- Не понимаю, - сказал Мольнар, хотя уже начал догадываться. Он закрыл глаза и почувствовал странный спазм в желудке - как тогда, в грузовом трюме большого корабля, когда из-за качки сверху посыпались ящики, разбиваясь возле него.
      - Вы будете спеть? - спросила Маг после некоторого молчания.
      - Нет. Я уже выспался, - Мольнар слушал свой голос и удивлялся, что тот ничуть не изменился. - И эта энергия поступает сюда? - спросил он.
      - Разумеется. Весь институт и близлежащая территория в радиусе около полукилометра попадает в поле.
      - А дальше?
      - Что дальше?
      - Если я захочу выйти за пределы института, к морю, или поехать в город, - спросил он, хотя уже знал ответ, но хотел услышать его от Маг, которая говорила обо всем этом таким обычным тоном.
      - Вам нельзя. Верная смерть. Но ведь вы знаете об этом. Вы же подписали разрешение на операцию. Нотариус и весь тот смешной ритуал...
      - Я ничего не подписывал.
      Маг с минуту молчала, а потом тихо сказала;
      - Вы не успели. Но еще подпишете. Ведь это простая формальность.
      Он хотел сказать, что не подпишет, но вспомнил историю с заблокированной дверью и промолчал.
      - Мы ведь все за этим приезжаем, - словно с сожалением добавила Маг. Перед тем, как попасть сюда, я была секретаршей в экспортной фирме в Буэнос-Айресе. Секретаршей второго директора, - с гордостью уточнила она. Я работала на двенадцатом этаже в главном управлении фирмы "Тротам энд К°". Вы знаете ее?
      - Нет. Я никогда не был в Буэнос-Айресе.
      - Да, теперь это уже в прошлом. По субботам мы ездили на море... Знаете, мне здесь больше всего не хватает плавания и моря. Изредка по вечерам, когда дует ветер, я чувствую его запах. Отсюда до побережья не так далеко.
      - Я знаю.
      - Но вы еще не чувствуете его. Это начинается через несколько месяцев, иногда через полгода.
      - Что?
      - Мне трудно определить словами... Пожалуй, какое-то беспокойство. Вам хочется уехать, во что бы то ни стало уехать...
      - Тоска?
      - Нет, тоска по дому, по близким, по людям вообще появляется сразу. Но это другое, с трудом поддающееся определению, что-то глубоко запрятанное. Пожалуй, я зря говорю вам это.
      - Почему? Я хочу знать все заранее.
      - Со мной было иначе. Я не представляла себе, что получится именно так. Иногда мне кажется, что я, пожалуй, не приехала бы сюда, если бы знала.
      - И что тогда?
      - Наверное, меня бы уже не было в живых. В лучшем случае я была бы прикована к коляске. Тогда я ужасно боялась этого, пожалуй, даже больше, чем смерти. Вы можете представить себе? Смотреть на прохожих, других девушек, людей, едущих на работу, и знать, что ты лишена всего этого... навсегда. Остаться здесь - это был единственный выход. Хожу, работаю, иногда даже плаваю в нашем бассейне. Но с этим обстоит хуже, потому что у меня не сгибаются ноги, особенно в суставах.
      - Другого выхода не оставалось?
      -- Нет. Я побывала у самых известных специалистов. Даже в другом полушарии, в Европе. Парень, с которым я была, отправил меня туда. Он копил деньги на дом. Мне повезло с ним. Он хотел жениться на мне, но Эгберг принимает только одиноких. Впрочем, я не знаю, вышла бы ли я за него вообще. В этом не было смысла.
      - А как вы попали сюда, в институт?
      - Один из врачей, которого я посетила, когда дыхательный центр уже начал сдавать, сказал мне об этом. Он утверждал, что лечебница Эгберга единственная клиника, которая могла бы взяться за операцию. Но при этом сделал оговорку, что ничего мне не советует, а просто информирует.
      - Эгберг потребовал деньги?
      - Нет. Мой случай был слишком необычным. Доктор сказал, что может согласиться сделать мне операцию только в виде эксперимента. Благополучного исхода он не гарантировал. Надо отдать ему должное, Эгберг не слишком обнадеживал меня.
      - И вы согласились?
      - А что мне оставалось делать? Я прошла через все эти формальности, подписала все доверенности и заявления и вот, жива, как видите.
      - А тот?
      - Кто?
      - Тот, в бункере.
      - Ах, Бертольд! Бертольд тоже подписал. Он просто оказался без денег. У него было только сердце.
      - Кем он работал?
      - Электронщиком. Бертольд был уже в годах. Он как-то говорил мне, что помнит времена, когда электрическая цепь состояла из отдельных транзисторов.
      - Он долго прожил здесь?
      - Несколько лет. Бертольд уже находился в институте, когда я появилась. Я даже любила его. Спокойный, немногословный человек, которого почти не видно. Он не вылезал из своей лаборатории, и я даже не всегда замечала его за обедом. В тот раз он тоже не пришел, а потом Джозеф нашел его в бункере. Бертольд знал, что вход внутрь бункера означает для него смерть.
      - Так же, как и слишком большое удаление от института? - Мольнар задал этот вопрос специально, хотя уже знал ответ.
      - Не совсем, в бункере ослабление поля происходит неожиданно. Там сильная экранировка... и получается так, будто сердце внезапно останавливается. Так говорил Эгберг - как-то он предупреждал нас об этом. А если выйти за радиус действия поля, начнется медленная агония. Напряжение падает постепенно, с каждым метром.
      - И Бертольд предпочел бункер?
      - Видимо, он поскользнулся на пандусе. Там есть такая наклонная поверхность, - добавила она. - Эгберг утверждал, что он не успел выйти оттуда, потому что упал в обмороке.
      - А вы?
      - Что я?
      - Что вы думаете об этом? - Он заметил, что она машинально посмотрела на экран.
      - Я? Да, наверное, с ним случился обморок. Это был пожилой человек. Да, пожалуй, так и вышло, добавила Маг тише. - Не хотите пить? - спросила она.
      - Нет, благодарю вас. - Мольнар прикрыл глаза.
      Он думал о пожилом человеке, который умер в бункере из-за того, что его искусственное сердце перестало получать питание от энергетического поля, создаваемого в институте. Искусственное сердце остановилось точно так же, как настоящее. Мольнар вспомнил, как упал тогда, перед воротами, и даже не почувствовал падения, вспомнил и верхушки сосен, теряющие очертания и расплывающиеся на фоне неба. Потом он уснул.
      Через несколько дней профессор уже мог пройтись по комнате от кровати до кресла. Дважды в день приходил Эгберг вместе с Дорном, своим молчаливым ассистентом, которого Мольнар видел после того ужина на экране. Он вел себя как врач, обыкновенный врач, и они говорили о температуре тела у Мольнара, его давлении и дыхании. Изредка профессор задумывался над тем, когда наконец Эгберг скажет ему, что он стал новым приобретением его фермы, но тот осматривал швы и уходил. Мольнар продолжал ждать. Он был еще слаб, очень слаб.
      Иногда приходил один Дорн, но Маг не показалась ни разу. Мольнар не спрашивал о ней. Он перебрал в уме все возможности и решил не проявлять любопытства. Если ее отсутствие было. результатом решения Эгберга, который слышал их разговор и посчитал, что она сказала слишком много, его расспросы не имели смысла. Если же ее отсутствие было случайностью, в будущем она могла оказаться для Мольнара источником информации, какую он никогда не получит от Эгберга или Дорна, потому что Дорн почти всегда отмалчивался. Только однажды, когда ассистент наносил красным карандашом новые данные в карту болезни Мольнара, он неожиданно обратился к профессору:
      - Когда-то я учился по вашему учебнику.
      -В самом деле?
      - По новому изданию. Оно появилось, когда и еще был студентом.
      Мольнар помнил этот учебник. Издатель разыскивал его несколько месяцев. Профессор помнил и представителя издательской фирмы - тот был в темном костюме, с черной папкой, из которой вынул подготовленный договор. Мольнар усадил его за маленький стол, прикрытый прожженной в нескольких местах скатертью из какого-то синтетического материала. Пот струйками стекал по лицу гостя, он то и дело вытирал лицо большим белым платком и так до конца и не поверил, что разговаривал с тем человеком, которого разыскивал, профессором неврологии, чей учебник хочет издать его фирма. Позднее Мольнар получил чек, который в его положении был целым состоянием, и купил лодку с мотором. Потом профессор ловил на ней рыбу, и мужчины, с которыми он работал, завидовали ему.
      - Я помню эту книгу, - кивнул Мольнар. - Когда ее печатали, я полагал, что они могли найти что-нибудь получше и, наверное, посвежее.
      - Это был хороший учебник, - сказал Дорн. - Сейчас уже дело обстоит иначе, но тогда он оказался действительно неплох. Вы тоже так считаете?
      - Не знаю, мне трудно оценить это. Теперь я бы уже не смог написать даже такой учебник. А тем более сделать что-нибудь серьезное.
      - Я думаю, что такое не забывается, так же как плавание и езда на велосипеде. Конечно, не забывается теми, кому довелось это испытать, потому что это единственное, чем им хотелось бы заниматься в жизни.
      - Когда-то я тоже так думал, а с годами приходится заниматься другими вещами, - сказал Мольнар. Впрочем, помимо желания, необходима практика, которая приобретается только тогда, когда работаешь изо дня в день на протяжении нескольких месяцев или лет.
      - Я не хотел обидеть вас, профессор, - сказал Дорн. - Впрочем, вам и сейчас это под силу.
      - Уже нет. Я слишком стар. А вы слишком молоды, чтобы понять это.
      - Несмотря ни на что, мне кажется, что я прав.
      - А может, у вас просто нет выбора.
      - Не понимаю.
      - Что еще вам остается делать, ведь вы уже стали объектом на ферме Эгберга.
      - Я... Я не объект. Я просто работаю здесь.
      - Но живете вы здесь и все время проводите здесь.
      - Я считаю, профессор, что каждый молодой врач, который хочет добиться чего-то в своей жизни, должен несколько лет работать так, как я, не отрываясь, и не гнушаться ничем.
      - Вы врач?! Не разыгрывайте святую простоту, молодой человек. Вы экспериментатор, экспериментатор самого худшего толка, который когда-либо существовал. Вы ставите опыты на собственном виде, на людях, которые могли бы быть вашими друзьями, родителями, детьми. Пересадка мозгов, изменение личности. С каждым днем человек перестает быть собой, он почесывает за ухом или испытывает жажду только тогда, когда вы нажмете кнопку. С омерзением отворачивается от любимого человека или оказывается в состоянии перерезать ему горло, когда вы совершите соответствующее движение пальцем.
      - Вы преувеличиваете, профессор!
      - Нет, я говорю правду и только правду. Все, что думаю об этих опытах и таких людях, как вы. И не извращаю ее, как это делаете вы.
      Дорн не ответил. Он положил в карман своего белого халата карандаш, который вертел в руках, и вышел.
      "Теперь он будет задумываться над тем, что я ему сказал, - подумал Мольнар, - разумеется, только если такие люди вообще задумываются над тем, что делают".
      Ближе к вечеру Мольнар выходил в сад и, пока было еще тепло, гулял по узким аллейкам среди густых кустов, которые были посажены после того, как построили институт. Когда жара спадала, он ложился на траву или на каменную облицовку бассейна и смотрел в небо. Проходили часы, и, когда наступали сумерки, он возвращался в свою комнату, куда Джозеф приносил ему ужин. У него было много времени. Иногда Джозеф уезжал на небольшом, крытом брезентом пикапе, и тогда ужин ему приносила Маг. Она ставила поднос на стол, иногда спрашивала, как он себя чувствует, но делала это уже в дверях, когда выходила. Маг не оглядывалась ни на экран, ни на выпуклые линзы видеодатчиков, но Мольнар и без этого знал, что они смотрят на них глазами Эгберга, а может быть, Дорна. Только Джозеф, кажется, не замечал их, или был не объектом, а человеком, для которого мир не ограничивался оградой института. Он оказался аккуратным, сильным и курил те же самые сигареты, которые когда-то предпочитал Мольнар. Дым от них оставался в комнате, когда Джозеф выходил, и Мольнар чувствовал их запах даже ночью, когда засыпал. Он как-то взял одну сигарету из пачки, которую Джозеф положил на подносе. Потом поискал спички, но их у него не было. Джозеф поднес ему большую бензиновую зажигалку, и через несколько мгновений Мольнар уже чувствовал на губах вкус дыма.
      -Доктор не разрешает, а? - заговорил Джозеф.
      - Я сам бросил курить.
      - Меня на это не хватит. Когда-то я пытался. Мне нравятся эти сигареты. Я покупаю их оптом в городе. Их доставляют сюда контрабандой.
      - Для этого надо еще выбраться туда.
      - Вам не о чем жалеть. Гнусная дыра.
      - Вы можете ездить и дальше. На машине это пустяк.
      - Не могу, доктор мне не позволяет. Мы все время должны находиться на месте.
      - А он сам выезжает?
      - Когда-то навещал родных - недалеко отсюда, километрах в пятидесяти. А сейчас и он не выбирается.
      - Почему?
      - Не знаю. Говорят, он развелся с женой,
      - В самом деле?
      -Со мной он не слишком откровенен, - Джозеф взял поднос.
      - А вам еще не надоело?
      - Может быть, самую малость. Но работа хорошая. Где-то же надо работать.
      - Вы здесь сильно заняты?
      - Я все делаю. Вы сами видите.
      - У вас самые разные обязанности. Ведь институт - это почти фабрика, по крайней мере судя по количеству потребляемой энергии.
      - Не стоит преувеличивать. Все обходится дистанционным управлением и передачей информации. Да и мощности здесь не такие большие. Кроме того, проверять специальную аппаратуру приезжают со стороны.
      - Я хотел бы когда-нибудь увидеть эту вашу аппаратуру.
      - К сожалению, это невозможно. На этот счет у нас очень строгие указания. В случае какой-нибудь аварии большую часть экспериментов приходится повторять. Не говоря уже о биологическом материале, которым здесь дорожат. Конечно, у нас есть предохранители.
      - Собственное аварийное питание?
      - Да.
      - Понятно. При малых мощностях это самый простой выход.
      Джозеф внимательно посмотрел на Мольнара.
      - Мне говорили, что вы невролог.
      - Разное говорят, но моя специальность гораздо ближе к вашей, чем вам кажется, - сказал Мольнар, не следя за тем, что говорит. Он уже думал о чем-то другом, о небольшой мощности, потребляемой институтом, и пришел к выводу, что один из них - Эгберг или Джозеф- говорит неправду. "Я выясню это", - решил Мольнар, уже зная, как добьется своего. Он даже не заметил, как Джозеф вышел.
      На следующий день Мольнар встретил Маг в саду.
      Он увидел, как она шла по аллейке к дому.
      - Маг... У вас найдется немного времени? - позвал Мольнар.
      Она остановилась в нерешительности.
      - Одну минуту... - Он подошел к ней.
      - Мне нужно быть в секретариате, - сказала она неуверенно.
      - А может быть, вам неудобно разговаривать со мной здесь?
      - Нет, почему же.
      - Мне казалось, что мы сейчас редко встречаемся.
      - У меня здесь много обязанностей.
      - Я не задержу вас. Мне хочется знать одну вещь. Вы сами, лично, ощущали на себе последствия исчезновения поля?
      - Я нет, но Бертольд...
      - Оставим в покое Бертольда. Вы сами никогда не чувствовали головокружения в частично экранированных помещениях или чего-нибудь в этом же роде?
      - Нет. Почему вы спрашиваете?
      Мольнар с минуту молчал.
      - Я скажу вам, - решился он наконец. - Я подозреваю, что этого поля вообще нет.
      - Как это?
      - Просто нет - и все. Точнее, оно существует только в воображении вашем и других объектов фермы, как вы говорите. Это превосходная в своей простоте идея Эгберга.
      - Я не совсем понимаю...
      - Все просто! Разве вы, несмотря на все свои обязательства, подписанные тогда, перед операцией, остались бы здесь навсегда, если бы не поле?
      - Нет, конечно, нет. Ах... понимаю! Вы считаете, что он способен на это? Внушить нам мысль о существовании поля, которого нет?
      - Наверняка способен. Вы недооцениваете своего шефа. Я знаю его больше.
      - И вы уверены, что он именно так и поступил?
      - Нет... Откровенно говоря, нет. И поэтому мне хотелось бы предложить вам эксперимент с вашим участием.
      - Чем я могу помочь вам?
      - Вы войдете в бункер, Маг, войдете в бункер ненадолго, на две-три минуты. Если с вами ничего не случится, вы будете свободны.
      Она внимательно смотрела на него. Мольнар признался себе, что Маг владеет собой лучше, чем он предполагал вначале.
      - Думаю, что войти в бункер - значит обречь себя на верную смерть. А я не хочу умирать.
      - И хотите остаться здесь до конца жизни? Несколько дней назад...
      - Тогда у меня был черный день. Со мной иногда случается. Но я хочу жить, даже здесь, если не могу иначе.
      - Послушай, Маг. Речь идет не о смерти. Я буду страховать тебя снаружи. Просто вытащу тебя оттуда, если ты потеряешь сознание. За секунду не умирают. Я обмотаю тебя веревкой и вытащу.
      - А иначе это нельзя проверить?
      - Нельзя. Ну так как?
      Она не ответила. Они стояли посредине аллейки, и Мольнар знал, что рано или поздно к ним кто-нибудь подойдет и прервет этот разговор, который ему нужно было довести до конца.
      - Это шанс и для тебя. Никому, кроме меня, не придет в голову попробовать. Вы все здесь боитесь Эгберга. Не отрицай, это видно. А для такого эксперимента одного человека недостаточно. Подумай о Бертольде. Если бы кто-нибудь вытащил его оттуда, он был бы жив сейчас. Но он проверял один.
      - Проверял?
      - Я так думаю. Он должен был заметить то же, что и я.
      - Я боюсь, профессор, но попробую. Если дело не выгорит, я буду на твоей совести.
      Он думал, что Маг улыбнется, но она смотрела на него так же внимательно, как раньше.
      - Когда ты собираешься попробовать, профессор? - спросила она,
      - Сейчас. Сможешь? Веревку я приготовил.
      - Хорошо, Я только переоденусь.
      - Зачем?
      - На случай, если ничего не выйдет. Это платье не самое лучшее.
      - Но, Маг, будь благоразумна. Идем!
      Теперь она улыбнулась ему.
      - Ладно. Не бойся, профессор. Я не спрячусь в кусты. И войду туда дело решенное.
      В институт он вернулся один. Они встретились возле лестницы, ведущей в подземелье. Здесь было холодно, и Мольнар чувствовал затхлый запах сырого подвала. Лестница была широкая, а сбоку от нее наклонно вниз уходил бетонный пандус. У входа в бункер он заканчивался полукруглым отверстием, в которое въезжали тележки с препаратами. Мольнар побывал здесь раньше и рядом, в ворохе оберточной бумаги, спрятал веревку. Она состояла из двух накрепко связанных морским узлом коротких веревок, которые использовались для задергивания штор в его комнате. Он снял их на заре, когда только начинало рассветать, и надеялся, что те, что могут наблюдать за ним, спят. Маг даже не проверила надежность узла. Мольнар обвязал ее в талии так, что она едва дышала, а потом несколько раз дернул веревку, проверяя, выдержит ли она Маг. Он хотел вытащить ее наверх на канате, как планировал раньше, но был слишком слаб для этого.
      - Готово, - сказал он.
      Маг не колебалась. Она вошла в бункер так глубоко, что веревка натянулась. Мольнар несколько секунд ждал.
      - Что ты чувствуешь? - спросил он.
      - Кажется, ничего. Только очень жарко.
      - Это от напряжения,
      Он посмотрел на часы. Прошла минута.
      - А сейчас?
      - Ничего. В самом деле ничего.
      Через пять минут, когда Маг вышла из бункера, Мольнар уже знал, что был прав.
      - Мы выиграли. Маг, - сказал он, отвязывая веревку. В полутьме были видны очертания ее лица.
      - Значит, я свободна?.. - Она говорила медленно, с трудом.
      - Да.
      - Это великолепно, профессор. - Маг резко повернулась и побежала вверх, к светлому прямоугольнику выхода. Мольнар сложил веревку, спрятал ее под оберточную бумагу и пошел по лестнице вслед за Маг. На середине пандуса он заметил сандалию.
      Итак, поля не было. Теперь Мольнар мог просто выйти за ограду и спуститься вниз к городку. Наверняка какой-нибудь корабль забрал бы его и через пять-шесть дней он вернулся бы к себе, если только его комнату за это время еще не сдали. Но Бертольд умер, и это его беспокоило. Мольнар был уже немолод и старался действовать без спешки. Он решил повторить эксперимент.
      "Я войду внутрь, а Маг будет страховать меня, размышлял Мольнар. Только хватит ли у нее сил, чтобы достать меня оттуда, если я потеряю сознание?" Он решил, что обдумает это после ужина. Но после ужина пришел Эгберг.
      - Мне кажется, профессор, что нам нужно поговорить, - сказал он и сел в кресло, убрав с него какие-то вещи Мольнара.
      - Я уже давно жду этого.
      - У меня не получалось прийти раньше, потому что я не знал результатов анализов и тестов. Зато теперь у меня есть полное представление о состоянии вашего здоровья.
      - Полное?
      - Да. Мы проверили все очень тщательно. Оказалось, что мое первоначальное заключение было правильным. Состояние вашего организма не допускает возможности трансплантации автономного сердечного органа.
      - Как это понимать?
      - Сейчас ваше сердце приводится в движение энергией извне, вырабатываемой генератором силового поля, здесь, в институте. Поэтому вам нельзя покидать институт.
      - И вы не собираетесь пересадить мне автономное сердце?
      - Нет.
      - Я люблю прямые ответы. Но вы совершили преступление. Я не давал согласия на такую операцию.
      - Я спасал вам жизнь. Мне пришлось выбрать ту систему искусственного сердца, которая у меня имелась. Вам так же хорошо, как и мне, известно, что по этой причине ни один суд не станет взыскивать с меня денежный штраф.
      - Но я имею право требовать замены этого сердца.
      - Конечно. Если вы выплатите стоимость автономной системы, а также операции по ее трансплантации.
      - Это нереально. И вы об этом знаете, Эгберг.
      - Знаю.
      - Итак, как долго вы собираетесь продержать меня здесь, в институте?
      - Отключить ваше сердце я не могу, поскольку это приводит к угрозе жизни пациента и запрещается законом. Разумеется, я бы мог передать вас в любой из государственных институтов, но такая возможность ввиду нашего многолетнего знакомства в расчет не входит.
      - Значит, до смерти?
      - Будем говорить откровенно, у вес совсем не блестящие перспективы, профессор.
      - Не стоит обсуждать эту тему. Я отдаю себе отчет в том, что мне долго не протянуть.
      - Я говорю об этом не без некоторого умысла. Оставшаяся часть вашей системы кровообращения и почки в плохом состоянии. Кроме того, я подозреваю опухоль печени. В общем, два, от силы три года.
      - На большее я и не рассчитывал.
      Мольнар встал, чтобы включить свет. В комнате было уже темно, и он не видел лица Эгберга, но знал, что разговор еще не окончен.
      - Садитесь, профессор. Осталось совсем немного. Я вас не задержу.
      Мольнар заколебался и опустился в кресло.
      - Я хочу вам кое-что предложить, профессор. Эгберг говорил тихо. Трансплантация вашего мозга более молодому и здоровому телу, абсолютно здоровому телу. Экспериментальная операция. Насколько мне известно, в мире сделано всего несколько подобных пересадок. Разумеется, за результат трудно поручиться.
      - Доктор Эгберг, - Мольнар прервал собеседника, - вы издеваетесь надо мной? Вам уже давно известно, что я об этом думаю.
      - Теоретически - да, но ведь здесь речь идет о вашей жизни.
      - И вы вообразили себе, будто ради нескольких лет или даже ради нескольких десятков лет жизни я соглашусь на это? То, что вы мне предлагаете, - обыкновенное, заурядное преступление.
      - Ничего подобного! Один человек умирает, потому что в его теле все еще может служить жизни, и только мозг отказывает. А у другого при никуда не годном теле мозг работает исправно. И из этих людей, двух наполовину мертвых я создаю одного - здорового. Создаю человека! Человека, которого не было.
      - Вы лишены воображения, доктор. Это тоже изъян... А если мозг, пересаженный в новое тело, не захочет умереть с этим телом и будет искать еще одного, очередного носителя, а потом еще одного? Всегда иметь в запасе два с лишним десятка лет, до смерти самого мозга, вы никогда об этом не мечтали? Поменяв пять-шесть носителей, этого можно добиться. Никакой физической старости. Молодость, вечная молодость в очередных телах.
      - Вы преувеличиваете, профессор. Останутся определенные правила...
      - Так всегда можно сказать, но это ничего не меняет. Паразитировать на собственном виде - на это в действительности направлены ваши эксперименты.
      - Я уже слышал это больше десяти лет назад.
      - Как видите, я не изменил своего отношения. А теперь прошу вас выйти.
      Потом Мольнар долго не мог заснуть. Он думал о человеке, в тело которого Эгберг хотел пересадить его мозг. Скорее всего это был мужчина, молодой мужчина, и Эгберг в записи электрической активности его мозга заметил те изменения, которые предшествуют смерти. У него наверняка были друзья, семья, он читал спортивную хронику и, когда хотел побыть в одиночестве, заплывал в море далеко от берега.
      Мольнар перевернулся на другой бок, потом встал, прошел в ванную и открыл кран с холодной водой. Он сунул голову под воду и почувствовал, как она заливает ему нос и уши.
      Мольнар уже почти заснул, но потом вдруг появился Эгберг и стал расспрашивать, когда он в последний раз видел Маг. И тогда профессор уже знал, что войдет в бункер один.
      Он без колебаний вошел туда на следующий день рано утром. Мольнар не мог больше ждать. Он знал, что Эгберг не откажется от своих планов. Сделал два шага вперед. Потом остановился. Он уже чувствовал, что задыхается. Это страх, подумал Мольнар. Но после этого он ощутил головокружение, сосущую тяжесть под ложечкой и понял, что уже не выйдет из бункера.
      Мольнар проснулся и некоторое время лежал в темноте. Он заставлял себя думать и чувствовал, что это требует усилий, Мольнар помнил, как входил в бункер, что с того момента прошло много дней. Следовательно, состояние, в котором он находился, не было анабиозом, поскольку его мозг отмечал течение времени. Кроме того, остались какие-то обрывки наблюдений, но обрывки нереальные, которые расплывались, когда Мольнар сосредоточивался на них. Он дышал нормально, не чувствовал боли. Через минуту понял, что кто-то дотрагивается до его головы, а в вены на руке вводится какая-то жидкость. Неожиданно Мольнар стал видеть - с его глаз сняли повязку. Перед ним стоял Дорн.
      - Вы меня видите? - спросил он.
      - Да, - ответил Мольнар, но произнес это слово с усилием, по слогам.
      - Вы меня хорошо слышите?
      - Да.
      Дорн выдернул иглы из его вен.
      - Пожалуйста, попробуйте встать.
      Мольнар поднялся. Суставы сгибались с трудом, и движения его были неcкoординированными. Он сделал два шага и зашатался.
      -- Чувствуете слабость? - спросил Дорн.
      - Нет. Я словно окостенел.
      - Это из-за отсутствия координации. Вы приобретете ее в течение нескольких дней. А сейчас пройдемте в кабинет.
      Дорн открыл дверь, и они направились в кабинет Эгберга. Эгберга там не было.
      -- Вы спасли меня? - спросил Мольнар.
      - Да.
      - А Эгберг?
      - Он оставил вам письмо. Пожалуйста, садитесь. - Дорн достал из внутреннего кармана пиджака запечатанный конверт и отдал его Мольнару. Если вы чувствуете себя хорошо, я перейду в соседнюю лабораторию. Ecли я буду вам нужен, пожалуйста, позовите меня.
      Мольнар разорвал конверт. Письмо было написано от руки.
      "Уважаемый профессор!
      Это письмо служит продолжением нашего разговора, который мы тогда не закончили. Так вот - человеком, тело которого я хотел вам тогда предложить, был я сам. На эту минуту, если вы читаете мое письмо, пересадка удалась и вы являетесь мозгом моего тела..."
      - Дорн! - крикнул Мольнар.
      Дорн открыл дверь.
      - Зеркало!
      -- У меня все приготовлено. - Дорн дал ему небольшое зеркальце, и тогда Мольнар увидел в нем отражение лица Эгберга. Оно было каким-то другим. Через некоторое время Мольнар понял, что глаза у него свои собственные. Он отложил зеркало в сторону и принялся за письмо.
      "...По моему убеждению, я поступил правильно. Состояние вашего организма я обрисовал во время нашeго разговора. У меня же обнаружилась опухоль мозга, растущая настолько быстро, что мне приходится спешить с пересадкой, поскольку я сам должен запланировать и подготовить операцию. Причины моего решения можно объединить в две группы: во-первых, личные, которые вы наверняка не поймете. Во всяком случае, если вы смиритесь с этой пересадкой, то вас ожидает, по моим предположениям, около двадцати лет жизни, возможность научной работы в институте, который станет вашей собственностью. В моем представлении это компенсирует некоторые обязательства, которые у меня были по отношению к вам. Устройством моих личных дел я вас не обременяю. От семьи я отъединился, отгородился, и материально она вполне обеспечена. Моя жена знакома с реальным положением вещей, и с ее стороны я не предвижу никаких возражений. Второй предпосылкой моего решения стал тот факт, что ваша профессиональная подготовка позволяет вам управлять институтом и в дальнейшем, а прежде всего осуществить наблюдения за субъективными ощущениями трансплантанта. Я бы подсказал вам, как составить доклад об этом случае. Разумеется, решение остается за вами.
      Что касается течения операции, то ее осуществил Дорн вместе с приглашенным со стороны ассистентом. Записку с моим согласием на операцию вы найдете среди прочих документов; вы проходили в них как "тело жертвы несчастного случая". С точки зрения закона все в полном порядке, хотя законодатель явно не предусматривал для пересадки мозга такой комбинации. Кроме того, я полагаю, что любые другие возражения, которые могли найтись у вас против моего решения, настолько безосновательны, что в случае вашего несогласия вы можете в любую минуту уничтожить трансплантанта и умереть.
      Из менее существенных дел мне остается прояснить только одно. Появление в бункере свидетельствует о том, что вы не верили в наличие силового поля, генерируемого в институте и питающего энергией ваше сердце. Ваши предположения верны. Такого поля нет. Ваше сердце снабжалось энергией от батареи с радиоактивными элементами, имплантированной вместе с сердцем.