— Это же кривая работа мозга создателя цереброскопа.
      Аудитория разразилась смехом. Прежде чем студенты угомонились, кривая на экране ожила и острыми пиками поднялась вверх.
      — Перед вами цереброграмма весьма среднего индивидуума. Бывают цереброграммы с амплитудой в три и даже четыре раза больше, — пояснил Пат, когда аудитория немного утихла.
      — Ну, наш-то курс не пережжет предохранителей автомата.
      На этот раз засмеялся и Пат.
      Так мы встретили это нововведение в стенах нашего института, хотя уже тогда предвидели, что в будущем неприятностей с ним не оберешься. Однако то, что происходило на экзаменах, превзошло ожидания даже самых отчаянных пессимистов.
      — Приходишь, — рассказывал мне Кев, маленький рыжий австралиец, провалившийся на экзамене и от расстройства два дня подряд летавший на ракете вокруг Земли по сильно вытянутой орбите, — приходишь, а тут два ассистента Пата хватают тебя за руки, и не успеешь оглянуться, как ты уже сидишь в кабине. На голову тебе надевают шлем. Тесно, не повернуться, кругом торчат провода, потому что этот цереброскоп — типичная времянка. Несет горелой изоляцией, где-то над ухом пощелкивают реле и время от времени климатизатор окатывает смолистым воздухом: по правилам безопасности и гигиены науки без этой климатизации нельзя проводить экзамены. Потом Пат говорит: «Внимание!» — ты смотришь на его физиономию с этими черными глазищами прямо перед тобой на экране, а он дважды повторяет: «Сейчас я задам вопрос, а затем включу автомат». Перед глазами у тебя все время горит зеленый свет. В сущности, все просто. Когда студент начинает говорить, загорается красный. Тогда ты начинаешь как можно логичней думать о том, что знаешь по этому вопросу. Потом, когда уже обо всем вспомнишь, нажимаешь кнопку с надписью «Конец», и тебя выволакивают из кабины. Только смотри, какую кнопку нажимаешь, а то Ром ошибся и попал под двести вольт! Известное дело — времянка… А если ты случайно подумаешь, что ничего не знаешь, то, пусть на самом деле и знаешь, автомат выключается — и точка… Пат приглашает следующего и при этом говорит: «Отвечайте за свои мысли».
      Из группы Кева сдали всего несколько человек. Лучше всех как раз те, кто ход рассуждений вызубрил наизусть. Были и такие, которые мыслили самостоятельно; при этом автомат бренчал, мигал лампочками, запаздывал, словно раздумывая над чем-то, и, наконец, с трудом выдавал результат, не всегда положительный. Пат утверждал, что при очень сложных ответах у автомата возникают трудности с расшифровкой.
      — Старайтесь мыслить просто, как можно доступней, словно объясняете, скажем, поэту, который даже математический анализ забыл, — говорил Пат.
      — А ведь поэт может ничего не понять…
      — Согласен. Но цереброскоп — не поэт, а исправный автомат. Объясните толком — поймет.
      Ну, видно, одни объясняли хорошо, другие — плохо.
      Я на всякий случай решил пока цереброскопу ничего не объяснять, а подождать до осени. Тем более что погода стояла отличная, и я предпочитал ходить под парусами на нашем озере, чем корпеть над экранами в прохладной тиши библиотек, чтобы хоть чуть-чуть увеличить вероятность успеха.
      Так же думал и Тор. Мы жили втроем в солнечной комнате на двенадцатом этаже старого небоскреба. Наши окна выходили на пруд, перегороженный серой дугой плотины. Там на фоне зеленых холмов под порывами ветра скользили паруса.
      Ван, последний из нашей тройки, утверждал, что эта картина мешает ему мыслить, и включал поле, рассеивающее свет в окнах, отчего казалось, будто наш дом вдруг окутывало белое облако.
      Ван действительно мыслил интенсивно. Это он изобрел способ гасить волны ассистентов во время тренировок вне атмосферы и придумал, как от их имени передавать в суммирующие автоматы более лестные отзывы о нас. Это Ван так удачно искажал работу контрольного анализатора во время экзаменов, что пока машина после многочисленных ошибок получала наконец правильный ответ, мы уже дважды успевали проверить его на наших карманных автоматах.
      Когда вечером, раскиснув от жары, я вернулся в комнату, Тор изводил мнемотрон однообразными вопросами: «Любит?», «Не любит?» Автомат был явно перегружен и включал красный сигнал тревоги, что, впрочем, нисколько не волновало Тора. Ван лежал на кровати, подложив руки под голову и закрыв глаза. Окна комнаты как бы заволокло туманом.
      Только я собрался просмотреть последние сообщения по видео, как Ван вдруг вскочил с кровати.
      — Есть! Нашел!
      Я взглянул на него, а Тор после минутного колебания выключил автомат.
      — Вопрос первый, — голос Вана звучал торжественно, — сдадите ли вы экзамены у Пата?
      — Нет, — ответил я.
      — Пожалуй, нет, — подтвердил Тор.
      — По нулю обоим, — изрек Ван совсем так, словно он был цереброскопом. — В том-то и дело, что сдадите.
      Тор пожал плечами. Я хотел о чем-то спросить, но Ван не дал мне сказать ни слова.
      — Не мешай. Вопрос второй: долго ли вам придется зубрить?
      — Минимум две недели, — ответил Тор, подумав.
      Я кивнул.
      — Опять ноль. Ни секунды.
      — Хорошо! Но…
      — Подожди. Вопрос третий: как бы вы назвали человека, который поможет вам это осуществить?
      — Гением!
      — Защитником угнетенных!
      — Единица! — ответил Ван. — Этот человек — я. Присвоенные мне титулы напишите печатными буквами на листе и повесьте над моей кроватью. Так вот, идея настолько проста, что даже удивительно, как никто раньше не додумался до этого. С чем цереброскоп сравнивает полученные от нас ответы? С сообщениями, идущими от мнемотронов. Стало быть, достаточно подключиться к волноводу, собрать информацию и послать ее на передающее устройство с силой, равной силе тока нашего мозга. Эту информацию зарегистрируют как ответ на вопрос. Если ты сам в это время не будешь ни о чем думать, ответ получится на сто процентов правильный. Ну, как?
      — Идея отличная, но для ее осуществления необходимо знать устройство цереброскопа. А как ты узнаешь? Ведь в наших мнемотронах о нем нет ни слова.
      — Это трудность технического порядка, отчего идея не становится менее великой.
      — Однако что-то нужно сделать.
      — Я подумал об этом. Устройство автомата мы узнаем во время дежурства Макса.
      — Но он не разрешает даже приблизиться к машине. Попробуем лучше во время дежурства другого ассистента.
      — Ничего, разрешит. Ты, Тор, пойдешь к нему со своими средневековыми бумажками — почтовыми марками, — так, кажется, они называются. Макс по ним с ума сходит. Можешь даже подарить ему несколько штук. Важно, чтобы он не помешал осмотреть аппаратуру.
      — Ладно, но…
      — Никаких «но». Для общего блага тебе придется обуздать свою непонятную любовь к намазанным клеем бумажкам.
      Больше спорить было не о чем. На следующий день мы пошли к Максу.
      — Вы не видели цереброскоп? Не унывайте, еще увидите, скрипуче рассмеялся он вместо приветствия.
      — Видели. Ничего особенного — немного проводов и стул под шлемом. А поближе мы с ним познакомимся во время беседы с Патом, — начал Ван.
      — Ну-ну, — засмеялся Макс, на этот раз уж совершенно неизвестно почему.
      Ободренный столь удачно развивающейся беседой, Ван приступил к существу дела.
      — Коллега, — он указал на Тора, — только что получил из Европы несколько марок, но не знает, к какому периоду они относятся.
      — Да? А ну, покажите-ка…
      Я впервые увидел на лице Макса нечто вроде возбуждения.
      Ван толкнул Тора, который нехотя подошел к Максу и жестом, полным отчаяния, протянул ему альбом. Макс схватил его, открыл.
      — О, чудесные марки, прекрасные марки! — Слово «марки» он произносил особенно любовно. — Например, эта, коричневая. Произведение искусства, а? — обратился он к нам.
      — Конечно! — воскликнули мы в два голоса.
      Подавленный Тор молчал.
      — Великолепная работа древних мастеров! — продолжал Макс. Он был уже на третьей странице и склонился над изумительными треугольниками с грибами. Мы с Ваном оставили его и подошли к цереброскопу.
      Вход в кабину был приоткрыт. Я просунул голову внутрь. Стульчик, шлем, какие-то переключатели, клавиши, крохотные контрольные лампочки…
      — Тут где-то должна быть схема… — шептал Ван, пытаясь заглянуть под сиденье. — Не вижу. Какой-то щит с гнездами. Есть! — он откинул спинку стула, под ней поблескивала схема.
      Мы молча рассматривали ее.
      — Здесь, — ткнул я пальцем в схему. — Подключаться надо здесь.
      — Согласен. Но где эта штука? Может быть в кабине?
      — Черт его знает! Хотя смотри! Вот центральный делитель импульсов. Подключение должно быть сразу за ним.
      — Делитель здесь, — Ван показал на округлый кристалл, мерцающий в темноте, глубоко под сиденьем.
      — В таком случае подключимся, пожалуй, здесь, — я коснулся щита со множеством гнезд.
      Предположение оказалось правильным. Через несколько минут мы уточнили все.
      — Запомни: второе гнездо третий ряд и третье гнездо пятый ряд. Только не перепутай.
      — Второе гнездо третий ряд и третье гнездо пятый ряд, повторил я.
      — Чудесно. Ну, пошли, а то все сокровища Тора перейдут к Максу.
      Мы незаметно выскользнули из кабины. Треугольнички уже перешли к Максу, и тот как раз убеждал Тора в несомненных преимуществах ромбов, которые Тору предстояло получить взамен грибов.
      — А может, мы все-таки осмотрим цереброскоп? — неожиданно спросил сзади Ван.
      Макс мгновенно умолк и медленно повернул голову. Минуту он смотрел на Вана.
      — Нет, нельзя… — он сказал это странным голосом и, помолчав, обратился к Тору: — Возьми свои треугольники. Боюсь, я не найду ромбов… Таких, какие тебе понравятся… — добавил он чуть слышно.
      Тор даже покраснел от удовольствия и начал осторожно перекладывать вновь обретенные треугольнички в свой альбом.
      — А теперь уходите, — сказал Макс решительным тоном.
      Мы молча покинули лабораторию. Вышли на каменные ступени перед зданием. Нагретые июньским солнцем, они излучали тепло знойного дня.
      — Пойдем на пристань, что ли… — предложил я.
      — Нет. Пойдем в нашу лабораторию готовить «антицереброскоп», — так я предлагаю назвать наше изобретение.
      Мы пошли в лабораторию, и начались труды тяжкие. Склонившись над экранами трех мнемотронов, застыла темная голова Тора. Ван и я работали с автоматическим конструктором. Задали ему ограничительные данные. Прежде всего «антицереброскоп» надо было сделать совершенно плоским, чтобы его можно было спрятать — на спине под рубашкой.
      — Понимаешь, его совсем не должно быть видно. Если у тебя на спине будет что-то торчать, ты же не скажешь, что это горб, выросший за время подготовки к экзамену, — обоснованно заметил Ван.
      Были у нас хлопоты и с питанием прибора. Я предлагал устроить аккумулятор в ботинке, однако приняли проект Тора: прибор должен использовать энергию цереброскопа. Наконец за день до экзаменов все было готово.
      Автомат весил немного. Только жал в лопатках. В кармане лежали провода — их надо было подключить к соответствующим гнездам. Мы договорились, что первым сдает Ван.
      Экзамен начинался в девять. К восьми пришли первые студенты. Их стального цвета комбинезоны оттеняли бледные, измученные лица. Ван же рядом с ними выглядел особенно цветущим и жизнерадостным.
      — Ван, что с тобой сегодня? Письмо с Луны получил? — Аль, огромный парень из Гренландии, подошел к Вану и поднял руку, чтобы дружески хлопнуть его по спине.
      — Минуточку, — удержал его Ван. — В столь торжественные дни меня обычно гладят по головке.
      Я заметил удивленный взгляд Аля. Он открыл рот, будто собирался что-то ответить, но передумал и удалился, слегка раскачиваясь, словно медведь.
      За несколько минут до начала экзамена вошел, точнее, влетел, как всегда темпераментный Пат. За ним спешил Макс и еще двое ассистентов. Пока открывали лабораторию, Пат считал нас, тыча в каждого пальцем.
      — Хм… семнадцать. Ну, стало быть, до двенадцати должны управиться. Знаете ли вы, — добавил он с энтузиазмом, — что есть предложение применять цереброскоп на всех экзаменах? Великолепно, не правда ли?! — с этим восклицанием он скрылся за дверью лаборатории.
      — Для кого как. Пожалуй, теперь института не окончить. С этими автоматами не сладишь, — уныло сказал Кор.
      — Надо учиться. Кто умеет, тот сдаст…
      Кор неприязненно взглянул на Вана.
      — Я не могу целыми ночами зубрить наизусть выводы. А у тебя действительно есть солидные шансы?
      — Конечно. Я сторонник самого широкого внедрения цереброскопов. Вы только подумайте — какие перспективы открываются перед нами. В будущем каждый студент получит по цереброскопу и, ознакомившись с какой-либо проблемой, сможет тут же проверить, освоил ли он ее настолько, чтобы применять на практике…
      — Если цереброскопы усовершенствовать, они станут идеальными помощниками в учебе, но сейчас? Ван, ты же не станешь всерьез утверждать, что стоит ввести цереброскоп на всех экзаменах?.. — это сказал маленький бледный веснушчатый паренек, один из самых способных на нашем курсе.
      Ван хотел что-то ответить, но только улыбнулся, потому что в этот момент открылась дверь и на пороге появился Пат.
      — Заходите, заходите все. Будете наблюдать, как мыслят ваши товарищи.
      Мы вошли. Автомат уже работал на холостом ходу, вычерчивая на экране горизонтальную линию.
      — Ну, кто первый? — спросил Пат.
      Все стояли, переминаясь с ноги на ногу. Наконец вышел Зоо. Спустя секунду он уже сидел в кабине. Пат повторил всем приевшиеся правила пользования автоматом и наконец задал вопрос:
      — Каков эквивалент одиночного импульса в гомофильной сумме?
      Сказав это, он нажал кнопку, и кривые стартовали. Зоо, согласно инструкции, ничего не говорил, обдумывая проблему. Огоньки загорались и гасли. Кривые лениво извивались. Несколько минут царила полнейшая тишина. Только щелкали реле. Сквозь прозрачное окно кабины мы видели лицо Зоо. Он закрыл глаза и усиленно думал. Иногда едва заметно шевелил губами, словно шептал что-то автомату. Наконец медленно протянул руку и выключил автомат. Пат задал следующий вопрос, потом еще. Наконец Зоо, весь мокрый от пота, вышел из кабины.
      — Ты набрал минимальное количество очков, — определил Пат после того, как результаты стали ясны, а затем обратился к Максу: — Как он отвечал? Тебе видно, как данные согласуются с его ответами.
      — Мне кажется, он отвечал неплохо, — отозвался Макс, немного подумав.
      — Ну, значит, получаешь тройку, — заметил Пат.
      Зоо резко повернулся и вышел не прощаясь. Следующим пошел Вибер. После второго вопроса он выскочил из кабины.
      — Не буду я сдавать автомату! Это несправедливо. Он анализирует мысли, которых я бы никогда не высказал вслух!
      — Коллега, успокойтесь! Вы нервничаете! — Пат обращался к Виберу, как к больному.
      — Профессор, Вибер до некоторой степени прав, — прервал Пата Макс. — Я подключен к анализатору и вижу его мысли. Человек не в состоянии всецело сосредоточиться на теме. Всегда существуют мысли побочные, порой не подлежащие огласке… Макс неприятно ухмыльнулся.
      Пат взглянул на него, но его глаза, скрытые черной эмульсией, были лишены выражения, лицо оставалось бесстрастным. Потом он повернулся к Виберу.
      — Вернитесь в кабину. Будем кончать экзамен.
      — Я не стану сдавать этому автомату!
      — Успокойтесь и приходите позже или завтра. Кто следующий? — Пат повернулся к нам.
      Тогда вперед выступил Ван. Скрылся в кабине. Пат сказал ему то, что говорил обычно, а потом задал вопрос. И тут началось.
      Огни загорелись, погасли. Кривые, извиваясь, заметались по экрану. Мы не успели прийти в себя от изумления, как они уже замерли. Ответ был готов.
      Пат минуту стоял, недоверчиво вглядываясь в экран, наконец решился и задал следующий вопрос. Снова помчались кривые, и несколько секунд спустя был получен результат. Пат подскочил к кабине. Я боялся, что Ван не успеет отключиться от цереброскопа.
      — Коллега, вы гений! — восторженно крикнул Пат.
      Ван скромно опустил глаза.
      — Ничего подобного я еще не видел, — продолжал Пат, — ни на Сириусе, ни на Земле. Никогда не предполагал, что среди моих студентов скрывается такой титан мысли!
      Кроме нас двоих, все смотрели на Вана с изумлением, смешанным со страхом.
      — Невероятно! — повторил Пат. — Что вы делали до сих пор, молодой человек?!
      — Ничего… только получал знания…
      — Правда… и Эйнштейн не блистал в институте… Но такой мыслитель, как вы… Невероятно!
      Ван смутился.
      — Простите, профессор, это было колоссальное умственное напряжение. Я… сдал?
      — Конечно. Прекрасно! Почти максимальное количество очков…
      — Мне можно уйти? Я хотел бы немного отдохнуть.
      — Ну, разумеется, идите. Необходимо беречь такой чудесный инструмент, как ваш мозг.
      Я вышел с Ваном. И еще слышал в дверях слова профессора:
      — Видите! Цереброскоп может служить также и для выявления гениев…
      Я подумал, что произойдет, если на одном экзамене будут выявлены три гения. Но отвечать надо. Выбора у меня не было.
      Остальное произошло быстро. Ван надел на меня «антицереброскоп», и я вернулся в лабораторию. Но я слишком волновался. Чувствовал, что ноги у меня словно сделаны из ваты. Мысленно я без конца повторял: «Второе гнездо третий ряд, третье гнездо пятый ряд». Будто сквозь туман видел, как сдавал Аль, слышал, как Пат продолжал восхищаться гениальностью Вана. Наконец пришла моя очередь. Я быстро вскочил в кабину, захлопнул дверь, вынул из кармана провода и вдруг понял: не могу вспомнить номера гнезд. Мне стало жарко. Через минуту прозвучит первый вопрос. Нет, не могу вспомнить! Кажется, второе гнездо третий ряд и третье гнездо четвертый ряд. Пожалуй, так. Все равно ничего другого не придумать. Я как можно скорее воткнул штекеры в гнезда, распрямился в кресле и, втянув в себя живительный воздух, с облегчением вздохнул. Теперь ответ придет сам, только нужно ни о чем не думать.
      Пат монотонно повторял свои формулы. Я даже не слушал. Для меня экзамен был уже позади.
      Впереди два месяца каникул, вода, паруса… Я представил себе ласточек, которые носятся над водой, почти касаясь ее поверхности…
      Неожиданно я заметил, что уже горит красная лампочка ответа. Пожалуй, все в порядке. Автомат трещал переключателями. Потом все стихло. Сквозь окошко я увидел, как мои товарищи покатываются со смеху. Что-то случилось. Я выскочил из кабины.
      — То, что ласточки — позвоночные, и то, как они вьют гнезда, пожалуй, еще не семантика, — рассуждал Макс.
      Один Пат не смеялся. Молчал, красный от гнева.
      — Может, автомат испортился, — неуверенно предположил я.
      — Это гений Вана вывел цереброскоп из строя, — подсказал кто-то со стороны.
      — Наверно, перегрузил, — добавил другой голос.
      — Мы не станем сдавать испорченному автомату!
      — И вообще неизвестно, правильно ли он работал с самого начала… Бен все прекрасно знал — и провалился, — поднялась волна протестов.
      Пат стоял бледный. Все взгляды устремились на него.
      Наконец он сказал:
      — Прошу меня извинить. Конечно, все оценки будут аннулированы. Нельзя судить о знаниях студентов на основании показаний столь скверно работающего прибора, — Пат говорил тихо, бесстрастно. От его былой энергии не осталось и следа. Одиноко стоя у стены, он пропускал студентов, со смехом покидавших зал.
      — Ах ты, гений-кретин! — приветствовал меня Ван. — Знаешь, что ты наделал? Ты подключился непосредственно к диспозитору цереброскопа и направлял его собственными мыслями. Он выбирал информацию по вопросам, о которых ты думал, а остальное шло, как мы предвидели. Скажи честно — ты думал о ласточках?
      — Да.
      — Тогда все ясно. Ну, сдается мне, после такого провала Пат не возобновит своих опытов! — Ван захохотал. — Впрочем, поживем — увидим.
      Эта история осталась нашей тайной. С тех пор прошло уже несколько лет, и теперь мы кончаем институт. На Вана по-прежнему смотрят подозрительно и показывают его первокурсникам:
      — Это тот, который думал быстрее, чем цереброскоп…
      Пат в последние годы принимает экзамены так же, как все остальные, но недавно я слышал, что он собирается привезти с системы Сириуса новую, усовершенствованную модель цереброскопа. Нам это уже не грозит. Пусть волнуются следующие поколения студентов.

СТОЯЩИЙ НА ГРАНИ ДВУХ ВРЕМЕН