ГЛАВА 34. Признание Фории

После самоубийства наместника прошло два дня. В полдень тело Бариена должны были публично подвергнуть казни — символическому наказанию за предательство, в котором тот признался.

Микам решительно отказался присутствовать при этом. Пока Серегил заканчивал свой туалет, Микам вышел из спальни на балкон и стал смотреть, как Алек в саду тренируется в стрельбе из лука. Терпеливо оценивая каждый свой выстрел, юноша посылал стрелу за стрелой в мишень — мешок с соломой, укрепленный в развилке ветвей дерева.

Накануне вечером Алек скрепя сердцем предложил отправиться на казнь вместе с Серегилом. но Серегил и Микам в один голос принялись его отговаривать.

— Там не будет ничего, что тебе следовало бы увидеть, — убеждал его Серегил, тактично не упоминая того факта, что после посещения склепов юноша теперь просыпается каждую ночь с криком из-за преследующих его кошмаров.

Алек явно испытывал облегчение, хотя и явился к завтраку с виноватым видом.

Пока Микам следил за его тренировкой, внезапный порыв ветра бросил прядь волос в глаза юноше, и стрела не попала в цель. Без всякого раздражения Алек отбросил прядь и отправился собирать стрелы, чтобы начать все сначала.

«Какая жалость, что ты не столь же заботлив по отношению к себе, как к луку и стрелам», — подумал Микам, возвращаясь в теплую спальню.

Серегил перед зеркалом примерял широкополую черную шляпу. Сдвинув ее набок, он отступил подальше, чтобы оценить достигнутый эффект.

— Как тебе кажется, так хорошо? — спросил он. Микам критически оглядел простой серый бархатный кафтан и более темный плащ.

— Никому в голову не придет, будто ты явился на свадьбу. Серегил поклонился ему с невеселой улыбкой.

— Элегантно, но строго, а? Прекрасно. Пусть никто и никогда не скажет, что благородный Серегил не знает, как одеваться для такого случая. Алек все еще стреляет?

— Да. Но знаешь что: может быть, ты зря отговорил его от поездки. Он теперь переживает, не подвел ли тебя. Серегил пожал плечами:

— Возможно. Но ведь в конце концов он сам так решил. Ты же видел: он заставил себя отправиться в склеп, потому «то знал: это важно. Сегодня такой необходимости нет, и ему о том известно. Он просто недоволен собой за брезгливость. Черт возьми, я и сам бы не пошел, если бы не был должен. По Римини и так уже ходят слухи, обо мне уже поют баллады: несчастный изгнанник безвинно брошен в тюрьму и прочие вопли и сопли. Так что я должен появиться, вот я и отправляюсь. По крайней мере этот бедолага облегчил нам предстоящее дело, заблаговременно убив себя. Когда такой казни подвергают живого человека, я сам потом мучаюсь от кошмаров.

Эшафот находился в нескольких милях от города. На голой возвышенности рядом с пустынной дорогой, ведущей в Цирну, известной как Холм Предателей, была сооружена каменная платформа. Виселица и иссеченная топором плаха говорили о неумолимом правосудии царицы.

Серегил поглубже нахлобучил шляпу, проклиная в душе долг, заставивший его отправиться в дорогу в столь ненастное утро. Зима уже месяц как сковала морозом северные края, но здесь, на побережье, только теперь настали настоящие холода. Легкий снежок припорошил поля на рассвете; вдали сверкали ледяными шапками горные вершины.

Вокруг эшафота уже собралась изрядная толпа. Аристократы верхом на породистых лошадях жались друг к другу; от толпы — зевак, нищих, любителей кровавых зрелищ — их отделяло небольшое, но хорошо заметное пространство.

Зрители окружили платформу, перебрасываясь приветствиями и шутками, словно на ярмарке, закусывали в тени виселицы и подначивали друг друга подойти достаточно близко к плахе, чтобы до них долетели капли крови жертвы.

Не обращая внимания на внезапное волнение и крики в толпе, вызванные его появлением, Серегил подъехал к Нисандеру и Теро, стоявшим с краю группы аристократов.

Теро поднял брови, увидев его.

— Алек не поехал с тобой?

Серегил сразу же ощетинился, ожидая, как обычно, колкости от молодого волшебника.

— Может быть, это и к лучшему, — спокойно сказал Нисандер. — То, что здесь произойдет, не принадлежит к вещам, которыми общество Скалы могло бы гордиться. Очень жаль, что такая жестокость оказывается столь эффективной уздой для злоумышленников.

Этим утром Нисандер казался еще более озабоченным, чем обычно, заметил Серегил. Несмотря на наличие неопровержимых доказательств, старый маг все-таки не мог поверить в предательство Бариена. Серегил знал Нисандера достаточно хорошо, чтобы понимать: переживания его гораздо мучительнее, чем просто разочарование в человеке; как самый близкий советник и царицы, и наместника, Нисандер винил себя в том, что вовремя не разглядел такого серьезного заговора. К несчастью, сейчас обсуждать это с ним было совершенно неуместно.

Сохраняя приличествующее случаю мрачное выражение лица, Серегил успешно уклонился от попыток некоторых любопытных придворных втянуть его в разговор. Вместо этого он с определенным сардоническим удовольствием прислушивался к болтовне вокруг.

Господа и дамы, которые только неделю назад пировали за столом наместника, теперь многозначительно говорили о неожиданно пришедших им на память подозрительных обстоятельствах, о разговорах за столом, которые теперь представлялись им доказательством предательства.

Время приближалось к полудню; серое небо стало понемногу светлеть. Толпа, которой надоело ожидание, начала проявлять беспокойство, и в ответ всадники в синей форме городской стражи стали наводить порядок.

Озябший и недовольный, Серегил поежился в седле.

— Процессия должна была бы уже появиться.

— Он прав. Не взглянуть ли мне в магический кристалл, Нисандер? — предложил Теро.

— Может быть, мы… — Старый волшебник умолк и поднес руку ко лбу, вглядываясь вдаль. — Нет, пожалуй, в этом нет надобности.

По дороге во весь опор мчался всадник. Когда он приблизился, стало видно, что это царский глашатай.

— Ад и все его дьяволы, — завопил кто-то, — сейчас нам испортят все удовольствие!

Предположение казалось справедливым, и толпа заворчала, но раздалась, чтобы дать дорогу глашатаю. Спешившись, тот поднялся на подножие виселицы, развернул свиток и громким ясным голосом объявил:

— По приказу царицы Идрилейн Второй показательная казнь Бариена-и-Жала откладывается. Сегодня четвертование не состоится. Да здравствует милосердие царицы!

Раздался свист и недовольные крики зевак, но аристократы по большей части повернули коней к городу с выражением облегчения.

— Что случилось? — пробормотал Серегил.

— Представить себе не могу, — ответил Нисандер. — Подозреваю, однако, что в Доме Орески меня ждет вызов к царице.

Нисандер оказался прав. Он поспешил во дворец; Идрилейн и Фория ждали его в кабинете царицы. Идрилейн сидела в кресле, рядом, вытянувшись по стойке «смирно», застыла Фория. Обе женщины были чрезвычайно мрачны.

— Садись, Нисандер. Я хочу, чтобы ты кое-что выслушал, — коротко бросила Идрилейн, указывая ему на единственное, кроме ее собственного, кресло в комнате. — Фория, повтори Нисандеру то, что ты рассказала мне.

— Благородный Бариен не принадлежал к леранцам, — начала Фория так же невыразительно, как армейский сержант доложил бы о смене караула. — Он умер потому, что решил, будто, сам того не зная, помог заговорщикам, поскольку и он, и Теукрос пользовались услугами Албена и наживались на этом.

— Значит, он узнал Албена тогда на допросе? — спросил Нисандер, вспомнив странное выражение лица наместника. Фория покачала головой:

— Нет, он никогда не видел этого мошенника и даже имени его не слышал. Все делалось через Теукроса. Это началось три года назад. Благородный Теукрос оказался втянут в крупную спекуляцию недвижимостью в западных провинциях, которая кончилась провалом.

— Я помню тот скандал, — сказал Нисандер. — Я, правда, не знал, что Теукрос был в нем замешан.

— Он был разорен, — сообщила Фория. — Под конец он должен был благородному Херлеусу, который все затеял, несколько миллионов.

— Херлеусу? — Нисандер порылся в памяти, но не смог вспомнить этого человека.

— Он был убит кабаном на охоте в том же году, — напомнила ему Идрилейн.

— После его смерти выяснились некоторые обстоятельства, говорящие о том, что он был одним из леранцев, но доказать тогда это не удалось.

— Ах, я начинаю догадываться…

— Теукрос был разорен, — повторила Фория. — Даже у Бариена не было достаточно денег, чтобы выручить его, а Херлеус ничего не хотел слушать. Бариен говорил мне, что он советовал племяннику признать свой позор и отправиться в изгнание. Сначала Теукрос согласился. На следующий день, однако, он явился к дяде и предложил план для спасения чести семьи.

— В этот план входила подделка некоторых документов, к которым, кроме самой царицы, имел доступ только Бариен? Фория неохотно кивнула:

— По-видимому, Теукрос отправился к Херлеусу, чтобы последний раз умолять его об отсрочке. Тогда-то Херлеус и предложил ему использовать высокое положение Бариена, чтобы золото, доставляемое по Золотому пути, попало не в царскую сокровищницу. Херлеус познакомил Теукроса с Албеном, который мог подделать необходимые документы. Короче говоря, Бариен не мог вынести, что его бесхребетный негодяй племянник будет опозорен, и на все согласился. Им нужна была моя помощь в этом деле, и я ради Бариена не стала отказываться. Мы оба потом жалели об этом, но думали, что тем случаем все и ограничилось, пока не всплыли обстоятельства, связанные с ролью Албена в деле благородного Серегила.

Нисандер задумчиво погладил бороду.

— Мне нужно будет, конечно, узнать все подробности того плана по присвоению золота, но я все же не понимаю, как Бариен, который, как ты говоришь, ничего не знал об Албене, понял во время допроса, что между мошенником и его племянником имеется связь.

Фория тяжело вздохнула:

— Албен назвал «Белый олень». Так назывался корабль, на который украденное золото было погружено в Цирне.

Нисандер кивнул, ему сразу стала понятна важность этого обстоятельства.

— Поскольку ты командовала теми кавалерийскими частями, которые охраняли золото при перевозке, нужен был твой приказ, чтобы изменить пункт назначения. И нужно было вмешательство Бариена, чтобы изменить записи поступлений в сокровищницу. Уж название-то корабля вы оба не могли не знать.

Фория мрачно выдержала его взгляд.

— Мне следовало отказаться. Я должна была остановить его. Мне нечем оправдать свои поступки.

Идрилейн взяла со стола свиток и протянула его Нисандеру.

— Это завещание Бариена, написанное три года назад. Ты увидишь, что все свои владения он завещал Скале. Они стоят больше, чем причиненный им урон.

Идрилейн ударила кулаком по столу, вскочила и начала шагать по комнате.

— Как будто я не простила бы его и не постаралась бы помочь! Это его прекрасное распроклятое старомодное чувство чести! Оно стоило мне лучшего советника, какой только у меня был, не говоря о том, что чуть не лишило моего доверия наследную принцессу. И все ради молодого идиота, не стоящего веревки, чтобы его повесить!

Фория скривилась:

— Я, конечно, напишу отречение от всяких прав на трон.

— Ничего подобного ты не сделаешь! — рявкнула Идрилейн, оборачиваясь к дочери. — Назревает война, леранцы затевают беспорядки в моем собственном доме, и уж чего нашей стране не нужно, так это скандала вокруг твоего отречения. Ты сделала ошибку — по глупости, из-за дурацкой гордости — и увидела, к чему это привело. Как будущая царица ты должна брать на себя ответственность за свои действия и ставить интересы государства выше собственных интересов. Как командующая кавалерией ты останешься на своем посту и будешь выполнять свои обязанности. Понятно это тебе?

Бледная как смерть, Фория преклонила колено и подняла кулак в военном салюте:

— Слушаюсь, моя царица!

— Ох, встань и доскажи Нисандеру остальное. — Идрилейн с отвращением отвернулась и снова уселась в кресло. Поднявшись, Фория снова застыла неподвижно.

— Насколько мне известно, золото было доставлено на «Белый олень», как и намечалось. Бариен никогда больше не говорил со мной об этом — до той ночи, когда он умер.

На секунду в ее похожем на маску лице что-то дрогнуло. Впервые за многие годы Нисандер увидел отражение хоть какого-то чувства — за исключением гнева — в ее чертах. Однако оно исчезло так же быстро, как и появилось.

— Бариен отправился к Теукросу и потребовал у него ответа, почему тот не прекратил отношений с мошенником, — продолжала Фория. — Очевидно, Теукрос отрицал свою причастность к леранскому заговору и попытке погубить Серегила, но признался в том, что продолжал использовать таланты Албена для сомнительных финансовых делишек.

— Тут-то и кроется секрет его богатства, как я подозреваю, — пробормотал Нисандер. — Я и не подумал бы, что он способен на такую прыть; похоже, мы недооценивали этого мерзавца. Принцесса Фория, не думаешь ли ты, что Бариен позаботился о том, чтобы Теукрос был убит той же ночью?

— Ничего подобного он мне не говорил.

— А ты сама не приказывала убрать Теукроса?

— Нет. — В первый раз Фория посмотрела Нисандеру в глаза, и он почувствовал, что верит ей.

— Ты можешь еще что-нибудь рассказать про «Белого оленя»?

— Ничего, кроме одного: Бариен никогда так и не смог выяснить, что же случилось с золотом, — ответила Фория. — Херлеус перестал требовать долг, а через несколько месяцев погиб. Когда его наследники получили состояние Херлеуса, о долге Теукроса и речи не шло. Впрочем, это неудивительно. Им наверняка хватило припрятанного где-то золота.

Получив сообщение Нисандера о происшедшем во дворце, Серегил и Алек исчезли на целый день. Они вернулись в башню уже в сумерки, одетые, как и положено исследователям, в мантии с капюшонами, покрытые пылью книгохранилищ.

Микам, который провел день с Нисандером, обменялся с ним многозначительными улыбками. Серегил и Алек оба были похожи на гончих, взявших свежий след. Такими довольными их не видели уже давно.

— У Херлеуса не было наследников! — радостно сообщил Серегил, протягивая озябшие руки к огню.

— Совсем не было? — Нисандер с удивлением поднял мохнатые брови.

— И не только это, — возбужденно добавил Алек. — После его смерти все имущество было распродано для уплаты долгов, и никаких следов золота там и в помине не было!

— Значит, вы перерыли городские архивы?

— И еще раз побывали в Нижнем городе, — сказал Серегил. — О, мы с Алеком сегодня потрудились. И завтра мы отправляемся в Цирну.

— Подождите, подождите, я уж совсем ничего не понимаю, — взмолился Микам. — Что вы искали в Нижнем городе?

— Записи смотрителя порта, — ответил Серегил— — «Белый олень» принадлежал семейству Тиремиан, живущему в Римини, но их контора в Цирне, и там же хранятся все документы. Если, конечно, хранятся.

Микам медленно покивал головой:

— Так ты думаешь, что между пропавшим золотом и заговором против тебя есть какая-то связь?

— Похоже на то, что в обоих случаях действовали одни и те же люди; скорее всего это все-таки леранцы. Если я не прав, тем более нужно все выяснить.

Микам подозрительно прищурился:

— Снова твоя интуиция за работой, да?

— Даже если это всего лишь интуиция, думаю, Серегил может оказаться прав, — сказал Нисандер. — То, что Теукрос оказался в долгу у человека, заподозренного в симпатиях к леранцам, говорит о хитром замысле. Что могло бы быть лучше для леранцев, чем поймать в свои сети Бариена — через его обожаемого племянника? Мы должны любой ценой постараться выяснить, куда же в конце концов попало золото. Если, как справедливо заметил Серегил, документы все еще существуют.

— Всегда есть какой-то шанс, — ответил Серегил. — Ты поедешь с нами, Микам? Тот покачал головой:

— Не похоже, чтобы я вам там понадобился, а Кари ждет не дождется, когда же я вернусь. Я доеду с вами вместе до Уотермида. Вы сможете передохнуть у нас, если захотите.

— Спасибо, но я предпочел бы не задерживаться. В зависимости от того, что мы узнаем в Цирне, мы можем погостить у тебя на обратном пути.

— Лучше я ничего не скажу об этом Кари, — шутливо поморщился Микам. — Если вы явитесь, как снег на голову, и увезете меня, я смогу свалить всю вину на вас. Сколько времени, по твоим расчетам, вы пробудете в Цирне?

— Зависит от того, что мы там узнаем, — ответил Серегил. — «Белый олень» был каботажным судном, плававшим вдоль берегов по обе стороны от канала. Если придется отправиться в какой-нибудь отдаленный порт, на это могут уйти недели.