Глава 1

Раньше я все время удивлялась: есть же на свете такие люди, как Генри. Поразительно, что человек может оказаться в столь чуждой ему среде и оставаться совершенно не подверженным ее влиянию. Генри будто покрыт каким-то мощным защитным средством, вроде антикоррозийного состава для океанских яхт.

Генри намазывал джем “Гордость джентльмена” фирмы “Фортнум и Мейсон” на кусок пресного хлеба, какой пекут в Намбуле.

– Сегодня утром встал и глазам своим не поверил: у моей хижины – семейство из восьми человек. Хотели передвинуть палатку поближе к реке. Говорю этому парню: “Приятель, здесь у нас лагерь беженцев, а не палаточный городок. Ладно, ладно, двигай. Кормят тут неважно, зато какой вид”.

Генри похож на Иисуса. Ему двадцать три.

В Сафиле завтракали рано, сразу после рассвета. Время затишья – всего час перед тем, как жара становилась невыносимой. Тишину нарушали лишь крики петуха и болтовня Генри, который закрывал рот только во сне. Тем утром он надоедал мне больше обычного. Я подозревала, что у него закрутилась интрижка с одной из наших эмоционально особенно уязвимых медсестер – Сиан. Она сидела рядом с ним и смотрела на него взглядом благостным, как бисквитное пирожное. У Сиан было доброе сердце. Она присоединилась к нам два месяца назад, после того как рано вернулась домой с ночной смены в Дерби и обнаружила своего мужа в постели с таксистом кипрского происхождения. Они были женаты восемнадцать месяцев. После нескольких встреч с психоаналитиком она решила продолжить свое лечение заочно.

Бетти, как обычно, говорила о еде.

– Знаете, что бы я сейчас съела? Пудинг с джемом и заварным кремом. Точно говорю. Даже, наверное, оставила бы пудинг и просто съела заварной крем. Обычный пудинг из хлебных крошек. Ммм, представляете, как вкусно? С изюмом и мускатным орехом! Может, Камаль приготовит хлебный пудинг, если мы приспособим эту жестянку из-под печенья под духовку?

Полшестого утра. Я встала из-за стола, вышла на улицу и вздохнула. Здесь всегда раздражаешься по мелочам, и при этом не замечаешь ужасов, потому что уже насмотрелась. Я зачерпнула из чана воду и пошла к обрыву – почистить зубы.

Позади меня располагалось наше поселение – несколько круглых глиняных хижин, душевые, уборные и домик, который служил нам столовой. Передо мной – лагерь Сафила, шрам посреди пустыни, отпечаток гигантской ноги на гигантском пляже. Солнечный свет – пока еще бледный, мягкий; небо едва прояснилось на горизонте. Среди дюн и дорожек, ведущих к месту, где одна синяя река впадает в другую, беспорядочно рассыпаны хижины беженцев. Пять лет назад, в середине восьмидесятых, во время Большого Голода, их было шестьдесят тысяч. В день умирало по сто человек. Сейчас осталось двадцать тысяч. Остальные перешли границу и вернулись в горы, в Кефти, где шла война.

Сухая трава зашелестела под дуновением горячего ветра. Сегодня утром не только Генри действовал мне на нервы. В лагере ходили слухи об очередном губительном для урожая нашествии саранчи в Кефти. Но поселенцы часто рассказывали страшные истории. Трудно определить, каким из них можно верить. Мы слышали, что ожидается новый приток беженцев – может, тысячи.

Лагерь наполнился шумом – блеянье коз, смех, крики играющих детей. Радостные звуки. Еще недавно мы слышали лишь стоны умирающих от голода. Я прикусила кончик большого пальца, пытаясь забыть. Невыносимо вспоминать то время. Со стороны столовой донеслись шаги. Генри возвращался в свою хижину. На нем была его любимая футболка с надписью “Почему вы решили стать волонтером?” и четырьмя вариантами ответа:

A. Из религиозных соображений.

Б. Из-за денег.

B. Потому что я неудачник.

Г. Из-за несчастной любви.

Генри выбрал Б – в шутку, конечно. Его семье принадлежит половина Лестершира. А я? Я – гибрид В и Г. И еще мне всегда хотелось делать добро.

Летом 1985 года, когда я еще жила в Лондоне, я влюбилась. Влюбиться для женщины – катастрофа, хуже некуда. Оливера – объекта своих неистовых мечтаний – я встретила на гала-концерте в Королевском Альберт-холле. Исполняли “Gloria” Вивальди, присутствовала принцесса Кентская. Я тогда работала рекламным агентом в издательстве “Гинсберг и Финк”, носила короткие юбки и прозрачные черные колготки, на совещаниях сидела нога на ногу и вовсю расхваливала достоинства каких-то людей, которые меня совершенно не интересовали. Забавно: когда тебе двадцать пять, ты хочешь, чтобы тебя воспринимали всерьез и не относились бы к тебе только как к сексуальному объекту. В тридцать пять замечаешь, что тебя воспринимают всерьез, но обеспокоена тем, что сексуальным объектом уже не являешься.

Директор нашей компании, сэр Уильям Гинсберг, любил устраивать маленькие вечера и приглашать талантливых людей и знаменитостей. Но при этом всегда держал в секрете список приглашенных. Для плохо осведомленных личностей вроде меня присутствие на таких вечерах было сущим кошмаром. Я все время боялась подойти к кому-нибудь и спросить, чем они занимаются. Вдруг окажется, что передо мной автор “Любви во время чумы” или солист “Бич Бойз”?

Я была дома у сэра Уильяма три раза. Но он все равно не вспомнил бы, кто я такая. Кроме меня в издательстве работали еще несколько молоденьких девушек, и он всегда приглашал то одну, то другую, чтобы мы веселили гостей. Мне нравилось общаться с творческими, интересными людьми. На весь вечер я погружалась в состояние благоговейного трепета и очень редко раскрывала рот. Но мне хотелось стать такой же, как они. Концерт Вивальди обещал стать самым грандиозным вечером, на который меня приглашали, и, естественно, я волновалась.

Перед концертом сэр Уильям организовал небольшой прием: аперитивы для ста человек в одном из залов Альберт-холла. За счет компании забронировали пятнадцать лож; после концерта планировалось устроить торжественный ужин для дюжины избранных. Простые смертные вроде меня, естественно, могли расслабиться.

Я нарочно опоздала, тщательно изучила свое отражение в зеркале дамской комнаты и по длинному красному коридору направилась к залу Элгара. Служитель в униформе нашел в списке мое имя и распахнул дверь из темного дерева. В глаза ударил яркий свет. Золотой зал весь светился, гости в смокингах и вечерних платьях спускались по декоративной лестнице или стояли наверху, облокотившись на позолоченные перила. На потолке сквозь тонкую завесу дыма поблескивали хрустальные светильники.

Я была заворожена. Будто все гости программы “Звезды шоу-бизнеса” собрались в одной комнате: Фрэнк Бруно, Джеффри Арчер, Аннека Раис, Нил Киннок, Терри Воган, Мелвин Брэгг, Кейт Эди, Ку Старк, Боб Гелдоф, Найджел Кеннеди, Ричард Брэн-сон. В панике я пыталась отыскать хоть кого-нибудь из нашего офиса, но безуспешно. Странно находиться в комнате, полной знаменитостей, – ты знаешь, кто они, но никто не знает, кто ты. Я направилась к столу с аперитивами, по пути улавливая обрывки разговора.

– Честно говоря, эту историю никак не забудут...

– Понимаешь, проблема Мелвина в том...

– Джером, у тебя есть мобильник?

– Мне всегда казалось, что он слишком много на себя берет...

– У меня большие неприятности с “Тоской”...

– ...проблема Мелвина в том, что он не старается...

– Джером...

Кто-то взял меня под локоть.

– Ммммм! Самая очаровательная девушка на свете. Дорогая, ты выглядишь божественно. Мое сердце разбито, точно говорю. Абсолютно уверен. Поцелуй же меня, моя дорогая, поцелуй.

Это был Динсдейл Уорбертон, драматург, один из моих самых важных клиентов. Ветеран английской сцены. Недавно он порадовал нас своими мемуарами. У Динсдейл а всегда было встревоженное выражение лица. Он был со странностями, но ко мне всегда относился по-доброму.

– Чмок, чмок. Но что это такое, дорогая? – Брови Динсдейла почти сошлись на переносице от ужаса. – Где твой бокал? Надо срочно налить тебе выпить. Срочно налейте ей выпить!

Тут что-то за моей спиной привлекло его внимание.

– О! Самый очаровательный мужчина на свете. Дорогой мой, дорогой! Ты выглядишь божественно. Вчера ты был просто неподражаем. Неописуемо остроумен и хорош.

Это и был Оливер Марчант, редактор и ведущий программы “Фокус” – популярной и актуальной передачи об искусстве на четвертом канале. Его репутация разрушителя сердец – причем в число его жертв попадали женщины, которые дружат с мозгами, – была всем давно известна. Но тогда я и представить себе не могла, как разрушительно закончится все это для меня. Динсдейл обратился ко мне:

– Ты знакома с этим неотразимым мужчиной, дорогая? Ты знаешь Оливера Марчанта?

Я запаниковала. Он же знаменитость, в конце концов. И что мне отвечать? Да, я видела его по телеку? Нет... никогда о таком не слышала?

– Да... то есть нет. Извините... кошмар.

Оливер взял меня за руку.

– А это...

– Ах! Самая очаровательная девушка на свете, мой дорогой, богиня.

– Понимаю, но у богини есть имя, Динсдейл? На минуту Динсдейл растерялся. Я была в шоке: он забыл, как меня зовут. Мы работали вместе каждый день в течение почти двух месяцев.

– Рози Ричардсон, – извиняющимся тоном произнесла я.

– Очень рад... Рози Ричардсон, – ответил Оливер.

Высокий, худощавый, темноволосый... На нем был темно-синий костюм и обычный галстук – не галстук-бабочка, – завязанный свободно. Я очень точно помню, как его темные волосы опускались на воротник, а на подбородке была едва заметная щетина.

– Рози, дорогая. Я немедленно принесу тебе выпить. Уже бегу. Ты уже в обморок падаешь от жажды, – выпалил Динсдейл и с виноватым видом поспешил к бару.

Я повернулась к Оливеру. Он разговаривал с седовласым диктором новостей. Рядом с диктором стояла его пятнадцатилетняя дочь.

– Как дела, Оливер? – диктор похлопал Оливера по плечу.

– Дерьмово как всегда, тебе ли не знать. Как дела, Сара?

Оливер – само обаяние – стал разговаривать с девушкой, смутив ее еще сильнее, чем меня. Глянул ей через плечо и улыбнулся мне, будто хотел сказать: “Подожди”.

– Пока, Сара, – мило попрощался Оливер. – Удачи на экзаменах. – Он помахал ей рукой.

Девушка с отцом отошли на приличное расстояние.

– Грязная сука, – чуть слышно произнес Оливер, глядя на удаляющуюся малолетку. – Так и лезет ко мне. – Я засмеялась. – Ну как, тебе весело?

– Немного странно, честно говоря, – призналась я. – Я никогда еще не видела столько знаменитостей сразу, в одной комнате. Кажется, тут все друг друга знают. Как в закрытом клубе. Они действительно все знакомы?

– Да. Раньше я думал, что знаменитости – это что-то вроде новой аристократии, но ты абсолютно права. Это закрытый клуб. Клуб Знаменитых. Вместо вступительного взноса надо, чтобы каждая шлюха знала тебя в лицо. – Оливер с пренебрежением оглядел зал.

– Нет, нет, ты прав, это и есть новая аристократия, – поддержала его я. – Раньше наследовали поместья и охотничьи угодья, теперь – славу. Вспомни Джулиана Леннона, Кифера Сазерленда.

– А вместо охоты на куропаток мы развлекаемся премьерами и церемониями вручения “Оскара”? Но мне все-таки кажется, что это больше похоже на закрытый клуб со своими правилами. Нужно соблюдать иерархию. Менее знаменитым нельзя приближаться к настоящим знаменитостям.

В этот момент, опровергая его теорию, к нам подошла леди Хилари Гинсберг, жена сэра Уильяма.

– Оливер, я так рада тебя видеть. Как там Лорка? Оливер растерялся всего на мгновение. Он не понял, кто она такая.

– Хилари Гинсберг. Как хорошо, что ты смог вырваться, – поспешно произнесла она, повернувшись ко мне спиной, тем самым исключив меня из разговора. – Ты знаком с Мартином?

Любовь леди Хилари к знаменитостям была чем-то вроде хронического заболевания. Я видела, как она составляет списки приглашенных. У нее есть что-то вроде собственного индекса Доу Джонса, только для определения степени знаменитости. Художники, актеры, журналисты расположены в порядке убывания или возрастания – в зависимости от веяний моды, таланта или просто желания выставить себя напоказ. Так вот, всю жизнь леди Хилари меряет этим индексом. Я не раз слышала, как она безо всякой иронии объясняла, почему нельзя не пригласить того или иного человека. Даже ее самые близкие подруги удостаиваются чести посетить один из приемов сэра Уильяма, если их котировки по индексу ползут вверх; в противном случае приходится довольствоваться обедом наедине с леди Хилари.

Оливер излагал теорию закрытого клуба известному писателю, которому его представила леди Хилари. Дрожа от волнения, я заметила, что к ним присоединился Ноэль Эдмондс и журналист Дэмиен Глит, более известный как Дэмиен Глист.

– Если поместить двух знаменитостей в комнату, где полно обычных людей, в конце концов они начнут общаться друг с другом – разумеется, только если более знаменитый первым подойдет к менее знаменитому, – разошелся Оливер. К тому моменту вся компания уже покатывалась со смеху. – Мартин, ты же звезда, ты должен знать. – Тут Оливер повернулся ко мне и стал пристально смотреть мне в глаза.

– О господи, какая замечательная идея! Может, напишешь статью для нашего журнала? – спросил Дэмиен Глист.

Оливера спас звонок, возвестивший о начале представления. Появился сэр Уильям и поднял шум, напугав всех.

– Давайте, давайте, ради бога, мы очень, очень опаздываем, пропустим вступление. – Схватив Оливера и писателя за локти, он поволок их в ложи, оставив леди Хилари стоять с таким видом, будто она только что высидела яйцо и разбила его.

Я потащилась было за ними, но тут появился Динсдейл с моим аперитивом.

– Дорогая, прости меня, прости! Я в агонии, я в шоке. Я отвратительный старый дурак, у меня дырявая голова.

Какой милый старичок!

– Не убивайтесь, ничего страшного, – ответила я.

Выяснилось, что Оливера посадили прямо позади меня. Весь концерт я провела в состоянии практически невыносимого сексуального возбуждения. Мне казалось, что я ощущаю сзади его дыхание на своем теле – я была в платье с открытой спиной. А когда он случайно задел меня рукой, я чуть не испытала оргазм.

Когда музыка закончилась и стихли аплодисменты, я не осмелилась обернуться и взглянуть на него. Я так и стояла в ложе, ждала, пока все выйдут, изучала пустеющий Альберт-холл и пыталась успокоиться. Потом я услышала, как кто-то спускается по ступенькам позади меня. Это был он. Он наклонился и поцеловал меня в шею. По крайней мере я надеялась, что это был он.

– Извини, – пробормотал Оливер, – я не мог удержаться.

Я взглянула на него через плечо, подняв бровь.

– Я бы сейчас съел пиццу, – прошептал он. – Ты можешь превратиться в пиццу?

– Я не хочу, чтобы меня съели.

– Тебя я не съем... хотя попробовать не откажусь. Так и началось это безумие, одержимость, цепь событий, которые обходными путями, медленно, но верно привели меня в глиняную хижину в самом сердце Африки. Некоторые местные жители – особенно когда голодают – смотрят на добровольцев как на святых. На самом деле мне захотелось поехать в Африку по одной причине – я влюбилась. Вот такая из меня святая, если хотите знать. Если бы в тот вечер Оливер пригласил меня на свидание, я бы, наверное, никогда и не услышала о Намбуле. Но нас прервал сэр Уильям.

– Оливер, Оливер, ты где пропадаешь? Давай, давай, все уже собрались!

Естественно, меня мой босс проигнорировал. Оливер грациозно покинул ложу, а мне пришлось смириться с тем фактом, что он отправился на ужин для избранных, даже не спросив мой номер телефона.

Всю следующую неделю после концерта Вивальди я пребывала в состоянии сексуального перевозбуждения. Я была уверена, что Оливер уже выяснил, кто я такая, и с минуты на минуту позвонит. Зачем ему тогда было целовать меня в шею? Если бы он не был заинтересован, то вряд ли стал бы это делать. У меня появились навязчивые фантазии. Самая любимая – как меня приглашают на деловую встречу в его офис, вместе с другими. В конце встречи все уходят, и он просит меня остаться... закрывает дверь, прижимает меня к стене и целует, засовывая мне в рот свой язык, – короче, по всем правилам.

В другой фантазии он наконец приглашает меня в бар. В конце вечера мы прощаемся на улице. Он наклоняется и целует меня с языком, как тогда, в офисе. Потом он идет к моей машине, открывает дверцу водителя и заталкивает меня внутрь. Я сбита с толку, обижена. Но тут оказывается, что он подошел к машине с другой стороны и сел рядом.

– Езжай, – говорит он, застегивая ремень безопасности.

– Куда? – неуверенно спрашиваю я.

– К тебе домой, – хрипло рычит он.

– Но... но... – я пытаюсь протестовать.

– Послушай, я – солидный мужчина. Мне не пристало стоять на улице с эрекцией. Езжай.

Но Оливер так и не позвонил. Так и не позвонил! Я призвала на помощь все свое воображение, чтобы найти способ с ним связаться. Неестественно часто стала назначать встречи подруге, которая работала с ним четыре года назад. Смотрела “Фокус” три раза в неделю. Позвонила в пресс-центр “Фокуса” и попросила программу на ближайшие три месяца, пытаясь отыскать что-то, хотя бы отдаленно связанное с одним из наших авторов. Начала ходить на выставки по воскресеньям. Читать невыносимо скучные статьи о художниках из Восточной Европы, работающих аэрографом. Безуспешно. Награды в виде сексуального удовлетворения не последовало.

Глава 2

Я лежу на постели обнаженная, под тонкой простыней. Тело у меня – роскошное, идеальное, гладкое как шелк. Оливер встает на колени перед кроватью и медленно стягивает простыню. Смотрит на меня. Прикасается к моим грудям, словно это редкие хрупкие артефакты, с наслаждением проводит ладонью по моему животу. Я задерживаю дыхание.

– Боже мой, Рози, – шепчет он. – Я так хочу тебя трахнуть.

Распахнулась дверь, и в кабинет ворвалась Гермиона Халлет-Макуильям.

– Меморандум готов? Сэр Уильям спрашивает, где он.

Гермиона, девушка из приличной семьи, хорошими манерами не отличалась.

– Почти готов, Гермиона, – громко проговорила я и снова уставилась в монитор.

– Чем ты занималась? – спросила она. – Я же тебе еще час назад сказала. – Гермиона сняла трубку и набрала номер. – Кандида? Привет! Я. Слушай, поедешь на уикенд в Ларкфилд? Потрясающе! Офелия тоже поедет, и Геро, и Перпетуя. Думаю, там круто. Да. Согласна. Нет, ты права. Ладно, передавай Лукреции привет. Пока.

Не удивлюсь, если скоро она будет говорить по телефону с человеком по имени Вельзевул.

Вдруг мне стало так хорошо... Я стала какой-то мягкой и светящейся, будто меня окутала голубая дымка. Мы с Оливером сидим за столом у меня на кухне, сквозь шторы просачивается солнечный свет. Мы завтракаем после первой ночи, проведенной вместе.

– Люди такие разные, правда, Оливер? – спрашиваю я.

– Что, дорогая?

– Взять, к примеру, меня. Мне нравится есть на завтрак горячий пирог со смородиной. Тебе нравятся мюсли, или омлет с копченым лососем, или рогалики с разными сырами, – при этом я открываю свой безупречный холодильник, наполненный различными соблазнительными вкусностями.

– Розмари! – Гермиона в ярости уставилась на меня. – Сколько раз можно просить? Мне нужен меморандум сэра Уильяма!

Я повернулась к монитору, чувствуя на себе взгляд Гермионы, и начала перепечатывать написанный от руки меморандум. Еще одна безумная попытка сэра Уильяма продвинуться вверх по индексу.

23 июля 1985

Сотрудникам рекламного отдела

От сэра Уильяма Гинсберга

Общественная позиция компании

Наша компания и я как директор компании пытаемся повысить осведомленность общественности в вопросах социально полезных действий.

В свете недавнего рок-концерта в помощь голодающим Африки Гинсберг и Финк тоже решили внести свой вклад.

Внезапно в моем мозгу стали появляться первые проблески гениальной мысли. Вздрогнув от снизошедшего на меня озарения, я схватила список ближайших программ “Фокуса”, лежавший поверх горы бумаг на моем столе, пробежала его глазами. И нашла то, что нужно.

Программа 25: Вслед зарок-концертами в помощь голодающим в Африке “Фокус” расследует новый феномен – благотворительность и поп-культура – и рассматривает вклад представителей различных сфер искусства в дело помощи голодающим Эфиопии.

Можно устроить, чтобы сэра Уильяма пригласили на эту программу. Хотя, очевидно, придется долго обсуждать это с продюсерами.

– Книги, – сэр Уильям ударил кулаком по большому столу красного дерева, – прекрасная идея. Мы отвезем им книги. Сбросим с вертолета. Представляете: книги, падающие с воздуха? Перевяжем поплотнее и сбросим. Отличная тема для программы.

– Вам не кажется, что жители Эфиопии предпочли бы в качестве гуманитарной помощи еду? – спросила я.

– Нет, нет, нет. Книги. То что надо. Да каждый дурак, который летит туда с благотворительной миссией, привозит еду. Люди же должны что-то читать, пока ждут свою гуманитарную помощь.

– На самом деле эта задумка с книгами очень интересна... хотя, конечно, еды им не хватает в первую очередь. – Эамонн Солт, агент по связям с прессой благотворительной организации “Содействие”, пощипывает бородку. Сэр Уильям тоже начал пощипывать свою.

– Вы серьезно? – спросила я.

– Да, разумеется. Мы пытаемся бороться с дегуманизацией туземцев в западной прессе, – сообщил Эамонн бесцветным, монотонным голосом. – Нужно показать, что среди африканцев есть образованные люди, создать образ умного африканца, стремящегося к знаниям, вытеснить созданный прессой миф, будто туземцы – что-то вроде голодающих обезьян. Ваша идея может оказаться очень полезной, она способна повлиять на общественное сознание, хотя многие мои коллеги со мной не согласятся. Разный образ мышления. Хотя, естественно, общественность будет в ярости. Наверняка вам знакомы эти доводы: напрасная трата ресурсов, мода на благотворительность...

– Чудесно! Доводы. Книги. Тема как раз для “Фокуса”, – сказал сэр Уильям.

– Но разве эфиопы смогут читать книги на английском?

– Не забывайте, вся Сахель голодает. Лучше всего сбросить книги над поселениями на границе Абути и Намбулы. У некоторых беженцев из Кефти прекрасное образование. В Кефти превосходная система образования, по английскому принципу, – сказал Эамонн.

– Где расположена Кефти? – спросила я.

– Это повстанческая провинция Абути, на границе с Намбулой, в Северной Африке. Кровавая война за независимость от марксистского режима Абути длится в Кефти уже двадцать пять лет. Высокоразвитая культура. Кефтианцы больше других пострадали от голода – благотворительные организации не имеют права предоставлять им гуманитарную помощь из-за войны и по причинам дипломатического характера. В настоящее время через границу с Намбулой хлынул огромный поток беженцев из Кефти. Все они тяжело страдают от недоедания.

– Может, отвезем и еду, и книги? – предложила я.

– Прекрасная мысль, – согласился сэр Уильям. – Первый класс. Молодец, девочка!

С непривычным для себя рвением я начала организовывать гуманитарную помощь, искать нераспроданные тиражи книг, просматривать спонсируемые рейсы. Я позвонила в “Фокус” и назначила встречу с Оливером Марчантом на следующей неделе. На встрече должны были присутствовать сэр Уильям и я. Я грезила Африкой. Перед глазами проносились образы – племена, тамтамы, ритуальные костры и львы. Я думала о Бобе Гелдофе. Думала о цели и смысле жизни. О добровольцах, которых представляла себе как людей с горячим сердцем, бедных, готовых пожертвовать собой ради спасения благодарных туземцев. Но чаще всего я думала об Оливере.

Глава 3

– Кто взял мой “Кит-Кат”?

Генри стоял у столовой и возмущенно озирался по сторонам. Мы закончили завтрак и бесцельно бродили по поселению, собираясь отправиться в лагерь. Сиан поспешила успокоить Генри.

– Мой последний “Кит-Кат”, хрустящий, шоколадный... Я оставил его в холодильнике, и кто-то его упер.

Сиан разговаривала с Генри тихим, вкрадчивым голоском.

– Генри, ты не только идиот, а еще и слепой! – прокричала я. – Твой “Кит-Кат” там, где антибиотики. Иди, проверь еще раз.

– Динь-дон! – он обернулся и многозначительно поднял брови. – Обожаю, когда ты сердишься. – И поплелся обратно в столовую. Сиан поспешила за ним.

Солнце уже обжигало. Над хижинами поднимался дым; по тропинкам через равнину медленно двигались одинокие фигуры: мальчик с ослом, везущим два пузатых кожаных мешка с водой; женщина, несущая на голове вязанку дров; мужчина в белой джеллабе с палкой на плечах – идет, свесив руки по обе стороны палки. Через несколько часов солнечный свет станет ослепительно белым, жара начнет вызывать клаустрофобию. Будет казаться, будто ты вот-вот задохнешься и перестанешь дышать. Послышались шаги по гравию – это Бетти.

– Извини, что с самого утра начинаю тебя беспокоить, – сказала она. – Хотя... – она широко раскрыла глаза и показала мне циферблат своих часов, – уже шесть часов. Я хотела поговорить кое о чем.

Бетти – толстушка под шестьдесят. И я сразу поняла, о чем она хочет поговорить. О Генри и Сиан. Она не станет говорить прямо. Не скажет: “Не позволяй своему ассистенту спать с медсестрами”. Вместо этого она поведает страшную историю о ком-то, чьего имени я в жизни не слышала, кто когда-то работал в лагере беженцев в Занзибаре или, скажем, в Чаде. Тот человек – ну надо же! – не следил за нравственностью и допустил, чтобы ассистенты спали с медсестрами, и угадайте, что произошло? Случилась эпидемия СПИДа, землетрясение, или их всех накрыло волной цунами... но с тех пор они решили, что каждый должен спать в своей отдельной глиняной хижине.

– Может, потом поговорим? – сказала я, вдруг вспомнив, что все еще сжимаю в руке зубную щетку. Подняла щетку, чтобы Бетти видела. – Я хочу почистить зубы.

Я почистила зубы и направилась по дорожке к своей хижине. Мне предстоял тяжелый день. В нашем лагере я была администратором, занималась организационными вопросами для “Содействия” – благотворительной организации, на которую все мы работали. В Сафиле я прожила уже больше четырех лет. Первые два года – в качестве ассистента администратора, а потом меня повысили, к нам присоединился Генри и стал моим ассистентом. В мои обязанности входило следить за поставками еды, лекарств и медицинского оборудования; за состоянием машин, питьевой воды, пищи и – самое сложное – следить за персоналом. Это отнимало больше всего времени.

Я открыла дверь, которая представляла из себя кусок рифленого железа, и вошла в хижину – мой дом в Сафиле. Крытый соломой домик из дерева и глины диаметром примерно двадцать футов, земляной пол покрыт тростниковыми циновками. Повсюду стоял запах пыли. У меня была железная кровать с москитной сеткой, стол, полки для книг и документов, два металлических кресла с отвратительными резиновыми подушками в цветочек и пластиковый кофейный столик. Все было покрыто слоем песка. Песок забивался между зубов, в уши, в карманы, в белье. Мне нравилась моя хижина – думаю, прежде всего потому, что здесь я могла остаться в одиночестве.

Но, видно, не сегодня. Через две минуты в дверь неуверенно поскреблись, и появилась голова Бетти. Она понимающе улыбнулась. Вошла без спросу, обняла меня и плюхнулась на кровать. На потолке слышалось какое-то копошение – потолком служила большая полотняная простыня, натянутая, чтобы ловить крупных насекомых, которые иначе падали бы прямо на голову.

– Здравствуйте, маленькие друзья, – сказала Бетти, посмотрев наверх.

Нет, только не это. С самого утра меня не оставляют в покое.

– Я вижу, что ты нервничаешь, Рози. И понимаю почему.

Ну вот, подумала я, сейчас заведет свою волынку. Про Генри и Сиан.

– То же самое было в семьдесят четвертом году, когда Джуди Эллиот была администратором в Ми-кабеле. К ним поступило несколько беженцев в очень плохом состоянии. Она сообщила в главный офис и попросила прислать дополнительных сотрудников и запасы лекарств и продуктов. Но ее лишь отчитали, сказали, что она преувеличивает. Через два месяца беженцы хлынули потоком – в разгар эпидемии умирало по сто человек в день, и, естественно, не хватало рабочих рук, не хватало оборудования.

Значит, Генри и Сиан ни при чем. Дело в саранче.

– Что ты слышала? Думаешь, стоит им верить? За те четыре года, что я прожила в Сафиле, мы наслушались рассказов о грозящих эпидемиях. Послушать беженцев, так толпы больных холерой, менингитом, элефантиазом и еще бог знает чем вот-вот перейдут границу, заражая всё на своем пути. Но никогда, ни разу за все время моего пребывания в Сафиле ничего подобного не случилось. Мы даже начали подозревать, что беженцы специально выдумывают эти страшилки, чтобы получить больше еды.

Бетти обиженно покачала головой.

– Не думай, что я пытаюсь учить тебя жизни, Рози. Ты прекрасно справляешься со своей работой. Ты знаешь, как я восхищаюсь всем, что ты делаешь. Но мы всегда должны слушать, что говорят африканцы. Прислушиваться к голосу Африки.

Внезапно мне захотелось укусить Бетти или начать мутузить ее по лицу, долго, как боксерскую грушу.

– Я тоже встревожена, Бетти, но мы не можем поднять тревогу просто так. У нас нет конкретных сведений. Ты знаешь что-нибудь, чего не знаю я?

– Эти люди, туземцы, они наш барометр, понимаешь? И Зубы Ветра – так их называют африканцы, – она сделала паузу для создания эффекта, – Зубы Ветра приходят неожиданно. Они могут лететь весь день без остановки, покрывая тысячи и тысячи миль.

– Знаю, то же самое я слышала вчера в лагере, когда раздавали еду. Что-нибудь еще ты знаешь?

– В пятьдесят восьмом году, когда Мэвис Эндерби работала в лагере в Эфиопии, нашествие саранчи погубило столько зерна, что можно было прокормить миллион человек в течение года. Конечно, больше всего меня волнует урожай, Линде я уже говорила. Представь – на многие мили небо становится черным от саранчи, будто покрытым копотью, солнца не видно.

– Я знаю, – сказала я намного громче, чем следовало, и зря – меньше всего мне хотелось злить Бетти. – Ты что-нибудь еще слышала?

– В день они съедают столько же, сколько весят, ты знала? Скоро сбор урожая, такой кошмар, и они передвигаются так быстро – целые тучи саранчи...

Этим утром мне предстояло так много сделать. Надо просто выставить ее, подумала я.

– Спасибо, Бетти, – сказала я. – Большое спасибо за помощь. Очень тревожные новости, но ты же знаешь... вместе справимся... Мне действительно нужно идти, спасибо, что зашла.

Это сработало. Замечательно. Бетти восприняла мои слова как намек, закатила глаза с показным смущением и бросилась ко мне обниматься.

– Ладно, нужно поторопиться в лагерь, если мы хотим успеть вернуться и встретить нового доктора, – сказала она, еще раз обняла меня и ушла.

Сегодня должен был приехать новый врач, американец. Бетти уезжала через три недели, и его вызвали на замену. Мы собирались устроить праздничный обед в его честь. По рассказам, одна из наших медсестер, Линда, работала с ним в Чаде два года назад. Но сама она скрытничала на этот счет и молчала как рыба. Хотя и так было ясно, что она с ним переписывалась. Линда заливалась краской каждый раз, когда мы говорили, где будет спать наш новый доктор. Я надеялась, что он окажется нормальным. Мы жили чем-то вроде очень тесной общины, уже давно притерлись друг к другу. Новый человек легко мог бы нарушить равновесие.

Я села на кровать и стала думать о том, что сказала Бетти. Несмотря на то что меня в ней многое раздражало, она была хорошим врачом и давно работала в Африке – судя по ее рассказам, чуть ли не с начала прошлого века. Слухи слухами, но если логично рассуждать – выводы неутешительные. Впервые за несколько лет в Кефти прошли дожди. В Африке, по жестокой иронии, сильные дожди после засухи создают идеальные условия для размножения саранчи. И полчища саранчи действительно могли передвигаться с огромной скоростью. Нашествие саранчи в период сбора урожая – хуже, чем война. Беженцы хлыну т моментально, в несметных количествах.

Я встала, взяла папку и стала просматривать документы. Мы пытались установить в Кефти систему раннего оповещения, но безуспешно – въезд в Кефти был строго запрещен. Запрещен организацией “Содействие”, так как Кефти – зона военных действий, и намбульским правительством, так как они не хотели проблем с правительством Абути, а Кефти воевала с Абути. Вся информация, которой мы располагали, была в этой папке. Графики цен на зерно на приграничных рынках, диаграммы роста и веса детей, документы, фиксирующие переход через границу. Я уже просматривала папку два дня назад и не обнаружила ничего из ряда вон выходящего. Просто хотела еще раз убедиться.

Мне нужно было быстро принять решение, потому что в одиннадцать часов Малькольм должен был привезти нового доктора. Малькольм тоже работал в “Содействии” – единственный патрульный полицейский на всю Намбулу. Он был немного заторможенным, но раз уж мы собирались поднять тревогу, приезд Малькольма как раз кстати. Я решила спуститься к лагерю и поговорить с Мухаммедом Махмудом. Он подскажет, что делать. Меня охватила паника. Я выпила воды и попыталась успокоиться. Выйдя на улицу, под обжигающие лучи белого солнца, я заметила, что Генри и Сиан воркуют у ее хижины. Он потрепал ее за подбородок, как кошку. Она заметила, что я наблюдаю за ними, покраснела и метнулась в хижину. Генри поднял брови и высокомерно усмехнулся.

– Генри Монтег, – строго проговорила я, – иди в свою хижину.

Он улыбнулся как ни в чем не бывало. Улыбка Генри не помещалась у него на лице – довольная улыбочка сынка богатых родителей. Даже здесь он умудрялся выглядеть элегантно. На глаза падала челка – такие были в моде как раз два года назад, когда он в последний раз был в Южном Кенсингтоне. Я все время пыталась заставить его заколоть ее заколкой.

– С тобой я позже поговорю, – сказала я. – Возьми два контейнера – они стоят рядом со столовой – и поставь в “тойоту”. Я поеду в лагерь, вернусь к приезду Малькольма.

– Хелло-о! Динь! Дон! Мисс Эффективность! – сказал Генри и обнял меня одной рукой, не проявляя ни капли уважения. Нет смысла говорить с ним о Сиан, по крайней мере сейчас, когда он ведет себя как веселый щенок, отряхивающийся после купания. Любая критика с моей стороны и просьбы проявить осторожность будут встречены кучей брызг и звонким восторженным тявканьем.

Мы сели в пикап и всю дорогу дружелюбно молчали. Я решила ничего не говорить Генри о саранче, пока не поговорю с Мухаммедом. Мухаммед Махмуд не был общепризнанным лидером в лагере, но он был умнее других, включая нас. В любом случае поговорить нам с Генри все равно не удалось бы. Вождение автомобиля в Африке требует полной концентрации, даже если ты не за рулем. Трясет и болтает, будто ты оказалась в стиральной машине, и необходимо то расслаблять, то напрягать тело, чтобы вовремя отреагировать, когда тебя подбросит на сиденье и ударит головой о крышу.

– У тебя лифчик не лопнет? – заорал Генри. Он так остроумно шутил каждый раз, но все время делал вид, будто это только что пришло ему в голову.

Дорога в лагерь вела по песчаному серпантину над крутым обрывом. Вдали показались хижины, белая пластиковая дуга больницы, квадратные, обитые тростником домишки, в которых располагались клиника, столовая, рынок, школа. За последние четыре года беженцы забыли, что такое нищета и страдания, и стали жить спокойно. И мы тоже. Но чтобы сохранять спокойствие, приходилось прилатать немалые усилия. Мы многому научились друг у друга – экс-патриоты и беженцы. Это было взаимовыгодное существование. Ночью мы ходили на их празднества, слушали тамтамы и сидели у ритуальных костров. Перед нами оживала Африка наших детских фантазий. Мы давали им лекарства, пишу и знания о медицине, которые были им необходимы. Катались на лодках по реке, играли с их детьми, чувствовали себя отчаянно смелыми. Беженцам нравилась наша энергия и наивный восторг оттого, что мы в Африке. “Мы прошли по туннелю отчаяния и поняли, что можем не только жить, но и танцевать”, – однажды сказал Мухаммед. Он всегда говорил будто стихами, и иногда меня это раздражало. Мы вместе пережили кризис и теперь были счастливы. Но беженцы полностью зависели от поставок продовольствия с Запада. Это делало их уязвимыми.

– Черт! – выругался Генри. Двое мальчишек пробежали прямо перед “тойотой”, играя в цыплят. Им было запрещено это делать.

Мы выехали на равнину и оказались на основной территории лагеря. За машиной бежали ребятишки, махали руками и выкрикивали: “Хавадга!” – белые.

Я распахнула дверь и выпрыгнула из машины. Жар ударил прямо в лицо – как из открытой духовки. Нас окружили дети. Милые, забавные малыши – те, кто посмелее, бегали кругами, кричали и смеялись; застенчивые стояли в сторонке, как стоят все дети – спрятав одну ногу за другую, потирая кулачками глаза и положив большой палец в рот, – медицинские работники уже пять лет безуспешно пытались внушить им, что так делать нельзя. У двоих мальчиков были солнечные очки из соломы – вроде наших очков. Я наклонилась и примерила их.

Все завизжали со смеху, будто я сделала что-то очень забавное.

Обычно мы обедали в двенадцать, но сегодня я попросила всех собраться в столовой в одиннадцать тридцать, чтобы поприветствовать Малькольма и нового доктора и пообедать. В десять пятнадцать я закончила все дела и уже хотела пойти поговорить с Мухаммедом, как прибежала Сиан. Один из пациентов в глазной лечебнице стал требовать, чтобы ему заплатили пять намбульских су, и только тогда он позволит осмотреть свои веки. Кто-то сказал ему, что в Вад-Даназене – большом лагере в пятидесяти милях отсюда – пациентам платят пять су за осмотр век.

– Теперь они все говорят, что здесь должно быть то же самое, – в отчаянии проговорила Сиан.

– Типично для Вад-Деназена, – сказала я. Итальянские волонтеры ужасно ленивы и слишком эмоциональны. Французы еще ничего, итальянцы куда хуже.

– Что мне делать? Ужасно – мы пытаемся им помочь, а они просят денег...

– Скажи им, что, если они не позволят себя осмотреть, ты не сможешь поставить диагноз и они ослепнут. И умрут, – ответила я. – Страшной смертью.

– Я не могу такое сказать, – глаза у Сиан округлились.

– Надо быть твердой, Сиан, – сказала я. – Они и не думают, что ты им заплатишь. Просто решили проверить на всякий случай.

– Но это ужасно...

– Они тоже люди. Ты бы сделала то же самое, если бы тебе нужны были деньги.

Я посмотрела на ее встревоженное лицо. Нет, Сиан ничего подобного не сделала бы... О господи!

Я вспомнила, как тяжело было мне, когда я только приехала. Реальность оказалась хуже пощечины. Мне захотелось остаться и поговорить с Сиан, но не было времени.

Прибежали из больницы, где кому-то срочно понадобился физраствор. Почему-то оказалось, что все наши запасы заперты в другом джипе, а ключ был только у Шарон. Шарон родом из Бирмингема, толстая, к жизни относится скептически. Когда я приехала в Сафилу первый раз, она уже была здесь. Беженцы от нее без ума. Я побежала по дорожке разыскивать Шарон, поглядывая на часы, но тут услышала голос за своей спиной: “Ро-ззи-и”. Это был Либен Али. Он стоял под деревцем, держа на руках Хазави, и улыбался мне – теплой, ласковой улыбкой. Я ощутила укол раздражения и разозлилась на себя. Мне нравился Либен Али, но он никогда никуда не торопился и вообще не знал, что это такое. Когда я впервые увидела его – это было еще во времена сильной эпидемии – он сидел со стариками и держал на руках свою малышку. Поэтому я и обратила на него внимание – он так нежно поглаживал ее по щеке и волосам. Потом я узнала, что все его дети – у него их было шестеро – и внуки, кроме Хазави, умерли. Вот почему он никогда не отпускал ее от себя. Я присела на корточки рядом с ним и пожала ему руку, потрепала Хазави за щечку и похвалила ее нежную кожу. Потом полюбовалась ее длинными ресничками и похвалила их. Повернув запястье так, чтобы был виден циферблат часов, я увидела, что очень, очень опаздываю. Ну и ладно.

Я еще долго искала Шарон. Когда наконец нашла, оказалось, что она не может пойти со мной, потому что как раз вытаскивает подкожного червя из чьей-то ноги.

– Я не могу остановиться, – сказала она. – Только что поддела эту тварь на спичку.

Я наблюдала, как она очень медленно наматывает на спичку желтого, похожего на веревку червя и вытягивает его из-под кожи.

– Смотри, какой длинный, – обратилась она к женщине. Та с гордостью улыбнулась.

Шарон продолжала осторожно наматывать червя своими толстыми пальцами, пока, наконец, он не вышел весь и извиваясь повис на спичке.

– Возьми, – она протянула червя женщине. – Пожаришь с маслом и чечевицей. – Шарон сделала вид, будто ест что-то очень вкусное, и женщина засмеялась.

– Думаешь, между Линдой и этим доктором что-то есть? – спросила Шарон. Мы бежали к машинам. – Она с ним трахается или что?

– Откуда я знаю, – ответила я.

– Сама молчит как утопленник, – сказала Шарон.

– Да уж, – ответила я. – Нам она ничего не говорит.

По дороге к хижине Мухаммеда за мной снова увязались дети. Большинство из них были обриты наголо, лишь на макушке торчал маленький хохолок. Хохолки у всех были разной формы, сверху это смотрелось забавно. Я завернула за угол и увидела Мухаммеда – он стоял у входа в хижину.

Дети убежали. Мухаммед был красивым мужчиной с огромной копной курчавых черных волос, которые стояли вертикально, как у Кеннета Конда. На нем была ослепительно белая джеллаба.

– Рози, – сказал он, – ты сегодня хорошо потрудилась. Решила увеличить продуктивность?

Мы зашли в его прохладное жилище, и я вздохнула с облегчением, оказавшись в тишине. Большинство беженцев жили в простых хижинах, но Мухаммед каким-то образом раздобыл материалы и землю и построил просторный, красивый дом. Он был похож на нашу столовую – продолговатое здание с тростниковыми стенами, пропускающими ветерок. Кое-где сквозь щели проникал резкий белый свет. Я села на низкую кровать, ожидая, пока он приготовит чай. На стене висела книжная полка. Книги нашего издательства из нераспроданного тиража все еще были здесь.

Было уже двадцать минут двенадцатого, но Мухаммеду бесполезно объяснять, что надо поторопиться. Он не спеша принялся готовить чай, не спрашивая, хочу ли я обойтись без церемоний и сразу приступить к делу. Подумаешь – я опаздываю!

Мухаммед величественно передвигался по комнате – принес две крошечные чашечки, положил в огонь два деревянных бруска. Принес сахар. Еще воды. Еще немного чаю. Еще веточку в огонь. Ложку. Будь он проклят! Он уже просто издевался надо мной.

Не прошло и двух часов, как он с самодовольной искоркой в глазах протянул мне крошечную чашечку чая, пить который было совершенно невозможно – слишком горячий, – и уселся напротив.

– Итак.

– Итак.

– Ты чем-то встревожена. – У Мухаммеда был высокий, тонкий голос, но низкий, гортанный смех.

– Нет.

– Да, – возразил Мухаммед.

Я сделала над собой усилие и многозначительно промолчала.

– Итак, – наконец произнес Мухаммед. (Ха! Один – ноль.) – В чем причина твоей тревоги? Это из-за нового доктора?

Как с ним тяжело!

– Нет, это не из-за нового доктора. Ради бога, Мухаммед.

Он засмеялся своим гортанным смехом, но вдруг сделал серьезное лицо.

– Значит, тебя тревожат Зубы Ветра, – трагическим тоном произнес он.

– Пожалуйста, Мухаммед. Называй их саранчой.

– В твоей душе нет поэзии. Это печально, – сказал он.

– Давай, Сильвия Плат, выкладывай, что ты слышал?

– Говорят, что в пяти милях отсюда кишмя кишит. Солнца не видно, земля погрузилась во тьму.

– Это правда? Что они говорят?

– Ничего хорошего, – ответил Мухаммед, на этот раз серьезно. – В горах люди голодают. Дождей не было многие годы. Люди пытаются выжить, дожидаясь урожая.

– Но в этом году будет хороший урожай.

– Да. Впервые за многие годы. Если только саранча не придет. Тогда будет сильный голод, и люди бросятся сюда.

– Как узнать, что будет нашествие саранчи? Ее много?

– Никто не видел, чтобы они перемещались по воздуху. Но видели, как они размножаются... в трех местах... Сначала они как кузнечики, но потом начинают идти полчищами – как огромный движущийся ковер.

Я посмотрела на него, пытаясь сохранять выдержку.

– Да, Мухаммед, я знаю.

– Если бы у нас были пестициды, можно было бы опрыскать и уничтожить их, но у нас ничего нет. Даже если бы у нас были химикаты, невозможно опрыскивать урожай с воздуха – там повсюду военные истребители Абути. Скоро подуют ветры с востока и запада и перенесут рои саранчи в Кеф-ти и Намбулу.

– Ты веришь всем этим слухам?

Он пожал плечами и поднял руки к небу. Потом опустил глаза и произнес:

– Это не исключено.

“Это не исключено”. Я снова почувствовала приступ паники. Обычно Мухаммед сам просил меня не обращать внимания на слухи.

– Как точно узнать, что происходит? – спросила я.

– Мы должны ждать, размышлять и обдумывать. Мне хотелось остаться и все обговорить, но часы показывали одиннадцать сорок.

– Малькольм и новый доктор приедут с минуты на минуту. – Я поднялась.

– Я хочу тебе кое-что показать, – сказал Мухаммед.

Естественно, он хотел мне кое-что показать, я ведь опаздываю. Он провел меня через черный ход. На заднем дворике, в грязи, росли три корявых кустика помидоров, покрытых крошечными плодами, вроде тех, которые в английских супермаркетах почему-то стоят особенно дорого. Мухаммед знал, что делать этого нельзя. Беженцам запрещено выращивать овощи. Тогда это был бы уже не лагерь, а постоянное поселение.

Мухаммед сорвал один из шести помидоров и протянул мне.

– Спасибо, – я была тронута. – Сделаю фаршированный помидор.

Он положил руку мне на плечо и посмотрел в глаза. Трудно понять, что выражал его взгляд – теплоту, поддержку или жалость. Я вздрогнула и засуетилась.

– Мне надо идти, – сказала я.

Вернулась к джипу. Он был закрыт, а ключи у Генри. Было уже двенадцать часов, и все отправились в лагерь, как я и просила. Я барабанила пальцами по капоту и ждала, надеясь, что Генри не уехал со всеми, забыв про ключ. Я не сказала Мухаммеду, что продовольствие у нас на исходе. Мы ожидали поставку две недели назад, но получили по радио сообщение от ООН, что продуктов не будет еще несколько недель, так как корабль с гуманитарной помощью не прибыл в порт Намбулы. Мы и без того собирались уже урезать ежедневный рацион. Теперь нам не хватало только саранчи, покрывающей Кефти движущимся ковром, полчищ насекомых с гигантскими клыками, которые пожирают все на своем пути.

Я смотрела, как дети смеясь бегают вокруг джипа, и вспоминала эпидемию, когда мы организовывали спасательные центры. В одной палатке были дети, которые сами могли есть, в другой те, что могли выжить; а в третьей те, кому предстояло умереть от голода. Внезапно к горлу подкатил комок. Мне многое пришлось вынести, но когда я вспоминала то время, меня пробирала дрожь.

Глава 4

Я мечтала случайно наткнуться на него в супермаркете. Мы бы вместе катили тележки и смеялись над другими покупателями, носились бы по супермаркету и для смеха выбирали бы дурацкую еду, которую никто никогда не покупает, – бланманже, консервированный мясной пирог, сушеное карри из курицы. Поразительно: я могла часами думать об этом, разрабатывать все в мельчайших деталях.

Накануне нашей встречи с Оливером, которая должна была произойти в реальной жизни, я окончательно сдвинулась. Будто у меня в голове свила гнездо кукушка с кукушатами. Я пыталась выкинуть его из головы и решила почитать книгу, но, после того как прочитала одно и то же предложение четыре раза, поняла, что это бесполезно. Я смотрела новости и не понимала ни одного слова, потому что думала о нем. Я могла сосредоточиться только на африканском проекте – это было хоть как-то связано с Оливером и отвлекало от мыслей о сексе. В субботу утром, перед совещанием, я убедила себя, что мне просто необходимо пойти в супермаркет, причем не в тот, что рядом с моим домом, а за несколько миль, на Кингс-роуд (рядом с его домом), поскольку в супермаркете рядом с моим домой недостаточно большой выбор приготовленной вручную лапши.

Эта было жалкое зрелище. Я несколько раз одевалась и переодевалась, готовясь к своей маленькой вылазке. Мне не хотелось, чтобы он подумал, будто я специально наряжалась, хотелось выглядеть стильно, но буднично, как будто я так выгляжу каждое субботнее утро, и еще хотелось казаться худой. Я сделала полный макияж, потом решила, что при дневном свете крем-пудра будет слишком бросаться в глаза, смыла крем-пудру и оставила подводку, тушь, помаду и румяна. Потом смыла все и начала заново, на этот раз без подводки и помады. Я надела новое белое белье, потом передумала и надела черное. Долго думала, не покажется ли странным, если я надену под джинсы чулки с поясом? Но так и не смогла найти вразумительного ответа на этот вопрос.

Я провела в супермаркете больше часа, ушла и снова вернулась, чтобы купить пакет замороженных креветок, которые я терпеть не могла и никогда в жизни не приготовила бы. Он так и не появился. Мне показалось, что это какой-то заговор против меня. “Ты ненормальная, – прокомментировала моя подруга Ширли, когда я ей во всем призналась. – Если я еще раз услышу имя „Оливер", откушу тебе голову”.

Оливер заболел. Он лежал в лихорадке в своей большой светлой квартире с белыми колоннами. Я за ним ухаживала. Стирала простыни, готовила пирог с бараниной и приносила ему в постель на подносе, вместе с цветами в белой квадратной вазе. Потом я подумала, что пирог с бараниной – слишком тяжелое блюдо для больного, и заменила его на форель, приготовленную в гриле, с водяным крессом и молодым картофелем в шкурке на пару. Приехала его мать. Она была роскошной и богатой и понятия не имела, как за ним ухаживать. Он никогда не знал, что такое настоящая любовь и забота. Я сразу ей понравилась. “Никогда не видела Оливера таким счастливым, дорогая”, – прошептала она мне на ушко своим скрипучим, прокуренным голосом и заговорщически подмигнула.

Встреча была назначена на среду, на шесть часов. В пять тридцать во вторник Гермиона как-то особенно раздраженно швырнула трубку.

– Сэр Уильям хочет, чтобы ты поднялась наверх. Пришел Оливер Марчант. Говорит, что проезжал мимо и решил провести встречу сегодня.

Это была катастрофа, полная катастрофа. Я специально отвела целый вечер, чтобы как следует подготовиться к завтрашней встрече: пойти на аэробику и похудеть; сходить в сауну и натереться ароматическими маслами; придумать, что мне надеть. Если бы встречу не отложили на день, я бы вообще не пришла, потому что была бы слишком занята приготовлениями и выбором наряда. Когда Оливер появился вот так, без предупреждения, меня будто мешком по голове ударили. Я даже не успела толком накраситься.

Когда я вошла в кабинет и увидела Оливера, все мысли моментально улетучились, а язык прилип к горлу.

– Ага, – сказал сэр Уильям. – Оливер, познакомься с представителем рекламного отдела, наша лучшая сотрудница Розмари...

– Ричардсон, – подсказал Оливер, снисходительно улыбаясь. Он встал и пожал мне руку. От его прикосновения в моем теле начались бешеные химические реакции и включилась сигнализация: “Осторожно, осторожно, сексуальное предупреждение, общая готовность”.

– Как дела? – спросил Оливер.

– Хорошо, спасибо. – Голос у меня сорвался. Мы все еще смотрели друг другу в глаза.

– Хмм, – произнес сэр Уильям и кашлянул. – Так-так...

– Ты все еще не превратилась в пиццу? – спросил Оливер – очень подлый поступок, учитывая, что мой босс все еще стоял рядом и покашливал.

– Что? – спросил сэр Уильям. – Хотите пиццу?

– Может быть, позже, – Оливер смотрел на сэра Уильяма, но обращался ко мне.

Во время деловой встречи говорил в основном Оливер, по большей части обращаясь ко мне, от чего у меня окончательно съехала крыша.

– Этот феномен меня очень интересует, – говорил Оливер. – Знаменитости устраивали акции в благотворительных целях еще во время Второй мировой войны, но еще никогда это не было так популярно, как сейчас. Через пять лет ни одно благотворительное предприятие не обойдется без присутствия звезды.

Я издала странный звук. Сэр Уильям недовольно посмотрел на меня.

– Очень, очень интересно, – пропыхтел он. – Разумеется, знаменитости есть не только в шоу-бизнесе. И в других сферах есть выдающиеся личности, скажем покровители искусств.

– Согласен, – ответил Оливер. – Бизнесмены, издатели, как вы.

Сэр Уильям стал самодовольно пощипывать бородку. Я все еще не могла успокоиться из-за того странного звука – предполагалось, что это возглас одобрения.

– Но на самом деле наша программа о том, как помощь странам третьего мира превращается в явление массовой культуры. До Гелдофа голод в Африке был кошмаром из другого мира. Черно-белые конверты с утренней почтой не производят впечатления. Пожертвования во время благотворительного рок-концерта – другое дело. Это входит в моду.

– Точно, я то же самое говорил. Я сам собираюсь туда с книгами. Благотворительная миссия, – произнес сэр Уильям и посмотрел на меня. – Хмм, – произнес он и многозначительно кивнул. – Хмм...

– О, по-моему, рассказ о поездке сэра Уильяма в Намбулу – подходящая тема для вашей программы, – очень быстро проговорила я.

Оливер улыбнулся и подмигнул мне.

– Очень интересное предложение – сэр Уильям, книги, Намбула... Вы имеете в виду лагеря беженцев в Кефти?

– Да, – я поразилась его осведомленности в мировой политике.

– Что ж, я думаю, мы это обсудим, – сказал Оливер. – Когда будем разрабатывать сценарий программы.

После встречи мы с Оливером стояли на ступеньках здания “Гинсберг и Финк”. Золотистые лучи заходящего солнца пронизывали кроны деревьев. Оливер сказал: “Хочешь выпить?” – прямо как в одной из моих фантазий. Я была в шоке. Я была безумно счастлива. Через долю секунды я вспомнила, что давно не брила ноги, и ударилась в панику. Интересно, можно побрить ноги в женском туалете?

Даже в машине все было как во сне – его руки на руле, его бедро – на нем были темно-синие брюки от костюма – чуть не касается моей ноги в прозрачных черных колготках (увы!). Дверцы в машине были обиты кремовой кожей, а приборная доска – из ореха. Панели поблескивали и светились, как в кабине пилота. Он повел меня не в паб, а в один из тех ресторанов, где официанты приносят все что ни попросишь на восьмиугольной фарфоровой тарелочке. Думаю, если бы я попросила бритву, мне бы принесли ее на такой тарелочке без лишних вопросов и комментариев.

– О, Луи-и-иджи!

Мы обернулись и увидели актрису Кейт Форчун. Ее появление в ресторане сопровождалось шумом и суетой; она бросилась на шею метрдотелю. Ее длинные темные шелковистые волосы были повсюду.

– Луиджи! Как чудесно снова тебя увидеть! Чмок, ямок.

– Мадам, – сказал Луиджи, – меня зовут Роберто.

Я видела Кейт Форчун вчера по телевизору – в сериале о женщине-первооткрывателе, у которой никогда, даже в самых суровых погодных условиях, не размазывалась помада. Кейт часто снималась для модных журналов – обычно в образе феи или принцессы. Статьи о ней сопровождались соответствующими заголовками, типа “Форчун – ягодка опять”. Хуже всего, когда она появлялась в фотосессии, загримированная под великих кинозвезд двадцатых, тридцатых годов и так далее, вплоть до восьмидесятых. Более провальный способ саморекламы трудно было придумать – на Марлен Дитрих и Джейн Фонду Кейт явно не тянула. Сегодня она была одета в духе сериала “Даллас”. Я давно подозревала, что она начесывает волосы – и правда, стоило ей наклониться, кокетливо пропеть: “Оливер! Рада тебя видеть!” – и тряхнуть головой, как ее волосы попали прямо в глаза Роберто.

Оливер – сама галантность – поднялся и подставил ей щеку для поцелуя. Теперь на каждой его щеке красовался маленький липкий кружок персикового блеска для губ. Я тоже встала, но Кейт сделала вид, будто меня не существует, поэтому я снова села.

– Чудесно, – ворковала она с Оливером, теребя его пиджак, – приходи, посмотри, как я играю Шоу. Я оставлю тебе билет на следующей неделе. Расскажешь о нашей новой пьесе в своей программе?

– Дорогая, зачем мне смотреть какую-то скучную пьесу? – ответил Оливер. – Лучше пригласи меня на обед.

Кейт Форчун закатила глаза, взбила волосы и произнесла:

– Ты ужасный, ужасный человек. Я скажу Ивонн, чтобы она завтра позвонила Гвен. – Она продефилировала к своему столику, бросая на Оливера завлекающие взгляды и хлопая ресничками. Странно, что она не задрала юбку и не показала ему свое нижнее белье.

Оливер заказал шампанское. Только мы начали делиться воспоминаниями о своем первом сексуальном опыте, как в ресторан с грохотом ввалился Синьор Зилли. Синьор Зилли тогда был культовой фигурой. Веселый и бестолковый итальянец, которого играл знаменитый комик Джулиан Алман. Было очень забавно видеть его без костюма и грима.

– Оливер, привет! Дерьмо! – Джулиан Алман протопал к нашему столику. – Иди, разберись там... мою машину забрал эвакуатор. Дерьмо!

– И что я должен сделать? – Оливер скептически уставился на него. – Растолкать всех кулаками?

– Нет. Поговори с полицейскими.

Весь ресторан уставился на Джулиана, но тот, похоже, ничего не замечал.

– Ты же припарковался на двойной желтой линии. Это против правил. Это твой “порше”?

– Да. Понимаешь, я в это время был внутри.

– Внутри?

– Да, и пытался выбраться.

– Джулиан, – сказал Оливер, – я ничего не понимаю. И почему ты не мог выбраться?

– Машина слишком маленькая. Я в ней не помещаюсь.

– Так зачем ты ее купил?

– Мне хотелось именно эту модель. Новая серия, их всего три, понимаешь...

– Господи, Джулиан, неужели ты не видишь, что я занят? – Оливер махнул в мою сторону.

– Ничего страшного. Иди, помоги ему. Я не против, – сказала я.

– Отлично. Извините, спасибо. – Джулиан повернулся ко мне спиной и попытался выглянуть из окна. – Дерьмо.

Оливер ушел разбираться с полицейскими. Через десять минут он вернулся и с самодовольным видом сообщил, что все улажено.

Мы продолжили свои воспоминания о первом сексуальном опыте.

– В следующем семестре я записался на курс по Блейку, и оказалось, что наша новая преподавательница – та самая женщина, с которой я...

Принесли еду – крошечные порции на крошечных тарелочках, но аппетита у меня все равно не было. Когда Оливер закончил рассказывать о своих сексуальных приключениях в Кембридже, я поведала ему, как один раз меня и Джоэла в голом виде поймал в дюнах полицейский и спросил, можно ли присоединиться.

– Кто это – Джоэл?

– Я встречалась с ним в колледже.

– Где ты училась?

– В Девоне.

– Слава богу, что не в Гертоне, – снисходительно произнес Оливер. – Теперь понятно, почему у тебя такой ужасный акцент. И что ты изучала?

– Сельское хозяйство, – со смехом ответила я.

– Сельское хозяйство... сельское хозяйство... – Он откинул голову назад и залился смехом. – Ты как будто из романа Томаса Гарди. В колледже ты ездила верхом, носила нижние юбки и резвилась на сеновале? – Он перегнулся через стол и стал с интересом разглядывать мою юбку.

– Нет, я читала учебники по севообороту.

– А Джоэл тоже был фермером? Нет, не подсказывай, дай угадаю – он был сержантом британской армии с огромным сверкающим мечом. Нет? Школьным учителем? Пастухом?

– Он был поэтом.

– О нет! Это становится все интереснее. И что же он сочинял? “Ее отец был фермер...”

– Когда я с ним встречалась, он ничего не сочинял. Он много пил, курил травку и разглагольствовал о патриархальном капиталистическом обществе. Мои братья его терпеть не могли.

– Сколько у тебя братьев?

– Четверо. И одна сестра.

– Боже, с тобой поосторожней надо. Джоэл тоже был из Девона?

– Нет. Он приехал из Лондона, там же нашел себе издателя. “Гинсберг и Финк”, кстати. Я была от него без ума.

– Без ума? Я уже его ненавижу, – сказал Оливер. – И что же произошло? Почему ты не следишь за последом у овец и не добиваешься субсидий на полезащитную полосу?

– Я работала на ферме. Несколько месяцев, сразу после выпускных экзаменов. Но очень скучала по Джоэлу, поэтому уехала в Лондон и поселилась с ним в коммуне в Хэкни. Работала в пабе, потом стала проводить маркетинговые исследования дезодорантов.

– А Джоэл чем занимался? Варил чечевичную похлебку и жег ароматические палочки?

– В общем, да... У него совсем крыша поехала.

– И ты работала за двоих?

– Не совсем. Ну а через полтора года мы с Джоэлом пошли на вечеринку в “Гинсберг и Финк”, и я приглянулась сэру Уильяму.

– Да уж точно, грязный старый развратник.

– Все было совсем не так, – возмущенно произнесла я. – Он предложил мне захватывающую работу на лето, и я согласилась.

– И когда это было?

– Прошлым летом.

– Так что же случилось с Джоэлом?

– Это было ужасно. От бабушки мне досталось небольшое наследство, и я купила квартиру. Джоэл сказал, что я деградировала к своим патриархальным капиталистическим корням, и назвал меня никчемной мелочной потаскушкой.

– Никчемной мелочной потаскушкой? – переспросил Оливер. – Понятно. И когда это случилось?

– Квартиру я купила в январе.

– А, спасибо, Роберто.

После шампанского Оливер заказал бутылку красного вина. Мне уже ударило в голову, и я не могла больше пить, но Оливер казался совершенно трезвым. Посетители постоянно косились на него. К нам подошел пожилой мужчина и, пространно извиняясь – “С вами, наверное, это постоянно случается”, – попросил автограф для своей дочери, которая училась в Слейде. Сначала Оливер был само обаяние и вежливость, но потом слегка разозлился, когда мужчина не мог найти ручку, и очень разозлился, когда мужчина сказал, что его дочь хотела бы встретиться с ним и поговорить о работе на телевидении. Мужчина смутился, расстроился и ушел. Я сняла сережку, которая впивалась в ухо.

Оливер заказал бренди и заметил еще одну знаменитость, Билла Бонэма, который сидел в другом конце зала. Оливер встал и подошел к нему поговорить. Билл Бонэм обычно играл умных киллеров в телепостановках. Он также был режиссером и постоянно появлялся в качестве гостя разных телешоу, громко ругаясь матом и понося всех участников. Он почти облысел, а оставшиеся волосы были подстрижены очень коротко. На нем всегда был кожаный пиджак, а джинсы сидели на бедрах так низко, что казалось, его зад вот-вот предстанет на всеобщее обозрение. Я с восхищением наблюдала, как он разговаривает с Оливером – будто со старым другом. Потом они вместе пошли в туалет.

– Не думаю, что Билл более знаменит, чем ты.

– Может быть, но Джулиан точно более известен, – пробормотал Оливер и шмыгнул носом.

– Нет. Ты простудился? – ласково спросила я.

– Да, он более знаменит. Несправедливо, но это так, – мрачно произнес Оливер, снова шмыгнув одной ноздрей.

– Это разные вещи. Ты – телеведущий, а Джулиан Алман – кинозвезда.

Оливер пил уже третий стакан бренди. Он ослабил галстук и расстегнул три верхние пуговицы рубашки. Его грудь была покрыта темными волосами.

– Ты занимаешься гораздо более полезным делом, – я попыталась его ободрить. – Зрители считают тебя авторитетным человеком, интеллектуалом.

Он самодовольно сморщил нос и сжал под столом мое колено.

Официант собирал крошки мини-пылесосом, и вдруг я поняла, что он засосал сережку, которую я сняла и положила на стол. Я не решилась сказать это вслух, но прошептала Оливеру на ухо. Он покатился со смеху и тут же приказал официанту вытряхнуть пылесос.

Когда принесли счет, я достала чековую книжку и предложила заплатить пополам, но Оливер наклонился через стол, ущипнул меня за нос и вынул золотую карточку “Американ Экспресс”. Потом провел меня под руку по ресторану, прощаясь со всеми знаменитостями.

Мы подъехали к моему дому. Оливер остановил машину, выключил зажигание, снял ремень безопасности и сказал:

– Что дальше? Ты пригласишь меня на чашечку кофе?

Я занервничала, и у меня снова пересохло во рту. Поднялись по лестнице – я впереди, Оливер за мной. Я гордилась своей новой квартирой. Мне казалось, что она напоминает квартиры в парижском стиле. Но как только Оливер вошел, он тут же залился смехом. Я тоже начала весело смеяться, хотя до меня так и не дошло, в чем прикол. Но он хохотал так долго, что я не выдержала.

– Что смешного? – наконец взорвалась я.

– Какое маленькое гнездышко, – сказал он. – Мило. – Он направился в крошечную кухню. – Мне это все больше и больше нравится, – сказал Оливер. – У тебя на стенах картинки с умными надписями. – Он разглядывал картину, которую подарила мне мать. На ней было написано: “У зануд всегда порядок в доме”.

– Хммм... Понятно, почему ты повесила эту картину. – Он прошел в гостиную. – Боже мой! Ненавижу бардак.

– Какой бардак? – Я действительно не понимала, чем он недоволен.

– Кассеты без футляров, книги валяются. Что это? – Он с отвращением поднял с пола резинку для волос. – Похоже на стригущий лишай.

Я была убита. Всю жизнь я думала, что у людей, которые всё кладут на место, не в порядке с головой. У любого нормального человека в вазах для цветов лежат старые пуговицы и обгрызенные карандаши.

– Я сварю кофе, – сказала я.

На кухню я отправилась в каком-то подавленном настроении. Странное сочетание шампанского, вина и бренди, похоже, совсем не повлияло на Оливера. Он последовал за мной на кухню. Когда я включила чайник, он подошел ко мне сзади и обнял за талию. Я моментально обо всем забыла, повернулась, и мы поцеловались. Я пришла в экстаз оттого, что наконец прикоснулась к нему, – мне так давно хотелось это сделать! Спустя какое-то время его рука спустилась ниже, он погладил меня по бедру и поднял юбку. Я не хотела, чтобы он раздевал меня, потому что была в колготках с уплотненным поддерживающим верхом и в белых трусах, которые я выстирала в машине вместе с синими носками. Поэтому я взяла его ладонь и положила себе на грудь, что тоже оказалось приятно. Мы еще недолго целовались, но меня шатало, и я боялась, что грохнусь. Оливер коснулся губами моей щеки и произнес: – Можно я останусь на ночь?

– Я не уверена, – внезапно меня охватила паника.

Он снова начал целовать меня.

– Ладно тебе, не говори глупости.

Тут я испугалась, что он подумает, будто я неопытная, и сказала:

– Пойду в ванную. – По-моему, это было очень по-взрослому, и к тому же у меня появилась возможность побрить ноги и снять сине-белые трусы. Я бросилась в ванную, сорвала с себя одежду и запихнула ее в сушилку, чтобы не устраивать беспорядок. Депиляционным кремом пользоваться нельзя – слишком мало времени, и воняет он ужасно. У меня точно где-то была бритва. В панике я вытащила все содержимое шкафчика под раковиной, но так ничего и не нашла. Оливер нетерпеливо прохаживался по гостиной. Так, бритье ног отпадает. Я пригладила щетину – ничего, если вести рукой вниз, а не вверх, даже не очень противно. Я приняла душ. Надушилась в нужных местах. Почистила зубы. Вспомнила, что голубой халат в стирке, завернулась в полотенце, просунула голову – только голову – в дверь. Он сидел в моем кресле в гостиной и курил.

– Я готова, – сказала я с нервной улыбкой. Он поднял глаза. Нырнув в спальню, я поставила лампу на пол, забралась в постель и натянула одеяло до подбородка. Я стеснялась.

Он вошел, слегка пошатываясь, с пепельницей в руке. Поставил пепельницу на туалетный столик, затушил сигарету и сел на кровать. Повернулся ко мне спиной и стал развязывать шнурки – прямо как муж, вернувшийся с работы. Меня он будто не замечал – не очень-то романтично... Он встал и снял рубашку – через голову, не расстегивая пуговиц. Я разглядывала его по частям, а не целиком – рельефные мышцы на животе, на руках. Он расстегнул брюки и снял их, стоя ко мне спиной. Аккуратно сложил и положил на стульчик. Потом сложил трусы – это меня уже насторожило, – аккуратно положил их сверху брюк и забрался под одеяло.

Я повернулась к нему лицом. Мы поцеловались. Было так приятно лежать рядом с ним обнаженной. Он опустился и начал целовать мою грудь. Дыхание у меня участилось. Он положил голову мне на грудь и тихонько лежал на мне, опустив руки.

Через несколько минут мне стало интересно, что же все-таки происходит. Я слегка поерзала. Он поднял голову и снова стал целовать меня в губы. Дышал он очень тяжело. Он навалился на меня и раздвинул коленом мои ноги. Опустил руку и проскользнул внутрь – прямо так, сразу. Я безумно его хотела и начала выгибать спину, стонать и извиваться в экстазе. Но вдруг, в самый интересный момент, я поняла, что Оливер перестал двигаться. Он прижал меня к кровати своим весом, уткнулся головой мне в шею и лежал совершенно неподвижно. Я тоже перестала двигаться, и наступила тишина. И тут он захрапел.

Когда я оправилась от шока, моей первой реакцией был смех. Я представила, что слышно соседям: “О, о-о-о-о, хррррр, о, о, о-о-о, хррррррррр. О”. Через некоторое время мне пришлось его разбудить, потому что я не могла пошевелиться и не хотела умереть от удушья. Он вдруг стал очень мрачным и нахмурил брови. Встал и пошел в ванную, а потом я услышала, как он возится в гостиной. Чуть позже он вернулся в спальню и стал одеваться.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Я иду домой. Завтра рано вставать.

Мне в горло словно воткнули целый набор кухонных ножей.

– Даже не думай, – сказала я. – Иди в постель.

– Но...

– Что “но”? Тебе нельзя ехать домой, ты слишком пьян, и, если сядешь за руль, я позвоню в полицию. К тому же ты только что уснул на мне, а предполагалось, что меня ждет ночь страсти. И ты храпел. Так что иди обратно в постель.

Именно тогда Оливер окончательно меня уничтожил, и моя уверенность в собственной сексуальной неотразимости превратилась в маленькую сморщенную горошинку. Он крепко сжал губы. Странно взглянул на меня и начал кивать, будто соглашаясь с мыслью, только что пришедшей ему в голову. Стащил одеяло и посмотрел на меня. Потом разделся – к моему изумлению, у него снова была эрекция – и забрался в кровать. Когда все закончилось, я была очень довольна и гордилась собой. Потому что я, Рози Ричардсон, сумела довести Оливера Марчанта до оргазма.

Позже, когда он уснул, я лежала и наблюдала за ним. Его длинные ресницы были похожи на пушистых гусениц. Я была счастлива, все дурные предчувствия исчезли. Я не могла поверить, что Оливер Марчант лежит в моей постели. Инстинктивно я понимала, что такие мужчины, как Оливер, терпеть не могут, когда их теребят во время сна, но все же рискнула тихонько поцеловать его в щеку и нежно к нему прижаться.

– Ради бога, прекрати, ты уже не маленькая, – сказал он и повернулся ко мне спиной.

Ублюдки обладают какой-то особой притягательностью для женщин, и я не исключение. “Роковые женщины более желанны, чем верные, – где-то прочитала я. – Их иногда убивают, но никогда не бросают”. С мужчинами то же самое. Встречаясь с Оливером, я забыла, что такое скука и стабильность. Но в этом и заключалась вся прелесть. Стремление изменить мужчину затягивает и щекочет нервы. Даже когда я поняла, что из себя представляет Оливер, я все равно не оставила попытки противостоять его тяжелому характеру и изменить его сволочную натуру. Мне казалось, что ему не хватает любви и заботы и что очень скоро он станет другим. Я действительно верила, что моя любовь способна на него повлиять.

Моя подруга Рода, которая была старше меня и приехала из Америки, сказала, что я страдаю опасной формой зависимости, а ублюдков типа Оливера нужно сторониться, как прокаженных.

– Хорошо, оставлю его только для секса, – легкомысленно ответила я.

Позднее Рода сказала, что поездка в Африку – еще одна разновидность моего мазохистского комплекса самоуничтожения и что мне нужно остаться в Англии, научиться любить себя и встречаться с нормальными парнями. Но я ответила, что она читает слишком много американских книг по практической психологии, и предложила ей выпить и расслабиться.

Глава 5

Когда только начинаешь встречаться с мужчиной, будто учишься кататься на водных лыжах. Встаешь на них и едешь – и вроде все нормально, но в любую минуту можешь упасть, промокнуть и безумно разозлиться. Совершенно непредсказуемо. Представьте себе такую картину: прошло три дня после той ночи с Оливером. Он не звонит. Но поскольку я тогда была еще молодой и неопытной, и к тому же без ума от него, мне в голову не пришла очевидная мысль: “Он ублюдок”. Естественно, я была не настолько тупой, чтобы сидеть дома по вечерам и гипнотизировать телефон. Я уходила и включала автоответчик, и этот автоответчик тоже мог кого угодно довести до истерики. Иногда я возвращалась и не обнаруживала ни одного сообщения, и тогда начинался кризис. Или возвращалась и видела три сообщения: два от Роды, и одно от Гермионы, которая отчитывала меня за то, что я не сказала ей, что днем Кассандра оставила сообщение и Перпетуя не придет на ужин.

Наконец на четвертый день он позвонил мне на работу. Точнее, не совсем он.

В трубке послышался раздражающе вежливый женский голос.

– При-и-вет, это Рози Ричардсон? – Да.

– При-и-вет, Рози. Это Гвен, секретарь Оливера Марчанта.

Секретарь? С какой стати мне звонит его секретарь? Уже через секунду я представила себе, что Оливер попал в больницу, и пошла фантазировать дальше на эту тему.

– Оливер хотел спросить, свободны ли вы сегодня вечером.

– Да. – Я ощутила приятное, теплое покалывание в животе.

– Чудесно. Оливер хотел пригласить вас на вручение премии Телеакадемии в Гросвенор-хаус.

– Да, это...

– Супер. Вечернее платье, шесть тридцать – семь часов. Оливер заедет за вами в шесть тридцать. Дайте мне, пожалуйста, ваш адрес.

Подобное “романтическое” продолжение нашей сексуальной встречи должно было меня насторожить, но, поскольку я была влюблена, пришлось смириться. А надо было бежать прочь сломя голову. Влюбленность похуже стихийного бедствия или своры бешеных псов.

Нас посадили за круглый стол в просторном бальном зале. На потолке сверкали четыре массивных светильника. Обнаженные плечи, украшения, телекамеры, огромные экраны. Члены съемочной группы с важным видом – на грани истерики – сновали туда-сюда, держа в руках сценарии, напечатанные на желтой бумаге. Церемония еще не началась. Все опаздывали. На сцене репетировали танцоры в сверкающих костюмах. Они исполняли высокие прыжки, будто собираясь броситься в зрительный зал, но тут же поворачивались и задирали ноги в противоположном направлении, все еще глядя в зал с приклеенными, как у стюардесс, улыбками. Справа от меня сидел Вернон Бриггс, дородный мужчина с сильным йоркширским акцентом – директор четвертого канала, по которому транслировали церемонию. Слева сидела Коринна Боргезе, соведущая Оливера по “Фокусу”. Ее темно-красные губы были плотно сжаты от заметного напряжения. Коротко стриженные волосы были выкрашены хной. Бледное лицо под темными очками дрожало, как стальные тросы подвесного моста. “Фокус” тоже номинировали на премию Телеакадемии, и Коринна, к неудовольствию Вернона, настояла на том, чтобы подняться на сцену за наградой вместе с Оливером.

– Я вкладываю в программу не меньше, чем он. Я все равно получу награду как продюсер, но если он поднимется на сцену один, получится, будто Оливер Марчант – лицо “Фокуса”. Это несправедливо.

– Послушай, милочка, сказать тебе, в чем заключается твоя работа? Ты сидишь на заднице перед экранчиком и читаешь, что там написано. – Вернон навалился на нее, тыча пальцем. У него было огромное красное лицо и выпученные глаза. – Ты читаешь вслух, и все дела. Это умеет любая школьница. Оливер – редактор программы.

– У Оливера есть член, ты хочешь сказать. И не смей называть меня милочкой, – процедила Коринна сквозь сжатые губы.

Тут у меня возникли серьезные проблемы с платьем. Когда-то это было платье подружки невесты – шелковое, с пышной юбкой, длинное, в стиле Кейт Форчун. Потом я перешила его и покрасила, и оно превратилось в черное мини-платье. Сегодня я пыталась выбрать подходящий наряд и впала в панику. Я стояла на кровати, пытаясь разглядеть себя в зеркале в полный рост, в черной юбке из лайкры, и тут в дверь позвонили. В тот момент – именно в тот момент – платье невесты показалось мне лучшей альтернативой. Только позже до меня дошло, что нельзя идти на прием в платье, даже отдаленно напоминающем наряд пастушки, – пусть даже эта пастушка только что вылезла из угольной шахты. Платье жило своей жизнью, постоянно задиралось и топорщилось. В данный момент оборки торчали во все стороны и лежали на коленях не только у Коринны Боргезе, но и у Вернона Бриггса, который повернулся спиной к нам обеим.

– Извините, – доверительным шепотом обратилась я к Коринне. – Зря я надела это идиотское платье. Перевернула весь шкаф, примерила восемь платьев и запаниковала. С вами, наверное, тоже такое бывает.

– Никогда, – ответила Коринна. – Я люблю простоту в одежде.

Динсдейл, который сидел напротив, сочувствующе улыбнулся и протянул мне сигарету. Я взяла, хотя вообще-то не курю.

– Пожалуйста, не курите рядом со мной, – прошипела Коринна.

Вечер начался скверно. Оливер не заехал за мной. Вместо этого он прислал шофера в шляпе, который сообщил, что Оливер задерживается в студии и встретит меня в Гросвенор-хаус. За этим последовали двадцать минут позора в фойе, полном знаменитостей. Все на меня смотрели, и я понимала почему. Они жалели меня из-за моего идиотского платья. На помощь снова пришел Динсдейл. К тому времени как он взял меня за руку, я уже дважды сходила в дамскую комнату, восемь минут созерцала план размещения гостей, притворяясь, что никак не могу найти “Оливера Марчанта и Гостя”. И только тогда до меня дошло, что Оливер, должно быть, уже давно знал об этом вечере. Знал, что ему понадобится спутница. Может, он пригласил меня в последний момент, потому что его спутница заболела? Наверняка какая-нибудь ухоженная красавица, критик, специалист по упадку эссенциализма в средневековой европейской новелле, с упругими ягодицами, похожими на два бильярдных шарика.

Ко мне подошел старый эстрадный комик Джимми Хоршэм, начал болтать и никак не отвязывался. Несколько раз он как бы невзначай упомянул, что снял комнату на ночь в Гросвенор-хаус. Но тут появился Динсдейл, и Джимми смущенно улизнул.

– Дорогая, дорогая! Что ты делаешь с этим грязным старым занудой? Как он только до такого додумался? Пойдем, пойдем. Попробуем канапе. Я прячусь от Барри, – заговорщически прошептал он. Барри Раис тоже был легендой театральной сцены и лучшим другом Динсдейла. – Он пришел с этой слонихой, своей женой. А ты с кем? С этим грязным старикашкой Гинсбергом?

– Нет. Я с Оливером Марчантом, – гордо ответила я.

– И где же он, моя дорогая? Почему он бросил тебя на растерзание этим хищникам? – Динсдейл уставился на меня, нахмурив брови так, что глаз стало не видно.

– Он задерживается в студии.

– Нет, моя дорогая. Нет, нет, нет. Вот он, смотри, – сказал Динсдейл. Каждая черточка его лица выражала тревогу.

Я ощутила укол обиды. Оливер, в темном костюме без галстука, стоял и смеялся рядом с Коринной Боргезе – похоже, над своей собственной шуткой. Он наклонялся к ней, выразительно махая руками. Коринна смотрела прямо перед собой, на ее губах играла снисходительная полуулыбка. Динсдейл схватил меня за руку и потащил через зал.

– Вот он, моя дорогая. Пойдем. Сейчас мы разберемся.

Я чувствовала себя как ребенок, которого забыли забрать после школы.

Увидев меня, Оливер на секунду растерялся.

– Рози! Привет, как дела? Я тебя повсюду ищу. – Он улыбнулся, наклонился и поцеловал меня. Его запах пробудил воспоминания о ночи головокружительной страсти, но Оливеру, похоже, было до лампочки. – Познакомься с Коринной Боргезе, – сказал он.

– Очень приятно, – сказала я. Наконец-то я начала понемногу разбираться в правилах Клуба Знаменитых.

– Спасибо, – ответила Коринна. Наступило неловкое молчание.

– Как дела? – спросил Оливер.

– Нормально, а у тебя?

– Нормально. Вот и поговорили.

Через час все уселись за столы, и я взмолилась, чтобы Оливер не посмотрел на меня и не заметил, что со мной никто не разговаривает. Оливер посмотрел на меня и заметил, что со мной никто не разговаривает. Я попыталась улыбнуться, но вышло неестественно, как-то по-сатанински – как у ребенка Розмари, с желтыми глазами и хлебными крошками в зубах.

– Всё о'кей? – прошептал он.

Я весело кивнула и решила рискнуть заговорить с Коринной.

– Выглядит заманчиво, – оживленно произнесла я, разглядывая меню. Лосось, цыпленок в белом вине и кремовом соусе с равиоли от шеф-повара или стейк из свежего тунца с картофелем “пармантьер”, а на десерт – мусс из белого шоколада в сахарном кружеве.

– Что такое картофель “пармантьер”? – спросила я.

– Понятия не имею, нелепость какая-то, – ответила Коринна.

Полагаю, это уже относилось к тому, что она вынуждена сидеть рядом со мной.

– Это не вегетарианское блюдо. Где официант?

– Разве вегетарианцы не едят рыбу? – отважилась спросить я. – Тут есть тунец.

– Тунец? – Коринна в шоке уставилась на меня, чуть ли не разбрызгивая желчь. – Вы знаете, что происходит при ловле тунца? Вы слышали, что они делают с дельфинами?

Попытка наладить общение потерпела крах. Я испытала огромное облегчение, когда все наконец доели сахарное кружево и вспыхнули яркие огни телекамер. Зал тут же заерзал, занервничал, будто стая голубей, но вскоре все затихло. Это было захватывающе. Тысячу раз я смотрела такие церемонии дома по телевизору, и вот я здесь. Прозвучали трубы, затем громкий голос возвестил появление ведущего, и снова – трубы. Маленький толстый человечек – организатор шоу – начал активно хлопать в ладоши, одновременно опустив подбородок к груди и говоря что-то в микрофон, прицепленный к уху. Его зад был увешан какими-то проводами. Весь зал послушно тоже стал хлопать. На платформу вышел Ноэль Эдмондс и сделал знак рукой. Хлопанье прекратилось.

Тем временем к Коринне подошел худощавый молодой человек в очках.

– Привет. Как дела? – произнес он низким, доверительным голосом, поцеловал ее и стал стрелять глазами.

– ... уже многие годы восхищает зрителей по обе стороны Атлантики... – говорил Ноэль Эдмондс.

– Ужасно, правда? Ты говорила с Майклом? Видишь Говарда? Джонатан получит премию. Точно. Я только что говорил с Жан-Полем о его речи.

– Я пойду с тобой. Не собираюсь сидеть здесь, когда он встанет и пойдет за наградой. Сексист долбаный! – Коринна поднялась и ушла.

Только что вручили приз за лучшую драму. Режиссер произнес благодарственную речь и был осыпан аплодисментами.

– Потрясно. Потрясно, черт возьми, – сквозь зубы процедил Билл Бонэм. – Он поблагодарил сценаристов, осветителей, свою долбаную жену и только потом, только потом вспомнил обо мне. Естественно. Я всего лишь сыграл главную роль. Подумаешь! Спасибо.

Даже те, кто получил награду, были разочарованы. За нашим столиком исходили ядом богатые и знаменитые. Они были переполнены горечью, разочарованием, завидовали тем, кто ухватил больший кусок.

На сцене молодой актрисе Вики Спанки вручали приз за лучшую женскую роль. Маленького роста, очень хорошенькая, с коротко подстриженными темным волосами. На ней были джинсы и кожаный пиджак. Недавно Вики попала на первые страницы таблоидов – вышла замуж за индейца, который до этого жил в тропическом лесу.

– Ты отдаешь, отдаешь, отдаешь, и тебя все время съедает жуткий страх, и хочется закричать: “Я – всего лишь человек! Мне страшно!” – объясняла Вики.

– Да ла-а-адно, – протянула Коринна. Она решила вернуться и заняла место рядом с Оливером.

Вики Спанки продолжала свой рассказ.

– Мы можем призвать на помощь наши духовные силы. Давайте задумаемся на мгновение и пошлем мысленные волны любви и разума бразильскому правительству, которое позволяет каждый день вырубать тысячи акров тропических лесов.

На большом экране позади нее, где шла прямая трансляция, появилось лицо ее мужа, Рани, который сидел за столиком и озирался по сторонам. Вместо набедренной повязки на нем был фрак, но в нижней губе все еще красовался деревянный диск. В одном интервью репортерша спросила Рани, вынимает ли он диск на ночь. Он обиделся.

– Рани, это и твоя награда, – сказала Вики. Ошеломленного Рани стали подталкивать к сцене. Юная красотка в блестящем платье помогла ему подняться по ступенькам. Зал встал, приветствуя Рани аплодисментами.

Вернон Бриггс отнял микрофон у толстого человечка и говорил озлобленным шепотом.

– Заткните ее, – шипел он. – Маркус, убери аборигена со сцены и заставь ее заткнуться, сейчас же. Заткни эту тупую куклу. Мы опаздываем на час и сорок минут. Сними индейца со сцены.

Оператор тут же подошел к нашему столику и направил камеру на Оливера, возвещая номинацию “Лучшая программа об искусстве”. Коринна изогнулась, чтобы попасть в кадр. На долю секунды в глазах у Оливера промелькнуло бешенство. Потом он стал что-то тихо говорить Коринне. Она кусала губу и все еще смотрела в камеру.

На большом экране появилась надпись: “Лучшая программа об искусстве”. Вики Спанки отключили микрофон, и девушка со сценарием в руках поспешила к ней, с извинениями выводя ее и Рани со сцены. Вики вздернула нос и поплелась к выходу. Рани шел за ней, вцепившись в награду и улыбаясь, если возможно улыбаться с диском в губе. Когда они проходили мимо нашего столика, он взял Вики за руку. Я слышала, как она зашипела: “Отвяжись, чертов придурок”.

Оливер и Коринна были в напряжении. На большом экране крутили клип последнего из четырех номинантов. Кевин Гарсайд, кантри-певец, обритый как скинхед, исполнял шахтерские гимны протеста своего собственного сочинения, под свой собственный аккомпанемент на тамбурине. Несколько гватемальских крестьян с вежливым сочувствием наблюдали за ним из своей хижины.

На камере напротив Оливера зажглась красная лампочка. На сцене Йен Маккеллен открывал конверт. Экран был поделен на квадраты. В одном из них был Оливер с расслабленной улыбкой и Коринна, которая все еще кусала губу.

– И победитель в номинации “Лучшая программа об искусстве” – Ко...

На экране Коринна лучезарно заулыбалась и начала подниматься с места.

– ...Ковайо Софама за “Плач по обездоленным”. Оливер продолжал улыбаться, пока лампочка на камере не погасла.

Софама Ковайо вручили награду, и он как раз заканчивал свою речь.

– ...в ваших “ауди”, “мерседесах” и “БМВ” подумайте о тех, у кого нет своего дома. Многие из них младше, чем ваши дети. Их слова, их переживания, поэзия их жизни создали эту программу. Это их награда.

– Ну ты и идиотка, Коринна, – сказал Оливер.

Примерно через полчаса мы направились в ресторан “Пицца на пьяцца” – необычайно притихший Билл Бонам, Коринна, какой-то парень по прозвищу Крыса – по-моему, бас-гитарист группы “Экс-гэп”, Вики Спанки – всё еще в слезах и без Рани, комик ХьюиХаррингтон-Эллис и, наконец, Оливер под руку со мной.

– Эй, Хьюи! – прокричала компания мальчишек, переходивших дорогу. – Супер-пупер! – Это было одно из его любимых словечек. Мальчишки не умолкали: – Супер-пупер, супер-пупер! – Хьюи улыбнулся сквозь зубы и помахал рукой.

– Вас, наверное, постоянно узнают на улице, – сказала я.

– Нет, – раздраженно ответил Хьюи. – Это в первый раз.

В ресторане все без исключения пялились на нас. Не было ни одного свободного столика, но менеджер разогнал каких-то подростков и уговорил их разделиться и сесть за три отдельных стола. Уже через минуту мы сидели за их столом, а вокруг порхали официанты.

– Боже, мне так неловко. Наверное, у вас постоянно просят автограф. Вы не против? – молодой парень сунул Хьюи под нос клочок бумаги.

– Разумеется, нет, – ответил Хьюи и пробурчал себе под нос: – Урод мелкий.

Вики протянула официанту фотографию с автографом, которая совершенно случайно оказалась в ее сумочке.

К Биллу Бонэму подошла девушка.

– Извините, наверное, с вами такое постоянно случается.

Я взмолилась, чтобы к Оливеру тоже кто-нибудь подошел, потому что на его лице уже появилось то самое мрачное выражение. И слава богу, появились две девушки и попросили его расписаться на меню.

– Извини, придется тебе к этому привыкнуть, – самодовольно сказал Оливер.

В дверях послышалась какая-то толкотня, и вошел Теренс Твинкл.

– Привет всем! – прокричал он нашему столику. – Господи, кошмар какой-то. Почему они не могут оставить меня в покое?

На нем была белая норковая шуба, которая волочилась по полу.

Глава 6

В поселение мы вернулись в половине первого. Малькольм уже приехал – его облепленный наклейками джип стоял у ворот. К уборной направлялась небольшая процессия, возглавляемая Бетти, которая была одета во все розовое. Она жестикулировала и добродушно смеялась, будто к нам пожаловали члены королевской семьи. Все переоделись в свою лучшую одежду – невообразимо яркие клоунские наряды: платья, рубашки и шаровары в разноцветный горошек и полоску, которые нам сшили портные в лагере. На Малькольме была желтая футболка и шляпа – на таких шляпах обычно бывают всякие идиотские надписи. Рядом с ним стоял новый доктор – среднего роста, блекло одетый. Он игнорировал Бетти и смотрел в другую сторону – в сторону лагеря.

Услышав шум мотора, члены процессии повернулись и осуждающе взглянули на нас. Мы вышли из джипа, и я увидела, что со стороны столовой бежит Сиан.

– Я сказала им, что вы срочно понадобились в больнице, – заговорщически прошептала она. – Никто и не заметил, что вы опоздали, вот только Бетти...

За этим последовал довольно неловкий момент, когда Генри, Сиан и я подошли к уборной, где остановилась процессия. Никто из нас не знал, что делать, поэтому мы просто натянуто улыбались. К счастью, на выручку пришел Генри.

– Малькольм, дружище! – заорал он, лишь только мы подошли ближе. – Как я рад тебя видеть! Привет! А вы, наверное, новый доктор, очень здорово, очень! Будет с кем хлопнуть по маленькой.

Мы подошли уже совсем близко, но Генри все еще не умолкал, будто на автопилоте:

– Жаль, что не успели к вашему приезду... Сами понимаете, больница в такой дыре... Там небольшой кризис, повсюду кровища...

У нового доктора был совершенно ошарашенный вид. Он казался приятным, но занудным. Жаль.

– Здравствуйте, – тихо произнес он. – Роберт О'Рурк. – У него был необычайно глубокий голос, как из банки.

– Генри Монтег, чудесно, чудесно, – Генри все еще не мог успокоиться. Он энергично пожимал доктору руку. – Добро пожаловать на борт. А вот наша замечательная мэмсагиб Рози, – представил меня Генри. – С виду сексуальная цыпа, но на самом деле очень строгая.

– Строгая, но справедливая, надеюсь, – сказал О'Рурк.

– Не обращайте внимания на Генри, – сказала Сиан. – Он плохо воспитан.

Лед растаял. Несмотря на свою взбалмошность. Генри прекрасно понимал, что такое на самом деле “хорошие манеры”.

– Добро пожаловать, – сказала я. – Малькольм, рада тебя видеть.

Малькольм улыбнулся своей идиотской улыбкой – сжав зубы – и замахал обеими руками.

– Вам с доктором О'Рурком предложили выпить? – спросила я.

– Нет, мы подумали, что доктор сперва захочет посмотреть лагерь, – вмешалась Бетти. – В конце концов, это место станет его домом – милым домом – на какое-то время. – Она понизила голос. – Малькольм, когда у тебя найдется минутка, я бы хотела перекинуться словечком.

Доктор пристально смотрел на Бетти. Вообще, он производил впечатление очень целеустремленного человека.

Он взглянул на меня и жестом указал в сторону лагеря:

– Здесь очень красиво. – “Гразиво”. Никак не могла разобрать, откуда такой сильный акцент.

– Очень красиво, – ответила я. Потом опустила глаза и увидела его белые носки. Меня передернуло.

О'Рурк слегка хромал. Линда повела его в новую хижину, а я попыталась исподтишка разглядеть его ногу. Может, она деревянная? Кроме аптечки из вещей у него был всего один полотняный мешок, похожий на сумку для сменной обуви. Похоже, его любовь к путешествиям налегке превзошла все разумные границы: он же приехал на два года. Мне оставалось лишь надеяться, что он не начнет клянчить у нас шампунь.

Все остальные выглядели опрятно и красиво, и я подумала, что надо привести себя в порядок. Пошла в свою хижину и взглянула в зеркало, которое висело над столом. В зеркало я смотрелась редко.

Но отлично помню тот момент, потому что именно тогда впервые заметила в своей внешности кое-что новенькое – кроме красного носа и растрепанных волос. Я увидела в зеркале первую морщину. Едва заметную – от носа к уголку рта. Наверное, свет в это время дня падал так, что она сразу бросилась в глаза. Я была в шоке. Хорошо, если бы люди старели наоборот: жизнь была бы намного более оптимистичной, если бы мы рождались морщинистыми старыми развалинами и с годами становились моложе, жизнерадостней и красивее. Меня бы очень успокаивала мысль о том, что к концу жизни кто-то с удовольствием будет играть со мной, менять мне подгузники и возить в коляске, а потом я превращусь в яйцо. Пытаясь задвинуть подальше неприятные экзистенциальные мысли, я вышла на обжигающее солнце и направилась к столовой.

Мы пообедали, и наступил напряженный момент – чтение почты. Мы нетерпеливо разрывали конверты и молча читали, не замечая ничего вокруг. Значимость почты в Сафиле было трудно переоценить. От того, получали ли мы письма, зависело колебание настроения во всем лагере. Я оглянулась и не увидела ни Бетти, ни Малькольма. Наверное, забивает ему голову баснями о Зубах Ветра. Я решила вмешаться прежде, чем она напугает его до смерти. Призвав на помощь все свое самообладание, проигнорировала стопку писем и даже адресованную мне маленькую посылку и вышла на улицу.

Завидев меня, Бетти напустила на себя виноватый вид.

– Я знаю, что Рози думает, будто я старая глупая корова, – затараторила она. – Но, Малькольм, мы обязаны что-то сделать.

Когда Бетти пыталась умничать, она по-особенному растягивала гласные – “обя-я-я-заны, сде-е-е-лать”.

Малькольму, похоже, отчаянно хотелось оказаться подальше от Бетти с ее “обя-я-я-занностями”. К нему был нужен деликатный подход. От Малькольма был толк, если все было неизменно и предсказуемо, – но в Африке это невозможно. У него был такой склад ума: он любил ходить кругами, очень медленно, держась подальше от эпицентра событий.

– Бетти рассказала тебе про слухи? – спросила я.

– Да, да. Я уже слышал нечто подобное в Сидре. Странная ситуация. Думаю, мы должны подождать, посмотреть, как будут развиваться события.

Сидра была ближайшим городком, где находился штаб ООН и телефон, который работал, когда ему вздумается.

– Дело в том, что, если наши опасения подтвердятся, все случится так быстро, что мы не успеем отреагировать. У нас и так уже не хватает продовольствия. Ты знаешь, что поставки не было? В ООН сказали, что корабль с продовольствием не прибыл в порт.

– Вообще-то, я как раз хотел съездить в Сидру, поговорить об этом и о других делах... Ну, раз у вас всё в порядке, думаю, надо мне собираться. До Сидры путь не близкий.

Я решила рассказать ему все, что знала сама, но доводы мои звучали неубедительно. Самым веским аргументом было то, что Мухаммед тоже встревожен. Но когда я попыталась донести до Малькольма свою точку зрения, слова мои прозвучали как-то подозрительно – будто я была влюблена в Мухаммеда и ждала от него близнецов.

Я заставила Малькольма пообещать связаться со мной по радио и сообщить в главный офис в Лондоне. Он сказал, что обсудит проблему с Комиссией ООН по делам беженцев, которая отвечает за гуманитарную помощь. Похоже, все это было ему не по душе. Я не была уверена, что он приложит все усилия.

– Эй, – сказал Малькольм, прерывая меня на полуслове и глядя мне через плечо, – вы не хотите вернуть мне носки?

Я обернулась и увидела О'Рурка, который растерялся, а потом произнес: “Конечно”, наклонился и снял ботинки и носки. Обе ноги у него были настоящие. Он выпрямился и взглянул на меня, сворачивая носки и протягивая их Малькольму.

– У меня было предчувствие, будто я что-то забыл, – сказал он. – Наверное, мне придется... хмм... связать носки. – Неожиданно он улыбнулся. Улыбка вспыхнула и моментально погасла.

Я проводила Малькольма к воротам и помахала ему вслед. У меня было такое ощущение, будто я что-то сделала не так. Под надзором Малькольма находились поселения беженцев по всей стране. Мне не удалось убедить его похлопотать за нас. Я прошла вперед по дороге и остановилась, глядя, как его машина едет по равнине, оставляя за собой столб пыли. Солнце поднялось высоко. Я долго смотрела Малькольму вслед, пока джип не превратился в маленькое пятнышко на горизонте, – шум мотора затих, и стал слышен только стрекот цикад. Внезапно нахлынуло одиночество. Иногда чувство защищенности и обособленности нашего маленького сообщества пропадало, и я вспоминала о том, что мы всего лишь небольшое поселение среди пустыни. Наш лагерь был похож на маленькие скопления домишек, которые видны с самолета по пути из Англии, – островки, со всех сторон на многие мили окруженные безлюдным пространством. Любое действие встречало препятствие в виде огромных расстояний и затрат времени. Даже до ближайшей Сидры было три часа езды.

Когда я вернулась в столовую, письма отвлекли меня от этих мыслей. Мама прислала новые кроссовки: черные, похожие на маленькие ботиночки. Я дожидалась их уже два месяца. Еще в посылке было пять пар новых черных трусиков. Всего мне пришло пять писем: три от мамы и два от друзей из Лондона. Я узнала почерк.

Я распечатала первый конверт, надеясь, что письмо меня развеселит. Я обожала мамины письма. Они всегда начинались так: “Я как раз собиралась попить чаю с пирожком и тут подумала – как там моя Рози?” Снаружи, со стороны ворот, послышался какой-то шум.

Я была в самом дальнем конце столовой, и к тому времени, как я добежала до ворот, у въезда сформировался такой плотный круг, что было невозможно пробиться и разобрать, что привлекло всеобщее внимание. Потом все начали расходиться, и я увидела О'Рурка, который жестами, очень деликатно, просил людей отойти – будто приглашая гостей на вечеринке пройти от аперитивов к столу. У хижины Бетти, прислонившись к стене, сидело семейство африканцев из Кефти – истощенные, грязные, обессиленные. На земле лежала женщина с тонкими, как трости, ногами, всклокоченными волосами и невидящим взглядом, какой бывает у тех, кто давно ничего не ел. Рядом отец семейства держал на руках ребенка. Только подойдя чуть ближе, я поняла, что ребенок мертв.

Я застыла на месте. Прежде мы видели подобное каждый день и научились с этим справляться – сохранять здравый смысл и держаться отстраненно, внушая себе, что мы всего лишь выполняем свою работу. Только так мы были способны помочь им. Но сейчас я была застигнута врасплох. Я попыталась напомнить себе, что надо делать: не чувствовать себя сопричастной, не думать о том, что они испытывают, что случится дальше, просто быстро решить, что нужно делать, и сделать это. Я вернулась в столовую, нашла соли от обезвоживания, высококалорийное печенье. Матери нужна была капельница; О'Рурк и Бетти принесли все необходимое, мы с Генри тем временем подогнали джипы. Мы направились в больницу в сопровождении Генри. Я везла отца и мертвого ребенка на третьей машине. Отец плакал. Было мучительно наблюдать за его естественной реакцией на горе – его семья умирает с голоду, ребенок мертв, он в отчаянии.

Мы сразу нашли людей, которые знали эту семью, – лагерь беженцев был разбит как карта Кеф-ти, чтобы жители одной деревни могли держаться вместе. Мне отчаянно хотелось поговорить с отцом, выяснить, почему они здесь. Они пострадали из-за нашествия саранчи? Будут ли еще беженцы, и если да, то сколько? Но я знала, что нужно оставить все как есть до окончания похорон. Я решила вернуться в поселение и попытаться связаться с Малькольмом по радио.

Связи не было. Я кричала: “„Содействие" в Сидре, вызывает Сафила. „Содействие" в Сидре, вызывает Сафила”, – но в ответ был слышен только треск. Тишина. Нет связи. Я снова начала вызывать Сидру, потом обхватила голову руками и попыталась сдержать подкативший к горлу комок. Послышался шум мотора. Я попыталась взять себя в руки. Мне нельзя делать глупости. От меня не будет проку, если я раскисну, я должна быть сильной. Распахнулась дверь. Это была Шарон.

– У тебя ключ от холодильника с вакцинами? – спросила она, потом заметила выражение моего лица и поспешила ко мне. – Ты в порядке?

– Да, нормально. Просто это напомнило мне...

– Знаю, – сказала она.

– У тебя всё нормально?

– Да... но... Ты же понимаешь, да?

Необходимо было связаться с Малькольмом, прежде чем он уедет из Сидры, и сообщить ему, что случилось. Всего лишь одна семья, но к нам давно уже не поступали беженцы в таком скверном состоянии, и все эти слухи... Малькольм должен узнать об этом до того, как он отправится в столицу. Я села в джип и поехала в деревню Сафила. В деревне был офис с радиосвязью – местное представительство Комитета помощи – КП, одна из многочисленных аббревиатур, которыми изобиловала наша речь: УВК ООН – Управление верховного комиссара ООН по делам беженцев, АСК – Ассоциация содействия Кефти, НПО – неправительственные организации. В КП мы должны были сообщать о вновь прибывших. Если их радио работает, я смогу связаться с Малькольмом. Я двигалась к Сафиле. Жара тем временем отступила, солнце уже не так палило.

Штаб КП был окружен высоким тростниковым забором и грязным двором. В куче мусора в углу рылась свинья. На низкой кровати сидела девочка с сонным взглядом – дочка Хассана. На ней были подаренные мной сережки. Когда я вошла, она вскочила, пристально посмотрела на мои новые сережки и проводила меня в штаб.

– Хассан макуиз, – сказала она. Хассана нет.

Хассан был сотрудником КП. Я присела и попыталась связаться с Сидрой по радио. Послышался тот же глухой треск. Девочка встала на цыпочки и потрогала мои сережки. Я покачала головой и показала на те, что подарила ей в прошлый раз. Она смущенно заулыбалась. Я вертела радио, пытаясь связаться с Эль-Даманом или столицей. Тишина. Я попробовала еще раз. Бесполезно.

Когда я вышла из штаба, на улице уже стемнело. В Африке темнеет быстро, сразу после захода солнца. Фары высвечивали растения странных форм, торчащие из песчаных дюн. Я проехала мимо наших – они как раз возвращались из лагеря. Остановилась у подножия холма, не заглушая мотор. Генри сидел за рулем, рядом с ним – Сиан. Шарон, Линда и Бетти устроились на заднем сиденье.

– Как у вас дела? – спросила я Генри.

– Всё нормально.

– Кто-нибудь из прибывших говорил о саранче? – спросила я.

– Насколько мне известно, нет. Ты связалась с Сидрой?

– Нет. По радио никто не отвечает.

– Дерьмо. Не повезло. Ладно, увидимся.

– Сегодня праздничный ужин, – сказала Бетти. – Камаль жарит цыпленка.

Ночью лагерь казался совсем другим – чужим и непонятным. Двери в хижины были плотно закрыты. Изредка во тьме можно было различить огонек свечи, но в основном все уже спали. Без солнца было нечего делать. Я притормозила у больницы – белого полога, натянутого на металлической дуге. Отодвинула занавес, служивший дверью, и вошла. Около одной из низких деревянных кроватей была установлена капельница. О'Рурк прилаживал пакет с физраствором с одного конца трубки.

Мать спала. Ее дыхание было шумным и неровным. О'Рурк осторожно, чтобы не разбудить, подал мне сигнал, что с ней все в порядке, и жестом указал на дверь. Мы молча вышли на свежий воздух. Подбородок у него был покрыт щетиной.

– У вас всё в порядке? – первым делом спросил он, положив мне руку на плечо. Очевидно, как я ни старалась, мне не удалось скрыть свое смятение.

– Да, нормально, – шепотом ответила я. – Как они? Что они сказали?

Он ответил, что африканцы долго существовали, потребляя всего двадцать пять процентов дневного рациона, и перспективы не радужные. Ребенок умер от диареи, а не от холеры.

– Как отец? Где он? С ним всё в порядке?

– Да.

– Вы с ним разговаривали?

– Не было возможности.

– Я пойду и разыщу его.

– Дайте мне две минуты. Я пойду с вами.

Я подождала его, и мы направились к дому Мухаммеда. В метре от госпиталя, освещенного фонарями, уже ничего не было видно. Мы шли в тишине. О'Рурк, похоже, расслабился. “Он здесь приживется”, – подумала я. Мухаммед поприветствовал нас – он уже ждал у входа. Проводил нас в хижину, где разместили семью. Мы следовали за ним в небольшом отдалении. Внутри горела свеча. Отец вышел, сгорбившись и поправляя одежду; он выглядел еще более обессиленным, чем утром. Мухаммед начал разговаривать с ним тихим голосом. Потом подозвал нас. Отец схватил О'Рурка за руку, стал трясти ее и эмоционально что-то говорить. Потом пожал мне руку, вслед за ним то же самое сделали остальные члены семьи. На Западе так относились к знаменитостям.

Наконец мы вошли в хижину. Здесь была одна лампа, сделанная из банки из-под молока. Женщина готовила кофе на тлеющих в золе красных угольках. Мы с О'Рурком сели на кровать. Мухаммед сел напротив и стал расспрашивать отца. На полу рядком сидели трое сонных малышей. В течение сорока минут они ни разу не пошевелились и не издали ни звука. Я не могла себе представить, чтобы английские дети так тихо себя вели. Как-то я спросила Мухаммеда, почему африканские дети такие послушные. Он сказал, что стоит им в доме зашуметь, как их бьют палкой.

Мужчина говорил быстро, сбивчиво, уставившись в одну точку. Время от времени он делал паузу и издавал горлом странный гудящий звук.

– Он говорит, что ушел из деревни, потому что его ребенок заболел. Остальным жителям нечего есть, но они ждут урожая. Он видел, как саранча откладывает яйца на мелководье, и боится, что насекомые расплодятся до сбора урожая.

– А другие жители?

– Они тоже напуганы, но готовятся защищать урожай палками и факелами.

– У них нет пестицидов? – спросила я.

– Нет.

По дороге домой О'Рурк сказал:

– Думаю, их послали, чтобы поднять тревогу. И по дороге им стало хуже. Мне не кажется, что им обязательно надо было приходить.

– Еще рано, – ответила я.

– Может, ты права, – сказал Мухаммед. Когда мы вернулись к джипу, вокруг собралась небольшая толпа. Очевидно, распространились слухи о вновь прибывших. Меня дожидались два сотрудника АСК. Сначала они заговорили с Мухаммедом.

– Они хотят знать, что их ждет, – сказал он.

– Разумеется.

– Они не хотят, чтобы их братьям отказали в помощи, но продовольствия не хватает. Они хотят знать, когда придет корабль.

Мне бы тоже хотелось это знать. Сейчас не самое подходящее время для того, чтобы у нас закончились запасы.

– Передайте, что я тоже обеспокоена и сделаю все возможное. Нет причины бояться.

При этих словах О'Рурк неодобрительно фыркнул, чем меня очень удивил.

Представители Ассоциация содействия попытались выяснить что-то еще. Атмосфера становилась напряженной и неуютной.

– Мне кажется, сейчас неподходящий момент для дебатов, – прошептала я Мухаммеду.

Он кивнул и что-то сказал собравшимся. Те разошлись. Мы начали подниматься в гору, и тут я увидела Либена Али, который стоял на обочине, держа на руках спящую Хазави. Он помахал мне.

– О-о-о, я не ела паштет уже полтора года... Да и тогда это был запеченный паштет, а я его не очень люблю. В нем попадаются куски жира, – восторженно тараторила Бетти.

Паштет был подарком от О'Рурка. Оказалось, что он привез не только маленький мешочек, но и огромную коробку с едой. Теперь наш холодильник был под завязку набит пикантными сырами и шоколадом из Америки. Он привез чай “Эрл Грей”, хорошее оливковое масло и несколько бутылок вина. Поразительно, как ему удалось провезти все это через таможню. О'Рурк, похоже, пользовался всеобщим успехом. Будто в наш курятник подселили петуха, и все разом закудахтали и захлопали крыльями. Генри был расстроен. Он привык быть единственным мужчиной в нашей компании.

Полчаса разговоров о нехватке продовольствия, и О'Рурк начал дергаться.

– Как у нас сейчас обстоят дела с запасами? – произнес он тихим голосом, обращаясь только ко мне, но все тут же повернулись и стали слушать.

– Не очень, – ответила я. – До июньских дождей поставки не было, потому что корабль из Франции не прибыл вовремя. Когда он наконец появился в порту, перевозчики не смогли к нам добраться.

– Дороги размыло?

– Реки разлились, – сказала Шарон. – Вода текла сплошным потоком. Проехать было невозможно.

– Что же вы сделали?

– До августа сократили рацион наполовину, – сказала я. – Грузовики добрались до нас в начале сентября, но в ООН распорядились отправить половину наших контейнеров на юг, поэтому мы получили запас продовольствия на два месяца вместо пяти.

– Сколько осталось?

– В начале октября должна была быть еще одна поставка, но корабль снова задержался. Я уменьшила размер порций, так что нам хватит на несколько недель, может на четыре или пять, но если прибудут новые беженцы, нас ждут проблемы.

– Продовольствие поступает из Управления ООН? – Да.

– А нельзя запросить в организации “Содействие” дополнительные поставки? – спросил О'Рурк.

Я криво улыбнулась. О'Рурк, видимо, привык к тому, что крупные американские агентства в случае кризиса готовы предоставить средства по первому зову.

– “Содействие” занимается подбором персонала, а не поставками продовольствия. Они бы рады помочь, но что они могут сделать? Это всего лишь маленькое агентство с ограниченными средствами.

Наступила тишина.

– Все будет в порядке, – сказала я. – Скоро прибудет корабль.

– Ты уверена? – спросил О'Рурк. И вдруг: – Хотите еще сыру? – Тут же, осознав двусмысленность ситуации, он улыбнулся. – Мы же не хотим умереть с голоду. Пожалуйста, передай “бри”.

– Ты прав, ты прав, – согласился Генри. – Давайте есть “бри”.

Спустя некоторое время О'Рурк встал и направился в постель. Линда поднялась и вскоре ушла за ним. Все обменялись многозначительными взглядами. Но поскольку никто точно не знал, что между ними, в воздухе повисла какая-то неудовлетворенность.

– Хотите сыру? А то он скоро кончится, – сказал Генри, протягивая тарелку и обнимая Сиан за плечи.

– Рози, помнишь Монику Хатчинсон – она работала в Десси в семьдесят третьем? – спросила Бетти.

Очевидно, нет, поскольку в семьдесят третьем я еще ходила в начальную школу.

– Странно, но я почему-то сегодня о ней вспомнила.

– Да что ты!

– Да. Такая милая женщина. Все молча ковыряли сыр.

– Милая, но слишком беззаботная. О-о-о-о, у них в Десси случилось ужасное. У ее сотрудников завязались отношения – а в маленькой общине это очень опасно, уверена, ты со мной согласишься. Моника не придала этому никакого значения, думала, ничего страшного, люди есть люди. Но все закончилось очень скверно – были даже драки и ужасные истерики. В конце концов двух медсестер пришлось послать домой. Но самое худшее – на них поступила жалоба в Министерство информации. Потому что люди из штаба Министерства видели, как все происходило.

– Что происходило? – поинтересовалась я.

– Ну, сама знаешь, – ответила Бетти.

Все продолжали молча жевать. Я не осмеливалась поднять глаза.

– Знаешь, Бетти, вот уж не думал, что министры информации в свободное от служебных обязанностей время развлекаются вуайеризмом, – заметил Генри.

Шарон чуть не подавилась от смеха, но вовремя сдержала смешок, и у нее вышло что-то вроде кашля и чихания одновременно.

– Замечательная была девушка эта Моника, – продолжала вспоминать Бетти, игнорируя Генри. Видно, решила убедить нас, что это не басни. – Вышла за Колина Сигроува в семьдесят седьмом. Он работал офицером военного суда в Вадковли.

Мне хотелось остаться и еще посидеть. Эта глупая болтовня меня успокаивала, но все стали собираться и готовиться ко сну. Я пошла к обрыву и долго сидела, размышляя о сегодняшнем дне. Потом пришла Шарон – она только что приняла душ, – и мы немного поговорили о вновь прибывших, а потом стали коситься в сторону хижины Линды и перемигиваться. Когда я вернулась в свою хижину, то обнаружила, что забыла закрепить москитную сетку вокруг кровати, и в постель пробрался коричневый паук с толстыми, покрытыми наростами лапами. Я прихлопнула его газетой и выбросила на улицу. Осмотрела кровать с фонариком, но все равно ложиться было неприятно. И я не могла уснуть – перед глазами стояло африканское семейство, лежащее на земле у хижины Бетти. Залаяли собаки. Иногда эти твари лаяли всю ночь. Интересно, Линда спит с О'Рурком? Мне стало одиноко, но я напомнила себе, что на свете есть вещи похуже одиночества.

Глава 7

Я плакала, лежа рядом с ним в постели, но мне казалось, что он не замечает. Тоненьким ручейком слезы стекали по щеке и затекали в ухо. Это случилось субботним вечером, через два месяца после того, как я впервые переспала с Оливером. Я выбралась из-под одеяла и крадучись направилась к двери, пытаясь не скрипеть половицами. Потянувшись за халатом, я задела рукой стакан, который стоял на туалетном столике.

– Какого хрена!

Я застыла на месте, не говоря ни слова.

– Сколько времени?

– Не знаю. Темно, – прошептала я.

Оливер взял часы с прикроватного столика и с грохотом бросил их на пол.

– Будь ты проклята, сейчас пять утра. Я уснул полчаса назад. Спасибо.

Я не двигалась с места, пока он не успокоился, потом пошла к двери. Очень, очень осторожно повернула ручку и дернула. Дверь громко, протяжно скрипнула.

Он швырнул в меня книгой. Я увернулась и захлопнула за собой дверь.

Я приготовила себе чай на кухне и прошла в гостиную, где мои книги и кассеты теперь были расставлены на полочках в алфавитном порядке.

Всю неделю я ждала этого вечера. Моего свидания с Оливером. Он был занятым человеком. Ему нравилось со мной спать, и я, похоже, ему тоже нравилась, но он не мог встречаться со мной чаще чем раз в неделю. Разумеется, я все понимала. Ведь мне так повезло, что я сплю с Оливером Марчантом. Гермиона зеленела от зависти. Секс с Оливером казался диким и необузданным, потому что я была в нем не уверена и он постоянно держал меня в ожидании. Секс был вознаграждением за целую неделю фантазий. Когда я ощущала его внутри, мне казалось, что это сон.

Отношения – как детские качели: если все идеально сбалансировано, они замирают. Так мне казалось. Я сидела на одной стороне качелей, подвешенная в воздухе, и болтала ногами. Намного лучше, когда тебя раскачивает и кидает туда-сюда, намного веселее. Лучше мучиться и страдать, чем сидеть весь вечер вместе на диване перед телевизором, в джинсах и старой кофте, потому что тебе уже все равно, как ты выглядишь, – он любит тебя такой, какая ты есть. Я бросила взгляд на чулки и кружевные подвязки, разбросанные по полу в гостиной, и опять разрыдалась. Нет ничего смешного в том, чтобы качаться на качелях с таким маньяком, как Оливер: он поднимает тебя на самую большую высоту, а потом неожиданно грохает об землю так, что отбиваешь самые чувствительные части тела – или души. Я знала, что мне нужно встать, отряхнуться, послать его к черту и уйти. Но я не могла.

В пятницу он позвонил мне на работу и сказал, что ему очень жаль, он забыл, в субботу вечером он приглашен на вечеринку.

– Замечательно. Что за вечеринка?

– Рози, дело в том, что это закрытая маленькая вечеринка, только по приглашениям. Я даже не хочу идти туда, но...

Значит, меня он не приглашает. Субботний вечер отменяется. Каждый раз, когда он так делал, мне казалось, что он хочет со мной порвать. Гермиона подслушивала.

– Ничего страшного. Нет проблем, – сказала я, пытаясь сохранять невозмутимость.

– Я позвоню тебе сегодня вечером, о'кей?

– Ты же сегодня занят.

Почему мы не можем встретиться сегодня?

– Послушай, мне хочется побыть дома, у меня была трудная неделя.

Почему бы не посидеть дома со мной? Посмотрели бы телевизор. Но я ничего не сказала.

– Я позвоню сегодня вечером. – Теперь он разозлился. Я снова нарушила какой-то таинственный неписаный запрет.

– Может, меня не будет дома.

– Куда ты намылилась и с кем? – раздраженно спросил он.

Я ничего не ответила. Меня убило то, каким тоном это было сказано.

– Хочешь играть в свои игры, давай. Позвоню тебе утром. – Он швырнул трубку.

– Чудесно, это было бы замечательно. Увидимся. Да, чудесно. Поговорим завтра, – сказала я в никуда, улыбаясь несуществующему собеседнику, и взглянула на Гермиону. – Пока, милый.

В тот вечер я в подавленном состоянии отправилась к Ширли. Мы прикончили бутылку вина, поговорили о мужчинах – “Мужчины? Жить с ними невозможно и убить жалко”, – перемерили кучу нарядов. Домой я отправилась на такси, в хорошем настроении.

Когда я вошла в квартиру, меня ожидало одно сообщение на автоответчике.

– Привет, моя девонская тыквочка. Хотелось услышать твой голос. Извини, что так грубо поговорил с тобой днем. У меня была ужасная неделя. Я все тебе расскажу. Как хочется, чтобы ты была рядом. Захочешь – позвони, когда придешь.

Я была пьяна. Я ему позвонила. Он очень нежно поговорил со мной, потом начал говорить непристойности. Мы решили вместе пообедать в воскресенье. Потом снова заговорили о сексе. На меня нахлынули романтические чувства. Бедняжка Оливер, он находится под таким давлением, на его ужасной работе все от него что-то требуют. Он сказал: “Знаешь, давай я заеду завтра после вечеринки. Не поздно. Мне там надо просто отметиться”. И я подумала: почему бы и нет?

В субботу я позвонила Роде. Она собиралась на туже вечеринку, что и Оливер. Вечеринка проходила в старой церкви в Ноттинг-Хилл. Пятьсот гостей. Маленькая закрытая вечеринка? Может, он не знал? Может, в приглашении говорилось другое?

– Пошли его к черту, – сказала Рода.

Я осталась дома. Думала, он приедет до двенадцати. В одиннадцать переоделась в маленькую черную шелковую комбинацию и чулки. Оливеру очень нравились чулки. В час я легла в кровать, все еще в чулках. Спала я беспокойно. В три меня разбудил звонок в дверь. Он был пьян в стельку. На этот раз мне действительно стало не по себе, несмотря на то что мы занялись сексом во всех возможных местах.

Позже, когда мы лежали в постели, я спросила его, как прошла вечеринка.

– Там было много народу?

– Да, вообще-то, нет. Не очень.

– Кто там был?

Он начал говорить о вечеринке, как будто рассказывал сказку.

– ...И тут Вики Спанки не устояла перед моим обаянием.

– Ты о чем? Она же тебе не нравилась.

– Эй, эй, подумаешь, мы всего лишь танцевали и разговаривали. Она милая девочка. Какой бред, что она вышла замуж за этого идиота индейца-оппортуниста. Даю им три месяца. Спорим, при разводе он обдерет ее до нитки.

– Учитывая, как она к нему относится, мне ее совсем не жалко.

– Ты что, ревнуешь, тыквочка? Брось, брось. Хотя у нее классные сиськи.

Он стал пыхтеть мне в грудь. Я лежала неподвижно, как комок теста, и ощущала холод и пустоту.

Когда в шесть часов я забралась обратно в постель, он не проснулся. Он не проснулся и когда я встала в одиннадцать утра. Пару часов я послонялась по квартире, рассеянно листая газеты, но ни на чем не могла сосредоточиться. Правда, меня позабавила статья в одном из таблоидов. Она называлась “Двадцать неизвестных фактов о тропических индейцах”. Наверху был фотомонтаж, изображавший Рани и Вики Спанки, которая с выражением недовольства уставилась на его набедренную повязку.

В час дня Оливер все еще не проснулся. На улице стояла замечательная жаркая погода. Я представила, как счастливые парочки, девушки и молодые люди, которые хотят друг с другом встречаться, лежат на солнцепеке в парке, читают газеты, держатся за руки, потом садятся в машины и едут в деревенские пабы. И я – шатаюсь по квартире в своем голубом халатике, в полном одиночестве, пытаясь не шуметь, чтобы не разбудить его, не то он придет в ярость. Я даже не могу помыть голову и одеться.

Пошел он, подумала я. И пустила воду в ванной. В спальне послышалось копошение. Я зашла туда, чтобы взять фен и одежду.

Он лежал под одеялом, как медведь в берлоге. С налитыми кровью глазами и подбородком, покрытым щетиной. И с ненавистью смотрел на меня.

– Я пытаюсь уснуть, – процедил он.

Не говоря ни слова, я взяла фен и одежду.

Я залезла в ванну. Мне было плохо. Он меня достал, я была сыта по горло. Я ненавидела свою работу, ненавидела Гермиону, но больше всего злилась на себя. У меня не было силы воли. Или мне надо делать то, что он хочет, или он меня бросит. Самой мне нечем было его удержать, разве что угрозами уйти от него, но этого я сделать не могла, потому что любила его. Я вылезла из ванны, накрасилась, оделась и высушила волосы.