Парашют скрывал от его глаз наклонную плоскость потолка, им самим разрисованную в бледно-голубое небо с белыми облаками. Края облаков он сильно размыл, и невозможно было уловить, где кончается небо и начинается облако. Он добела оттер кирпичные стены, превратив их в ненавязчивый фон для дюжин фотографий в рамках.
      Мишелю никогда не надоедало смотреть на фотографии, и сейчас, обложившись безвкусными дешевыми атласными подушками, он принялся разглядывать свою коллекцию. Он чувствовал, как постепенно напряжение отпускает его. Прямо перед ним была Лорен Бэколл в обтягивающем классическом красном платье от Хелен Роуз из "Женского дизайна". Настоящий чистый красный, без примеси оранжевого, не испорченный никакими добавками, - пронзительный красный цвет, как губная помада тридцатых годов.
      Рядом с ней Кэрол Бэйкер; она как бы свисала с, люстры, одетая в наряд от Эдит Нэд, в нечто совершенно безвкусное, расшитое бисером и украшенное перьями страуса. Над столом была Рита Хейворт в знаменитом наряде от Жана Льюиса, а рядом с ней - Ширли Джоунс в кричащем розовом из "Элмер Гентри". Здесь были все, от Греты Гарбо до Сандры Ди, одетые в чудесные костюмы. Они очаровывали Мишеля, вызывая в нем ощущение чистоты и искренности.
      Он взял альбом для набросков, лежавший на тумбочке у кровати, и открыл его. Несколькими штрихами карандаша он умел преображать людей. В детстве Мишель придумывал хорошенькие платьица для матери. Он часто рисовал ее в парке или рядом с крутящейся каруселью; на этих рисунках она всегда держала за руку очень маленького мальчика. Сейчас под его карандашом возникала другая женская фигура. Высокая, тонкая, с яркими бровями, большим ртом, изогнутым в улыбке. Когда он начал драпировать ее в тонкую ткань, зазвонил телефон. Мишель потянулся к трубке, расстегнутая рубашка открыла костлявую грудь шестнадцатилетнего юноши.
      - Алло?
      - Привет, дорогой.
      Услышав голос, он почувствовал, как его пальцы, сжимавшие трубку, задрожали.
      - Я только что узнал ужасную новость о твоей бабушке, мне так жаль. Тебе, наверное, очень тяжело.
      Горло Мишеля перехватило от ноток искреннего сочувствия, звучавших в этом голосе.
      - Спасибо, Андре.
      На другом конце провода молчали.
      - Ты не мог бы вырваться сегодня вечером? Я,., я хотел бы увидеть тебя. Я хотел бы успокоить тебя, дорогой.
      Мишель откинулся на подушке, на миг закрыл глаза, вспомнив умелые пальцы Андре и его легкие, успокаивающие ласки. До того как Андре вошел в его жизнь, он был пленником тайных опытов, которые мальчики его возраста проводят над собой, и эти попытки оставляли в нем чувство омерзения, чего-то уродливого и грязного.
      Андре научил его красоте, возможной красоте любви мужчин друг к другу, и освободил от стыда.
      - Я бы хотел, - ласково сказал Мишель. - Я соскучился по тебе.
      - Я тоже соскучился. В Англии вес. Это было ужасно. Даниель настаивала, чтобы мы остались на уик-энд, а я хотел вернуться.
      Бедный Эдуард простудился и слег; он был совершенно невозможен все это время.
      Мишель поморщился. Он не любил напоминаний о семье Андре, о его жене Даниель и о сыне Эдуарде, который когда-то был лучшим другом Мишеля, а потом утонченность Мишеля и страсть Эдуарда к футболу их разделили. Как бы ему хотелось, чтобы Андре был один! Скоро так и будет. Скоро Андре оставит семью, расстанется с местом у Алексея Савагара, где он работал последние двадцать пять лет, где подорвал свои силы и нажил бессонницу. А потом все будет прекрасно.
      Они с Мишелем собирались поселиться вместе, в маленькой рыбацкой хижине на юге Испании. Мишель несколько месяцев мечтал об этом. По утрам он будет заниматься домом, подметать терракотовые полы хижины, взбивать подушки на креслах и на диванах, ставить свежие цветы в сплетенные из ивовых прутьев корзинки и глиняные кувшины. Днем, пока Андре будет читать ему стихи, он станет придумывать красивую одежду и шить ее на машинке - он сам научился этому, - а вечера они посвятят занятиям любовью под музыку волн Кадисского залива, воды которого будут ласкать песчаный берег у них под окном.
      - Я мог бы встретиться с тобой через час, - проговорил он тихо.
      - Хорошо, - услышал он ответ по-французски. - Через час, - добавил Андре по-английски. И уже тише, по-французски закончил разговор:
      - Я люблю тебя.
      Мишель чуть не задохнулся от слез.
      - Я люблю тебя, Андре, - прошептал и он по-французски.
      Глава 8
      Белинда настояла на том, чтобы она оделась к ужину. Флер для порядка поспорила, но в душе была рада настойчивости матери и обрадовалась еще больше, увидев ожидавшее ее платье.
      Самое утонченное из всех, какие ей доводилось носить.
      Черное, облегающее с длинными рукавами; с Маленькими Листочками, наплывавшими друг на друга, вышитыми бусинками на плечах.
      Белинда зачесала ей волосы наверх и вдела в уши серьги из оникса.
      - Ну вот, - пробормотала она, отступив назад и рассматривая свое творение. - Пускай теперь назовут тебя крестьянкой.
      Даже Флер была вынуждена признать, что хорошо выглядит.
      Но когда они усаживались за стол, она не могла определить, заметил ли это Алексей, вообще обратил ли он внимание на дочь.
      Они ели суп, белую спаржу не по сезону, устрицы в раковинах.
      Атмосфера была давящая, все молчали; единственное, что облегчало жизнь Флер, - за столом не было Мишеля. Она тревожно посмотрела на мать. Белинда сидела напряженная, раздраженная, пила много вина и почти ничего не ела.
      Флер вилкой раскрыла раковину и протолкнула кусочек мякоти в горло. Белинда загасила сигарету в тарелке, и, как только слуга отошел. Флер с трудом подавила тошноту. Если бы мякоть не оказалась такой белой... Стол был накрыт белой льняной скатертью, и на каждом конце стояли подсвечники с коническими свечами. Тяжелые алебастровые вазы с белыми розами в полном цвету источали удушающий запах, который смешивался с запахом еды. И вся еда была какая-то белая. Суп цвета сливок, белая спаржа и белые устрицы, Флер положила вилку. Все трое в черном походили на ворон, присевших вокруг похоронного катафалка, и ярко накрашенные ногти Белинды оказались единственным цветным пятном на этом мрачном фоне. Девочка неловко потянулась за бокалом с водой.
      - Похоже, тебе не хочется есть, Флер, поэтому я поведу тебя взглянуть на бабушку. - Голос Алексея прозвучал так неожиданно, что она вздрогнула.
      Вилка Белинды ударилась о тарелку.
      - - Ради Бога, Алексей, нет необходимости...
      - У тебя был трудный день сегодня, Белинда, я предлагаю тебе пойти наверх и отдохнуть.
      - Нет, я.., не устала. Я...
      Флер не могла смотреть на такое испуганное и дрожащее лицо матери. Она резко встала.
      - Я пойду с тобой, Алексей. - Она медленно кивнула.
      Слуга отодвинул ее стул, а Белинда осталась сидеть, застывшая и бледная, как розы, стоявшие перед ней в вазе, Коридор походил на музейный, а не на домашний. Они шли в переднюю часть дома, и звуки шагов казались неестественно громкими. Стук каблуков улетал к сводчатому потолку, где эхо, ударяясь о фрески с мифами и легендами, угасало, лишаясь звука. Флер почувствовала, как повлажнели ладони; в атмосфере этого дома было что-то ужасное.
      - Поскольку ты уже здесь, будешь называть меня папой, - вдруг сказал Алексей. - Ты меня поняла?
      Флер остановилась и повернулась к нему. Хотя каблуки ее черных лодочек были небольшими, она все равно была на несколько дюймов выше его.
      - Я понимаю тебя очень хорошо... Алексей. - Она выразительно посмотрела на него, желая убедиться, что и он понимает.
      Его губы неприятно скривились.
      - Ты действительно думаешь, что можешь меня ослушаться?
      Ты действительно думаешь, что я позволю меня ослушаться?
      - Похоже, у тебя нет выбора. Тебе просто нужна дочь на время похорон. Рядом, как положено. Так ведь? - Девочку колотила дрожь, которую он мог увидеть, но ее это не волновало.
      - Ты мне угрожаешь?
      - Мне всю жизнь приходилось иметь дело с задирами. Я знаю, что это такое.
      - Так ты думаешь, я задира?
      - Нет, Алексей, - спокойно ответила она. - Я думаю, ты чудовище.
      На какой-то миг оба замерли. Потом он наклонил голову, как если бы они отлично поняли друг друга, и остаток пути оба прошли молча.
      Флер ощутила некоторое удовлетворение. В конце концов она сохранила свою позицию, но в глубине души чувствовала, что схватка еще не окончена.
      Двустворчатая позолоченная дверь вела в главный салон. Алексей открыл одну створку и жестом велел ей войти. Из комнаты вынесли всю мебель и в самом центре поставили сверкающий черный гроб, утопающий в белых розах; рядом с ним стоял маленький черный стул. Флер уже приходилось видеть мертвецов, например сестру Мадлен, умершую в монастыре. Но несмотря на это, ее ошеломила неподвижность фигуры в отделанном атласом гробу. Сморщенное лицо Соланж Савагар казалось слепленным из воска оплывшей свечи.
      - Я хочу, чтобы ты поцеловала свою бабушку в губы, в знак уважения.
      Она едва не расхохоталась. Не может же он говорить это серьезно! Флер повернулась к отцу, чтобы послать его ко всем чертям, и застыла, увидев выражение его лица. Она уже видела нечто подобное у девочек в школе. Самоуверенность, которую сильные позволяют себе демонстрировать только перед слабыми. Она поняла, что его просьба не имеет никакого отношения к уважению. Он просто испытывает ее мужество. Делает ей вызов. По лицу Алексея она поняла: он даже вообразить себе не может, что она сумеет принять этот вызов.
      Слезы защипали глаза Флер. Ублюдок! Она ненавидит его.
      Она даже не подозревала, что способна так сильно ненавидеть.
      Флер медленно подошла к гробу, пытаясь победить слабость, борясь с желанием немедленно убежать из этого объятого молчанием дома, с этой улицы Благотворительности, от Алексея Савагара, обратно в безопасность и удушающий уют монастыря. Она не должна думать ни о чем подобном. Нет. Надо думать о чем-то другом.
      Миконос. Мальчики. Боже, она плачет. Нельзя останавливаться.
      Если она остановится, то ни за что не двинется дальше. Она собиралась показать ему. Она собиралась бросить ему обратно в лицо его ненависть и посмотреть, как он подавится ею. Пусть увидит, что его отбросили, отшвырнули. Перегнувшись через край гроба, она коснулась губами холодной, но все-таки своей бабушки...
      И вдруг позади нее раздалось шипение. Алексей схватил Флер за плечи и оторвал от гроба.
      - Нет! - Он злобно выругался и тряхнул ее так, что голова Флер откинулась назад. - Мерзкая девчонка! - заорал он по-французски. - Ты такая же, как и он! Ты готова на все, лишь бы спасти свою гордость! - Он снова тряхнул ее так, что волосы Флер распустились и упали на спину.
      Она закричала, не соображая, что говорит, - ей было плевать.
      Он Толкнул ее к стулу рядом с гробом и, усадив, принялся рукой тереть ее рот, размазывая губную помаду по щеке и пачкая себе пальцы, словно стараясь стереть поцелуй с ее губ.
      - Отпусти меня, ты, ублюдок! - рыдала Флер, с трудом борясь с ним и пытаясь встать. - Не дотрагивайся до меня! Я тебя ненавижу! Я не могу выносить твоих прикосновений!
      Вдруг рука его на губах девушки стала менее грубой, а другая уже не стискивала ее руку клещами; он что-то очень тихо пробормотал - Флер не расслышала, но ей показалось, что Алексей по-французски сказал: "Чистая кровь". Силы покинули Флер, она решила прекратить борьбу, пока не почувствует себя лучше. Внезапно Алексей начал гладить пальцами ее губы. Прикосновения были невероятно нежными. Указательный палец прошелся по линии губ, потом неожиданно проскользнул в рот и ласково пробежался по зубам.
      - Ребенок. Бедное дитя. - Он что-то ворковал, будто пел колыбельную. Ты оказалась втянутой в то, чего не понимаешь.
      Флер не могла бы пошевелиться, даже если бы хотела отшатнуться от этого пальца между ее губами. Она должна была дать ему понять, как сильно ненавидит его, но не могла найти слов. Его прикосновение было таким нежным. Может, вот так отцы ласкают дочерей? Те, которые любят своих девочек?
      - Ты поразительно красива. Даже снимок в газете не подготовил меня к подобному... - Он нежно потянул светлый локон, прилипший к мокрым щекам. Совсем не больно. - Я всегда любил красивые вещи, - проговорил он тихо. Красивую одежду. Красивых женщин. И машины, особенно машины. Чем старше я становлюсь, тем они для меня важнее.
      Она чувствовала, как его рука соскользнула к ее подбородку.
      О чем он говорит? Почему она не может пошевелиться? Флер чувствовала запах его одеколона, немного острый. Алексей снова заговорил:
      - А женщины... Сначала я любил их всех. А последние десять лет я одержим только "бугатти". Ты знаешь "бугатти"?
      О чем он спрашивает? Флер не могла сосредоточиться, пока его пальцы гладили ее лицо. Словно околдовывая, напуская на нее чары, от которых она не могла освободиться. Он ждал. Глаза его просвечивали ее насквозь. Она покачала головой... Потом кивнула...
      Она не знала, на что дала ответ "нет" и на что "да".
      - "Бугатти" - это гениальный автомобиль, - сказал он тихо. - Другого такого нет. Величайший в мире. - Кончики пальцев коснулись серег из оникса у нее в ушах и тихо потянули вниз. Глаза ее закрылись. - Этторе Бугатти называл свои машины чистокровными. Как тщательно выведенных лошадей.
      У меня прекраснейшая коллекция чистокровных "бугатти", самая прекрасная в мире. Но у меня нет главного драгоценного камня в короне. "Бугатти-роял". - Голос был ласковый, любящий, он гипнотизировал ее. Этторе Бугатти построил его в тридцатые годы, всего шесть экземпляров. Во время войны "бугатти-роял" оставался в Париже. Я был одним из трех человек, спрятавших его от немцев среди сточных труб за городом. Тот автомобиль настоящая легенда. Я решил, он будет моим, потому что он самый лучший.
      Чистокровный. Ты понимаешь меня, детка? Если ты не владеешь самым лучшим, это признак слабости.
      Она кивнула, хотя ничего не понимала. Не важно. Старые фантазии вернулись, захватили ее в свой плен и держали, заставляя чувствовать что-то мягкое и теплое внутри... Когда Алексей увидел ее, он захотел ее...
      После всех этих лет он захотел, чтобы его дитя вернулось...
      - Ты напоминаешь мне тот автомобиль, - пробормотал он. - Только ведь ты не чистокровная, так ведь?
      Она подумала, что у нее на губах снова его палец. Потом поняла - это его губы. Ее отец наклонился и целовал ее. Ее отец...
      - Алексей! - раздался визгливый, полный ужаса крик, такой, какой может вырваться только у смертельно раненного животного. Флер подпрыгнула на стуле. В дверях стояла Белинда с дрожащим от гнева лицом. - Ты, ублюдок, шипела она. - Убери от нее руки! Я убью тебя, если ты снова коснешься ее.
      Отойди от него, Флер, он чудовище. Ты не должна позволять ему прикасаться к тебе.
      Впервые за всю жизнь Флер возразила матери.
      - Он мой отец! - закричала она. - Ты не имеешь права!
      У Белинды был такой вид, будто ей влепили пощечину. Флер почувствовала боль внутри. Что она такое говорит? Что с ней происходит? Он действительно чудовище. Она отпрянула от него и подбежала к матери.
      - Прости, я не хотела.
      - Как ты можешь? - прошептала Белинда. - Неужели только одна встреча с ним способна заставить тебя забыть все?
      Флер с несчастным видом покачала головой. Но правда заключалась в том, что на миг она действительно забыла все.
      - Пошли со мной наверх, сейчас же, - каменным голосом велела Белинда.
      Флер заколебалась, но не потому, что не собиралась подчиниться; ей хотелось понять, что произошло.
      - Иди со своей матерью, дорогая. - Голос Алексея был словно шелк. - Мы поговорим завтра, после похорон. О твоем будущем, о планах.
      Ногти Белинды впились в руку Флер, и девушка почувствовала себя виноватой за трепетные сладкие ощущения от минут, проведенных наедине с отцом.
      ***
      В тот же самый вечер молчаливая горничная впустила Алексея в маленький кирпичный домик на окраине Фобурж-Сен-Жермен.
      Он молча прошел мимо нее в гостиную, налил себе достаточную порцию бренди из графина на серебряном подносе, рядом с которым лежала одна безупречной формы груша и маленький кусочек рокфора. Усевшись в кресло, Алексей устало потер глаза. День оказался гораздо труднее, чем он ожидал.
      Он поболтал бренди на дне рюмки и потом только наконец позволил себе подумать о Флер. Ему следовало лучше подготовиться к встрече с ней. Газетная фотография достаточно отчетливо намекала на ее красоту. Но как он мог приготовиться ко всему остальному, что увидел? Она была сгустком противоречий. Ребенок на пороге женственности. Владеющая собой и непредсказуемая. Совершенно не имеющая понятия о своей чувственности. Несправедливость была почти невыносима для него. Выражение триумфа, которое он увидел на лице Белинды, тоже было невозможно вынести. Как могла она произвести на свет такого ребенка для Флинна, в то время как сын, которого она дала ему...
      Но мысли о Мишеле выводили его на дорогу, на которую он не хотел вставать. Допив бренди, Алексей нахмурился и встал. Он будет вести себя с Флер так же, как когда-то с ее матерью. Предстоит основательно потрудиться, но теперь он уже не тот, что раньше, не такой нетерпеливый, Дверь спальни наверху была закрыта неплотно, и свет падал на ковер. Алексей нажал ручку и вошел.
      Она лежала, свернувшись на кровати, и читала журнал. Простая белая хлопчатобумажная нижняя рубашка раскрылась, и виднелась маленькая грудь, не полностью заполнявшая чашечки. На секунду он забыл ее имя.
      - Алексей, а я уже почти распрощалась с тобой. Ой, но я так счастлива, что ты снова пришел навестить меня.
      В этом приветствии он уловил нотки отчаяния и понял; она заподозрила, что он устал от нее. Отложив журнал, она вскочила с кровати и подбежала к нему, неслышно ступая по ковру розовыми домашними туфельками. У нее были светлые волосы, ровно подстриженные чуть ниже мочек ушей, и длинная, как у ребенка, челка.
      Семнадцатилетнее лицо почти не тронуто косметикой, и когда она подняла руки, чтобы обнять его, от нее пахло скорее мылом, чем духами. Все в ней было тщательно продумано, чтобы доставить ему удовольствие. Но он уклонился от ее объятий.
      - Я устал, Анна-Мари.
      Он видел, как неприятна ей его резкость; она слегка отстранилась, но все с той же прочно приклеенной к лицу улыбкой.
      - Бедный Алексей. Давай я помогу тебе раздеться и разотру спину.
      - Нет.
      Улыбка исчезла, ему казалось, он видел, как заработал ее ум, когда она направилась обратно к кровати, пытаясь отыскать способ снова завоевать его расположение. Она подошла к постели, села точно посередине и закинула ногу на ногу. Рубашка чуть-чуть раскрылась на бледных бедрах, и Алексей увидел уголок хлопчатобумажных девичьих трусиков. Он презрительно посмотрел на нее.
      Под невинным одеянием для него не осталось никаких тайн. Плоский, почти впалый живот, и коротенький пушок цвета имбиря, когда-то восхитивший его.
      Он налил еще порцию бренди, что редко позволял себе, и медленно опустился в пухлое кресло. Она начала нервно теребить шов на рубашке, но когда подняла глаза на Алексея, выражение лица ее было хитроватым.
      - Я сегодня была очень нехорошей, Алексей. Я съела шоколадку, а это так плохо для кожи. Ужасно, да? У меня совсем нет силы воли. - Она плюхнулась на живот, растянулась на кровати и, согнув ноги в коленях, принялась болтать ими; розовые туфельки замелькали в воздухе. Она тихонько хихикала, а когда от резкого взмаха одна из них свалилась на плоские ягодицы, игриво пролепетала:
      - Когда маленькая девочка себя плохо ведет, ее надо отшлепать.
      Алексей снова посмотрел на нее, уже с отвращением. До чего же она глупа! Она не в первый раз намекала на нечто подобное, и это его бесило: неужели она думает, что подобное извращение может удержать его интерес, как будто его потребности имели что-то общее с неестественными желаниями больных мужчин, избивающих женщин ради собственного удовольствия? Сам виноват, пытался отыскать невинность в шлюхе.
      Снова он подумал о Флер. Стоило закрыть глаза, как он видел ее лицо, невероятно красивое и невероятно невинное. А потом по совершенно неясной причине вместо него явилось лицо Белинды. Не такой, как сейчас, резкой и острой, словно кусок стекла, а прежней, какой она была в первые месяцы их брака, когда весь мир принадлежал им одним и жизнь казалась полной обещаний.
      ***
      В нескольких милях от этого домика Белинда стояла в своей спальне, глядя сквозь деревья на фонари, блестевшие на улице рю де ля Бьенфезанс. Раздался мягкий щелчок стерео, полился голос Барбары Стрейзанд Она пела "Какими мы были". Песня начиналась долгими чистыми нотами, и Белинда заплакала.
      Казалось, все, что у нее было в жизни, осталось только в воспоминаниях. Ей всего тридцать шесть лет, но она живет прошлым, как старуха. Те, пропитанные солнцем и запахом хлорки дни в "Саду Аллаха", когда она была любимой женщиной Эррола Флинна, невероятным образом стали реальнее нынешних.
      Флинн. Он умер почти четырнадцать лет назад. Как такое могло случиться? Он умер, ничего не зная о Флер. Слезы, черные от туши, текли по щекам, падали на воротник халата цвета голубого льда. Не могла она забыть и свои первые дни в Париже, медовый месяц с Алексеем. Ночи в огромной спальне... Он так нежно любил ее. Порой, лежа в кровати и закрыв глаза, Белинда пыталась вспомнить, каково это было, когда Алексей Савагар любил ее.
      Теперь он замыслил украсть у нее Флер. Ее ребенка.
      Ее красивого ребенка, спавшего в соседней комнате, накрутив волосы на палец. Почему он не полюбил ее так, чтобы простить за Флер? Но сегодня она сумела постоять за нее. Сегодня она защитила ребенка от злобы Алексея. Одним телефонным звонком она изменила все.
      Наступив на полу длинного халата и слегка споткнувшись, Белинда направилась к стерео и резко выключила его. И услышала свой плач, тихий, как мяуканье кошки. Краем рукава вытерла слезы. Как она испугалась. Боже, а где ее выпивка? Последняя выпивка. После сегодняшнего вечера никаких выпивок не будет.
      Рюмка стояла на полу рядом с кучей пластинок, которые она вытащила из шкафа. Белинда села среди них и взяла альбом, лежавший сверху. Музыка из "Дьявольской резни". Вторая картина с героем по имени Калибр. Она посмотрела на обложку. Джейк Коранда. Актер. Драматург. Критики уверяют, что он лучший из драматургов нового поколения. Джейк показал им всем, что он не просто еще одна смазливая мордашка на экране. Она любила бы его фильмы, даже если бы все критики на свете их поносили. Кое-кто уже кричал, что Джейк торгует своим талантом, появляясь в этом образе. Но она так не считала. Калибр, которого он играл, имел при себе все, что полагалось иметь настоящему мужчине: силу, жестокость, способность справиться с любой женщиной, попавшейся на его пути. Белинда обвела ногтем линию его подбородка. Он не так красив, как Джимми, но в нем есть что-то...
      На обложке альбома был помещен его портрет из первой сцены "Дьявольской резни". На ней Джейк в роли Калибра. Глаза смотрят прямо в камеру Лицо утомленное, в грязи. Мягкие пухлые губы растянуты до противности, на боку висят "кольты", рукоятки которых отделаны перламутром.
      Она откинулась назад, закрыла глаза, пытаясь сдержать фантазии, от которых ей становилось легче; спальня и звуки улицы исчезали, вместо них она слышала только дыхание, тяжелое, влажное, горячее, возле самого уха. Коми, пути, Белинда. Время сводить счеты.
      Она закрыла глаза и почувствовала руки у себя на груди. Они мяли ее груди, наслаждаясь их полнотой. Нет! - взмолилась она, - это не правильно. Я не могу. Я...
      Лицо мужчины по имени Калибр стало тяжелым, руки грубыми, он с силой встряхнул ее. У тебя нет выбора, маленькая леди. Мы здесь одни. И ничто не остановит меня, я получу то, что хочу.
      ...Пожалуйста... Пожалуйста...
      Она боролась, но он был слишком сильный. Он взял ее на земле, привязав за запястья к столбу бархатными веревками. Он разорвал на ней одежду, гладил ее, любил ее. Его руки летали по ее телу, проникали внутрь, а веревки словно растворились.
      Да, Джейк. О да. Да, мой дорогой Джимми...
      Пластинка выскользнула из пальцев и упала на пол, вырвав Белинду из мира фантазий. Она опустилась на край кровати и потянулась к мятой пачке сигарет. Та оказалась пустой. Белинда кинула ее на пол, пытаясь придумать, где добыть другую пачку. Она собиралась послать кого-нибудь за сигаретами после ужина, но не могла вспомнить, послала или нет. Все ускользало от нее.
      Она снова посмотрела вниз, на фотографию Джейка Коранды.
      Она хотела его любви. Насильной. Уже прошла мода на эротические мысли об изнасиловании, но не для нее. Она хотела, конечно, чтобы ее изнасиловал мужчина, которого она сама бы выбрала. Она вспомнила Роберта Рэдфорда и Фэй Даноуэй в фильме "Три дня Кондора". В самом начале картины Рэдфорд швыряет Фэй на кровать, заставляя ее молчать, и, пока он ее держит, Фэй смотрит на него снизу вверх и шепчет:
      - Пожалуйста, не насилуй меня.
      Белинда была единственная в зале кинотеатра, кто рассмеялся в этом месте. Роберт Рэдфорд. Да ради Бога.
      Она услышала неожиданный шум. Шаги Алексея по лестнице.
      Но Белинда не сразу подошла к двери. Сначала налила половину рюмки скотча из графина, а потом опустила руку в холодную воду на дне ведерка, где еще плавало несколько кубиков льда. Затем она наконец открыла дверь спальни и увидела его спину, удалявшуюся по коридору.
      - Алексей.
      Он повернул к ней искаженное лицо.
      - У меня кончились сигареты. У тебя есть? Мне нужна одна сигарета.
      Когда она подходила к нему, ее халат спустился с плеча, слегка оголив его.
      - Ты напилась.
      - Я выпила немножко. - Кубик льда глухо стучал по стеклу бокала. Настолько, чтобы осмелиться с тобой заговорить.
      - Иди спать, Белинда. Я слишком устал, чтобы удовлетворить тебя сегодня.
      - Я хочу только сигарету.
      Внимательно глядя на нее, он вынул серебряный портсигар и открыл. Она медленно выбирала сигарету, как будто они чем-то отличались, а выбрав, прошла мимо него в его спальню.
      Алексей прошел за ней.
      - Не помню, чтобы я тебя приглашал. - Слова падали тяжело.
      - Извини, - проговорила она с сарказмом. - Я забыла, что эта территория стала мужской половиной. Или, точнее, не женской. - Она вынула из кармана халата зажигалку и посмотрела на постель. - Нет, ни то ни другое не точно, так ведь? Как же назвать твою спальню, Алексей? Детской?
      - Уходи, Белинда, - сказал он бесстрастным голосом. - Ты сегодня старая и отвратительная. Как отчаявшаяся женщина, которая знает, что ей больше нечем завлечь мужчину.
      Белинда закрыла глаза. Она не должна размениваться на ерунду и позволять себе обижаться на его слова. Она должна сосредоточиться на ужасном, грязном рте Алексея, которым он целовал ее дочь. Он снял пиджак и бросил его на спинку кресла.
      - Не утомляй меня очередной сценой, Белинда. Я уже все слышал. Оскорбленная мать, оскорбленная жена. Что сегодня? Оскорбленная потаскуха? Но это с тобой было давно, так ведь?
      Она не должна слушать его. Не должна думать о его жестоких словах. Он носит подтяжки под пиджаком. Вот о чем она должна думать. Интересно, давно он носит подтяжки?
      - Я не дам тебе поиметь мою дочь, - сказала Белинда.
      - Твою дочь? Разве не нашу дочь?
      - Я убью тебя, если ты тронешь ее, Алексей.
      - Боже мой, дорогая. Я понимаю, ты выпила и потеряла разум. - Его запонки упали на бюро. - Много лет ты просила меня сделать ее членом нашей семьи. Разве нет?
      Белинда подумала о череде его любовниц-подростков. И почувствовала, что сейчас выдержка оставит ее и она не совладает с собой.
      Тонкие губы Алексея сложились в жестокую улыбку, она поняла, что он снова прочитал ее мысли.
      - Что за грязь у тебя на уме? Отвратительная грязь. Неужели Флинн вложил в тебя подобные мысли? Или это результат твоего воспитания?
      Она сдерживалась с трудом, старалась говорить спокойно, напоминая себе, что о ее телефонном разговоре он ничего не знает.
      - Не будь таким самоуверенным, Алексей. У тебя больше нет надо мной власти. - И над Флер тоже. Она выросла. Теперь все будет иначе.
      Его пальцы замерли на пуговицах рубашки.
      - Что ты имеешь в виду?
      Белинда собралась с духом.
      - Я имею в виду, что у меня есть планы на ее счет. Прежде чем ты попытаешься вмешаться в них, ты должен узнать: меня больше не волнует, даже если целый мир сделает открытие, что Алексей Савагар растил дочь другого мужчины. - Она говорила не правду. Ну и пусть. Как бы ни хотелось ей все это прокричать миру, она понимала: Флер никогда не поймет, почему ее мать осталась с Алексеем, если знала, что не он ее отец. А она, Белинда, не вынесет, если любовь дочери превратится в ненависть.
      Алексей рассмеялся.
      - Это что же, шантаж, дорогая? Я бы мог забеспокоиться, если бы не знал, как ты любишь роскошь. Я и раньше говорил: если кто-то узнает правду о Флер, я отрежу тебя от моих денег. А ты не выживешь без них, Белинда. Ты не сможешь заработать себе даже на чулки, не говоря уж о скотче.
      Белинда медленно подошла к нему.
      - Увидим, Алексей. После всех этих долгих лет ты с удивлением узнаешь, что не так уж хорошо меня изучил, как думаешь.
      - О, я знаю тебя, дорогая. - Его пальцы пробежались по ее руке сверху вниз. - Я знаю тебя даже лучше, чем ты сама себя знаешь.
      Подняв голову, она пристально посмотрела ему в лицо, пытаясь обнаружить хоть каплю мягкости. Но все, что она увидела, - это его рот, который он прижимал к губам ее дочери. Гнев затопил ее всю, гнев, страх и.., другие чувства. Одно она не хотела назвать даже мысленно. Ревность. Постыдная, жгучая ревность.
      Глава 9
      На следующий день после похорон Соланж Белинда разбудила Флер до зари и шепотом сообщила, что они уезжают в Фонтенбло к Банни Дюверж. Когда они ехали по тихим окраинам Парижа, она торопливо рассказывала Флер о своих разговорах с Банни после встречи на Миконосе и о том, чем они завершились.
      - Я не могу поверить, - в пятый раз повторила Флер. - Я действительно не могу. Это просто сумасшествие. - Она сбросила босоножки и задрала ноги на приборную панель, желая унять дрожь в коленях. - Расскажи все снова. Только не торопись.