8. Очаровательная приманка

Сидя у окна своей комнаты и глядя на тихий июньский вечер, на первые розовые краски заката, отражающегося в окнах дома на противоположной стороне улицы, на купол старой церкви, пламенеющий, подобно факелу, на зубчатом горизонте московских крыш, сержант государственной безопасности Татьяна Романова думала о том, как она счастлива.

Ее счастье не было романтичным. Оно не имело никакого отношения к восторгу влюбленности — тем дням и неделям, когда на горизонте еще не видно мрачных туч. Это было спокойное счастье безопасности, уверенности в завтрашнем дне, ощущение, которое становилось еще более приятным из-за малозначащих, второстепенных мелочей — похвалы профессора Деникина после урока английского языка, запаха вкусного ужина, разогревающегося на электрической плитке, доносящихся из радиоприемника звуков ее любимого вступления к «Борису Годунову» в исполнении Московского симфонического оркестра и, самое главное, прихода лета после длинной унылой зимы и короткой весны.

Комната была одной из сотен подобных в огромном современном здании на Садовой-Черногрязской улице, где размещалось женское общежитие сотрудниц Министерства государственной безопасности. В этом красивом восьмиэтажном здании, построенном в 1939 году заключенными, было две тысячи комнат. Часть, как, например, ее комната, представляли собой всего лишь маленькие клетушки с телефоном, умывальником, одной лампочкой, ванной и туалетом в коридоре. Другие, размещающиеся на двух последних этажах, были двух— и трехкомнатными квартирами с ванными. Эти квартиры выделялись для сотрудниц, занимающих ответственные должности. Жилищные условия улучшались в соответствии со званием, и сержанту Романовой еще только предстояло получить звание лейтенанта, капитана, майора и подполковника, прежде чем она достигнет роскоши последнего, восьмого, этажа, где проживали полковники.

Но сейчас — видит бог! — она была довольна своей судьбой. Жалованье в 1200 рублей в месяц (на треть больше, чем в любом министерстве), собственная комната, хорошая дешевая пища и одежда, которые можно купить в закрытом «распределителе» на первом этаже, полностью оплаченный двухнедельный отпуск каждый год. Но самое главное — постоянная работа с хорошими перспективами в Москве вместо какого-нибудь мрачного провинциального городка, где месяцами ничего не происходит и где выход на экраны нового фильма или приезд цирка считается настоящим праздником.

Конечно, за работу в МГБ приходится расплачиваться. Форма сотрудника государственной безопасности отделяет тебя от всего мира. Тебя боятся и обходят стороной, так что не остается ничего другого, как присоединиться к обществу других сотрудниц и сотрудников МГБ. Когда-нибудь придется выйти замуж за одного из них, если хочешь продолжать работу в министерстве. И приходится напряженно трудиться: с восьми утра до шести вечера, пять с половиной дней в неделю, а отдых в течение дня — всего сорок минут на обеденный перерыв в служебной столовой. Но там хорошо кормят, так что можно почти не ужинать и копить деньги на шубку из соболя, которая заменит когда-нибудь шубу из изрядно потрепанной сибирской лисы.

Вспомнив про ужин, сержант Романова встала со стула у окна и подошла к плитке, чтобы взглянуть на кастрюльку с густым супом, в котором плавало несколько крошечных кусочков мяса. Он был уже почти готов и пахнул очень вкусно. Девушка выключила плитку, чтобы суп остыл, а сама принялась мыть руки и накрывать на стол, как ее приучили с детства.

Вытирая руки полотенцем, она посмотрела в большое овальное зеркало над умывальником.

В институте один из парней, влюбленных в нее, сказал, что Таня похожа на молодую Грету Гарбо. Какие глупости! Но сегодня она действительно выглядела хорошо. Шелковистые каштановые волосы, отброшенные назад с высокого лба, падали на плечи, края их слегка завивались вверх (Татьяна Романова видела однажды такую прическу у Греты Гарбо и не стыдилась признаться, что скопировала ее); мягкая бледная кожа оттенка слоновой кости; широко расставленные синие-синие глаза под прямыми бровями (Таня закрыла один глаз за другим — да, ресницы были, несомненно, достаточно длинными), аристократический нос... А вот что можно сказать про ее рот? Может быть, слишком широк? Когда она улыбается, он выглядит ужасно широким. Таня улыбнулась своему отражению в зеркале. Да, рот был действительно широк, но ведь и у Гарбо такой же. И этот недостаток исправляли пухлые, хорошо очерченные губы. К тому же от улыбки на ее щеках появляются такие славные ямочки. Нет, никто не осмелится сказать, что у нее холодный рот! А овал лица? Не слишком ли он длинен? Подбородок не очень острый? Таня повернула голову, чтобы посмотреть на себя в профиль. Тяжелая волна волос метнулась вперед и закрыла правую половину лица. Таня отбросила волосы обратно. Ну что ж, подбородок очерчен несколько резковато, но он не острый. Она снова повернулась к зеркалу и стала расчесывать свои длинные густые волосы. Грета Гарбо! Конечно, Таня не была дурнушкой, раз столько мужчин говорили ей комплименты и столько девушек обращались за советами, как им ухаживать за кожей лица, волосами... Но кинозвезда — и к тому же такая знаменитая! Таня скорчила перед зеркалом рожицу и пошла ужинать.

Говоря по правде, сержант Татьяна Романова была очень красивой, очаровательной девушкой. У нее было прелестное лицо, стройное тело, и двигалась она с поразительной грацией. Таня училась в балетном училище в Ленинграде, но вынуждена была оставить его: ее рост на дюйм превысил предписанный. А выглядела она воплощением здоровья еще и благодаря своей страсти к фигурному катанию, которым занималась на стадионе «Динамо». Когда-то Таня выступала на соревнованиях в первой команде своего общества. У нее были точеные руки и высокая грудь. Ревнитель классической красоты мог бы найти мелкие недостатки в ее фигуре: бедра и ягодицы были так развиты физическими упражнениями, что несколько утратили плавные женственные очертания и чуть-чуть походили на мужские.

Красота сержанта Романовой вызывала восхищение далеко за пределами английского отдела управления документации МГБ. Все были уверены, что пройдет немного времени и кто-то из высших чинов заметит ее и сделает своей любовницей. Может быть, и женой.

Девушка налила горячий суп в тарелку, на которой были нарисованы волки, мчащиеся за санями, покрошила туда черный хлеб, села за стол и начала медленно есть, любуясь красивой блестящей ложкой. Эту ложку она незаметно сунула в сумочку, когда несколько недель тому назад вместо с веселой компанией ужинала в ресторане «Москва».

Поужинав, девушка вымыла посуду, вернулась к окну и закурила свою первую за день сигарету. В России не принято, чтобы женщины курили при людях, за исключением ресторана. Если бы она закурила на работе, ее бы немедленно уволили. Из черной тарелки репродуктора, прикрепленного к стене, доносилось завывание какого-то оркестра из Туркменистана. Снова эта ужасная музыка, которую исполняют по радио на радость обитателям варварских провинций! Неужели нельзя исполнять что-то более культурное? Современный джаз, например, или классическую музыку. Музыка, звучавшая сейчас, казалась ей просто ужасной. И что еще хуже — старомодной.

Резко зазвонил телефон. Таня подошла и сняла трубку.

— Сержант Романова?

Это был голос ее любимого профессора Деникина. Но в свободное время он всегда звал ее Татьяной или даже Таней. Что это может значить?

— Да, товарищ профессор.

Голос в телефонной трубке казался чужим и холодным.

— Через пятнадцать минут, в половине девятого, вам надлежит явиться к полковнику Клебб из Второго отдела. Она ждет вас у себя в квартире номер 1875, на восьмом этаже вашего здания. Вам все понятно?

— Но почему? Что... что случилось?

Ее прервал странно напряженный голос любимого профессора:

— Это все, товарищ сержант.

Девушка посмотрела на телефонную трубку, будто надеясь получить какое-то объяснение.

— Алло! Алло! — Трубка молчала.

Таня почувствовала, что от напряжения, с которым она сжимает трубку, у нее болят мышцы. Она медленно наклонилась и опустила ее на рычаг.

Может быть, позвонить ему? Нет, это исключается. Он говорил с ней таким тоном потому, что знал, как знала и она, что все телефонные разговоры прослушиваются или записываются. Вот почему он не тратил лишних слов. Речь идет о безопасности государства. В таких случаях передаешь, что тебе было поручено передать, и стараешься забыть об этом как можно быстрее. Тебе удалось избавиться от пиковой дамы, и твои руки снова чисты.

Девушка, не спуская глаз с телефона, прикусила зубами костяшки пальцев. Зачем она понадобилась им? В чем ее обвиняют? Она лихорадочно попыталась вспомнить события последних дней, месяцев, лет. Может быть, какая-то ужасная ошибка на работе и им стало известно об этом лишь сейчас? Или она рассказала какой-то анекдот? Сделала неосторожное замечание и на нее донесли? Это не исключено. Но какое замечание? Когда? Девушка не могла припомнить ничего похожего. Ложка! Ведь она совершила кражу государственного имущества! Выбросить ее из окна, с другой стороны здания, как можно дальше! Нет, вряд ли. Это слишком незначительное преступление. Таня недоуменно пожала плечами и подошла к шкафу. На глазах выступили слезы отчаяния. СМЕРШ не занимается такими мелочами. Произошло что-то куда более серьезное.

Девушка вытерла слезы и посмотрела на часы. Осталось всего семь минут! Таню охватила паника. Она распахнула дверцу шкафа и достала парадную форму. Не хватало еще опоздать! Она принялась с лихорадочной поспешностью расстегивать пуговицы белой хлопчатобумажной блузки.

Даже не принимая во внимание причину, по которой ее вызвали, положение казалось ей загадочным. Любой контакт с одним из щупальцев СМЕРШа был неслыханным. Само слово «СМЕРШ» было ужасным. Оно звучало подобно дыханию смерти. Но самое страшное заключалось в том, что ее вызвали к начальнику Второго отдела, этому олицетворению зла, занимающемуся пытками и убийствами.

И этим начальником была женщина, Роза Клебб! О ней рассказывали невероятные вещи, которые могут присниться лишь в самых страшных кошмарах.

Ходили слухи, что ни одна пытка не проходила без личного участия Розы Клебб. В ее кабинете в шкафу висел халат, покрытый пятнами крови, и стоял раскладной стул. Когда она выходила из своего кабинета, одетая в этот халат, с раскладным стулом под мышкой, и шла подземными коридорами, об этом сразу становилось известно, и даже сотрудники СМЕРШа замолкали и наклонялись над столами, пока она не возвращалась обратно.

Шепотом рассказывали, что она входила в камеру и ставила стул у лица мужчины или женщины, пристегнутых к столу пыток. Затем садилась и внимательно смотрела в глаза жертвы, тихо произнося номер 1 или номер 10, или номер 25. Инквизиторы понимали, что она имеет в виду, и принимались за дело. А Роза Клебб не отрывала глаз от лица жертвы, наклонялась к ней вплотную и вдыхала крики, как аромат духов. В зависимости от того, как менялось выражение лица мученика, она отдавала приказ об изменении пытки (...номер 36 или номер 64), и истязания начинались заново. Когда силы и самообладание покидали жертву и начинались мольбы о милосердии. Роза Клебб склонялась над измученным телом и принималась ворковать нежным голосом: «Ну-ну, мой голубок. Расскажи мне все, меленький, и муки прекратятся. Ведь тебе так больно! А от боли ужасно устаешь. Хочется, чтобы все окончилось наконец, и ты смог отдохнуть. Твоя мама рядом, и она не хочет, чтобы ты страдал. Тебя ждет мягкая удобная постель, ты уснешь и забудешь обо всем, обо всем. Расскажи мне, — продолжала она мягким голосом, — и тебя оставят в покое. Больше не будет боли и мучений».

Но если она видела в глазах жертвы упрямство, тихий голос говорил: «Но ты дурачок, мой милый, такой дурачок. Эта боль — только начало, пустяк. Ты не веришь мне? Тогда, голубок, твоя мама вынуждена попробовать немного, совсем немного, чего-то другого. Номер 87», — обращалась она к инквизиторам. И те снова меняли инструменты и методы пытки, а Роза Клебб сидела на стуле и наблюдала, как сознание и жизнь медленно покидают человека, и тогда ей приходилось кричать прямо в ухо умирающего.

Но такое бывало очень редко. Мало кто обладал такой силой воли, чтобы пройти до конца путь мучений СМЕРШа, мало кто отказывался подчиниться нежному голосу, обещавшему тишину и покой. Истязаемые почти всегда сдавались, потому что Роза Клебб инстинктивно угадывала момент, когда взрослый сильный человек превращался в беспомощного ребенка, способного только на то, чтобы позвать свою маму. Когда она принимала образ матери, воля человека, которую жесткие требования мужчины только бы укрепили, ослабевала.

После того как ей удавалось добиться признания очередного арестованного, Роза Клебб опять возвращалась в свой кабинет со стулом под мышкой, снимала халат, покрытый свежими пятнами крови. Слух об этом быстро облетал сотрудников, работающих в подвальных помещениях, и они с облегчением вздыхали...

Татьяна взглянула на часы. Еще четыре минуты. Она провела ладонями по бедрам, разглаживая форму, посмотрела на свое отражение в зеркале. После этого девушка повернулась и сказала последнее «прощай» своей милой комнатке. Вернется ли она сюда?

Таня вышла в длинный коридор и вызвала лифт.

Когда двери лифта открылись перед ней, девушка расправила плечи, подняла подбородок и вошла в лифт, как на платформу гильотины.

— Восьмой, — сказала она лифтерше и встала лицом к дверям. Глядя прямо перед собой, она молча повторяла фразу, которую не произносила с детства: «Боже мой, боже мой, боже мой!»

9. Труд любви

Стоя перед безликой, ничем не отличающейся от других дверью, окрашенной в кремовый цвет, Татьяна уже почувствовала запах, царящий в квартире. Когда после короткой команды войти Татьяна открыла дверь, то чуть не задохнулась от этого запаха жилища Розы Клебб. Татьяна замерла у входа, глядя в глаза женщины, сидящей за столом и освещенной люстрой, свисающей с потолка.

Да, воздух такой же, как в метро в жаркий летний день — дешевые духи, которыми словно пытаются смыть запах пота и немытых тел. Русские щедро пользуются духами и одеколоном независимо от того, мылись они или нет, но главным образом тогда, когда не мылись. И здоровые, любящие чистоту девушки предпочитают возвращаться с работы пешком, чтобы избежать духоты и этого запаха, и спускаются под землю, лишь когда идет сильный дождь или снег.

Лицо Татьяны чуть исказилось гримасой отвращения. Но именно оно, это отвращение, и презрение к человеку, способному жить в такой духоте и затхлости, дало ей сил смотреть, не мигая, в желтоватые глаза, уставившиеся на нее через линзы квадратных, без оправы, очков. Это был изучающие глаза, не выдающие чувств своего хозяина. Он разглядывали Романову с ног до головы, по частям, подобно объективу кинокамеры.

— Вы — красивая девушка, товарищ сержант, — произнесла полковник Клебб. — Пройдите по комнате до стены и обратно.

Что значат эти ласковые слова? Вспомнив об отвратительных личных привычках этой женщины и охваченная уже иным беспокойством, Татьяна подчинилась.

— Снимите китель. Повесьте его на спинку стула. Поднимите руки над головой. Выше. Теперь наклонитесь и достаньте кончиками пальцев пол, не сгибая коленей. Хорошо. Садитесь. — Клебб разговаривала, как врач. Она указала на стоящий рядом стул и принялась читать папку на столе.

«Должно быть, это мое личное дело», — подумала Татьяна. Как интересно было бы увидеть документ, который решает всю ее судьбу. И какая толстая эта папка — почти два дюйма. Что в ней?

Полковник Клебб просмотрела последние страницы и захлопнула загадочную папку оранжевого цвета с черной полосой по диагонали. Что могут означать эти цвета?

— Слушайте меня внимательно, товарищ сержант! — Это был повелительный голос старшего офицера. — О вашей работе отзываются весьма похвально. Ваше поведение безупречно как на службе, так и вне ее. Государство очень вами довольно.

Татьяна не верила своим ушам. Ее охватила слабость от чувства облегчения. Она покраснела и оперлась рукой о край стола.

— Я очень благодарна, товарищ полковник, — еле слышно пробормотала она.

— Мы высоко ценим вашу образцовую службу, поэтому вам доверили исполнение исключительного по важности задания. Это большая честь. Вы понимаете меня?

Как бы то ни было, это куда лучше, чем она предполагала.

— Так точно, товарищ полковник. — Задание, порученное вам, очень ответственное, и я рада сообщить вам, что после его завершения вам будет присвоено звание капитана государственной безопасности.

Такое было совершенно неслыханно для девушки в двадцать четыре года! Татьяна инстинктивно почувствовала опасность. Она вся напряглась подобно зверю, заметившему стальные челюсти капкана под куском мяса.

— Это большая честь для меня, товарищ полковник, — ответила она, безуспешно пытаясь скрыть подозрительность.

Роза Клебб удовлетворенно кивнула. Она отлично понимала чувства девушки, получившей приказ явиться к ней. Неожиданно мягкий прием, чувство облегчения, охватившее ее, затем вновь пробудившиеся опасения — ничто не укрылось от опытного глаза Розы Клебб. Перед ней стояла красивая, бесхитростная, наивная девушка — именно такая требовалась для предстоящего заговора. Теперь нужно успокоить ее.

— Милая моя, — произнесла она доверительно. — Я совсем забыла. Такое событие, как ваше новое задание, нужно отметить. Не следует думать, что у нас, старших офицеров, нет человеческих слабостей. По такому случаю неплохо открыть бутылку французского шампанского.

Роза Клебб встала и подошла к буфету, где все уже было приготовлено ее ординарцем.

— Попробуйте шоколадные конфеты, пока я буду бороться с пробкой. Это всегда непросто. Нам, девушкам, для такой работы требуются мужчины, верно? Берите, берите. Это отличные конфеты. Только что из Швейцарии. Круглые — с мягкой начинкой, квадратные — с твердой.

Татьяна шепотом поблагодарила хозяйку, протянула Руку и взяла круглую конфету. Во рту у нее пересохло, и конфету с мягкой начинкой легче проглотить. Она с ужасом ждала, когда стальные челюсти капкана сомкнутся вокруг ее шеи: в том, что за этим спектаклем скрывается что-то ужасное, она не сомневалась. Шоколад прилип к ее Деснам подобно жевательной резинке. К счастью, внезапно она почувствовала в руке бокал шампанского.

Роза Клебб подняла свой бокал, весело улыбаясь.

— За ваше здоровье, Татьяна! Поздравляю вас!

Лицо Тани исказилось в мучительной улыбке. Она тоже подняла бокал.

— За ваше здоровье, товарищ полковник!

Она выпила вино до дна, как это принято в России, поставила бокал на стол перед собой.

Роза Клебб тут же снова наполнила его, пролив немного шампанского на скатерть.

— А теперь за ваше новое назначение!

Ее губы раздвинулись в сладкой улыбке. Глаза напряженно следили за выражением лица девушки.

— За СМЕРШ!

Татьяна встала неуклюже, как манекен, и взяла бокал.

— За СМЕРШ, — пробормотала она, двумя глотками опустошила бокал и села.

Роза Клебб не дала ей времени для размышлений. Она села напротив Татьяны и положила ладони на стол.

— А теперь за дело, — ее голос прозвучал как команда. — У нас много работы.

Она наклонилась вперед.

— Вам никогда не хотелось жить за границей? В одной из западных стран?

Шампанское ударило Татьяне в голову. Наверно, это есть ловушка, но пусть тогда она захлопывается как можно быстрее.

— Нет, товарищ полковник. Мне нравится жить в Москве.

— И вам не приходило в голову, как приятно жить на Западе — красивая одежда, джаз, модные прически?

— Нет, товарищ полковник, — девушка говорила правду. Она никогда не задумывалась об этом.

— А если в интересах государства от вас потребуют, чтобы вы жили за границей?

— Я исполню приказ.

— С охотой?

Татьяна нетерпеливо пожала плечами:

— С приказами не спорят.

Женщина замолчала. Следующий вопрос прозвучал заговорщицки:

— Вы девственница, Татьяна?

«Господи», — подумала девушка.

— Нет, товарищ полковник.

Роза Клебб облизнула губы.

— Сколько было их?

Татьяна покраснела до корней волос. Русские девушки скрытны и очень неохотно говорят о своих любовных связях. Этот вопрос прозвучал тем более отталкивающе, потому что был задан офицером безопасности, которого она никогда раньше не встречала и который теперь ее допрашивал. Татьяна набралась мужества и посмотрела прямо в желтоватые глаза.

— Какое право вы имеете задавать такие интимные вопросы, товарищ полковник?

Роза Клебб выпрямилась. Ее голос прозвучал, как удар хлыста.