— Ваше предложение для меня весьма лестно, но я не мню себя без моря, там моя отрада.

Головнин одобрительно ухмыльнулся.

— Иного ответа я не ждал от вас, Федор Федорович. А мы здесь загостились. Денька через два-три снимаемся с якоря. Путь у нас дальний. Пойдем маршрутом славных мореходов наших, Беринга и Чирикова.

— Куда же? — преобразился Матюшкин.

— Обследуем положение островов Медного и Беринга. Поверим расчеты капитана Кука. Оттуда к Алеутам, затем к Ситхе, в Америку.

Петр Рикорд, прощаясь с Матюшкиным, искренне сожалел о разлуке:

— Мы с вами сошлись характерами, Федор Федорович, и мне жаль, что настает пора расставания. Надеюсь, что мы останемся друзьями.

— Ваше расположение для меня дорого, Петр Иванович, и я верю, что наши пути еще пересекутся. Ежели не на берегу, то в море, — улыбаясь, Матюшкин старался скрыть в общем-то тоскливое настроение.

— А вы нас не забывайте, Федор Федорович, — держа под руку мужа, сказала Людмила Ивановна, — шлите нам хотя бы изредка весточки из Петербурга…

На рассвете 19 июня «Камчатка» салютовала прощальными залпами Петропавловску.

— Паруса ставить!

— По марсам!

Уверенный, спокойный, но твердый голос командира вполголоса репетовали расписанные по мачтам офицеры и гардемарины. Без суеты, молча разбегались матросы, цепко карабкались по вантам, быстро переступали по пертам. Выверенными движениями в считаные мгновения сноровисто работали с парусами и снастями, безошибочно выполняя команды, велик спрос за каждую промашку.

— На марса-фалах!

— Марса-фалы подымай!

Едва ощутимый южный ветерок нехотя расправляет паруса. Все замечал командир. Лицо его невозмутимо, он уверен в своих людях, от первого лейтенанта до последнего матроса.

— Лево руль! Травить брасы слева!

— Подобрать фока-булинь, справа!

— Отводи!

— Одерживай!

— Крепи брасы!

— Так держать!..

Шлюп плавно разворачивается бушпритом на выход из Авачинской губы. Головнин искоса поглядывает на береговой откос, усеянный людьми. Кто-то прощально поднял руку, бабы и девки машут косынками, платками. Прощай, Камчатка!

Море не обманешь. Оно не терпит фальши и показухи. За девять месяцев плавания Головнин не усомнился ни в одном из отобранных в экипаж офицеров и гардемаринов. Их деловитость, стремление к совершенству, его жесткая требовательность и даже суровость в обращении с подчиненными преследовали одну цель — «отличного исполнения ими обязанностей», ибо он по опыту знал — море не прощает даже малейшей оплошности.

Многие побаивались командира, «он держал себя совершенным деспотом, — заметил потом Литке, — неизмеримо высоко над всеми подчиненными». И все-таки такие разные, они были схожи в одном: с большой ревностью старались как можно добросовестней исполнять свои обязанности, переживали промахи, стремились побыстрей их исправить и в дальнейшем не повторять.

По-особому относился Головнин к «лицеисту» Матюшкину. Разглядев в нем истового приверженца моря, он кропотливо обучал его морской практике, поощрял его тягу к штурманскому делу и дружбе со штурманом Никифоровым и его добросовестными помощниками Прокопием Кузьминым, Иваном Афанасьевым, Петром Ильиным. Имея солидные знания в математике, Матюшкин вскоре свободно решал астрономические задачи, изучил компасное дело, вел прокладку курсов на карте. Сменившись с вахты, «лицеист» не заваливался на койку в каюте, а уходил к штурману, часами возился с расчетами, определяя по компасу направление дрейфа, истинный курс корабля. Постоянно торчал он на шканцах, прислушиваясь к распоряжениям командира, не стесняясь спрашивал потом объяснений его действий у офицеров, а то и у самого Головнина. И каждый раз после шторма или плавания в ненастную погоду восхищался мастерством командира. Случай на пути к Аляске подтвердил превосходные качества командира…

После скрупулезных навигационных и астрономических определений координат островов Беринга и Медного шлюп взял курс к Алеутам. Цепочкой потянулись один за другим острова: Атту, Агетту, Канагу, Адах, Ситхин… Возле каждого ложились в дрейф. Если позволяла погода, брали высоты, уточняли координаты, сверяли с картами и описаниями Кука, Сарычева, Ванкувера. Они, как правило, разнились, иногда существенно.

Добрый десяток островов обследовал Головнин, после чего направился в Павловскую гавань на острове Кадьяк, где находилась контора Российско-Американской компании.

На подходе к острову Головнин внимательно проштудировал карту огромного Чиниатского залива, составленную десяток лет назад во время плавания в этих местах первопроходца, капитан-лейтенанта Юрия Лисянского.

— Видишь, — сказал капитан штурману, — на карте посреди залива одна опасность, камень Горбун, остальная акватория чиста. Камни и рифы показаны вблизи берегов, там же и промеры сделаны. Пойдем к Горбуну, а там осмотримся.

Оставив слева входной мыс, шлюп с попутным ветром направился к Горбуну. Пока шли к Горбуну, мрачные тучи заволокли берега залива, нашел туман. Как обычно в плохую видимость на баке у бушприта стоял впередсмотрящий остроглазый матрос. Его обязанность — первым обнаружить опасность и мгновенно сообщить командиру или офицеру на вахте. Он-то первым и заметил огромную скалу, камень Горбун.

— Справа по ходу скала!

Головнин прикинул расстояние. «На траверзе с полмили будет. А дальше?» Он окинул взглядом паруса. Шлюп шел ходко попутным ветром. «Пожалуй, не менее четырех-пяти узлов». Он поманил Никифорова.

— Пойдем далее этим же галсом, не будем терять ветер. По карте должно быть все чисто.

Никифоров сомнительно пожал плечами, но промолчал, переглянулся с правившим вахту Матюшкиным.

— Вызвать мачтовые команды наверх! — распорядился Головнин и, как оказалось, своевременно.

Едва офицеры и матросы заняли свои места, с бака донесся тревожный возглас:

— Прямо по носу камни!

Собственно, этот вскрик матроса опередил на какой-то миг Головнин. Он первым усмотрел в густом тумане очертания грозных рифов: «До них два-три кабельтовых, не больше…»

Теперь все зависело от командира. Матюшкин затаил дыхание, внутри невольно захолодило. «До камней ходу минуток пять — десять от силы, а там каюк…»

— Руль право на борт! — не поворачиваясь, спокойно, чуть с хрипотцой кинул Головнин рулевому и тут же, не переводя дыхание, громовым голосом полетели одна за другой его команды:

— По местам! Магерманы отдать!

— Фок и грота марса булини травить!

— Грот на гитовы!

Как обычно расторопно и слаженно действовал экипаж.

Накренившись на левый борт, чуть замедлив ход, хлопая парусами, «Камчатка» выходила на ветер, когда до зловеще торчавших из воды камней оставалось с полкабельтова…

— Подобрать фок и бизань!

— Руль прямо! Кормовую шлюпку к спуску!

Едва заметным движением Головнин вытер платком вспотевший лоб, повернувшись к Матюшкину, улыбнулся и пояснил.

— Ложимся в дрейф, Федор Федорович, будем делать промеры и буксироваться. Чем черт не шутит.

Но шлюпку не успели спустить. Из темноты вынырнули две алеутские кожаные байдары. На борт поднялся компанейский промышленник.

— Ваше благородие, — испуганно сказал он. — Вы туда не хаживайте, каменья Там. Я-то вас приметил по мачтам, да вот досада — не поспел.

— А мы и сами, как видишь, не сплошали. Ты-то знаешь проход в Павловскую гавань?

— Ведаю, но для вашего судна не ручаюсь. Туман к тому же.

— Есть ли лоцман в гавани?

— А как же, да и правитель конторы уже прослышал о вашем судне.

— Добро. — Головнин подозвал Муравьева. — Распорядитесь, Матвей Иванович, дать три пушечных выстрела для призыва лоцмана. Спускайте шлюпку и пошлите для промера глубин Козьмина. Покуда лоцман подоспеет, мы за шлюпкой под буксиром помалу тронемся к гавани.

На выстрелы берег не замедлил отозваться. Лоцман известным ему фарватером провел шлюп в Петропавловскую гавань, и еще до захода солнца «Камчатка» надежно закрепилась на двух якорях напротив селения.

За поздним ужином в кают-компании все наперебой восхищались искусством командира, его мгновенной реакцией.

— Я не успел как следует сообразить, а он уже подал команды…

— Что говорить, орел наш капитан, не каждому такое дано…

— Да и матросики не подкачали, все в миг сработали…

— Вишь, передоверился он карте Лисянского…

— Пожалуй, в сих местах малознакомых риску избегать следует.

Последнюю фразу произнес Никифоров, Матюшкин с некоторым удивлением посмотрел на приятеля. «Намекает Григорий, что Головнин мог и не искушать судьбу…»

Уже наступила ночь, когда командир по привычке, не откладывая, записывал события минувшего дня в дневник: «От Чиниатского мыса я правил прямо к камню Горбуну, чтоб, увидев его, определить второй курс. Камень сей мы и действительно увидели, как ожидали, и прошли от него в полуверсте. Г-н Лисянский в своем путешествии говорит, что, входя в сей залив, он „… боялся островов Пустого и Лесного, коих берега для кораблей очень опасны…“ Он шел к SW, после в тумане не знал, где он находился, доколе не приехал и нему правитель селения и не дал своего штурмана, который и ввел корабль его в гавань, не говоря, каким проходом. Читая сие место и глядя на карту г-на Лисянского, нельзя было не заключить, что он шел подле южного берега, где у него не означено никакой опасности, между тем, как во многих других местах залива поставлены рифы и каменья; и как на карте сказано, что она сочинена с описи, под его надзором штурманом Калининым сделанной, то я, нимало не сомневаясь, шел, как я полагал, самым безопасным путем, но в какое удивление пришел, когда увидел прямо перед собою рифы камней, на карте не означенные! Люди были все по местам, и потому мы в миг отворотили от опасности и легли в дрейф…»

Утром шлюп переменил место стоянки, на верпах и канатах подтянулись к берегу на 30-40 метров. Пока перетягивались, Никифоров листал командирский альбом карт Лисянского и пояснял Матюшкину.

— Залив Чиниатский велик, в поперечнике около двадцати миль, потому штурман Калинин промерял глубины и рифы обозначал вдоль берега и островов. Однако и неподалеку от Горбуна промер сделал.

Никифоров взял циркуль.

— Мы-то наткнулись на камень милях в трех от Горбуна, видимо, Лисянский сих камней не видывал в тумане. Иначе бы отметил беспременно.

После обеда Матюшкин перечитывал приобретенный еще в лицейские годы томик сочинений Лисянского.

«Значит, Лисянский лавировал по заливу в тумане и не мог видеть тех рифов, на которые мы наткнулись», — размышлял Матюшкин и принялся читать дальше.

С раннего утра Никифоров со своими помощниками грузили на шлюпки промерные лоты, компасы, планшеты, инструменты.

— Василь Михалыч приказали дотошно обследовать весь залив и составить подробную карту, — на ходу пояснил Матюшкину штурман.

— А ты, Григорий, в чем-то прав, — сказал Матюшкин, — Лисянский-то блуждал по заливу в тумане и потому камней тех не приметил. Да и галсы его совсем в другой стороне располагались…

Отправив штурманов, Головнин пригласил офицеров.

— Адмиралтейство по высочайшей воле вменило нам в обязанность узреть положение в колониях РоссийскоАмериканской компании и прознать нужды природного населения в сих местах.

Впервые за долгие годы жители увидели присутствие на острове властей, не подотчетных компании. К Головнину потянулись промышленники, простые русские мужики, много лет назад посулами завлеченные на Аляску и попавшие в вечную кабалу. Он сам выслушивал и записывал жалобы «работных людей» и местных алеутов, отсеивая плевелы. «Между тем ежедневно являлись ко мне челобитчики, как русские, так и природные жители, которые все приносили жалобы на своих правителей. Некоторые из сих жалоб, вероятно, были дельные, а другие пустые и не основательные». Для него сетования были не в новинку. Живо сохранились в его памяти впечатления семилетней давности. Правда, из Новоархангельска повеяли свежие ветры. В прошлом году бразды правления компанией принял от Баранова флотский офицер, принятый на службу в компанию, капитан-лейтенант Леонтий Гагемейстер.

Матюшкин в свободное от вахты время сходил на берег, бродил по селению, общаясь с жителями. «Русские жаловались, — записал Матюшкин в дневнике, — что они лишены всех способов возвратиться в отечество, что они пришли сюда, будучи в доле с компанией, а теперь получают токмо 300, а другие 150 р. в год, что сие им не достает для собственного пропитания, что они все более и более должают компании». Короче, эти люди оказывались вечными невольниками, залезая все больше в долги к компании.

Головнин заручился письменным свидетельством о неприглядных делах компании от главы духовной миссии, монаха Германа, «человека умного и благочестивого, которого здесь большая часть жителей довольно выхвалить не может». Заранее предвидел баталии с петербургскими покровителями Российско-Американской компании… Деньги не пахнут. Ради прибылей на все неполадки в Русской Америке столичные сановники закрывали глаза…

В последнее июльское воскресенье над Ситхинской бухтой гремели раскаты пушечного салюта. Стены Новоархангельской крепости окутались дымом. Столица Русской Америки приветствовала семью выстрелами «Камчатку». На правых шканцах шлюпа, грузно ступая, медленно расхаживал командир. «Ежели по петровскому уставу, партикулярное судно ответствует торговому, на два выстрела менее. А насчет торговой крепости не сказано. Да их в ту пору не было и в помине». Головнин вскинул подзорную трубу, над зданием правителя на флагштоке развевался по ветру русский флаг с державным орлом посредине.

Едва затихли крепостные пушки, русскому кораблю салютовал стоявший неподалеку от шлюпа американский бриг.

— Ответствовать по порядку, — кивнул командир ожидавшему распоряжения Муравьеву, — крепости семью выстрелами, американцу пятью, как положено.

Левый борт «Камчатки» окутался пороховым дымом, а от пристани отвалила шлюпка.

Первым на борт ступил и представился флотский офицер:

— Флота лейтенант Яновский, капитан над портом, временно замещаю убывшего в Калифорнию капитан-лейтенанта Гагемейстера.

Следом за Яновским к Головнину засеменил старый знакомый по Камчатке Кирилл Хлебников.

— Позвольте здравия желать вам, Василь Михалыч, с благополучным прибытием вас, — а на вопросительный взгляд Головнина пояснил, — нынче я правитель конторы здешней, прошу любить и жаловать. Овощи, зелень, рыбка свежая сего же дня будет вам подана.

— Благодарствую, Кирила Тимофеич. Кстати, ознакомьтесь с бумагами компании. Завтра же начнем выгружать компанейские товары.

— Слушаюсь, — почтительно поклонился Хлебников. Головнин перевел взгляд на Яновского.

— А что Гагемейстер, надолго ли в Калифорнии задержится?

— Рассчитывает до октября, ваше превосходительство. За пшеницей ушел. Как водится, у нас недостача хлебушка.

Головнин понимающе кивнул и поинтересовался.

— А что Александр Андреевич Баранов, где он?

— Недужится ему вторую неделю, — вздохнул Хлебников, — берут годики-то свое.

Наступившее молчание прервал Яновский.

— От нашего имени, ваше превосходительство, просим нынче же отобедать у нас с офицерами, не откажите.

Скупая улыбка осветила лицо Головнина.

— Не откажемся, хлебосольство новоархангельское нам ведомо.

За обильным угощением в доме правителя, как водится, языки развязались. За столом, напротив Головнина с офицерами, разместился Баранов с Яновским, Хлебниковым, чиновниками конторы. Бывший правитель сильно сдал, осунулся, пожелтел и за столом не проронил ни слова.

Гости рассказывали последние вести из Петербурга и с Камчатки, слушали местные новости. Говорил больше словоохотливый Хлебников.

— Векуем мы, Василь Михалыч, как и прежде, восемь годков тому. Крепостца наша обновилась, селение приумножилось, верфь наладили. Зверя промышляем, как и ранее, — Хлебников тяжело вздохнул. — Токмо и житье наше по-прежнему небезопасно. Чтобы скотину развести на пастбищах, да огороды, да в лес по грибы и ягоды ходить, полно их в лесу-то. Так нет, колоши до сих пор наших бьют насмерть. Чуть кто оплошает, забредет в лес, тут же и прибьют без всякого повода. То ли русского, то ли алеута.

— Быть может, лаской их пронять следовало? — перебил Головнин.

— И то постоянно употребляем, — ответил Хлебников, — два племени соседних диких с нами в миру. Но и они каверзы чинят и на вероломство способны. Бона брата ихова старшины Котлеана до сих пор держим про случай в заложниках.

В разговор вмешался Яновский. Рядом с ним смирно сидела его жена, Ирина, дочь Баранова от второй жены, местной алеутки. В прошлом году, вскоре по прибытии в Новоархангельск, Семен Яновский влюбился в одну из дочерей правителя. Поженились они недавно, на Рождество. Ирина впервые обреталась на равных с высокими гостями из Петербурга. Сидела она смирно, потупив глаза. То и дело краснела, изредка улыбаясь краешками губ.

— Добро бы колоши сами по себе зверствовали, так их круглый год американские гости супротив нас подзуживают. Мало того, и ружья, и порох, и свинец у колошей почитай задарма от американцев получены. Вообще-то они прав наших на сии земли нахально не признают.

Головнин слушал задумавшись, видимо, размышлял о чем-то, потом заговорил:

— А что бы вашим правителям петербургским не озаботиться? Обратились бы к правительству, к его величеству государю, испросили помощи?

Молчавший до сих пор Баранов приподнял тяжелые веки, вдруг глухо заговорил:

— Бывали здесь ваши флотские. Лейтенант Лазарев на «Суворове». Просил его повременить для нашей защиты, так он фыркнул и унес быстрехонько ноги, — с желчью закончил бывший правитель.

Головнину поневоле пришлось отвечать.

— Не знаю всех обстоятельств, но слыхал о Лазареве как о исправном офицере. К тому же знаю наверняка, что компания о том случае писала министру, но Лазарев оказался прав и был оправдан.

Головнин наполнил бокал вином:

— Здоровье ваше, господа, и спасибо за хлеб-соль вашу. Спустя два дня на шлюп пожаловал старшина колошей Котлеан. Командир потчевал его патокой с сухарями и водкой. Гость причмокивал, хитро щурился.

— Как же ты посмел пятнадцать лет назад злодейство совершить в Ситхе, умертвил две сотни неповинных людей? — спросил Головнин.

В глазах Котлеана засверкали злобные искорки.

— Он говорит, — объяснил переводчик-алеут, — что сам он того не желал, дядя его к злодейству принудил.

Искорки потухли, Котлеан хрустел сухарями, макая их в патоку, продолжал что-то лопотать.

— Говорит, что он всегда был верным другом русских…

Свои размышления о виденном и слышанном, о судьбах Русской Америки Головнин излагал в записях, сделанных на Ситхинском рейде.

«Право обладания России сим краем основано на началах, принятых за истинные и справедливые всеми просвещенными народами, а именно по праву первого открытия и по праву, еще того важнейшему, первого занятия. Вся Европа ведает и признает, что северо-западный берег Америки от широты 51° к северу открыт нашими мореплавателями Берингом и Чириковым. Русские первые из просвещенных народов подробно изведали здешний край и основали в нем свои промыслы, а потому, кажется, нет никакого сомнения, чтобы Россия наравне с прочими державами, имеющими в их зависимости подобные области или колонии, не могла располагать ими сообразно со своими постановлениями, основанными на благе и выгодах ее подданных. Но к удивлению моему, как в нынешнем, так и в прежнем моем путешествии я видел совсем другое. Граждане Соединенных областей Северной Америки ежегодно посылают туда по нескольку судов, число коих иногда простирается до двадцати, для торговли с дикими жителями в пределах России принадлежащих и ею занятых. Подрыв, какой они делают торговле и промыслам Американской нашей компании, простирается до чрезвычайности. Но это еще не все; от сей, можно сказать, хищнической торговли происходит другое, гораздо важнейшее зло: сии суда снабжают диких порохом, свинцом, ружьями и даже начали доставлять им пушки явно с намерением употреблять сии орудия против россиян, из коих весьма многие пали от действия оных, и я смело могу утверждать, что самая большая часть русских промышленников, погибших от руки диких американцев, умерщвлены порохом и пулями, доставленными к ним просвещенными американцами. Я не понимаю, каким образом согласить такую явную вражду сих республиканцев с правами народными». Как русский моряк не обошел Головнин молчанием и проблемы приоритета соотечественников. «Прежним нашим мореплавателям запрещалось объявлять свету о своих открытиях, а журналы и описи их были представляемы местному начальству, которое в те времена по примеру испанцев все их держало в тайне и тем лишало славы своих мореплавателей. В последнее время многие из сих бумаг сгнили и растерялись; осталось лишь несколько кратких выписок из них, да и те были сделаны людьми, в мореплавании несведущими, каков, например, Миллер, который, вероятно, многого в морских журналах писанного и не понимал».

Со свойственной ему иронией командир «Камчатки» едко высмеивает приверженность западных мореходов к прославлению титулованных особ: «Если бы нынешнему мореплавателю удалось сделать такие открытия, какие сделали Беринг и Чириков, то не токмо все мысы, острова и заливы американские получили бы фамилии князей и графов, но даже бы по голым каменьям рассадил бы он всех министров и всю знать и комплименты свои обнародовал бы всему свету. Ванкувер назвал тысячу островов, мысов и пр. именами всех знатных в Англии и знакомых своих; напоследок, не зная, как остальные назвать, стал им давать имена иностранных посланников, в Лондоне тогда бывших. Беринг же, напротив того, открыв прекраснейшую гавань, назвал ее по имени своих судов „Петра“ и „Павла“, весьма важный мыс в Америке назвал мысом Св. Илии, по имени святого, коему в день открытия праздновали; купу довольно больших островов, кои ныне непременно получили бы имя какого-нибудь славного полководца или министра, назвал он Шумагина островами, потому что похоронил на них умершего у него матроса сего имени. Но Беринг и Чириков не одни наши мореплаватели, которые обозревали тот край; впоследствии там плавали Левашов, Креницын и многие штурманы, командовавшие торговыми судами, которых журналы могли быть любопытны и полезны, если бы в Охотске с них брали списки и отсылали в Адмиралтейскую коллегию, где бы из них делали надлежащее употребление. Если бы журналы наших мореплавателей не сгнили в архивах, а были бы исправлены, сличены един с другим, приведены в исторический порядок и напечатаны, тогда иностранцам (от мыса Св. Илии к северу) не осталось бы другого занятия, как только определить долготы разных мест астрономическими наблюдениями, чего наши мореплаватели тех времен не имели способа делать».

Военный моряк не оставляет в покое и петербургских правителей Российско-Американской компании.

Нынешнему россиянину, наверное, покажется чудным представить где-нибудь поблизости от Владивостока или Советской Гавани речку Американку, а неподалеку музейный заповедник, называемый, к примеру, форт Американец, с атрибутами жителей запада США времен начала XIX века.

А между тем на современной карте Соединенных Штатов, в Калифорнии, в сорока милях к северу от Сан-Франциско и по сей день несет свои тихие воды речка Славянка, а на берегу ее высятся крепостные стены форта Росс. Внутри крепостных стен приютилась православная часовня, дом, в котором размещался основатель этого русского поселения, сподвижник Баранова, Иван Кусков…

Сюда-то и устремилась из Новоархангельска «Камчатка», покинув Ситхинский рейд. На переходе океан не однажды показывал свой бурный нрав, задавал перцу, а на подходе к форту Росс взыграл не на шутку. Три дня лавировал шлюп неподалеку от открытого всем ветрам рейда, дожидаясь хорошей погоды.

Накануне Головнин в присутствии Матюшкина объявил офицерам и гардемаринам:

— Сей океанский переход экзаменовал Федора Федоровича. Во всех случаях он ревностно и умело правил вахту. Отныне наравне с вами своей властью допускаю его исполнять должность за мичмана. О том в приказе объявлю и оказией отошлю аттестацию. Прошу любить и жаловать, — Головнин скупо улыбнулся, — и поздравить Федора Федоровича.

Все сразу загалдели. Первым Матюшкина схватил за руку Феопемт Лутковский. Гардемарин не чаял в нем души.

Перебивая всех, баском, Никандров предупредил без намеков:

— Нынче же в ужин, Федор Федорович, с вас причитается. Надеюсь, не будем откладывать приятную церемонию по традиции моряков…

Из форта Росс заметили шлюп, и к борту на байдарках с алеутами сноровисто подошел правитель крепости Иван Кусков. Сухощавый, с продолговатым лицом, одного роста с Головниным, доброжелательно улыбался:

— А мы поджидаем с часу на час нашего «Кутузова» с капитаном Гагемейстером из Монтеррея, приняли было вас поначалу за него.

Тут же он отослал одну байдарку с алеутами на берег, распорядился немедля доставить на шлюп свежую провизию, овощи, зелень. Головнину с первого взгляда понравились деловитость и ревность Кускова, его манера по-человечески обходиться с алеутами. Часа через три на шлюп привезли в изобилии все обещанное, и тут же Головнин распрощался с Кусковым.

— Нынче мне важно перехватить Гагемейстера, а к вам я еще наведаюсь.

Командир «Камчатки» не зря спешил. У самого выхода из залива Святого Франциска показался трехмачтовый бриг, под всеми парусами выходивший в океан. На гафеле реял флаг компании.

— Поднять флаг, выстрелить пушку! — скомандовал Головнин, и, не уменьшая парусность, шлюп направился к якорной стоянке. На «Кутузове» заметили сигнал, бриг повернул на обратный галс. За время маневра «Камчатка» ушла далеко, «Кутузов» не мог тягаться с ней в скорости. Видимо, Гагемейстер не разгадал намерений Головнина, и, снова изменив курс, бриг пошел прочь из залива, удаляясь в океан.

Собственно, Гагемейстер и не мог знать, что это за корабль под Андреевским флагом и кто его командир. Он покинул Кронштадт задолго до снаряжения «Камчатки»…

Головнину пришлось все-таки развернуться вслед за «Кутузовым». Откликнувшись на пушечный выстрел, Гагемейстер сблизился с «Камчаткой», и вскоре на борту шлюпа обнялись старинные приятели.

— В Новоархангельске мне поведали, что испанцы не особо жалуют русских, — объяснил Головнин, — а мне запас нужен немалый провизии, дров и прочее. Ты-то, верно, с ними ладишь?

— Ранее было от них немало неприязни, — ухмыльнулся Гагемейстер, — доходило до угроз с их стороны, что мы, мол, здесь не по праву. Но Кусков молодцом, все с ними уладил, и нынче они к нам благоволят.

В порту Монтеррей, где стали на якорь «Камчатка» и «Кутузов», Гагемейстер представил Головнина испанскому губернатору Пабло Висенте. Старик радушно принял русских моряков. Он любезно выслушал Головнина, распорядился готовить все необходимое для плавания и пригласил командира «Камчатки» и офицеров на обед. После ухода «Кутузова» испанцы еще не раз зазывали в гости Головнина и его спутников. Головнин в долгу не оставался, испанцы не единожды наносили ответные визиты на шлюп, их потчевали по-русски. Головнин восхищался плодородием Калифорнии, чудесным климатом.

— Ваш край, видимо, есть частица рая, — сказал он без лести губернатору.

— О, вы еще не все видели, посетите наши католические миссии Святого Франциска, Святого Карла, — добродушно улыбнулся в ответ Пабло Висенте, — навестите святых отцов, они приглашают вас и ваших офицеров и будут вам очень рады. Я дам вам прекрасных лошадей.

Не привыкшие к верховой езде офицеры, однако, быстро освоились с новым способом передвижения. Кони понесли галопом незнакомых седоков, но ни один из них не свалился с седла. Тренированные скакуны сами, без понуканий, меняли ритм хода, осторожно спускались с крутых склонов.