ЗМЕЯ «ГИПНОТИЗИРУЕТ» ПТИЦУ

Во время нашей паранской экспедиции, если выдавались минуты, свободные от охоты на зверя и препарирования образцов фауны, мы вели оживленные беседы об окружающей нас природе и наших исследовательских наблюдениях. Вот и теперь на Марекуинье после моего памятного приключения с жараракой и нья пиндой мы часто, сидя у костра, возвращались к разговорам о змеях. Это не только грозный, но также весьма интересный и все еще недостаточно исследованный мир. С того времени, когда человек начал мыслить, он думал о змеях, создавал вокруг них всевозможные легенды, но подлинной их жизни до сих пор по-настоящему не узнал. Взять хотя бы веками дебатируемый вопрос о гипнотических способностях змей: гипнотизируют ли они своих жертв? Вишневский и я скорее склонны сомневаться, но многие наблюдатели природы подтверждают это предположение, ссылаясь на случаи, отмеченные в этом и прошлом столетиях.

На следующий день после неудачного похода к шупадору Вишневский и я бродим поблизости от тольдо. Вдруг мой товарищ, идущий впереди по тропинке, останавливается как вкопанный. Жестом руки он велит мне не двигаться и впивается зорким взглядом в кусты перед нами. Я бросаю взгляд в том же направлении и спустя минуту понимаю, в чем дело: на расстоянии нескольких шагов от нас я вижу на низком кусте птичку из отряда воробьиных, а рядом с нею, тоже на кусте, зеленую неядовитую змею, именуемую здесь» кобра верде «. Змея вытягивает голову в сторону птички и пронизывает ее, как нам кажется, горящим взглядом. В то же время птичка, находясь от головы змеи не больше чем в четверти метра, смотрит на змею, как зачарованная, конвульсивно трепеща крылышками. Птичка явно загипнотизирована змеей.

Птичка и змея так впились взглядом друг в друга, что мы, незамеченные ими, приближаемся на расстояние всего в несколько шагов. Змея не остается на месте. Она медленно скользит по ветвям куста, затем снова замирает. По мере продвижения змеи движется и птичка: она отступает с ветви на ветвь, порой нервно трепеща крылышками, неподвижно висит в воздухе на манер колибри. Она не отрывает свой взгляд от глаз змеи, причем держится все время прямо против ее головы на одном и том же неизменном расстоянии — четверть метра, — как бы прикованная неодолимой магнетической силой. Трудно представить себе более яркое проявление обессиленной воли, попросту гипноза.

Мы смотрим на это зрелище несколько минут, однако ничего нового не происходит. Нас интересует исход необычайного приключения, но, к сожалению, мы не имеем времени и потому решаем убить змею. Это почти метровый экземпляр, вполне пригодный для нашей коллекции. У Вишневского в стволе ружья заряд мелкой дроби, поэтому стреляет он. Змея свивается в клубок и беспомощно падает с куста на землю, где извивается в предсмертных конвульсиях.

При звуке выстрела птичка срывается с ветки, но отлетает не далее чем на шаг, садится на другую ветку и зорко наблюдает за предсмертными судорогами своего противника. Когда змея подыхает, птичка взмахивает крылышками как бы от радости и издает несколько громких посвистов, на которые ей отвечает приглушенное щебетанье из ближайшей купы травы. Мы заглядываем туда. К своему удивлению, обнаруживаем там гнездышко с птенцами. И тут нам вдруг открывается решение всей этой загадки.

То, что раньше казалось демонической силой змеи, было в действительности лишь ошибочным видением. Змея, большая любительница маленьких птенцов, подбиралась к гнезду. Птичка-мать встала на защиту своих детей и старалась отвлечь внимание змеи на себя, увести ее от гнезда. Это она, птичка-мать, гипнотизировала, если так можно назвать ее усилия, змею и, как мы видели, проделала это не без успеха. Она концентрировала на себе все внимание змеи, хотя, наблюдая издалека эту драму природы, можно было бы поклясться, что, наоборот, змея своим злым взглядом подавила бедную пташку. В общем тут действовала иная сила, более могущественная, чем все гипнотизирующие взгляды, — материнская любовь.

Вишневский и я, особенно Вишневский, взволнованы до глубины души. Мы открыли источник векового недоразумения и суеверия. Догадываемся: издавна люди наблюдали подобную борьбу змеи и птицы, но истолковывали ее неверно, не понимая истинных причин этой трагической схватки. Они приписывали змеям таинственную силу, особенно в тех случаях, когда птица-мать в своей заботе о птенцах, забывая об осторожности, сама падала жертвой змеи!» Змея загипнотизировала птицу!«— говорили и писали ради сенсации.

Мы возвращаемся в тольдо в понятном возбуждении.

— Кто знает, — говорит Вишневский и глаза его горят вдохновением, — кто знает, может быть, то, что мы пережили минуту назад, окажется самым интересным приключением в нашем путешествии по бразильским лесам.

МЕДИЦИНА НА МАРЕКУИНЬЕ

Пазио натворил дел, представляя меня, как заморского знахаря: индейцы стали приходить ко мне с просьбой вылечить их. В медицине я разбираюсь столько же, сколько примерно волк в звездах, но делаю соответствующую мину и лечу. К счастью, все это несложные болезни, против которых я нахожу лекарства в нашей полевой аптечке.

Вот, например, Циприано — старший сын Тибурцио — жалуется на зубную боль. Я велю ему раскрыть рот и, заметив сгнивший зуб, заливаю его иодином. Пациент радуется, что у него щиплет во рту и, когда я на минуту отворачиваюсь, хочет проглотить иодин.

Через несколько часов он возвращается с новой бедой. Излеченный мною зуб перестает болеть, зато другой вызывает у него нестерпимую боль. Видимо, этот гурман хочет еще раз полакомиться моим иодином, так как не может показать мне второго больного зуба. Просто не знаю, что делать: у нас осталось очень мало иодина, столь необходимого в джунглях. Видя мое колебание, Пазио предлагает:

— Заговорите его!

Заговор, или по-португальски» симпатия «, — чрезвычайно популярный в Бразилии способ лечения. Все здесь — как белые, так и индейцы — свято верят в эффективность» симпатии «, даже часть колонистов, немцев и поляков, разделяет это мнение. Заговорами лечат самые различные болезни людей и домашних животных. Некоторые известные знахари умеют заговаривать болезни даже на расстоянии.» Симпатия «, как правило, сопровождается сложными обрядами, но бывают и такие знахари, которые лечат лишь внушением.

— Заговорите! — советует мне Пазио и смеется.

— Даже и не подумаю усугублять их суеверия! Впрочем, все равно не удалось бы!

— Удастся: Циприано верит в ваши способности.

И, не ожидая моего согласия, Пазио обращается к индейцу:

— Послушай, компадре! Тебе оказана необычайная честь. Сеньор сделает тебе» симпатию «.

— О,» симпатия «! — восклицает обрадованный индеец.

— Видите, как замечательно действует это магическое слово? — по-польски говорит мне Пазио. — Он уже наполовину вылечен…

— Ладно, но что я должен делать?

— Безразлично, что сделаете. Например, стукните его по шее, ибо бездельник заслужил этого. Или надерите ему уши. Только делайте это серьезно и проникновенно.

После минутного размышления я вытаскиваю карманный электрический фонарик и, приставив его к носу больного, свечу ему прямо в глаза. Потом велю ему открыть рот и засовываю в него половину фонаря, так что бедняга давится и готов вот-вот задохнуться. Чувствую себя в положении паяца: я уже по горло сыт такой» забавой «. Но Пазио следит, чтобы я довел» лечение» до конца.

— Вы великолепно делаете это! — с восхищением говорит он и острит. — Вы мастер из мастеров.

В ответ на это я велю пациенту три раза высунуть язык в сторону Пазио, после чего трижды сильно надавливаю на подбородок Циприано и считаю комедию оконченной. Со вздохом облегчения говорю индейцу.

— Хега!22

— Нао хега!23 — вмешивается Пазио и говорит Циприано. — Теперь пойдешь домой, ляжешь животом на землю и с полчаса не будешь думать ни о чем ином, как только о «симпатии» сеньора. Тогда боль навсегда покинет тебя. Если же подумаешь о чем-либо ином, хотя бы даже на минутку, — утратишь «симпатию».

— Бао! — отвечает Циприано и послушно исчезает в хижине.

Пазио объясняет мне:

— Я велел ему проделать это, чтобы в случае неудачи вина пала на него, а не на вас.

— Ну и хитрая же вы лиса! — поражаюсь я.

Спустя час индеец выходит из хижины и улыбаясь говорит нам, что совершенно выздоровел, потому что и голова и зуб перестали болеть.

— Поздравляю вас, магистр всех медицинских наук! — с деланным почтением обращается ко мне Пазио, а в глазах у него мигают хитрые огоньки.

ОТГОЛОСКИ ИНТРИГИ ФЕРЕЙРО

Наши отношения с тольдо складываются внешне совсем нормально. Первоначальное явное недоброжелательство индейцев ко мне и нашей экспедиции как бы предано забвению. Проявления враждебности, подобной той, которая в первую ночь в лагере заставила одного из индейцев выпустить в меня зловещие стрелы из лука и тайком вытащить из моего револьвера патроны, теперь не повторялись. Подлинная дружба установилась у меня с Диого — восьмилетним сыном капитона Моноиса, юным стрелком из бодоки и моим спутником в первой охоте на попугаев у берегов Марекуиньи. Старый Тибурцио уже охотно ведет меня на тапиров. Поэтому неприятное открытие, которое мы делаем на следующий день после лечения Циприано, едва не выводит нас из равновесия.

Перепуганный Болек рано утром сообщает мне, что этой ночью кто-то перетряхивал все его пожитки и мешки с запасами продовольствия. Осматриваем мои вещи и констатируем то же самое: разбиты замки двух моих чемоданов. Из содержимого ничего, как мне кажется, не украдено, но все страшно разбросано как бы в спешке. Это уже явные поиски предлога для инцидента, и мы решаем как можно скорее покинуть берега Марекуиньи, однако перед этим выложить Тибурцио, как старшему в тольдо, всю правду в нескольких сильных словах. Пазио велит мне и Вишневскому застегнуть все пуговицы блузы, как для парада, прицепить на видных местах наши револьверы, а затем демонстративно ведет нас к хижине Моноиса, где временно живет Тибурцио.

У вызванного во двор индейца смущенный вид, он встречает нас растерянной улыбкой. По его глазам видно, что виноват он. Пазио делает шаг вперед и высказывает ему всю правду. Говорит по-короадски, чтобы Тибурцио лучше понял его. Пока Пазио разносит его громовым голосом, Тибурцио переступает с ноги на ногу и начинает усиленно оправдываться. Пазио прерывает его резким вопросом, а когда индеец отвечает утвердительно, распекает его еще больше, но уже другим тоном — дружески.

Пазио оборачивается и весело подмигивает нам. Стоящему поодаль Болеку он велит бежать к костру и быстро приготовить шимарон и крепкое кофе. Итак, гроза разрядилась: будет небольшой пир. Тибурцио в знак согласия пожимает Пазио руку, потом протягивает ее Вишневскому и мне, и все мы, широко улыбаясь, идем к нашей хижине. Я бросаю на Пазио вопросительный взгляд.

— Шкуру сдеру с этого негодяя! — с шутливой злостью по-польски отвечает Пазио.

— С кого, Томаш, с кого?

— С Априсито Ферейро, директора индейцев! Вот коварная бестия!

— Что он вам сделал?

— Радуйтесь, что индейцы до сих пор не перерезали вам горло.

— Ой, неужели могло так кончиться?

— Да, могло. Ферейро сказал им, что вы землемер и по поручению колонистов из Кандидо де Абреу хотите тайком замерить земли на Марекуинье, чтобы потом отобрать их у индейцев. Никакое вранье не может быть для вас так опасно!

— Ну, ладно, а почему они перерыли все наши вещи?

— Чтобы убедиться, есть ли у нас измерительные инструменты.

— Просто счастье, что они уверились в противном…

— Верно!

Воспоминания о происшествии, которое грозило срывом нашего пребывания на Марекуинье, рассеиваются в приятной беседе и аромате крепкого кофе, на которое Болек не поскупился. Чувствуется, что у индейцев, как говорится, гора с плеч свалилась. Тибурцио тихо говорит Пазио, что наверняка выведет нас на тапиров.

Наслаждение кофе прерывает сильный ливень, и мы прячемся в хижину. Смотрю на сумрачно свинцовое небо и думаю: не слишком ли много выпадает дождей в этой долине?

ТРЕВОЖНЫЕ МИНУТЫ

В тот же день на индейцев обрушивается несчастье: укус ядовитой змеи. Видимо, поблизости от тольдо множество этих гадов. Случай этот доставляет мне особенное огорчение, так как пострадавший — мой юный приятель Диого. Мальчик был на реке, не далее как в двухстах шагах от тольдо, ловил там рыбу и в прибрежной траве его укусила жарарака. Ее убили, она была невелика, но имела много яда и нога сразу же распухла.

Я предлагаю противоядную сыворотку, несколько ампул которой имеется в моей аптечке, но индейцы не принимают дара. Они хотят лечить Диого своими средствами. Запаривают какие-то травы и этот отвар дают пить мальчику, а другими зельями натирают ему тело, особенно укушенную ногу. При жгли рану огнем, но и это не подействовало.

Состояние Диого ухудшается с часу на час. Иногда его сильно знобит, он страшно потеет, но, несмотря на это, дрожит от холода. Часто теряет сознание, хотя глаза его продолжают оставаться открытыми. Через два часа после укуса начинает сочиться кровь изо рта, носа, ушей. Мальчик никого уже не узнает и выглядит умирающим. Я уговариваю индейцев сделать ему вливание сыворотки, но они по-прежнему отказываются, упорно стоя на своем.

Возвращаюсь в хижину и валюсь на постель. Уже ночь, но спать не могу. У меня нет веры в лекарство индейцев и я опасаюсь за жизнь мальчика. Вспоминаю минувшие дни нашей дружбы, возникшей в то утро, когда мы вместе убили на завтрак двух попугаев-мараканов. С того времени Диого часто сопровождал меня в прогулках по окрестным лесам, с трогательным удивлением поглядывая на меня своими черными смышлеными глазенками. У нас не было общего языка, так как я совершенно не понимал короадского, а он португальского, зато обоюдная добрая воля давала самые прекрасные плоды. Во время наших прогулок в лесу мы знаками рук, глаз и губ вели друг с другом интересные беседы и охотно обменивались наблюдениями.

Теперь меня охватывает отчаяние при мысли, что чудесный мальчик тут рядом умирает и что я, вероятно, сохранил бы ему жизнь, если бы не упорство или недоверие индейцев. Мучимый тревогой, бужу Пазио, и мы думаем, что предпринять. Каждая уходящая минута ложится мне камнем на совесть.

Приближается полночь. И тут к нам внезапно приходит Тибурцио. Он говорит, что Диого еще жив, хотя и очень слаб. Только что он пришел в сознание и просит, чтобы меня позвали к нему. Мы спешим в хижину Моноиса.

Мальчик лежит у стены на постели из досок. Пазио принес нашу керосиновую лампу, при ее свете глаза мальчика приобретают неестественный стеклянный блеск. Лицо так осунулось за эти несколько часов, что стало неузнаваемым.

Я улыбаюсь ему, но он уже не в состоянии ответить мне взаимной улыбкой. Лишь поднимает на меня глаза, в которых столько доверия и немой просьбы, что сердце мое разрывается. Прошу Пазио, чтобы он спросил хлопца: что тот хочет. Диого ничего не отвечает, но не спускает с меня умоляющих глаз. Я понимаю, что ему надо. Он ждет помощи от друга. Решаю взять дело в свои руки и уже не обращать внимания на пагубные протесты индейцев.

— Ему становится все хуже! — твердым обвинительным тоном говорю его матери.

— Хуже… — с болью признает она.

— Можно ли еще спасти его, не знаю. Но если и можно, то лишь вливанием сыворотки! — говорю по-португальски всем присутствующим индейцам, и, чтобы они хорошо поняли, Пазио повторяет мои слова по-короадски.

Не ожидая их ответа, выхожу из хижины и вскоре возвращаюсь с сывороткой и шприцем. Моя решительность произвела впечатление на семью Диого: никто мне теперь уже не мешает. Есть правило, что укол делают выше места укуса — между ним и сердцем. К сожалению, укушенная нога чудовищно распухла до самого паха и сделать в нее укол невозможно. Поэтому иду на риск и впрыскиваю дозу сыворотки около сердца. Хорошо понимаю, что в случае смерти Диого вся вина падет на меня. Но, несмотря на это, не задумываясь, ставлю на карту все, видя в этом единственную возможность спасения мальчика, если она еще существует.

В течение ближайших двух часов состояние Диого не ухудшается и он больше не теряет сознания. К утру решаюсь сделать еще одну инъекцию сыворотки и затем ложусь спать.

Когда проснулся, на дворе уже был день. Шел дождь.

— Жив? — спрашиваю Пазио.

— Жив.

— Лучше ему?

— Не знаю.

Когда я с бьющимся сердцем вхожу в хижину Моноиса, Диого не спит. С первого взгляда вижу, что состояние мальчика улучшилось: глаза его утратили стеклянный блеск и смотрят осмысленнее. На этот раз Диого встречает меня улыбкой, правда, едва заметной, но достаточной, чтобы принести мне большую радость. Кризис, видимо, уже миновал. Диого будет жить! Из всех улыбок, доставшихся мне в жизни, улыбка этого маленького индейца с Марекуиньи навсегда останется для меня самым дорогим и пленительным воспоминанием.

Диого что-то шепчет матери. Женщина ищет его бодоку и найдя вручает ее мне. Она говорит, что я должен взять бодоку на память. Это тот самый лук, из которого хлопец убил подраненного попугая в памятный день нашей совместной охоты. Я знаю, какое это сокровище для мальчика. Сколько же в этом подарке самопожертвования! Никак не решаюсь принять лук, но Диого так просит взглядом, что я уступаю. Отдаю ему взамен мой большой перочинный нож.

— Через несколько дней ты срежешь этим ножом сук, сделаешь себе новую бодоку и мы пойдем на охоту… — говорю ему. Пазио переводит мои слова. Глаза мальчика покрываются влагой, но на сей раз не от боли.

РИО ДЕ ОРО

До полудня льет дождь. Небо проясняется только к вечеру. Завтра может быть хорошая погода, поэтому Тибурцио приходит к нам и с таинственным видом говорит, что завтра поведет меня к интересному месту.

— На охоту? — спрашиваю я.

— Можно и поохотиться по дороге, но ты увидишь там кое-что другое.

— А далеко это?

— Если выйдем утром, то к вечеру вернемся в тольдо.

Тибурцио не желает открыть нам, что это за место, но раз он придает этому походу столь исключительное значение, я соглашаюсь.

На следующий день сразу же после восхода солнца отправляемся в путь: Тибурцио, Пазио и я. Перед уходом заглядываю в хижину Моноиса. Диого стало значительно лучше. Опухоль на ноге уменьшилась, а лицо уже обрело светло-коричневый оттенок, какой бывает у созревающих каштанов, — цвет возвращающегося здоровья.

В течение двух часов мы идем хорошо известной нам по прежним прогулкам тропой, вверх по Марекуинье, затем сворачиваем в лес, на другую тропку, малохоженую и заросшую. Идя впереди, Тибурцио пробивает своим факоном туннель в зарослях. Вступаем в тяжелую гористую местность.

— Куда ты ведешь нас, Тибурцио? — нарушает Пазио долгое молчание.

— На Рио де Оро!

Пазио издает протяжный свист изумления. По пути он говорит мне, что в этой части Параны ходят слухи о какой-то Золотой реке, настолько необычайные, что существование самой реки он до сих пор считал вымыслом. По слухам, о Золотой реке еще несколько веков назад знали иезуиты, создавшие свое индейское государство к западу от этих мест. Они являлись к ее берегам намывать из песка золото. В течение жизни нескольких поколений иезуиты выкачали из реки громадное количество золота, и она перестала отличаться от других притоков Параны. Ясное дело, о реке забыли, осталась лишь легенда о ее прежней славе, легенда о Рио де Оро. Иезуиты, которые открыли эту реку, были испанцами. Этим и объясняется испанское название реки, сохранившееся до сих пор, несмотря на то, что в Паране, бразильском штате, господствует португальский язык.

Пазио не знал, что легендарная река протекает так близко, и потому уточняет у Тибурцио:

— Эта та самая река, что славилась в иезуитские времена?

— Та самая… — отвечает индеец.

Пазио приходит в голову какая-то новая мысль, и он вдруг спрашивает Тибурцио:

— А Рио де Оро имеет какую-либо связь со смертью немца Дегера?

— Имеет.

— Какую?

— Дегер слишком много знал и многого хотел, поэтому его и убили на реке.

— Что же он знал?

— Увидите сами.

Если бы мне сказали, что путь будет проходить по такой гористой местности, я наверное не пошел бы. Несмотря на интерес к загадочной реке, нас все больше одолевает усталость. Наконец, мы приближаемся к цели. В час пополудни слышим шум водопада. Тибурцио заверяет нас, что теперь уже близко. Вскоре мы выходим на берег. Небольшая речка шириной около пятнадцати метров низвергается в этом месте гремящим водопадом.

— Рио де Оро… — тихо говорит Тибурцио.

Мы садимся на камнях у берега, чтобы прежде всего отдохнуть, и оглядываем объект легенды. У реки песчаное ложе, и только у водопада громоздятся скалы и огромные валуны.

— А есть ли еще в ней золото? — спрашиваю у Тибурцио.

— Есть, но немного, — отвечает он. — Наши мальчики иногда заглядывают сюда и находят какое-нибудь зернышко, но заработка тут искать не стоит…

В это время Пазио что-то замечает неподалеку от берега и восклицает:

— Что это? Крест?

— Крест! — подтверждает Тибурцио. — Тут застрелили Дегера и тут же через несколько дней мы похоронили его останки.

— Кто же именно застрелил?

— Его друзья и сообщники.

— Все меньше понимаю его… — признаюсь я Пазио.

Тибурцио рассказывает:

— Есть несколько бразильцев — к их шайке принадлежал и Дегер, которые знают этот водопад и его тайну. Они рассчитывали на быстрое обогащение, но держали свой замысел в тайне. Есть доказательства, что Дегер хотел их обмануть. Но они каким-то образом узнали о его намерениях и, когда Дегер однажды явился к водопаду один, напали на него и убили…

— А не принадлежал ли к их шайке и директор индейцев Ферейро? — перебивает Пазио.

— Конечно.

Сразу вспоминается откровенно циничное поведение Ферейро. «Директор индейцев» даже не пытается скрывать своих махинаций и преступлений. Трудно сказать, что больше возмущает: преступность этой личности или порочность системы правления, потворствующей явному беззаконию. Корень зла должен заключаться в строе, господствующем в Бразилии, если он взращивает типов, подобных этому Ферейро.

После минутного молчания Пазио обращается к Тибурцио:

— Я все еще не понимаю одной вещи: о каком обогащении ты все время говоришь, компадре Тибурцио, если в реке уже нет золота? Что-нибудь скрыто в водопаде?

— А вы присмотритесь к нему повнимательнее!

Водопад кажется нам таким же, как и всякий другой: река натолкнулась тут на скалы и вся масса ее воды почти отвесно падает с высоты примерно восьми метров, образуя внизу котел, полный бурных водоворотов. Из этого котла вода вытекает несколькими более мелкими ручьями.

— Видите вы это маленькое озерко под водопадом? — показывает Тибурцио и разъясняет, — оно очень глубокое: дно реки песчаное, однако в этом месте сильное течение, а водовороты не позволяют песку осаживаться и засыпать котловину. Но другое дело золото: оно в несколько раз тяжелее песка. Течение реки так легко его не выплеснет. С незапамятных времен река несла сюда не только песок, но и зерна золота, которые падали в глубокий котел. Зерна эти были слишком тяжелы, чтобы течение могло снова вынести их из котла. На дне озерка, стало быть, должно лежать несметное количество золота.

Ход рассуждений индейца не лишен логики. Природа образовала в этом озерке нечто вроде мешка, в который беспрестанно сыпалось золото. Однако добраться до него в глубокой котловине, наполненной водой, невозможно.

— И вот к этому озерку так рвется Ферейро и его шайка? — спрашивает Пазио.

— Да! — подтверждает Тибурцио. — Они хотят осушить его, но не знают, как это сделать. В нескольких километрах выше по реке можно изменить течение и направить его в другое место, а затем взорвать скалы, образующие озерко, и выпустить из него воду. Но для всего этого нужно много труда и денег. Поэтому бразильцы медлят, но ревниво оберегают тайну…

— А почему ты открываешь эту тайну нам?