Век дракона (№1) - Месть Темного Бога

— Иди сюда, я должен показать тебе еще кое-что. Второе помещение оказалось спальней; оценить его размеры Алек не смог: так все было заставлено гардеробами, комодами, ящиками и непременными книжными полками. В дальнем углу стояла роскошная кровать под зелено-золотым бархатным балдахином.

— Неужели это твоя? — воскликнул Алек, никогда не видевший ничего подобного.

— Выиграл ее как-то в кости. — Пробираясь между загромождающими комнату вещами, Серегил высматривал, куда бы поставить лампу, и в конце концов водрузил ее на стопку книг на умывальнике. — А вон там — туалет. — Он показал на узкую дверь, еле видную между гардеробом и нагромождением ящиков, и с улыбкой смотрел, как Алек обследует очередное чудо — уборную в доме. — Будь осторожен — если уронишь туда что-нибудь, конец: отверстие соединено с городской системой канализации. Теперь иди сюда: вот это я и хотел тебе показать.

Серегил перелез через огромную кровать и поднял бархатный занавес; взяв руку Алека, он положил ее на маленькую кнопку в стене за кроватью. Алек нажал ее и услышал тихий щелчок. Часть панели отошла в сторону, и на юношу пахнуло холодом из черного провала.

— Это запасной выход — на всякий случай. — Серегил протиснулся через дверцу в еще одну захламленную кладовку. — Чтобы попасть в спальню через эту дверь, ты должен запомнить команду: порасту карил венту а.

— Я никогда всего этого не запомню, — простонал Алек.

— О, ты все быстро усвоишь, — заверил его Серегил, направляясь к двери, через которую они вошли. — Ведь не захочешь же ты всю жизнь ночевать на кухне. Черт, я забыл ключ!

Взяв со стола отмычку, он быстро отпер дверь и спустился по ведущей на чердак лестнице. На ящике на площадке его ждал поднос с двумя бутылками вина, блюдом лепешек, сыром и огромной пушистой кошкой. Увидев людей, кошка перестала грызть сыр, с громким мурлыканьем подбежала к Серегилу и начала тереться об его ноги, потом встала на задние лапки, чтобы хозяин погладил ее.

— Так вот ты где! — Серегил с улыбкой взял кошку на руки. — Алек, познакомься с Руетой. Руета, это Алек. Не съешь его, он друг.

Бесцеремонно взвалив тяжелое животное Алеку на плечо, Серегил взял поднос и понес его в комнату. Все еще мурлыча, кошка лениво посмотрела на юношу зелеными глазами. Она была настоящая красавица: с шелковистой полосатой шкуркой, белой грудкой и лапками. Одно ухо оказалось порвано, в остальном же внешность животного была безупречна.

Вернувшись в комнату, Серегил порылся в своем мешке, взял плащ и повернулся к выходу.

— Куда это ты? — удивился Алек.

— У меня тут есть небольшое дельце. Располагайся как дома. Вот ключ от двери на чердак. Команды ты еще не знаешь, поэтому, если тебе понадобится выйти, воспользуйся той дверью. Только не выходи без абсолютной необходимости. Обратно без меня ты не попадешь, лучше не пытайся, иначе можешь пострадать. Меня, наверное, всю ночь не будет, так что ты ложись. О черт! — Серегил задумался, нахмурившись. — Я забыл распорядиться, чтобы для тебя приготовили постель. Ложись на моей, а завтра займемся этим. Спокойной ночи!

Алек озадаченно смотрел на захлопнувшуюся дверь, удивленный внезапным уходом Серегила. Уже несколько недель они почти не расставались, и вот пожалуйста! Так бесцеремонно брошенный в этом незнакомом окружении, Алек почувствовал одиночество.

Он бесцельно побродил по комнатам, пытаясь занять себя различными диковинками Это занятие, однако, только заставило его почувствовать себя еще больше не в своей тарелке. При других обстоятельствах он нашел бы пристанище в тепле и суете кухни, но предупреждение Серегила лишало его даже этого слабого утешения. Мысль об одиноком ночлеге в роскошной постели Серегила была мало привлекательна.

То же чувство беспокойства и ненужности, которое он испытывал одно время в Доме Орески, вернулось к нему. Задув лампы и свечи, он сел на кушетку у камина. Руета с довольным мурлыканьем устроилась у него на коленях. Алек смотрел в огонь и задавал себе вопрос, на который не мог найти ответа: что он делает в этом чужом и непонятном месте?

Направляя коня по темным улицам, Серегил порадовался тому, что не поддался искушению взять в путешествие на север Лохматого. Он ездил на многих лошадях, и ему не хотелось бы потерять этого своего любимца. Лохматый очень подходил ему: надежный, выносливый, покладистый.

Думать о Лохматом было гораздо приятнее, чем признаться себе в растущем чувстве вины, и не только за то, что он собирался сделать вопреки запрету Нисандера. Ему понадобилось несколько минут скачки по улицам, прежде чем он набрался мужества посмотреть правде в лицо: увидев Алека в своем убежище, он неожиданно впал в панику. И обратился в бегство.

Это чувство, конечно, не имело отношения лично к Алеку, однако оно было удивительно неприятным. Лучше забыть о нем, решил Серегил.

Он объехал несколько мест, где могло быть оставлено послание для «Кота из Римини», самого ловкого вора в городе.

Первым из них было «Черное перо», притон, содержатель которого, бывший моряк, слишком любил деньги, чтобы задавать лишние вопросы. На каминной полке в зале для посетителей стояла модель корабля; если для «Кота» было сообщение, нос корабля смотрел налево. Обычно за запечатанными посланиями отправлялся Рири, но Серегил и сам часто заглядывал сюда, чтобы поинтересоваться новостями.

Он подъехал ко входу как раз в тот момент, когда оттуда вывалилась толпа пьянчуг, оравших прощальные приветы своим замученным подружкам. Серегил сквозь окно увидел, что нос кораблика на каминной полке смотрит вправо, и проехал мимо. Другие условные сигналы — в таверне на улице Цапли и в респектабельной гостинице поблизости от царского парка — также его разочаровали.

По улице пронесся порыв ветра, отбросил его капюшон. взъерошил ледяными пальцами волосы. «Не стоит откладывать», — подумал Серегил и направил Лохматого в сторону Храмовой площади.

Умение обдумывать все на много ходов вперед никогда не было его сильной стороной, и Серегил признавался себе в этом. Да, у него был талант выкапывать интересные факты и строить на их основе тактику: это, в конце концов, был его хлеб с маслом. Но он всегда действовал по наитию, в тот же момент.

Так что же принесла ему эта его склонность? Пометину на груди. И Алека.

Серегил ощутил новый укол совести. Он не забыл прощальные слова Нисандера. Что на него нашло, когда он решил забрать парня с собой? Алек был способным, даже талантливым учеником, обучать его было одно удовольствие. Но это обнаружилось уже потом Так что же? Одиночество осиротевшего мальчишки? Его беззащитность? Или проявленная им ловкость?

Или его привлекательное лицо?

Добравшись до этого места в своих рассуждениях и не стремясь особенно приблизиться к неприятной правде, Серегил так же легко прогнал мысли об Алеке, как мог бы задуть свечу.

Значит, остается подумать о шраме. Теперь, на холодную голову, Серегил не сомневался в правоте Нисандера, хотя это и не успокоило его оскорбленных чувств. Он жалел о каждом резком слове, стоило тому сорваться с его губ; но, к его глубокому огорчению, это не помогало ему удержаться от следующей дерзости.

«Ладно, всякий замок можно открыть не одной отмычкой», — подумал Серегил, теребя тот маленький свиток пергамента, что он увез из Дома Орески Добравшись до храмового квартала, Серегил спешился и направился между небольшими храмами и святилищами вглубь. Миновав целительную рощу при храме Далны, он оказался на огромной центральной площади. В этот час здесь было тихо; лишь гонг мягко прозвенел где-то в роще, да печально заворковала горлица. Через площадь до Серегила донеслось журчание воды из храма Астеллуса, слева вдалеке между колоннами храма Сакора трепетали отсветы пламени.

Каменные плиты, которыми была вымощена площадь, образовывали большие квадраты, те — еще большие, и все они сливались в узор, символизирующий вечное единство и равновесие между Великой Четверкой. И пусть молодые послушники различных храмов часто заканчивали религиозные диспуты кулаками, пусть жрецы присваивали приношения, предназначенные храму, пусть святилища мелких божков и храмы чужих религий, занесенных из Зенгата и Пленимара, множились с каждым годом — священный квадрат с его четырьмя храмами по-прежнему был сердцем любого скаланского города; даже самые маленькие деревушки не обходились без небольшой квадратной площади с четырьмя простенькими часовнями. Поклонение Четверке во всем ее противоречивом единстве на протяжении столетий давало Скале внутреннюю гармонию и силу.

Свернув к храму Иллиора с его белым куполом, Серегил поднялся по широкой лестнице. Под колоннадой он остановился, чтобы разуться. Даже в этот поздний час обувь дюжины посетителей оказалась аккуратно составлена у стены.

Зевая в рукав своей белой мантии, послушница вручила ему серебряную храмовую маску. По привычке Серегил взял ее так, что девушке пришлось повернуть руку ладонью кверху. Свернувшийся в кольцо дракон, вытатуированный на коже, у послушницы был всего лишь черным контуром: двенадцать цветов, как и завершающие золотые и серебряные чешуи, появятся на эмблеме, только когда в последующие годы девушка пройдет все испытания и станет полноправной жрицей.

— Да принесешь ты свет, — сказала послушница, подавляя очередной зевок.

— Темноты не существует, — произнес положенную реплику Серегил. Надев маску, он направился к Кругу Размышлений.

Зал окружали высокие алебастровые колонны, между ними жаровни курились сладким дремотным дымком наркотических трав. Растения добавлялись в жаровни крошечными щепотками — ровно столько, сколько нужно для подготовки рассудка к медитации. Те же, кто желал удостоиться пророческого сна или отправить свой дух странствовать, должны были провести несколько дней, постясь и очищая душу, прежде чем им дозволялось войти в маленькие кельи, скрытые за колоннами. Серегил иногда прибегал к таким обрядам, но пережитое недавно лишило его желания видеть сны. Он сомневался, что с того момента, как очнулся в Доме Орески, какие бы то ни было сны вообще его посещали.

Посетители храма сидели скрестив ноги на черном мраморе пола внутри круга колонн; их лица были скрыты за бесстрастными серебряными масками. Другие лежали на спине, обратив взоры к символам, изображенным на куполе: Магу, Царице Плодородия, Дракону, Облачному Оку, Лунному Луку.

Наклонившись над ближайшей жаровней, Серегил вдохнул дым и опустился на пол в ожидании, когда к нему подойдет жрица. Черный мрамор был отполирован до зеркального блеска, и взгляд Серегила остановился на отражении в нем Облачного Ока — символа магии, секретов, скрытых сил, дороги к безумию. Приняв этот случайный выбор, Серегил прикрыл глаза и погрузился в медитацию.

Но вместо ожидаемого потока мыслей он неожиданно ощутил головокружение. Гладкий черный пол превратился в бездонную бездну. Иллюзия была такой полной, что Серегилу пришлось упереться руками в пол и перевести взгляд на ближайшую колонну, чтобы прийти в себя. Сзади раздались тихие шаги.

— Что ищешь ты у Иллиора? — спросила фигура в маске. На протянутой в приветствии ладони переливались зеленые, желтые, синие цвета посвященной Третьего Круга.

— Я хочу сделать благодарственное приношение, — ответил Серегил, доставая тяжелый кошелек. — И получить совет посвященной Золотого Круга.

Младшая жрица взяла у него кошелек и повела Серегила между колоннами в приемную в глубине храма. Традиционным жестом она указала ему на маленькую скамью в центре помещения, потом ушла.

На возвышении в другом конце комнаты стояло резное кресло; позади него между двух огромных колонн — Колонны Просветления и Колонны Безумия — висел занавес с двенадцатицветным изображением Царицы Плодородия, летящей в своей колеснице по ночному облачному небу.

Вскоре занавес колыхнулся, и из-за него появилась фигура в мантии. Несмотря на то что золотая маска скрывала лицо, Серегил узнал пышные седые волосы и худые плечи: это была Орфирия Малани, старейшая из верховных жриц и двоюродная бабка по материнской линии царицы Идрилейн.

Бросив на него бесстрастный взгляд, жрица подняла тонкую руку — на ладони переливалась полностью завершенная эмблема Иллиора — и медленно опустилась в кресло.

— Поделись со мной своим светом, Благословенная, — сказал Серегил, склоняя голову.

— Чего просишь ты у меня, Ищущий?

— Знаний, касающихся вот этого. — Серегил извлек из кошеля на поясе свиток пергамента и передал жрице.

На пергаменте был рисунок с диска — насколько Серегил сумел его скопировать. Изображение было несовершенным, он это знал: с самого первого раза, как он увидел диск, рисунок было невозможно не только воспроизвести, но даже запомнить. Но может быть, для жрицы этого будет достаточно…

Орфирия расправила свиток на колене, бросила на него быстрый взгляд и вернула Серегилу.

— Это, несомненно, сигла, но, что она скрывает, я определить не могу. Можешь ли ты рассказать мне что-нибудь об этом знаке?

— Это невозможно, — ответил Серегил. Он и так уже едва ли не нарушил клятву, данную Нисандеру.

— Тогда, может быть, тебе обратиться к Оракулу?

— Благодарю тебя, Благословенная. — Серегил поднялся со скамьи, низко поклонился жрице и вернулся в центральный зал храма.

Орфирия не поднималась с кресла, пока Ищущий не покинул комнату. День ото дня это становилось все труднее. Скоро придется пожертвовать гордостью и позволить кому-то из молодых жриц помогать ей. Грустно размышляя о цене, которую приходится платить за приходящую с возрастом мудрость, Орфирия неловко повернулась, откидывая занавес, и сильно ударилась коленом о Колонну Безумия.

Серегил давно подозревал, что лестница, ведущая вниз, в покои Оракула, предназначалась для того, чтобы проверить решимость Ищущих. Узкие крутые ступени уходили во тьму. Верхняя часть лестницы была сделана из мрамора, но потом мрамор сменял грубый гранит; ступени были высечены в скале, на которой высился храм.

Сжимая в руке положенный Ищущему светящийся камень, а другой рукой держась за круто изгибающуюся стену, Серегил в благоговейной тишине спускался все ниже и ниже. У подножия лестницы начинался узкий коридор, уходящий в темноту. Дальше света уже не полагалось, и Ищущий должен был оставить свой светящийся камень в прикрепленной к стене корзине. Прежде чем сделать это, однако, Серегил сел на последнюю ступень лестницы, чтобы приготовить для Оракула необходимые предметы.

Традиция требовала, чтобы вещь, о которой вопрошали Оракула, была представлена ему вместе с другими; Оракул должен сам выбрать нужный предмет, Ищущему не следовало ему ничего говорить.

Пошарив в карманах и кошеле, Серегил нашел струну для арфы, кусочек воска, которым Алек натирал тетиву лука, моток бечевки, отмычку, которую он прихватил с собой, и маленький амулет. Пожалуй; это составит достаточно загадочный набор для оракула, решил он.

Распрямив маленький свиток, Серегил еще раз бросил на него виноватый взгляд. Глядя в зеркало, он перечертил отражение своего шрама, прежде чем Нисандер наложил на него чары, делающие шрам невидимым. Он знал, что изображение не точно, но тут уж ничего больше не поделаешь:, заклинание Нисандера сделало шрам не только невидимым, но и не различимым на ощупь.

Сжимая в руке приготовленные предметы, Серегил опустил светящийся камень в корзину и двинулся по холодному коридору.

Из всех разновидностей темноты подземная — которую не нарушал ни луч звезды, ни отсвет далекой свечи — всегда казалась Серегилу самой полной. Тьма накатывала на него почти ощутимыми волнами. Его глаза инстинктивно старались увидеть хоть что-то, пока перед ними не заплясали огненные круги. Половик на полу заглушал шаги его окоченевших босых ног. Единственный звук, который Серегил слышал, было его собственное дыхание, отдававшееся от маски.

Наконец впереди забрезжил слабый свет, и Серегил вошел в комнату Оракула. Ее освещали большие светящиеся камни, которые в отличие от живого огня не потрескивали и не шипели. Полную тишину мог нарушить здесь лишь голос Провидца.

Оракул смотрел в пустоту перед собой, скорчившись на подстилке и кутаясь в ветхую мантию. Это был молодой человек — смуглый, бородатый, безумный, — но боги благословили его особым безумием, дающим прозрение и способность прорицать.

Поблизости на скамье сидели два жреца в мантиях, натянув поверх гладких серебряных масок капюшоны.

Когда Серегил приблизился. Оракул встал на колени и начал раскачиваться из стороны в сторону; его мутные глаза заблестели.

— Приблизься, Ищущий, — приказал он высоким визгливым голосом.

Опустившись перед ним на колени, Серегил разложил на полу принесенные предметы. Оракул стремительно нагнулся над ними и стал перебирать, что-то бормоча под нос.

Через несколько секунд он с презрительным пожатием плеч отбросил отмычку. Такая же участь постигла амулет, потом моток бечевки. Взяв струну. Оракул поднес ее к уху, словно прислушиваясь, потом стал напевать песенку, придуманную Серегилом в детстве и давно забытую. Улыбаясь собственным мыслям, Оракул спрятал струну под свою подстилку.

Наконец он взял пергамент и кусочек воска, как бы взвешивая их в руках. Пристально присмотревшись к воску, он вручил его Серегилу, плотно сжав на нем пальцы того.

— Дитя земли и света, — прошептал Оракул. — Земли и света!

— Чье дитя?

Рот Провидца растянулся в хитрой улыбке.

— Теперь твое! — Он ткнул Серегила пальцем в грудь. — Отец, брат, друг, возлюбленный! Отец, брат, друг, возлюбленный!

Оракул с детским удовольствием начал раскачиваться, повторяя эти слова. Потом так же внезапно, как начал, он перестал, и его широкое лицо снова утратило всякое выражение. Сжимая пергамент в ладонях, он выгнулся, как эпилептик. Ничем не нарушаемая тишина царила в комнате несколько минут.

— Смерть. — Сначала это был еле уловимый шепот, потом Оракул повторил громче: — Смерть! Смерть и жизнь в смерти. Пожирающий мертвецов рождает чудовищ. Береги Хранителя! Береги Воина и Копье!

Глаза Оракула на мгновение стали разумны.

— Сожги это и больше не делай копий. — Он сунул пергамент в руку Серегила. — Слушайся Нисандера!

Таинственное просветление исчезло так же быстро, как и наступило. Взгляд Оракула снова стал таким же бессмысленным, как у деревенского дурачка. Он отполз на свою подстилку, вытащил струну арфы и принялся довольно напевать. Голос Оракула сопровождал Серегила, пока тот не добрался до лестницы.

Возвращаясь в «Петуха», Серегил мрачно размышлял, удалось ли ему продвинуться к разгадке тайны. Упоминание Оракулом Алека озадачило его, хотя его слова казались достаточно понятными, особенно относящиеся к земле и свету. «Отец» и «брат» были, очевидно, иносказаниями, поскольку кровное родство между ними исключалось. «Друг» — это несомненно.

Оставалось еще «возлюбленный». Серегил недовольно поерзал в седле: видимо, и Оракул ошибается.

Отбросив мысли об Алеке, Серегил сосредоточился на той тревожащей бессмыслице, которая относилась к пергаменту. Как мог он понять очевидное предостережение, если не знал, кто такой «пожирающий мертвецов»? И как мог он охранять кого-то или что-то, именуемое «Хранителем», «Воином» и «Копьем»?

В нормальных обстоятельствах он обратился бы за советом к Нисандеру, но это сейчас было совершенно невозможно. Ругаясь и проклиная все на свете, Серегил через кухню поднялся к себе наверх.

Лампа еще бросала вокруг слабый свет, но дрова прогорели, и в комнате было холодно.

— Черт, черт, черт! — бормотал Серегил, подбрасывая новые поленья. Они занялись, и при их свете Серегил обнаружил спящего Алека на узкой кушетке у себя за спиной.

Юноша лежал, свернувшись в комок; одна рука была под головой, другая, посиневшая от холода, свешивалась до полу. К нему прижималась Руета. накрыв нос пушистым хвостом.

«Что он здесь делает?» — Серегил, хмурясь, смотрел на мальчика и кошку. Ему было неприятно обнаружить, что Алек постеснялся воспользоваться его постелью. Потом, наклонившись, чтобы накрыть его плащом, Серегил заметил следы слез на щеке юноши. «Что-то связанное с его отцом?» — с удивлением и беспокойством подумал Серегил.

В спальне он разделся, не зажигая огня, и с наслаждением вытянулся на свежих простынях.

Но сон к нему не шел. Глядя в темноту, Серегил рассеянно поглаживал то место на груди, где был заколдованный шрам, и размышлял о том, что жизнь его стала еще более странной, чем раньше.

ГЛАВА 21. Рапиры и этикет

Серегил запрятал поглубже в память загадочные слова Оракула и окунулся в жизнь Римини. Известие о том, что «Кот из Римини» снова в городе, распространилось быстро, и поручения интриганов— аристократов — вместе с заданиями Нисандера — заставляли Серегила большую часть ночей проводить вне дома.

Алек не скрывал недовольства тем, что он ни в чем не участвует, но Серегил считал, что не следует еще подвергать его опасностям городской жизни. Вместо этого в дневные часы он старался наверстать упущенное: показывал юноше достопримечательности и заставлял его бесконечно упражняться в тех многочисленных умениях, которых требовала их беспокойная профессия.

Самым главным было фехтование, и они почти каждое утро посвящали тренировкам в комнате на втором этаже «Петуха»; босые ноги тихо шаркали по циновкам, стучали деревянные учебные мечи, когда противники отрабатывали основные приемы защиты и нападения. Эти уроки были самыми изнурительными: Алек в слишком позднем возрасте начал овладевать азами, и, как он ни старался, успех приходил огорчительно медленно.

Единственными другими предметами, которым Серегил уделял внимание постоянно, были чтение и работа с замками. Всем же остальным они занимались, если ему являлось такое желание. Один день они могли посвятить изучению родословной царской семьи или разглядыванию драгоценностей из шкатулки на каминной полке; Алек с широко раскрытыми глазами внимал рассказам Серегила о свойствах камней и методах их оценки. Другой день они проводили, переодевшись, с труппой рыночных акробатов, среди которых Серегил был известен как Колл-Бродяга. Одевшись в живописные лохмотья и вымазав лицо сажей, Алек весело наблюдал, как Серегил жонглирует, ходит по канату, участвует в пантомиме. Неуклюжие попытки Алека подражать принесли ему репутацию талантливого клоуна.

Но часто они просто слонялись по лабиринту городских улиц, исследуя разные районы. Серегил повсюду на чердаках и в заброшенных сараях хранил маленькие узелки с самым необходимым — на случай, если срочно понадобится исчезнуть.

Постепенно Серегил начал показывать Алеку наиболее безобидные приемы воровской профессии — как проникнуть в запертый дом, как скрыться от городских стражников в небезопасных трущобах Нижнего города.

По мере того как проходили недели, Алек обнаружил, что, если не считать быстро смолкающих укоров совести, он никогда не чувствовал себя счастливее. Черные дни путешествия через Майсену постепенно тускнели в памяти, и Серегил, вернувшийся в свою стихию, снова был тем веселым бесстрашным Серегилом, который произвел на него такое впечатление в первые дни их знакомства.

Несмотря на то что их активность приходилась на самые разные часы дня и ночи, Алек сохранил привычку вставать вместе с солнцем. Серегил редко просыпался так рано, так что парень бесшумно спускался по лестнице, чтобы позавтракать вместе с семейством Триис.

В этот час кухня была особенно уютна. Какие бы подозрения на его счет Триис ни питала в ту первую ночь, она скоро привязалась к нему и гостеприимно приняла в группу, собиравшуюся каждое утро вокруг выскобленного дубового стола.

Наслаждаясь хрупкой тишиной, которая предшествовала каждому трудовому дню, Диомис, Силла и Триис неторопливо решали, каково будет меню, а Силла кормила грудью малыша. Вид ее круглой тугой груди сначала заставлял Алека краснеть, но скоро он стал смотреть на это как на одно из невинных развлечений.

Беспорядочные «уроки» Серегила содержали великое множество не связанных между собой знаний, которые Алек должен был усвоить. Необходимость научиться читать, открывать замки, владеть рапирой была понятна, но настояния Серегила, чтобы Алек усвоил правила этикета, приводили того в изумление.

Однажды вечером, когда ставни были закрыты, а слуги отпущены, по предложению Серегила они облачились в многоцветные парадные одеяния и спустились в кухню к ужину.

— Переодевание предполагает большее, чем просто смену одежды, — принялся поучать Алека Серегил, усаживаясь за одним из длинных столов. — Ты должен знать, как вести себя в той или иной ситуации, иначе самые лучшие наряды не помогут тебе обмануть зрителей. Сегодня мы с тобой обедаем среди аристократов на богатой вилле на улице Серебряного Шлема, где прислуживают многочисленные слуги.

Силла и Триис серьезно кивнули. Жизнерадостный бородатый Диомис, качая на колене внука, ухмыльнулся:

— Матушка была главной поварихой у одного из самых знатных вельмож Римини, пока благородный Серегил не переманил ее. Лучшего угощения, чем здесь, ты не найдешь на столе у принца. Только не забудь показать, как ты это ценишь, молодой господин, иначе она огреет тебя ложкой по лбу. Опасное дело, я всегда говорю, пировать на глазах у поварихи.

— Отнесись к этому предостережению серьезно, — усмехнулся Серегил. — А теперь обрати внимание на сервировку.

Покрытые зеленой глазурью тарелки и чаши казались Алеку хрупкими, как яичная скорлупа. На дне каждого сосуда виднелся изящный тонкий рисунок; справа от каждой тарелки стояла небольшая чашка с таким же узором.

— Это иланский фарфор. Очень тонкий, очень дорогой; его производят только в одном месте — маленьком городке в предгорьях неподалеку от Кечлана. Обрати внимание: он почти прозрачен, если смотреть на просвет, зеленый оттенок ему придает глазурь. Рисунок в середине каждого сосуда — стилизованный цветок бархатца; считается, что это образец вкуса и изящества, но, помимо прочего, такой узор говорит о том, что хозяин не счел нужным тратить время и деньги на сервиз с собственной эмблемой. Это может свидетельствовать о разных вещах: то ли хозяин не так богат, как хочет казаться, то ли он просто консервативен или лишен воображения. Или, принимая тебя, он приказал подать не самый лучший свой сервиз, а это в свою очередь может говорить о многом. Тебе придется приложить дополнительные усилия, чтобы выяснить, какой из этих вариантов имеет место.

Наличие на столе иланского фарфора определяет также то, какой ужин тебя ожидает. На нем подают только рыбу и никогда — мясо. Обрати внимание: кроме ложки, рядом с тарелкой лежит нож. Никогда не пользуйся за едой собственным кинжалом. Вино в кувшинах майсенское, очень выдержанное, оно называется «Золотой дым». Это, в свою очередь, говорит о том, что нас будут угощать морской живностью в раковинах или панцирях — такое вино не подается ни к чему другому. Неси первое блюдо, голубушка!

Изо всех сил стараясь сохранить серьезность, Силла поставила перед ними широкое плоское блюдо с водой. На нем оказалась дюжина круглых комков размером с кулак; они были черно-зеленого цвета и топорщились медленно движущимися острыми колючками.

— Это моллюски? — с сомнением спросил Алек, потыкав ножом ближайший комок.

— Даров моря очень много разновидностей, — ответил Серегил. — Это морские ежи. Мелких ежей дети собирают на берегу после отлива и продают на рынках целыми корзинами. Эти, более крупные, продают рыбаки, которые ставят ловушки на крабов и омаров. В Римини их едят все; главное — правильно разделать их в зависимости от того, где ты находишься. Так что посмотрим, как бы ты взялся за дело.

Алек недоверчиво посмотрел на Серегила:

— Разве их сначала не готовят? Серегил, они же еще шевелятся!

Триис насмешливо фыркнула, но Серегил знаком велел ей молчать.

— Варка лишает их аромата и нежности. Так что давай! Я не предложил бы тебе угощения, которое нельзя есть.

Все еще сомневаясь, Алек поднял с блюда самого маленького ежа за одну из его колючек. На полпути к его тарелке колючка обломилась, и Алеку пришлось жонглировать этим колючим кошмаром обеими руками. Когда еж все же оказался на тарелке, Алек покатал его ложкой, не зная, что делать дальше. Обнаружив на нижней части панциря щель, он попытался расширить ее кончиком ножа. Еж тут же разломился на несколько частей. Вода, обломки колючек, куски мягкой серо-желтой плоти разлетелись во все стороны, запятнав наряд Алека.

— Превосходно! — зааплодировал Серегил, протягивая юноше салфетку. — Если ты будешь выдавать себя за аристократа из провинции, впервые посетившего побережье, делай это именно так. Я еще не видел никого, кто своего первого морского ежа не разломал бы таким же образом. Теперь смотри: если ты выдаешь себя за крестьянина или работника с фермы, приехавшего в город в базарный день и зашедшего в таверну, то разделай ежа так.

Небрежно взяв с блюда ежа, Серегил стукнул им по краю стола; панцирь разломился, обнажив нежное мясо внутри.

— Вот эти серые кусочки — тело ежа. Его не едят, — объяснял Серегил, выскребая их пальцем. Обнажился круг белых конических образований, похожих на крошечных, вырезанных из камня птичек. — Это зубы. Ты стараешься добраться до желтого — икры.

Выковыряв несколько тонких студенистых пластинок, Серегил с наслаждением съел их.

— Я купила их на пристани рано утром, — сообщила Силла. — Рыбак дал мне ведро морской воды, и я опустила ежей в колодец, где прохладно.

— Замечательно, — одобрил Серегил. кидая пустой панцирь в очаг. Вытерев руки и губы салфеткой, Серегил снова стал учить Алека: — Такие манеры годятся везде, за исключением аристократических кварталов, если, конечно, ты хочешь выдать себя за простолюдина. Но мы с тобой, как помнишь, ужинаем на улице Серебряного Шлема, и здесь так себя не ведут. Смотри.

Во-первых, свисающие рукава парадного одеяния нужно сдвинуть — не завернуть, а именно сдвинуть, — вверх на величину ладони. Ты можешь опереться на стол левым локтем; только ни в коем случае не правым, хотя положить на стол правую кисть разрешается. При еде используют большой, указательный и средний пальцы обеих рук. Безымянный и мизинец нужно согнуть

— вот так. Молодец. Теперь возьми ежа левой рукой, не сжимая его сильно, и поверни его, чтобы видеть ротовое отверстие. Теперь расколи панцирь одним резким ударом ножа, удали кончиком отходы и ложкой зачерпни икру. Пустую скорлупу оставь на тарелке. Никогда не разговаривай с набитым ртом; если кто-то обратится к тебе в этот момент, прижми пальцы к губам и проглоти еду, прежде чем ответить.