– Строгая, но справедливая, надеюсь, – сказал О'Рурк.

– Не обращайте внимания на Генри, – сказала Сиан. – Он плохо воспитан.

Лед растаял. Несмотря на свою взбалмошность. Генри прекрасно понимал, что такое на самом деле “хорошие манеры”.

– Добро пожаловать, – сказала я. – Малькольм, рада тебя видеть.

Малькольм улыбнулся своей идиотской улыбкой – сжав зубы – и замахал обеими руками.

– Вам с доктором О'Рурком предложили выпить? – спросила я.

– Нет, мы подумали, что доктор сперва захочет посмотреть лагерь, – вмешалась Бетти. – В конце концов, это место станет его домом – милым домом – на какое-то время. – Она понизила голос. – Малькольм, когда у тебя найдется минутка, я бы хотела перекинуться словечком.

Доктор пристально смотрел на Бетти. Вообще, он производил впечатление очень целеустремленного человека.

Он взглянул на меня и жестом указал в сторону лагеря:

– Здесь очень красиво. – “Гразиво”. Никак не могла разобрать, откуда такой сильный акцент.

– Очень красиво, – ответила я. Потом опустила глаза и увидела его белые носки. Меня передернуло.

О'Рурк слегка хромал. Линда повела его в новую хижину, а я попыталась исподтишка разглядеть его ногу. Может, она деревянная? Кроме аптечки из вещей у него был всего один полотняный мешок, похожий на сумку для сменной обуви. Похоже, его любовь к путешествиям налегке превзошла все разумные границы: он же приехал на два года. Мне оставалось лишь надеяться, что он не начнет клянчить у нас шампунь.

Все остальные выглядели опрятно и красиво, и я подумала, что надо привести себя в порядок. Пошла в свою хижину и взглянула в зеркало, которое висело над столом. В зеркало я смотрелась редко.

Но отлично помню тот момент, потому что именно тогда впервые заметила в своей внешности кое-что новенькое – кроме красного носа и растрепанных волос. Я увидела в зеркале первую морщину. Едва заметную – от носа к уголку рта. Наверное, свет в это время дня падал так, что она сразу бросилась в глаза. Я была в шоке. Хорошо, если бы люди старели наоборот: жизнь была бы намного более оптимистичной, если бы мы рождались морщинистыми старыми развалинами и с годами становились моложе, жизнерадостней и красивее. Меня бы очень успокаивала мысль о том, что к концу жизни кто-то с удовольствием будет играть со мной, менять мне подгузники и возить в коляске, а потом я превращусь в яйцо. Пытаясь задвинуть подальше неприятные экзистенциальные мысли, я вышла на обжигающее солнце и направилась к столовой.

Мы пообедали, и наступил напряженный момент – чтение почты. Мы нетерпеливо разрывали конверты и молча читали, не замечая ничего вокруг. Значимость почты в Сафиле было трудно переоценить. От того, получали ли мы письма, зависело колебание настроения во всем лагере. Я оглянулась и не увидела ни Бетти, ни Малькольма. Наверное, забивает ему голову баснями о Зубах Ветра. Я решила вмешаться прежде, чем она напугает его до смерти. Призвав на помощь все свое самообладание, проигнорировала стопку писем и даже адресованную мне маленькую посылку и вышла на улицу.

Завидев меня, Бетти напустила на себя виноватый вид.

– Я знаю, что Рози думает, будто я старая глупая корова, – затараторила она. – Но, Малькольм, мы обязаны что-то сделать.

Когда Бетти пыталась умничать, она по-особенному растягивала гласные – “обя-я-я-заны, сде-е-е-лать”.

Малькольму, похоже, отчаянно хотелось оказаться подальше от Бетти с ее “обя-я-я-занностями”. К нему был нужен деликатный подход. От Малькольма был толк, если все было неизменно и предсказуемо, – но в Африке это невозможно. У него был такой склад ума: он любил ходить кругами, очень медленно, держась подальше от эпицентра событий.

– Бетти рассказала тебе про слухи? – спросила я.

– Да, да. Я уже слышал нечто подобное в Сидре. Странная ситуация. Думаю, мы должны подождать, посмотреть, как будут развиваться события.

Сидра была ближайшим городком, где находился штаб ООН и телефон, который работал, когда ему вздумается.

– Дело в том, что, если наши опасения подтвердятся, все случится так быстро, что мы не успеем отреагировать. У нас и так уже не хватает продовольствия. Ты знаешь, что поставки не было? В ООН сказали, что корабль с продовольствием не прибыл в порт.

– Вообще-то, я как раз хотел съездить в Сидру, поговорить об этом и о других делах... Ну, раз у вас всё в порядке, думаю, надо мне собираться. До Сидры путь не близкий.

Я решила рассказать ему все, что знала сама, но доводы мои звучали неубедительно. Самым веским аргументом было то, что Мухаммед тоже встревожен. Но когда я попыталась донести до Малькольма свою точку зрения, слова мои прозвучали как-то подозрительно – будто я была влюблена в Мухаммеда и ждала от него близнецов.

Я заставила Малькольма пообещать связаться со мной по радио и сообщить в главный офис в Лондоне. Он сказал, что обсудит проблему с Комиссией ООН по делам беженцев, которая отвечает за гуманитарную помощь. Похоже, все это было ему не по душе. Я не была уверена, что он приложит все усилия.

– Эй, – сказал Малькольм, прерывая меня на полуслове и глядя мне через плечо, – вы не хотите вернуть мне носки?

Я обернулась и увидела О'Рурка, который растерялся, а потом произнес: “Конечно”, наклонился и снял ботинки и носки. Обе ноги у него были настоящие. Он выпрямился и взглянул на меня, сворачивая носки и протягивая их Малькольму.

– У меня было предчувствие, будто я что-то забыл, – сказал он. – Наверное, мне придется... хмм... связать носки. – Неожиданно он улыбнулся. Улыбка вспыхнула и моментально погасла.

Я проводила Малькольма к воротам и помахала ему вслед. У меня было такое ощущение, будто я что-то сделала не так. Под надзором Малькольма находились поселения беженцев по всей стране. Мне не удалось убедить его похлопотать за нас. Я прошла вперед по дороге и остановилась, глядя, как его машина едет по равнине, оставляя за собой столб пыли. Солнце поднялось высоко. Я долго смотрела Малькольму вслед, пока джип не превратился в маленькое пятнышко на горизонте, – шум мотора затих, и стал слышен только стрекот цикад. Внезапно нахлынуло одиночество. Иногда чувство защищенности и обособленности нашего маленького сообщества пропадало, и я вспоминала о том, что мы всего лишь небольшое поселение среди пустыни. Наш лагерь был похож на маленькие скопления домишек, которые видны с самолета по пути из Англии, – островки, со всех сторон на многие мили окруженные безлюдным пространством. Любое действие встречало препятствие в виде огромных расстояний и затрат времени. Даже до ближайшей Сидры было три часа езды.

Когда я вернулась в столовую, письма отвлекли меня от этих мыслей. Мама прислала новые кроссовки: черные, похожие на маленькие ботиночки. Я дожидалась их уже два месяца. Еще в посылке было пять пар новых черных трусиков. Всего мне пришло пять писем: три от мамы и два от друзей из Лондона. Я узнала почерк.

Я распечатала первый конверт, надеясь, что письмо меня развеселит. Я обожала мамины письма. Они всегда начинались так: “Я как раз собиралась попить чаю с пирожком и тут подумала – как там моя Рози?” Снаружи, со стороны ворот, послышался какой-то шум.

Я была в самом дальнем конце столовой, и к тому времени, как я добежала до ворот, у въезда сформировался такой плотный круг, что было невозможно пробиться и разобрать, что привлекло всеобщее внимание. Потом все начали расходиться, и я увидела О'Рурка, который жестами, очень деликатно, просил людей отойти – будто приглашая гостей на вечеринке пройти от аперитивов к столу. У хижины Бетти, прислонившись к стене, сидело семейство африканцев из Кефти – истощенные, грязные, обессиленные. На земле лежала женщина с тонкими, как трости, ногами, всклокоченными волосами и невидящим взглядом, какой бывает у тех, кто давно ничего не ел. Рядом отец семейства держал на руках ребенка. Только подойдя чуть ближе, я поняла, что ребенок мертв.

Я застыла на месте. Прежде мы видели подобное каждый день и научились с этим справляться – сохранять здравый смысл и держаться отстраненно, внушая себе, что мы всего лишь выполняем свою работу. Только так мы были способны помочь им. Но сейчас я была застигнута врасплох. Я попыталась напомнить себе, что надо делать: не чувствовать себя сопричастной, не думать о том, что они испытывают, что случится дальше, просто быстро решить, что нужно делать, и сделать это. Я вернулась в столовую, нашла соли от обезвоживания, высококалорийное печенье. Матери нужна была капельница; О'Рурк и Бетти принесли все необходимое, мы с Генри тем временем подогнали джипы. Мы направились в больницу в сопровождении Генри. Я везла отца и мертвого ребенка на третьей машине. Отец плакал. Было мучительно наблюдать за его естественной реакцией на горе – его семья умирает с голоду, ребенок мертв, он в отчаянии.

Мы сразу нашли людей, которые знали эту семью, – лагерь беженцев был разбит как карта Кеф-ти, чтобы жители одной деревни могли держаться вместе. Мне отчаянно хотелось поговорить с отцом, выяснить, почему они здесь. Они пострадали из-за нашествия саранчи? Будут ли еще беженцы, и если да, то сколько? Но я знала, что нужно оставить все как есть до окончания похорон. Я решила вернуться в поселение и попытаться связаться с Малькольмом по радио.

Связи не было. Я кричала: “„Содействие" в Сидре, вызывает Сафила. „Содействие" в Сидре, вызывает Сафила”, – но в ответ был слышен только треск. Тишина. Нет связи. Я снова начала вызывать Сидру, потом обхватила голову руками и попыталась сдержать подкативший к горлу комок. Послышался шум мотора. Я попыталась взять себя в руки. Мне нельзя делать глупости. От меня не будет проку, если я раскисну, я должна быть сильной. Распахнулась дверь. Это была Шарон.

– У тебя ключ от холодильника с вакцинами? – спросила она, потом заметила выражение моего лица и поспешила ко мне. – Ты в порядке?

– Да, нормально. Просто это напомнило мне...

– Знаю, – сказала она.

– У тебя всё нормально?

– Да... но... Ты же понимаешь, да?

Необходимо было связаться с Малькольмом, прежде чем он уедет из Сидры, и сообщить ему, что случилось. Всего лишь одна семья, но к нам давно уже не поступали беженцы в таком скверном состоянии, и все эти слухи... Малькольм должен узнать об этом до того, как он отправится в столицу. Я села в джип и поехала в деревню Сафила. В деревне был офис с радиосвязью – местное представительство Комитета помощи – КП, одна из многочисленных аббревиатур, которыми изобиловала наша речь: УВК ООН – Управление верховного комиссара ООН по делам беженцев, АСК – Ассоциация содействия Кефти, НПО – неправительственные организации. В КП мы должны были сообщать о вновь прибывших. Если их радио работает, я смогу связаться с Малькольмом. Я двигалась к Сафиле. Жара тем временем отступила, солнце уже не так палило.

Штаб КП был окружен высоким тростниковым забором и грязным двором. В куче мусора в углу рылась свинья. На низкой кровати сидела девочка с сонным взглядом – дочка Хассана. На ней были подаренные мной сережки. Когда я вошла, она вскочила, пристально посмотрела на мои новые сережки и проводила меня в штаб.

– Хассан макуиз, – сказала она. Хассана нет.

Хассан был сотрудником КП. Я присела и попыталась связаться с Сидрой по радио. Послышался тот же глухой треск. Девочка встала на цыпочки и потрогала мои сережки. Я покачала головой и показала на те, что подарила ей в прошлый раз. Она смущенно заулыбалась. Я вертела радио, пытаясь связаться с Эль-Даманом или столицей. Тишина. Я попробовала еще раз. Бесполезно.

Когда я вышла из штаба, на улице уже стемнело. В Африке темнеет быстро, сразу после захода солнца. Фары высвечивали растения странных форм, торчащие из песчаных дюн. Я проехала мимо наших – они как раз возвращались из лагеря. Остановилась у подножия холма, не заглушая мотор. Генри сидел за рулем, рядом с ним – Сиан. Шарон, Линда и Бетти устроились на заднем сиденье.

– Как у вас дела? – спросила я Генри.

– Всё нормально.

– Кто-нибудь из прибывших говорил о саранче? – спросила я.

– Насколько мне известно, нет. Ты связалась с Сидрой?

– Нет. По радио никто не отвечает.

– Дерьмо. Не повезло. Ладно, увидимся.

– Сегодня праздничный ужин, – сказала Бетти. – Камаль жарит цыпленка.

Ночью лагерь казался совсем другим – чужим и непонятным. Двери в хижины были плотно закрыты. Изредка во тьме можно было различить огонек свечи, но в основном все уже спали. Без солнца было нечего делать. Я притормозила у больницы – белого полога, натянутого на металлической дуге. Отодвинула занавес, служивший дверью, и вошла. Около одной из низких деревянных кроватей была установлена капельница. О'Рурк прилаживал пакет с физраствором с одного конца трубки.

Мать спала. Ее дыхание было шумным и неровным. О'Рурк осторожно, чтобы не разбудить, подал мне сигнал, что с ней все в порядке, и жестом указал на дверь. Мы молча вышли на свежий воздух. Подбородок у него был покрыт щетиной.

– У вас всё в порядке? – первым делом спросил он, положив мне руку на плечо. Очевидно, как я ни старалась, мне не удалось скрыть свое смятение.

– Да, нормально, – шепотом ответила я. – Как они? Что они сказали?

Он ответил, что африканцы долго существовали, потребляя всего двадцать пять процентов дневного рациона, и перспективы не радужные. Ребенок умер от диареи, а не от холеры.

– Как отец? Где он? С ним всё в порядке?

– Да.

– Вы с ним разговаривали?

– Не было возможности.

– Я пойду и разыщу его.

– Дайте мне две минуты. Я пойду с вами.

Я подождала его, и мы направились к дому Мухаммеда. В метре от госпиталя, освещенного фонарями, уже ничего не было видно. Мы шли в тишине. О'Рурк, похоже, расслабился. “Он здесь приживется”, – подумала я. Мухаммед поприветствовал нас – он уже ждал у входа. Проводил нас в хижину, где разместили семью. Мы следовали за ним в небольшом отдалении. Внутри горела свеча. Отец вышел, сгорбившись и поправляя одежду; он выглядел еще более обессиленным, чем утром. Мухаммед начал разговаривать с ним тихим голосом. Потом подозвал нас. Отец схватил О'Рурка за руку, стал трясти ее и эмоционально что-то говорить. Потом пожал мне руку, вслед за ним то же самое сделали остальные члены семьи. На Западе так относились к знаменитостям.

Наконец мы вошли в хижину. Здесь была одна лампа, сделанная из банки из-под молока. Женщина готовила кофе на тлеющих в золе красных угольках. Мы с О'Рурком сели на кровать. Мухаммед сел напротив и стал расспрашивать отца. На полу рядком сидели трое сонных малышей. В течение сорока минут они ни разу не пошевелились и не издали ни звука. Я не могла себе представить, чтобы английские дети так тихо себя вели. Как-то я спросила Мухаммеда, почему африканские дети такие послушные. Он сказал, что стоит им в доме зашуметь, как их бьют палкой.

Мужчина говорил быстро, сбивчиво, уставившись в одну точку. Время от времени он делал паузу и издавал горлом странный гудящий звук.

– Он говорит, что ушел из деревни, потому что его ребенок заболел. Остальным жителям нечего есть, но они ждут урожая. Он видел, как саранча откладывает яйца на мелководье, и боится, что насекомые расплодятся до сбора урожая.

– А другие жители?

– Они тоже напуганы, но готовятся защищать урожай палками и факелами.

– У них нет пестицидов? – спросила я.

– Нет.

По дороге домой О'Рурк сказал:

– Думаю, их послали, чтобы поднять тревогу. И по дороге им стало хуже. Мне не кажется, что им обязательно надо было приходить.

– Еще рано, – ответила я.

– Может, ты права, – сказал Мухаммед. Когда мы вернулись к джипу, вокруг собралась небольшая толпа. Очевидно, распространились слухи о вновь прибывших. Меня дожидались два сотрудника АСК. Сначала они заговорили с Мухаммедом.

– Они хотят знать, что их ждет, – сказал он.

– Разумеется.

– Они не хотят, чтобы их братьям отказали в помощи, но продовольствия не хватает. Они хотят знать, когда придет корабль.

Мне бы тоже хотелось это знать. Сейчас не самое подходящее время для того, чтобы у нас закончились запасы.

– Передайте, что я тоже обеспокоена и сделаю все возможное. Нет причины бояться.

При этих словах О'Рурк неодобрительно фыркнул, чем меня очень удивил.

Представители Ассоциация содействия попытались выяснить что-то еще. Атмосфера становилась напряженной и неуютной.

– Мне кажется, сейчас неподходящий момент для дебатов, – прошептала я Мухаммеду.

Он кивнул и что-то сказал собравшимся. Те разошлись. Мы начали подниматься в гору, и тут я увидела Либена Али, который стоял на обочине, держа на руках спящую Хазави. Он помахал мне.

– О-о-о, я не ела паштет уже полтора года... Да и тогда это был запеченный паштет, а я его не очень люблю. В нем попадаются куски жира, – восторженно тараторила Бетти.

Паштет был подарком от О'Рурка. Оказалось, что он привез не только маленький мешочек, но и огромную коробку с едой. Теперь наш холодильник был под завязку набит пикантными сырами и шоколадом из Америки. Он привез чай “Эрл Грей”, хорошее оливковое масло и несколько бутылок вина. Поразительно, как ему удалось провезти все это через таможню. О'Рурк, похоже, пользовался всеобщим успехом. Будто в наш курятник подселили петуха, и все разом закудахтали и захлопали крыльями. Генри был расстроен. Он привык быть единственным мужчиной в нашей компании.

Полчаса разговоров о нехватке продовольствия, и О'Рурк начал дергаться.

– Как у нас сейчас обстоят дела с запасами? – произнес он тихим голосом, обращаясь только ко мне, но все тут же повернулись и стали слушать.

– Не очень, – ответила я. – До июньских дождей поставки не было, потому что корабль из Франции не прибыл вовремя. Когда он наконец появился в порту, перевозчики не смогли к нам добраться.

– Дороги размыло?

– Реки разлились, – сказала Шарон. – Вода текла сплошным потоком. Проехать было невозможно.

– Что же вы сделали?

– До августа сократили рацион наполовину, – сказала я. – Грузовики добрались до нас в начале сентября, но в ООН распорядились отправить половину наших контейнеров на юг, поэтому мы получили запас продовольствия на два месяца вместо пяти.

– Сколько осталось?

– В начале октября должна была быть еще одна поставка, но корабль снова задержался. Я уменьшила размер порций, так что нам хватит на несколько недель, может на четыре или пять, но если прибудут новые беженцы, нас ждут проблемы.

– Продовольствие поступает из Управления ООН? – Да.

– А нельзя запросить в организации “Содействие” дополнительные поставки? – спросил О'Рурк.

Я криво улыбнулась. О'Рурк, видимо, привык к тому, что крупные американские агентства в случае кризиса готовы предоставить средства по первому зову.

– “Содействие” занимается подбором персонала, а не поставками продовольствия. Они бы рады помочь, но что они могут сделать? Это всего лишь маленькое агентство с ограниченными средствами.

Наступила тишина.

– Все будет в порядке, – сказала я. – Скоро прибудет корабль.

– Ты уверена? – спросил О'Рурк. И вдруг: – Хотите еще сыру? – Тут же, осознав двусмысленность ситуации, он улыбнулся. – Мы же не хотим умереть с голоду. Пожалуйста, передай “бри”.

– Ты прав, ты прав, – согласился Генри. – Давайте есть “бри”.

Спустя некоторое время О'Рурк встал и направился в постель. Линда поднялась и вскоре ушла за ним. Все обменялись многозначительными взглядами. Но поскольку никто точно не знал, что между ними, в воздухе повисла какая-то неудовлетворенность.

– Хотите сыру? А то он скоро кончится, – сказал Генри, протягивая тарелку и обнимая Сиан за плечи.

– Рози, помнишь Монику Хатчинсон – она работала в Десси в семьдесят третьем? – спросила Бетти.

Очевидно, нет, поскольку в семьдесят третьем я еще ходила в начальную школу.

– Странно, но я почему-то сегодня о ней вспомнила.

– Да что ты!

– Да. Такая милая женщина. Все молча ковыряли сыр.

– Милая, но слишком беззаботная. О-о-о-о, у них в Десси случилось ужасное. У ее сотрудников завязались отношения – а в маленькой общине это очень опасно, уверена, ты со мной согласишься. Моника не придала этому никакого значения, думала, ничего страшного, люди есть люди. Но все закончилось очень скверно – были даже драки и ужасные истерики. В конце концов двух медсестер пришлось послать домой. Но самое худшее – на них поступила жалоба в Министерство информации. Потому что люди из штаба Министерства видели, как все происходило.

– Что происходило? – поинтересовалась я.

– Ну, сама знаешь, – ответила Бетти.

Все продолжали молча жевать. Я не осмеливалась поднять глаза.

– Знаешь, Бетти, вот уж не думал, что министры информации в свободное от служебных обязанностей время развлекаются вуайеризмом, – заметил Генри.

Шарон чуть не подавилась от смеха, но вовремя сдержала смешок, и у нее вышло что-то вроде кашля и чихания одновременно.

– Замечательная была девушка эта Моника, – продолжала вспоминать Бетти, игнорируя Генри. Видно, решила убедить нас, что это не басни. – Вышла за Колина Сигроува в семьдесят седьмом. Он работал офицером военного суда в Вадковли.

Мне хотелось остаться и еще посидеть. Эта глупая болтовня меня успокаивала, но все стали собираться и готовиться ко сну. Я пошла к обрыву и долго сидела, размышляя о сегодняшнем дне. Потом пришла Шарон – она только что приняла душ, – и мы немного поговорили о вновь прибывших, а потом стали коситься в сторону хижины Линды и перемигиваться. Когда я вернулась в свою хижину, то обнаружила, что забыла закрепить москитную сетку вокруг кровати, и в постель пробрался коричневый паук с толстыми, покрытыми наростами лапами. Я прихлопнула его газетой и выбросила на улицу. Осмотрела кровать с фонариком, но все равно ложиться было неприятно. И я не могла уснуть – перед глазами стояло африканское семейство, лежащее на земле у хижины Бетти. Залаяли собаки. Иногда эти твари лаяли всю ночь. Интересно, Линда спит с О'Рурком? Мне стало одиноко, но я напомнила себе, что на свете есть вещи похуже одиночества.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.