраном в центре.

– Вот мы здесь и расположимся, – сказала Ирина, подойдя к пульту. – Да, я совсем забыла поблагодарить вас за радиоприемник. Папа утверждает, что он работает лучше, чем прежде.

– Не стоит благодарности. По моей вине Антон Романович три дня не слушал радио… Однако скажите, пожалуйста, каким образом мы сможем присутствовать на лекции? До начала осталось всего четыре минуты.

– Аудитория, по-видимому, уже собралась, – сказала Ирина и нажала синюю кнопку на щите. – Сейчас посмотрим.

На большом экране вспыхнул голубоватый свет. Одновременно послышался многоголосый шум.

Ирина нажала другую кнопку, и на экране возникла просторная, расположенная амфитеатром аудитория. Видимость была настолько хороша, глубина настолько ощутима, что Лосеву почудилось, будто его перенесли в эту аудиторию и усадили в самом верхнем ряду. Кое-кто из студентов готовился записывать, раскладывал перед собой тетради. Две девушки во втором ряду о чем-то шептались. Юноша из четвертого ряда встал, обернулся к Лосеву, задорно улыбнулся, вынул из кармана конфету в пестрой обертке и швырнул вверх.

– Держи, Васька!

Лосев инстинктивно выбросил руки вперед, чтобы поймать конфету, но рыжеволосый парень, сидящий впереди, ловко перехватил ее.

– Стереотелевидение! Я читал об этом, но не представлял себе, что все это может выглядеть так реально.

– Да, телевидение. – спокойно произнесла Ирина, продолжая возиться с приборами. – Опыты с демонстрацией условных рефлексов очень сложно производить непосредственно в аудитории: слишком много посторонних раздражителей. Глядите сюда! – предложила Ирина и нажала кнопку рядом с небольшим экраном на горизонтальной панели пульта против Лосева. – Электронный перископ, – пояснила она, увидев, как изменилось лицо Лосева, когда перед ним на матовом стекле появилось изображение небольшой комнаты со столом посредине. На столе нетерпеливо топталась кудлатая дворняжка. Лаборант укреплял у нее на щеке какой-то прибор.

– Собака с классической павловской фистулой.

– А собака где, – поинтересовался Лосев, – тоже за тридевять земель?

– Нет, экспериментальная комната совсем недалеко, в соседнем корпусе. А вот и Антон Романович.

Из большого экрана донеслись гул затихающих голосов и отчетливое “Здравствуйте” профессора, его шаги.

– Вот мы с вами и на лекции, Георгий Степанович. Но преимущество у нас огромное; мы можем спокойно разговаривать, не мешая Антону Романовичу. Только когда вспыхнет вот эта зеленая лампочка, нужно хранить молчание: иначе каждое наше слово, даже произнесенное шепотом, будет слышно в аудитории.

Началась лекция. Лосев никак не мог отделаться от ощущения полной реальности своего присутствия в аудитории. Из-за этого первое время ему было трудно сосредоточиться. Но спустя несколько минут он освоился и принялся торопливо записывать.

– А теперь перейдем к демонстрации, – сказал профессор и, постучав указкой по кафедре, спросил, глядя вверх:

– У вас все готово, Ирина Антоновна?

– Готово!

– Давайте!

Ирина включила рубильник. В аудитории над черной доской, вспыхнул огромный экран. На нем появилось то же изображение, что и в электронном перископе.

Собака стояла спокойно и, казалось, дремала.

– Перед вами одна из комнат нашей бывшей “башни молчания”, – продолжал свою лекцию профессор, махнув указкой в сторону экрана. – Конечно, она совсем не похожа на ту знаменитую “башню молчания” в Ленинграде, которая нарисована в ваших учебниках, но принцип один и тот же: полная изоляция подопытных животных от внешних раздражителей.

В аудитории началось оживление. Студент из третьего ряда, тот, что бросил своему товарищу конфету, не удержался и радостно вскрикнул:

– Да это же Шустрый!

– Да, это Шустрый, – подтвердил профессор. – Чудесный пес, живой, быстро возбудимый, ярко проявляющий свои чувства и в то же время уравновешенный. Типичный сангвиник. Мы у него выработали пищевой рефлекс на белый квадрат. Прошу вас, Ирина Антоновна.

Перед собакой на однообразном сером фоне появился ярко освещенный белый квадрат.

– Вот видите, как сразу переменился наш Шустрый, – усмехнулся профессор. – Оживился, приветливо машет хвостом, умиленно смотрит на фигуру.

Внезапный смех всей аудитории заглушил последние слова профессора. Шустрый потянулся к щиту и, продолжая махать хвостом, лизнул белый квадрат.

Лосев тоже рассмеялся, потом снова стал записывать. Это была обычная лекция об условных рефлексах. Время от времени в правом углу экрана вспыхивали красные цифры, автоматически показывая количество капель слюны. Белый квадрат сменился монотонным постукиванием метронома. Прошло еще немного времени. и собака повисла в лямках. Уснула.

– Как видите, торможение условного рефлекса вызывает сон, – сказал профессор. – Сон и торможение – один и тот же физиологический процесс.

Профессор продолжал рассказывать. Ирина между тем, выключила перископы, куда-то позвонила по телефону, кому-то приказала подготовить какого-то Самсона, спросила, проверен ли генератор, потом снова включила перископы. Лосев уже не слушал, что говорил Браилов. Его внимание целиком захватил новый обитатель комнаты: в углу, держась за решетку, стояла огромная горилла.

– Не приведи, господь с таким зверем повстречаться, – прошептал Лосев.

– Он у нас очень милый, наш Самсон, ребенка не обидит.

В это время в комнату вошел лаборант. Самсон встретил его громким рычанием и двинулся навстречу, широко расставив свои большие руки. У Лосева все похолодело внутри: страшно было видеть этого небольшого человека рядом с могучим зверем. Но лаборант дружески похлопал гориллу по черной груди и протянул ей большое краснощекое яблоко. Самсон схватил яблоко и стал его рассматривать.

– Включите генератор сонного торможения, – попросил профессор.

Лаборант повернул выключатель. Лосев, не отрываясь, глядел в окошко перископа. Вот оно – таинственное детище профессора Браилова!

Лаборант бросил еще одно яблоко. Самсон поймал его и принялся грызть с явным наслаждением. Прыгала стрелка секундомера на щите пульта управления Прошла минута. Самсон продолжал жевать, но движения его стали менее активными и с каждой секундой замедлялись все больше и больше. Вот он тяжело опустился на пол, прижался спиной к стене, попытался вложить остаток яблока в пасть и не смог: голова склонилась на грудь, глаза закрылись. Еще несколько секунд – и Самсон, отяжелев окончательно, растянулся на подстилке во весь свой богатырский рост. Грудь медленно вздымалась. Из полуоткрытого рта вырывался мирный храп.

– Как видите, действие аппарата отличается чрезвычайной эффективностью, – продолжал лекцию Бра­и­лов. – Нам понадобилось всего две минуты и десять секунд, чтобы усыпить это сильное животное… Сколько он будет спать?.. Не меньше трех–четырех часов… Не таит ли этот искусственный сон какой-нибудь опасности для организма?.. Нет. Наоборот, он значительно глубже естественного.

Звонок известил об окончании лекции. Ирина выключила рубильник. Экран мгновенно потух. Замолкли репродукторы. В лаборатории воцарилась мертвая тишина.

– Ну, вот и все, Георгий Степанович! – сказала Ирина.

Лосев оторвался от блокнота, спрятал его в карман.

– Замечательно! – произнес он восторженным шепотом, все еще глядя на потухший экран перископа. – Как в сказке! Читателям будет очень интересно. Я хотел бы осмотреть этот аппарат поближе.

– Пожалуйста!

Она подошла к шкафу, извлекла оттуда небольшой, обтянутый добротной кожей чемодан, поставила на стол и раскрыла.

– Как видите, наш аппарат довольно портативен и в управлении очень прост. Рефлектор нацеливается на подушку. Глубина сна регулируется этой ручкой. Единица – дремотное состояние, двойка – поверхностный сон, тройка – глубокий: мы пользуемся им для лечения сном.

– В свое время лечение сном наделало много шума, – заметил Лосев. – Но сейчас… Мне как-то довелось беседовать с одним врачом, и, если судить по его высказываниям, медики значительно поостыли к этому способу лечения.

– О, медики, – в глазах Ирины мелькнули хитроватые огоньки. – Они еще не знают, что такое генератор профессора Браилова. Этот аппарат воплотил в себе всю сокровищницу знаний, накопленных в результате многовековой титанической работы самых светлых умов: физиков и химиков, биологов и физиологов, психиатров и невропатологов. Павлов и Сеченов, Эйнштейн и Гельмгольц, Архимед и Гиппократя8, я0 Аристотель… всех и не упомнишь. Каждый из них вложил крупицу своих знаний, своего труда в этот аппарат.

– Лечение сном – это лишь незначительная частица тех возможностей, которые сулит человечеству наш генератор, горячо продолжала Ирина. – Приходилось ли вам, Георгий Степанович, испытывать бессонницу? Мучительное состояние, не правда ли? Поставьте наш генератор на своей прикроватной тумбочке, включите счетчик времени… Две–три минуты, и вы погрузитесь в глубокий сон на пять–шесть часов. Вы проснетесь свежим, отдохнувшим, полным бодрости и желания работать. Это не все. Намечается возможность достижения такой глубины сна, при которой для отдыха нервной системы достаточно будет трех, а может быть, и двух часов в сутки. Вы представляете себе, что будет? Ведь человек вынужден спать восемь часов, и нельзя сокращать это время, иначе – нарастающее переутомление, истощение нервной системы, преждевременная старость со всеми ее спутниками – недугами. Треть своей жизни человек вынужден проводить в постели, и сократить сон вчетверо – значит подарить человеку пятнадцать–двадцать лет творческой жизни. Сколько можно сделать за эти годы!

Лосев с нескрываемым восхищением глядел на девушку. Сколько огня в ее глазах! Какая энергичная же­сти­куляция!

– А вы любите, оказывается, помечтать, – усмехнулся он.

– Но эта мечта уже наполовину сбылась, – ответила Ирина. – Пройдет немного времени, и она сбудется полностью. Я убеждена в этом!

– Как только ваш аппарат появится в продаже, я первый покупаю себе. Как жаль, что его не изобрели раньше. Станьте, пожалуйста, вот так, – сказал он и, отойдя назад, быстро вскинул к глазам фотоаппарат.

– Простите, но фотографировать в нашей лаборатории не разрешается, – предостерегающе выставила вперед руку Ирина.

– Что вы говорите? – явно смутился Лосев. – К сожалению, вы поздно предупредили: я успел щелкнуть. Профессиональная поворотливость, – усмехнулся он – Однако, если нельзя, значит нельзя.

Он открыл заднюю крышку фотоаппарата, извлек кассету и протянул ее Ирине.

– Там у меня, кроме этого, еще несколько снимков. Когда проявите, отрежьте запретный, а остальные вернете мне.

Ирине стало неловко. Но она решительно взяла кассету. “Сколько в нем порядочности и такта”, – подумала девушка, пряча кассету в карман халата.

17. У ПОРОГА ИЗВЕЧНОЙ ТАЙНЫ

Казарин упорно работал над усовершенствованием гипнотрона. Это он предложил так назвать аппарат, усыпляющий на расстоянии. Антон Романович вначале было поморщился. Очень уж претенциозное название. Кое-кто поймет, что мы с вами изобрели аппарат для гипноза. А ведь гипноз – это не просто сон. С этим словом связано что-то более значительное.

– Но физиологическая сущность одна и та же, – возражал Казарин.

– Одной физиологической сущности мало. Нужна еще и форма проявления. Впрочем, если бы сущность вещей и форма их проявления всегда совпадали, нам с вами нечего было бы делать в науке. Да и наука тогда ни к чему. Надеюсь, вы это и сами хорошо понимаете, Мирон Григорьевич?

Да, Казарин это понимал. Может быть, даже лучше, чем кто-нибудь другой. Гипноз! Сколько поистине чудесных явлений связано с этим состоянием! Силу гипноза люди познали давно. Еще в глубокой древности жрецы с помощью специальных приемов погружали немощных в особый сон. И происходило чудо: слепые прозревали, к немым возвращалась речь, парализованные вставали на ноги, заживали язвы, кровоточащие раны переставали кровать. Проходила душевная боль, смертельная тоска сменялась неистовой радостью.

Жрецы свято берегли свою тайну. Это было им выгодно.

Проходили столетия. Наконец техникой гипноза овладели врачи. Они тщательно изучали все формы проявления и все возможности этого удивительного состояния. Только одного не могли они – объяснить его. Говорили о каком-то животном магнетизме, о каком-то флюиде, волшебном ветерке, истекавшем якобы из пальцев гипнотизера и проникающем в глубь мозга загипнотизированного; о каких-то магических свойствах, ниспосланных высшей силой отдельным избранникам.

Потом была раскрыта и сущность гипноза. Оказалось, что это всего-навсего частичный сон, который можно вызвать с помощью весьма разнообразных приемов, и даже путем простого внушения. Выяснилось, что обычный сон можно перевести в гипнотический и наоборот.

Все было очень просто и в то же время чрезвычайно сложно. Оказалось, что далеко не каждого можно сразу усыпить, а в глубокую, самую интересную степень гипноза впадали немногие. Порой случалось так, что больной, который прекрасно засыпал, через несколько минут от начала сеанса или мгновенно после короткого приказа “Спать” вдруг переставал подчиняться гипнозу, и уже никакими способами его нельзя было усыпить. Бывало и так, что больной, по каким-то совершенно непонятным причинам, внезапно выходил из-под влияния гипнолога, просыпался в самое неподходящее время. Если это происходило в момент операции, надо было срочно прекращать ее, давать наркоз, терять время.

Гипнотрон профессора Браилова работал безотказно. Направил рефлектор на голову, нажал кнопку – и человек засыпает. Это было огромным преимуществом аппарата. Но у гипнолога было свое преимущество: слово.

До знакомства с профессором Браиловым Казарин даже представления не имел о том, какой огромной силой воздействия на человека обладает слово. Только наблюдая гипнотические сеансы в гипнотарии института, он смог убедиться в изумительной власти слова над человеческим организмом.

Антон Романович говорил спокойным голосом спящей девушке: “Вам холодно!” – и стрелка прибора, соединенного с кожным электротермометром, лезла вниз, а осциллограф, регистрирующий состояние капилляров, показывал нарастающее сужение их.

Профессор Браилов говорил, прикладывая к руке загипнотизированного студента пузырь со льдом: “Я прикладываю к вашей руке грелку!” В нервные центры поступали сигналы: “Холод!.. Холод!.. Холод!..” А мозг реагировал на тепло. И приборы фиксировали тепловую реакцию.

Слово оказалось могущественнее.

Во время гипноза мозг находится в особом состоянии. Чтобы включить или выключить те или иные участки его, достаточно слова. Это похоже на волшебство. Загипнотизированному говорят: “Гудит колокол!” И человек отчетливо слышит колокольный звон, хотя никакого колокола и близко нет. “На столе стоит статуэтка”. Загипнотизированный смотрит и совершенно отчетливо видит ее, но вот ему сказали, что статуэтки нет, и она мгновенно исчезает из поля его зрения. Человеку заявляют, что его рука занемела и совершенно не чувствует боли. Теперь ее можно колоть, жечь огнем, резать. На лице не появится даже гримасы боли. Участок мозга, реагирующий на боль, затормозился. И так во всем.