Конрад ФИАЛКОВСКИЙ
      Биориск
      Пер. Н. Переверзевой
      Грузовик остановился перед поворотом. Из него вылез, взяв свою протершуюся во многих местах дорожную сумку, мужчина, еще раз улыбнулся водителю и пошел в гору. Некоторое время слышался шум мотора грузовика, скрывшегося за поворотом дороги, ведущей вниз, в долину. Мужчина шел медленно и останавливался через каждые двести-триста метров, несмотря на то, что окольная дорога, на которую он свернул, была достаточно широкой и поднималась под небольшим углом, пересекая склон. Через рубашку мужчина чувствовал теплые лучи послеполуденного солнца. Вокруг на белых скалах росли карликовые сосны, но жаркое солнце иссушило их, и он ощущал только запах собственного пота и едва уловимый аромат моря, которое пряталось за ближайшими холмами.
      Мужчина прошел мимо знака, запрещающего въезд, потом мимо другого таблички с предупреждением о том, что началась территория частного владения. Боль усилилась. Мужчина остановился и достал из верхнего кармана рубашки пузырек с таблетками. Высыпал их на ладонь, положил одну под язык и после некоторого колебания добавил еще полтаблетки. Он не стал ждать, пока боль совсем пройдет, и снова двинулся в путь. Дальше было больше тени, потому что деревья стали выше. Еще один поворот, и он оказался у ворот. Где-то должна была висеть какая-нибудь вывеска, но на немного старомодных, из кованого железа, воротах ее не было. Рядом стояла будка-проходная, построенная из белого, как и все здесь, камня. Он вошел и внутри увидел человека. Тот сидел за небольшим, прибитым к стене столиком с телефоном. Человек был одет в костюм, который вполне мог быть униформой: пуговицы отливали металлом, но не хватало ни ремня, ни фуражки, только на голове был небольшой металлический шлем, прикрывающий затылок.
      - Вам было назначено? - спросил он.
      - Нет. Я пришел...
      - Вы прочитали надпись на табличке?
      - Конечно, но...
      - Пожалуйста, подчинитесь тому, что там написано, и покиньте территорию. Это частное владение.
      "Если бы я приехал на машине, он разговаривал бы со мной по-другому", - подумал гость.
      - Это собственность доктора Эгберга? - спросил он.
      - Да, но я уже сказал вам...
      - Я друг доктора Эгберга, Мы знакомы много лет, - добавил гость, чтобы сгладить впечатление от предыдущей фразы, которая не была правдой.
      Человек в униформе не выразил ни удивления, ни сомнения, только снял трубку телефона.
      - Говорят из проходной, - сказал он. - Пожалуйста, соедините с секретариатом доктора.
      На коммутаторе, по-видимому, соединяли.
      - Ваше имя? - спросил привратник, держа трубку возле уха.
      - Ральф Мольнар, профессор Ральф Мольнар, - уточнил гость, вспомнив, что Эгберг знал его как профессора.
      Привратник хранил бесстрастный вид, будто доклад о появлении у ворот профессоров с небритой два дня седой щетиной был частью его дневного распорядка.
      Потом он назвал его имя, и они оба стали ждать. Мольнар прислонившись к косяку, привратник - уставившись взглядом в какую-то точку на стене.
      - Да. За вами сейчас придут, - сказал он наконец. - Оставьте, пожалуйста, свои вещи здесь.
      - Мои вещи?
      - Да. Мы принесем их позже. Здесь такой порядок, - добавил он, словно это могло все объяснить.
      Мольнар пожал плечами и подтолкнул ногой свою сумку к привратнику. В этот момент он услышал шаги на тропинке и обернулся. Навстречу ему шла высокая девушка в летнем платье без рукавов. Это все, что он успел отметить в первую минуту.
      - Доктор Эгберг попросил меня приветствовать вас от его имени. Я должна позаботиться о вас, профессор, и выяснить, останетесь ли вы у нас...
      - Посмотрим. Я еще не знаю.
      - Во всяком случае, до завтра наверняка. Уже поздно. Впрочем, доктор приглашает вас на ужин.
      Мольнар шел за ней по выложенной камнем аллее среди густых, незнакомых ему кустов.
      "Должно быть, их посадили здесь специально", - подумал он, глядя на длинные, с хорошо развитой мускулатурой, но, несмотря на это, стройные ноги идущей впереди девушки. Снова почувствовал боль и тяжесть в груди, но не остановился. Дом должен был находиться где-то рядом.
      Мольнар не ошибся. Дом выходил в сад большой, незастекленной верандой, и профессор вдруг представил себе, каким большим должен быть этот дом. Его размеры скрадывали зелень, деревья, протягивающие ветви прямо в окна, и вьющиеся растения, взбиравшиеся по стенам почти до самой крыши.
      - Вы будете жить на втором этаже, профессор, - сказала девушка, когда они вошли в дом.
      Она направилась прямо к лестнице, и тогда Мольнар вдруг на минуту замешкался. Он стоял перед большой затемненной картиной, освещенной тусклым красным отсветом вечернего солнца, но, поглощенный своей болью, не видел ее. Девушка тоже остановилась. Она ничего не сказала, только подошла к лифту и нажала кнопку вызова. Кажется, она не смотрела на него, но он все-таки не решался достать пузырек. Боль постепенно отпускала, Мольнар уже различал очертания безобразного осьминога на картине, тянущегося десятками щупальцев к паруснику, плывущему по бурливому морю.
      - Лифт пришел, профессор, - произнесла девушка.
      Он хотел сказать, что она зря вызывала лифт, но промолчал. Они поднялись на второй этаж и по коридору прошли куда-то в глубь дома.
      "Похоже не гостиницу, - подумал Мольнар, - коридор и десятки дверей. Двери без ручек, - он пришел к выводу, что в этом было мало смысла. Обычный большой дом".
      - Здесь, - сказала девушка и пропустила его вперед.
      Они вошли в комнату, которая имела все признаки жилого помещения, и даже большой телевизор. На кровать Мольнар даже не посмотрел. Он везде спал хорошо, как и раньше, в молодости, потому что был не так высок, чтобы недостаточная длина кровати могла стать проблемой для него.
      - Ванна тут. - Девушка приоткрыла дверь.
      - А мои вещи?
      - Сейчас их принесут.
      Мольнар заметил, что она смотрит на него и улыбается. "Интересно, сколько ей лет, - подумал он. Наверняка она выглядит моложе своего возраста".
      - Доктор Эгберг скоро обратится к вам.
      - Обратится?
      - Да. По всей видимости, он нанесет вам телевизит. Разумеется, заранее предупредив об этом.
      - Вот как?
      - Если вам потребуется что-нибудь, вы можете позвать меня.
      - Позвать?
      - Меня зовут Маг.
      - Как мне называть час?
      - Леди Маг... или просто Маг.
      - Отсюда, из этoй комнаты?
      - Из комнаты или ванны. Говорите чуть громче, чем обычно, - так чтобы пропустили дискриминаторы [ Дискриминатор - устройство, в котором производится сравнение одного из параметров электрического сигнала с аналогичным параметром стандартного сигнала. ].
      - Да, я понимаю, - сказал Мольнар. За дверью послышался какой-то шум, потом сверху загудел зуммер - видимо, аппарат был вмонтирован где-то в потолке.
      - Вот и ваши вещи, - сказала девушка. Она открыла дверь и взяла стоявшую за ней сумку.
      - Зачем все это? Я и сам мог принести ее.
      Она не ответила. Потом еще раз улыбнулась и вышла. Мольнар вдруг увидел на том месте, где она только что стояла, сандалию. Девушка потеряла ее и не заметила этого. Он поднял сандалию с пола и потянул дверь на себя. Какое-то мгновение она не поддавалась, но потом открылась.
      "Очень смахивает на то, будто там решили, что можно открыть", подумал он.
      В коридоре никого не было. С минуту Мольнар стоял, держа сандалию в руке, и вдруг вспомнил, что за все время, начиная с того момента, когда он вошел в дом, ему еще никто не встретился.
      Спустя час, побрившись, искупавшись и переодевшись в извлеченную из сумки рубашку, он сидел в не слишком удобном кресле и смотрел в полумрак за окном. Кондиционер бесшумно нагнетал в комнату прохладный воздух с запахом соли и водорослей, и Мольнару какое-то время казалось, что это настоящий вечерний бриз, который ночью переменится. Деревья за окном стояли неподвижно, и профессор различал на фоне еще светлого неба снующих перед окном летучих мышей. Перед тем как опуститься в кресло, он попытался закрыть окно, но задвижки не поддавались, хотя Мольнар навалился на них всей тяжестью тела.
      "Я совсем ослабел", - подумал он и отказался от своего намерения, потому что вслед за кратковременным напряжением всегда приходила боль.
      Мольнар сидел неподвижно и вспоминал портовый район, в котором жил все последнее время, крошечную комнатенку с одним окном - к ней нужно было взбираться по крутым, как у стремянки, ступенькам, забегаловку через два квартала от его дома, куда он заходил после обеда, свою обычную дорогу утром на работу по узким запыленным улочкам. Об институте и более далеком прошлом ЛЛолькар никогда не думал.
      - Добрый вечер, профессор, - услышал он голос за спиной и невольно обернулся.
      В комнате никого не было, только на матовом прежде экране появилось лицо. Это был Эгберг - он сразу узнал его, несмотря на то, что минуло несколько десятков лет с тех пор, когда они каждый день встречались в институте. Те же глубоко посаженные темные глаза и широкие, сросшиеся брови.
      - Я рад видеть вас и рад тому, что вы навестили меня.
      -По правде говоря, у меня не было другого выхода. Иначе я сюда не приехал бы.
      - Я вижу, что вы нисколько не изменились за эти годы. Вы всегда говорили то, что хотели сказать, самым естественным образом. Именно таким я вас и запомнил.
      - Вы, наверное, догадываетесь, зачем я приехал?
      - Может быть, но об этом позже. Давайте вместе поужинаем. Я помню, что вы любили форель с шампиньонами. Как обычно, по вторникам у Петти.
      - Мои вкусы с тех пор изменились.
      - Тем не менее я попросил приготовить это блюдо. Нам доставляют сюда форель самолетом.
      - Я поражаюсь вашей памяти.
      - Тогда я находился в таком возрасте, когда почти все запоминается. Обед с вами по вторникам - это было пределом мечтаний для каждого из нас. Итак, я жду вас. Моя секретарша зайдет за вами через минуту.
      Экран потух.
      "Форель у Петти. Я уже забыл, что когда-то ел ее", - подумал Мольнар.
      - Возьмите вашу сандалию, Маг. Вы потеряли ее, - сказал он, когда Маг вошла.
      - Это не страшно, у меня их много. Я часто теряю сандалии, - ответила она. - Я ужасно рассеянная... добавила Маг, смутившись под взглядом профессора. Видите, у меня уже новая!
      Он подал ей сандалию, и она взяла ее как-то нерешительно, что Мольнар заметил это и запомнил.
      - Доктор Эгберг ждет вас, - сказала Маг.
      Они снова прошли по тому же самому коридору и спустились на первый этаж. Коридор озаряли маленькие, дающие желтый свет светильники со старомодными лампочками. "Похоже на гостиницу начала века", - подумал Мольнар. Столовая, в которую они вошли, освещалась так же. Стол был накрыт на две персоны, приборы были расставлены друг напротив друга так, что один из них оставался немного в тени. "Я знаю Эгберга. Значит, мне придется сидеть с освещенной стороны", - мелькнула в голове у Мольнара мысль. Он посмотрел на темный вечерний костюм доктора. Ему стало стыдно за свои поношенные брюки. Но это продолжалось всего несколько секунд.
      - Я и в самом деле рад видеть вас, - сказал Эгберг и кивнул профессору на то место, которое тот заранее мысленно отвел для себя.
      Они сели, и Мольнар заметил, что Эгберг тоже уже не молод. Он был сед той сединой, которая появляется у брюнетов с тридцати лет. Но доктору было больше. Когда Мольнар видел его в последний раз, Эгбергу было двадцать с лишним.
      - Вы попали ко мне без труда?
      - Ваша лечебница - крупный центр. Известный на весь континент.
      Эгберг криво усмехнулся.
      - Скорее институт, профессор. То, что я иногда принимаю богатых пациентов, еще ни о чем не говорит. Я должен содержать все это. Но прежде всего институт. Мы проводим интересные исследования, которые в определенном смысле являются продолжением того, над чем мы когда-то работали вместе.
      - Я уже давно не имею ничего общего с ними. К счастью, не имею.
      - Я вижу, что вы уже не оперируете. - Эгберг посмотрел на руки Мольнара.
      - Я не хирург и не невролог. Сейчас я бы не удержал в руках скальпель. - Он поднял руки, чтобы Эгберг мог рассмотреть их. Мольнар знал, что они потрескались и что смазочное масло черными пятнами въелось в кожу. Мне сказали, что вы отошли от нашей профессии. Сначала я надеялся встретить вас на каком-нибудь конгрессе или конференции...
      - Что мне там делать? Тогда я порвал, с этим окончательно. Но о ваших успехах я постоянно читал в газетах рядом с новостями спорта и хроникой несчастных случаев, - добавил он, чтобы Эгберг правильно понял его,
      Подали холодные закуски. Человек, который прислуживал за столом, сделал это неловко. Это был мужчина могучего телосложения, с трудом, втискивающийся в свой костюм. Мольнар представил себе, как тот кулаком попадает ему в живот.
      - Мы часто вспоминали вас. - Эгберг уставился в какую-то точку над головой Мольнара. - Хотя ваше решение уже ничего не могло изменить, оно, несомненно, свидетельствует о вашем мужестве..
      - Не будем преувеличивать. Просто в какой-то момент я понял, что мне там уже нет места. Вот и все.
      - Так поступили бы немногие. Ну, за ваше здоровье, профессор. Вы пьете?
      - Иногда. Моей воли хватает только на то, чтобы не курить. - Он поднял бокал белого вина.
      Когда подали форель, он наконец решился. Раньше Мольнар отложил быразговор до кофе, но теперь он подумал, что может не так строго придерживаться требований этикета, принятого в свете, к которому больше не принадлежал,
      - Вы догадываетесь, доктор, почему я пришел к вам! - спросил Мольнар.
      Тот кивнул.
      - Не подумайте, что я решился на это после появления первых симптомов. У меня было уже два инфаркта, а третий - вопрос нескольких дней. Я все же немного остaлся врачом. Третий мне уже не пережить. При состоянии моих тканей речи о трансплантации не может быть. Вероятность возвращения к нормальной жизни - почти нулевая. Провести еще год или два а больнице... Меня это не устраивает.
      - Одним, словом, вы хотите получить искусственное сердце?
      - Да.
      - И стать киборгом.
      - Ну... да.
      - И это при ваших-то взглядах?
      - Доктор, я сам ммплантировал первые экземпляры подобных устройств. Мои возражения касались мозга и только мозга. Вы, наверное, помните это?
      - Конечно. Вы были известны как сторонник ограниченной киборгизации. Сердце - пожалуйста, печень иди почки - сколько угодно, но только подальше от мозга. Такими были ваши взгляды, профессор.
      - Да, и я не изменил себе.
      - Если бы вам тогда удалось отстоять их, наш институт сегодня был бы заштатным провинциальным учреждением, а я... может быть, я пробавлялся бы пересадками сердца в какой-нибудь второразрядной клинике.
      - Вы тогда сделали все, чтобы помешать мне.
      - Вы правы. Но это не так важно, Если бы не было меня, нашелся бы кто-нибудь другой. Прогресс невозможно остановить.
      - Вы уверены, что это прогресс?
      Эгберг не ответил. Он допил свой бокал, и они немного помолчали.
      - Итак, доктор, вы уже знаете, что мне нужно, - сказал Мольнар и отодвинул еще полную тарелку. Он чувствовал, как боль нарастает внутри его. - Мне противопоказано вспоминать об этом. Я уже не профессор. Меня не занимают эти проблемы. Я обычный старый электромеханик из мастерской каботажного плавания, который хочет, чтобы ему пересадили искусственное сердце.
      - Пoчему вы выбрали именно меня и мой институт?
      - Из тех немногих мест в нашем полушарии, в которых это можно сделать, у вас получается лучше всего. Впрочем, в любом другом у меня не было бы никаких шансов. Из-за отсутствия денег, доктор.
      - Есть и другие неплохие клиники...
      - Я знаю, что вы имеете в виду. Да, там меня, возможно, приняли бы и даже бесплатно. Но мне пришлось бы дать письменное согласие на применение экспериментальных методов лечения и на все, что с ними связано. А это, может быть, и не совсем явная, но все же форма опытов на человеке. Кроме того, кто мне поручится, что в результате этих экспериментальных методов я останусь нормальным человеком? А мне бы еще хоть немного протянуть. Мне хочется плавать, грести веслами, взбегать по лестницам, хочется жить по-настоящему.
      - Вы изменили своим пристрастиям. Раньше вы целыми неделями не покидали института. Почти жили в нем.
      - То, что было со мной когда-то, теперь не имеет ровно никакого значения. Вы знаете, чем я сейчас занимаюсь? Консервацией автоматических навигационных приборов на кораблях, которые плавают от порта к порту и развозят штучные товары. Я заканчиваю работу и оставшееся время использую по своему усмотрению. Никаких сомнений, никаких проблем. Иногда какая-нибудь книга...
      - Да, я понимаю. Я предпочел бы, чтобы вы не испытывали нужды в деньгах. Тогда у меня не было бы таких затруднений. Обычный пациент...
      - Тогда я не обратился бы к вам.
      - По крайней мере, вы искренни со мной, профессор.
      - Я долго размышлял, прежде чем прийти к вам. Подумывал и о другом полушарии. Там это делают бесплатно. Когда-то - когда я еще был профессором Мольнаром, они наверняка пошли бы мне навстречу, но сейчас... Сейчас я с трудом наберу денег на дорогу.
      - Значит, вы взвесили все возможности и выбрали меня?
      - Да.
      Эгберг не ответил. В этот момент заменили приборы. То, что им принесли, оказалось жарким из косули, но Мольнар даже не притронулся к нему. Он чувствовал, как боль нарастает и отдает в ключицу. Эгберг не настаивал. Он ел быстро: они оба молчали.
      - Вы считаете, что сейчас моя очередь? - спросил наконец Эгберг.
      Мольнар молчал.
      - Я не могу сразу ответить вам. Мне надо подумать.
      - Думайте, только недолго. Я ведь могу и умереть здесь, у вас. Нет, я не считаю, что у вас будут какие-то осложнения, даже если кому-то взбредет в голову проверить, кем я был и что нас, мягко говоря, разделяло когда-то. В конце концов, все это давно забылось. На крайний случай, в моих вещах можно найти адрес моего врача. Он засвидетельствует, что я и так слишком долго жил - намного дольше, чем можно было ожидать.
      - Мы можем доверять его опыту?
      - Ничего не поделаешь - обычный провинциальный врач средней руки, но ведь и случай не из трудных.
      - У меня уже есть его адрес. Завтра я получу от него все данные.
      - Вы обыскивали мои вещи?
      - Как видите. Впрочем, здесь обошлось без меня.
      - По крайней мере, и вы откровенны. На вас не похоже. Я не предполагал, что это приходит с возрастом.
      - Вы всегда низко ставили меня, профессор. Я никогда не боролся с вами. Только с вашими взглядами.
      - Последствия были одинаковыми. Впрочем, не будем ворошить прошлое,
      - Хорошо. Выпьете кофе? Мне кажется, чашечка кофе вам не повредит.
      - Не возражаю.
      - Тогда пройдемте в мой кабинет.
      Кофе и коньяк уже ждали их на низком столике, стоявшем рядом с большими, обтянутыми кожей креслами. Освещение в кабинете было желтым и приглушенным, как во всем доме. В глубине Мольнар заметил что-то, похожее на пульт управления. Он был темным, только сбоку горела одна красная лампочка.
      - Извините, профессор, я должен выяснить, в чем дело. В институте что-то случилось.
      Эгберг подошел к пульту, над которым тут же ярко вспыхнули две лампы дневного света. На экране появилось лицо человека в белом халате.
      - Что нового, Дорн? - спросил Эгберг.
      - Все в порядке. Только в шестнадцатом неспокойно. Поэтому я вынужден отвлекать вас.
      - Ты пробовал дать поляризующее напряжение?
      - Да. Не помогает.
      - Хорошо. Сейчас посмотрю, - сказал Эгберг и повернул экран так, чтобы Мольнару не было видно. Щелкнул переключатель, и профессор услышал монотонное, низкое, почти нечеловеческое завывание. Он встал и, стараясь не задеть столик, подошел ближе.
      Эгберг стоял спиной к нему, склонившись над пультом. Он был выше Мояьнара и заслонял часть экрана. Мольнар все же успел увидеть в углу экрана руку - женщины или, может быть, ребенка. Рука судорожно сжималась, дальше было предплечье, а потом причудливо сплетенная металлическая сетка, натягивающаяся и опадающая в такт конвульсивным движениям ладони. Он некоторое время наблюдал за рукой, а затем перевел взгляд в глубь экрана. Там, под большим прозрачным колпаком, плавал мозг. Мольнар не мог ошибиться, все-таки он был неврологом. Внезапно завывание прекратилось, и экран погас. Эгберг обернулся и посмотрел на профессора.
      - Это был мозг, - сказал Мольнар.
      - Разумеется.
      - И рука человека.
      -Рука человека и мозг обезьяны. Он управляет человеческой рукой более развитым органом по сравнению с конечностями обезьяны. Система-гибрид, гибрид вдвойне.
      Эгберг выключил подсветку над пультом, и теперь Мольнар мог видеть только кресла, столики и дымящийся кофе.
      - Прошу к столу, профессор. Настоящий ученый всегда любознателен, не таи ли?
      - Но зачем... зачем эта система?
      - Какие-нибудь простейшие услуги... подать пальто в гардеробе, завернуть конфету а обертку. Везде, где не требуется слишком долго размышлять, а рука человека больше приспособлена... или выглядит естественнее. Если бы я поехал осенью на конгресс по неврологии. я бы привез им этого киборга, и ом подевал бы всем руку.
      - Неудачная идея.
      - Вы правы. Может быть, и не самое лучшее применение для киборга, зато реклама обеспечена. К сожалению, я не поеду на конгресс.
      Они пили кофе молча. "Зря я сюда приехал, - подумал Мольнар. - Можно было предвидеть, что он не даст мне искусственное сердце. Скорее всего он сейчас думает, как мне отказать, чтобы потом не упрекать себя. Хотя... разве такой человек может упрекать себя за то, что сделал, а тем более за то, что не сделал?"
      Потом он вспомнил о своей металлической кровати, о шуршании насекомых в стенах своего дома и вое сирен на кораблях, уходящих в море.
      - Пожалуй, я пойду к себе в комнату, - сказал Мольнар, - а завтра утром уеду.
      - Но, профессор, мы же не закончили разговор.
      - Боюсь, что его результат и так ясен.
      - Я ведь еще не дал вам ответ.
      - Теперь для меня это уже не так важно.
      - Под вечер нас всегда охватывают сомнения, которые к утру проходят. Спокойной ночи, профессор. Моя секретарша проводит вас.
      - Та, которая теряет сандалии?..
      - Да. Вы наблюдательны, профессор, - чуть помедлив, заметил Эгберг.
      Маг уже стояла в дверях.
      - Спокойной ночи, - сказал Мольнар и вышел слезом за ней.
      Оставшись в комнате один, профессор попробовал открыть окно, но, как и раньше, ему это не удалось. Он хотел выглянуть в коридор и позвать Маг, чтобы она ему помогла, но дверь не поддавалась. И тогда Мольнару вдруг пришло в голову, что ему отсюда уже не выйти. Он мог позвать Маг или Эгберга, но вспомнил о кабинете с пультом, на котором загорится красная лампочка, и отказался от этой мысли.
      Его разбудил стук. Осторожный стук в дверь, как в обычном доме. За окнами светило солнце, предвещая зной, который не спадал здесь до позднего вечера.
      - Да, войдите, - сказал Мольнар и натянул простыню с одеялом, которыми был накрыт, повыше.
      Вошла Маг, неся в руках поднос с завтраком. Он почувствовал запах кофе.
      - Спасибо. А почему вы, а не тот...
      - О вас забочусь я. И мне казалось, делаю это неплохо.
      - Превосходно. Пожалуйста, откройте окнo.
      - Сейчас жарко и в воздухе много пыли. Может быть, вечерoм.
      - Я уже пробовал вечером.
      - Ах, наверно, это изолированная комната.
      - Изолированная?
      Маг не ответила.
      "Она смущена, - подумал Мольнар, - боится, что и так уже слишком много сказала".
      - Вы не хотите отвечать мне, Маг?
      - Спросите, пожалуйста, доктора Эгберга. Ведь он ваш друг...
      - Да, конечно. Я спрошу его.
      Мольнар впервые видел ее при дневном освещении. Тогда, у ворот он был слишком уставшим, чтобы рассматривать ее. "Она и в самом деле красива. Из тех, которые не обращают на себя внимания, они всегда во втором ряду", подумал Мольнар и почувствовал неясную грусть, которую иногда испытывал в последние годы, когда видел красивых девушек - таких, как Маг.
      - Я зайду после завтрака. Доктор Эгберг хотел встретиться с вами.
      Мольнар кивнул, ужe склонившись над подносом. Он подождал, пока она выйдет, потом подошел к двери и нажал ручку. Дверь поддалась с каким-то почти неуловимым запозданием - необходимым электромеханическому устройству, чтобы принять решение. Потом Мольнар вернулся к завтраку. Он чувствовал голод и был не прочь наполнить чем-нибудь желудок перед долгой дорогой, которая его ожидала. Мольнар еще побрился, собрал свои вещи и положил их в сумку. Потом вышел в коридор и по лестнице спустился вниз. Там, как он и рассчитывал, никого не было. Мольнар шел размеренно, мысленно отбивая такт шагам - не слишком медленно и не слишком быстро. Когда он подходил к воротам, ему навстречу вышел привратник. "Тот же самый, что и вчера", подумал Мольнар, Он хотел обойти его, но тот схватил профессора за руку.
      - Куда? Нельзя.
      Профессор не ответил, а только свободной рукой со всей силы ударил его в живот. В момент удара он уже понял, что то, куда он бьет, вовсе не тело. Привратник даже не шелохнулся и не изменился в лице. Мольнар почувствовал лишь, что пальцы привратника, как металлические щупальца, с силой сдавили ему плечо. Он уронил сумку. Привратник несильно толкнул его грудь и отпустил. Мольнар покачнулся.
      - Нельзя, - повторил привратник.
      "Я пройду. Должен пройти", - подумал профессор. Он хотел сделать шаг навстречу привратнику и не смог. Его всего пронзила и заполнила боль. Мольнар стиснул зубы, не желая уступать. "Это пройдет, сейчас пройдет". Потом он видел только верхушки сосен и даже не почувствовал удара при падении. Верхушки сосен постепенно расплывались и все больше сливались с небом.
      Когда он открыл глаза, Эгберг склонился над ним. Боль, которая была так знакома Мольнару и наступление которой он безошибочно узнавал, исчезла. Только где-то вверху, возле грудной клетки, чуть жгло кожу. Мольнар посмотрел туда, но увидел, что накрыт чем-то, и почувствовал себя слишком слабым, чтобы пошевельнуться.
      - Все уже хорошо, - сказал Эгберг. - Вам повезло, профессор.
      - Повезло?..
      - Если бы вы находились не здесь, в институте, мы бы с вами уже не разговаривали. Я и так едва успел.
      - Это был уже конец?
      - Да.
      - А сейчас?
      - У вас искусственное сердце.
      - Значит, все-таки...
      - Я спасал вам жизнь.
      - Надеюсь, что все обойдется,
      - Я тоже.
      Разговор утомлял его. Он лежал неподвижно и смотрел в потолок. Эгберг тоже молчал. Мольнар ждал, когда он удалится.
      - У меня ушло минут пять на то, чтобы восстановить вам кровообращение.
      "Еще немного, и меня можно было бы отправлять на вскрытие, - подумал Мольнар. - Останки человека, чьи мозговые клетки подверглись разложению".
      Эгберг заколебался.
      - Вы поступили легкомысленно, профессор. С таким сердцем...
      - Я хотел выйти. Уйти отсюда, - тихо сказал Мольнар.
      - Вы могли предупредить меня.
      - И остаться в запертой комнате... изолированной, как вы ее называете.
      - Блокировку на ночь включили случайно. "Значит, Маг сказала ему", подумал Мольнар.
      - Я не верю в такие случайности, Эгберг.
      - Мне не удастся переубедить вас. Но, как вы видите, опасения оказались напрасными.
      - Не знаю.
      - Но ведь вы живы!
      - Это так...
      Эгберг замялся, как будто хотел еще что-то добавить, но ничего не сказал и вышел- Мольнар закрыл глаза. "Теперь я смогу выйти отсюда только через несколько дней, - подумал он. - Даже при современных методах лечения на заживление ран должно уйти какое-то время. И все-таки он спас меня. При таких обстоятельствах никто - даже я сам - не мог бы предъявить ему претензий в случае моей смерти. Видимо, он все же хотел дать мне искусственное сердце". Он опять вспомнил о заблокированной двери и снова усомнился в этом. Потом Мольнар уснул.
      Он проснулся ночью и почувствовал жажду. В комнате было темно, горел только маленький ночник на столике возле кровати. В его свете Мольнар увидел Маг, Она сидела в том неудобном кресле, в котором вчера сидел он сам, и дремала.
      - Маг, Маг... - Он произнес это тихо, но она все же проснулась.
      - Как вы себя чувствуете? - спросила она тоже шепотом.
      - Превосходно. - Он попытался улыбнуться ей. - Мне хочется пить.
      -Пожалуйста, - Маг подала ему стакан. У жидкости был привкус апельсина и еще чего-то, что Мольнар затруднялся определять.
      - Болит? - спросила она.
      - Уже нет.
      - Неплохо заживает. Вечером доктор Эгберг осматривал вас.
      - Я даже не проснулся?
      - Мы используем препарат Броткаса. Это дает прекрасные результаты, добавила она.
      - Как я вижу, вы и квалифицированная медсестра к тому же.
      - Секретарша, ассистент и все, что угодно. Интересно, какая роль будет у вас.
      - Роль?
      - Ну да. Ведь вы новый объект на ферме Эгберга. Мы так называем между собой его институт.
      - Не понимаю.
      - Он не говорил с вами?..
      Сначала Мольнар хотел ответить отрицательно, но подумал, что в этом случае больше ничего от нее не узнает,
      - Только вскользь упомянул, - сказал он.
      - Вам, наверно, достанется что-нибудь более интересное, чем мне. Ведь вы профессор. И, кажется, были когда-то коллегой Эгберга.
      - Даже его начальником.
      - Тем более. Наверное, вы получите лабораторию интэлектроники. Она уже месяц остается без руководителя.
      - А предыдущий... уехал?
      - Уехал... - Маг повторила это слово со странной интонацией, которую Мольнар не смог понять. - Нет, он просто умер.
      - А что с ним случилось?
      - Мы нашли его в бункере. Там, внутри, произошло ослабление энергетического поля. Знаете, железобетонные стены двухметровой толщины... Они оказываются мощным экраном, и энергия не поступает.
      - Какая энергия?
      - Питающая сердце. У него было то же самое, что и у вас.
      - Не понимаю, - сказал Мольнар, хотя уже начал догадываться. Он закрыл глаза и почувствовал странный спазм в желудке - как тогда, в грузовом трюме большого корабля, когда из-за качки сверху посыпались ящики, разбиваясь возле него.
      - Вы будете спеть? - спросила Маг после некоторого молчания.
      - Нет. Я уже выспался, - Мольнар слушал свой голос и удивлялся, что тот ничуть не изменился. - И эта энергия поступает сюда? - спросил он.
      - Разумеется. Весь институт и близлежащая территория в радиусе около полукилометра попадает в поле.
      - А дальше?
      - Что дальше?
      - Если я захочу выйти за пределы института, к морю, или поехать в город, - спросил он, хотя уже знал ответ, но хотел услышать его от Маг, которая говорила обо всем этом таким обычным тоном.
      - Вам нельзя. Верная смерть. Но ведь вы знаете об этом. Вы же подписали разрешение на операцию. Нотариус и весь тот смешной ритуал...
      - Я ничего не подписывал.
      Маг с минуту молчала, а потом тихо сказала;
      - Вы не успели. Но еще подпишете. Ведь это простая формальность.
      Он хотел сказать, что не подпишет, но вспомнил историю с заблокированной дверью и промолчал.
      - Мы ведь все за этим приезжаем, - словно с сожалением добавила Маг. Перед тем, как попасть сюда, я была секретаршей в экспортной фирме в Буэнос-Айресе. Секретаршей второго директора, - с гордостью уточнила она. Я работала на двенадцатом этаже в главном управлении фирмы "Тротам энд К°". Вы знаете ее?
      - Нет. Я никогда не был в Буэнос-Айресе.
      - Да, теперь это уже в прошлом. По субботам мы ездили на море... Знаете, мне здесь больше всего не хватает плавания и моря. Изредка по вечерам, когда дует ветер, я чувствую его запах. Отсюда до побережья не так далеко.
      - Я знаю.
      - Но вы еще не чувствуете его. Это начинается через несколько месяцев, иногда через полгода.
      - Что?
      - Мне трудно определить словами... Пожалуй, какое-то беспокойство. Вам хочется уехать, во что бы то ни стало уехать...
      - Тоска?
      - Нет, тоска по дому, по близким, по людям вообще появляется сразу. Но это другое, с трудом поддающееся определению, что-то глубоко запрятанное. Пожалуй, я зря говорю вам это.
      - Почему? Я хочу знать все заранее.
      - Со мной было иначе. Я не представляла себе, что получится именно так. Иногда мне кажется, что я, пожалуй, не приехала бы сюда, если бы знала.
      - И что тогда?
      - Наверное, меня бы уже не было в живых. В лучшем случае я была бы прикована к коляске. Тогда я ужасно боялась этого, пожалуй, даже больше, чем смерти. Вы можете представить себе? Смотреть на прохожих, других девушек, людей, едущих на работу, и знать, что ты лишена всего этого... навсегда. Остаться здесь - это был единственный выход. Хожу, работаю, иногда даже плаваю в нашем бассейне. Но с этим обстоит хуже, потому что у меня не сгибаются ноги, особенно в суставах.
      - Другого выхода не оставалось?
      -- Нет. Я побывала у самых известных специалистов. Даже в другом полушарии, в Европе. Парень, с которым я была, отправил меня туда. Он копил деньги на дом. Мне повезло с ним. Он хотел жениться на мне, но Эгберг принимает только одиноких. Впрочем, я не знаю, вышла бы ли я за него вообще. В этом не было смысла.
      - А как вы попали сюда, в институт?
      - Один из врачей, которого я посетила, когда дыхательный центр уже начал сдавать, сказал мне об этом. Он утверждал, что лечебница Эгберга единственная клиника, которая могла бы взяться за операцию. Но при этом сделал оговорку, что ничего мне не советует, а просто информирует.
      - Эгберг потребовал деньги?
      - Нет. Мой случай был слишком необычным. Доктор сказал, что может согласиться сделать мне операцию только в виде эксперимента. Благополучного исхода он не гарантировал. Надо отдать ему должное, Эгберг не слишком обнадеживал меня.
      - И вы согласились?
      - А что мне оставалось делать? Я прошла через все эти формальности, подписала все доверенности и заявления и вот, жива, как видите.
      - А тот?
      - Кто?
      - Тот, в бункере.
      - Ах, Бертольд! Бертольд тоже подписал. Он просто оказался без денег. У него было только сердце.
      - Кем он работал?
      - Электронщиком. Бертольд был уже в годах. Он как-то говорил мне, что помнит времена, когда электрическая цепь состояла из отдельных транзисторов.
      - Он долго прожил здесь?
      - Несколько лет. Бертольд уже находился в институте, когда я появилась. Я даже любила его. Спокойный, немногословный человек, которого почти не видно. Он не вылезал из своей лаборатории, и я даже не всегда замечала его за обедом. В тот раз он тоже не пришел, а потом Джозеф нашел его в бункере. Бертольд знал, что вход внутрь бункера означает для него смерть.
      - Так же, как и слишком большое удаление от института? - Мольнар задал этот вопрос специально, хотя уже знал ответ.
      - Не совсем, в бункере ослабление поля происходит неожиданно. Там сильная экранировка... и получается так, будто сердце внезапно останавливается. Так говорил Эгберг - как-то он предупреждал нас об этом. А если выйти за радиус действия поля, начнется медленная агония. Напряжение падает постепенно, с каждым метром.
      - И Бертольд предпочел бункер?
      - Видимо, он поскользнулся на пандусе. Там есть такая наклонная поверхность, - добавила она. - Эгберг утверждал, что он не успел выйти оттуда, потому что упал в обмороке.
      - А вы?
      - Что я?
      - Что вы думаете об этом? - Он заметил, что она машинально посмотрела на экран.
      - Я? Да, наверное, с ним случился обморок. Это был пожилой человек. Да, пожалуй, так и вышло, добавила Маг тише. - Не хотите пить? - спросила она.
      - Нет, благодарю вас. - Мольнар прикрыл глаза.
      Он думал о пожилом человеке, который умер в бункере из-за того, что его искусственное сердце перестало получать питание от энергетического поля, создаваемого в институте. Искусственное сердце остановилось точно так же, как настоящее. Мольнар вспомнил, как упал тогда, перед воротами, и даже не почувствовал падения, вспомнил и верхушки сосен, теряющие очертания и расплывающиеся на фоне неба. Потом он уснул.
      Через несколько дней профессор уже мог пройтись по комнате от кровати до кресла. Дважды в день приходил Эгберг вместе с Дорном, своим молчаливым ассистентом, которого Мольнар видел после того ужина на экране. Он вел себя как врач, обыкновенный врач, и они говорили о температуре тела у Мольнара, его давлении и дыхании. Изредка профессор задумывался над тем, когда наконец Эгберг скажет ему, что он стал новым приобретением его фермы, но тот осматривал швы и уходил. Мольнар продолжал ждать. Он был еще слаб, очень слаб.
      Иногда приходил один Дорн, но Маг не показалась ни разу. Мольнар не спрашивал о ней. Он перебрал в уме все возможности и решил не проявлять любопытства. Если ее отсутствие было. результатом решения Эгберга, который слышал их разговор и посчитал, что она сказала слишком много, его расспросы не имели смысла. Если же ее отсутствие было случайностью, в будущем она могла оказаться для Мольнара источником информации, какую он никогда не получит от Эгберга или Дорна, потому что Дорн почти всегда отмалчивался. Только однажды, когда ассистент наносил красным карандашом новые данные в карту болезни Мольнара, он неожиданно обратился к профессору:
      - Когда-то я учился по вашему учебнику.
      -В самом деле?
      - По новому изданию. Оно появилось, когда и еще был студентом.
      Мольнар помнил этот учебник. Издатель разыскивал его несколько месяцев. Профессор помнил и представителя издательской фирмы - тот был в темном костюме, с черной папкой, из которой вынул подготовленный договор. Мольнар усадил его за маленький стол, прикрытый прожженной в нескольких местах скатертью из какого-то синтетического материала. Пот струйками стекал по лицу гостя, он то и дело вытирал лицо большим белым платком и так до конца и не поверил, что разговаривал с тем человеком, которого разыскивал, профессором неврологии, чей учебник хочет издать его фирма. Позднее Мольнар получил чек, который в его положении был целым состоянием, и купил лодку с мотором. Потом профессор ловил на ней рыбу, и мужчины, с которыми он работал, завидовали ему.
      - Я помню эту книгу, - кивнул Мольнар. - Когда ее печатали, я полагал, что они могли найти что-нибудь получше и, наверное, посвежее.
      - Это был хороший учебник, - сказал Дорн. - Сейчас уже дело обстоит иначе, но тогда он оказался действительно неплох. Вы тоже так считаете?
      - Не знаю, мне трудно оценить это. Теперь я бы уже не смог написать даже такой учебник. А тем более сделать что-нибудь серьезное.
      - Я думаю, что такое не забывается, так же как плавание и езда на велосипеде. Конечно, не забывается теми, кому довелось это испытать, потому что это единственное, чем им хотелось бы заниматься в жизни.
      - Когда-то я тоже так думал, а с годами приходится заниматься другими вещами, - сказал Мольнар. Впрочем, помимо желания, необходима практика, которая приобретается только тогда, когда работаешь изо дня в день на протяжении нескольких месяцев или лет.
      - Я не хотел обидеть вас, профессор, - сказал Дорн. - Впрочем, вам и сейчас это под силу.
      - Уже нет. Я слишком стар. А вы слишком молоды, чтобы понять это.
      - Несмотря ни на что, мне кажется, что я прав.
      - А может, у вас просто нет выбора.
      - Не понимаю.
      - Что еще вам остается делать, ведь вы уже стали объектом на ферме Эгберга.
      - Я... Я не объект. Я просто работаю здесь.
      - Но живете вы здесь и все время проводите здесь.
      - Я считаю, профессор, что каждый молодой врач, который хочет добиться чего-то в своей жизни, должен несколько лет работать так, как я, не отрываясь, и не гнушаться ничем.
      - Вы врач?! Не разыгрывайте святую простоту, молодой человек. Вы экспериментатор, экспериментатор самого худшего толка, который когда-либо существовал. Вы ставите опыты на собственном виде, на людях, которые могли бы быть вашими друзьями, родителями, детьми. Пересадка мозгов, изменение личности. С каждым днем человек перестает быть собой, он почесывает за ухом или испытывает жажду только тогда, когда вы нажмете кнопку. С омерзением отворачивается от любимого человека или оказывается в состоянии перерезать ему горло, когда вы совершите соответствующее движение пальцем.
      - Вы преувеличиваете, профессор!
      - Нет, я говорю правду и только правду. Все, что думаю об этих опытах и таких людях, как вы. И не извращаю ее, как это делаете вы.
      Дорн не ответил. Он положил в карман своего белого халата карандаш, который вертел в руках, и вышел.
      "Теперь он будет задумываться над тем, что я ему сказал, - подумал Мольнар, - разумеется, только если такие люди вообще задумываются над тем, что делают".
      Ближе к вечеру Мольнар выходил в сад и, пока было еще тепло, гулял по узким аллейкам среди густых кустов, которые были посажены после того, как построили институт. Когда жара спадала, он ложился на траву или на каменную облицовку бассейна и смотрел в небо. Проходили часы, и, когда наступали сумерки, он возвращался в свою комнату, куда Джозеф приносил ему ужин. У него было много времени. Иногда Джозеф уезжал на небольшом, крытом брезентом пикапе, и тогда ужин ему приносила Маг. Она ставила поднос на стол, иногда спрашивала, как он себя чувствует, но делала это уже в дверях, когда выходила. Маг не оглядывалась ни на экран, ни на выпуклые линзы видеодатчиков, но Мольнар и без этого знал, что они смотрят на них глазами Эгберга, а может быть, Дорна. Только Джозеф, кажется, не замечал их, или был не объектом, а человеком, для которого мир не ограничивался оградой института. Он оказался аккуратным, сильным и курил те же самые сигареты, которые когда-то предпочитал Мольнар. Дым от них оставался в комнате, когда Джозеф выходил, и Мольнар чувствовал их запах даже ночью, когда засыпал. Он как-то взял одну сигарету из пачки, которую Джозеф положил на подносе. Потом поискал спички, но их у него не было. Джозеф поднес ему большую бензиновую зажигалку, и через несколько мгновений Мольнар уже чувствовал на губах вкус дыма.
      -Доктор не разрешает, а? - заговорил Джозеф.
      - Я сам бросил курить.
      - Меня на это не хватит. Когда-то я пытался. Мне нравятся эти сигареты. Я покупаю их оптом в городе. Их доставляют сюда контрабандой.
      - Для этого надо еще выбраться туда.
      - Вам не о чем жалеть. Гнусная дыра.
      - Вы можете ездить и дальше. На машине это пустяк.
      - Не могу, доктор мне не позволяет. Мы все время должны находиться на месте.
      - А он сам выезжает?
      - Когда-то навещал родных - недалеко отсюда, километрах в пятидесяти. А сейчас и он не выбирается.
      - Почему?
      - Не знаю. Говорят, он развелся с женой,
      - В самом деле?
      -Со мной он не слишком откровенен, - Джозеф взял поднос.
      - А вам еще не надоело?
      - Может быть, самую малость. Но работа хорошая. Где-то же надо работать.
      - Вы здесь сильно заняты?
      - Я все делаю. Вы сами видите.
      - У вас самые разные обязанности. Ведь институт - это почти фабрика, по крайней мере судя по количеству потребляемой энергии.
      - Не стоит преувеличивать. Все обходится дистанционным управлением и передачей информации. Да и мощности здесь не такие большие. Кроме того, проверять специальную аппаратуру приезжают со стороны.
      - Я хотел бы когда-нибудь увидеть эту вашу аппаратуру.
      - К сожалению, это невозможно. На этот счет у нас очень строгие указания. В случае какой-нибудь аварии большую часть экспериментов приходится повторять. Не говоря уже о биологическом материале, которым здесь дорожат. Конечно, у нас есть предохранители.
      - Собственное аварийное питание?
      - Да.
      - Понятно. При малых мощностях это самый простой выход.
      Джозеф внимательно посмотрел на Мольнара.
      - Мне говорили, что вы невролог.
      - Разное говорят, но моя специальность гораздо ближе к вашей, чем вам кажется, - сказал Мольнар, не следя за тем, что говорит. Он уже думал о чем-то другом, о небольшой мощности, потребляемой институтом, и пришел к выводу, что один из них - Эгберг или Джозеф- говорит неправду. "Я выясню это", - решил Мольнар, уже зная, как добьется своего. Он даже не заметил, как Джозеф вышел.
      На следующий день Мольнар встретил Маг в саду.
      Он увидел, как она шла по аллейке к дому.
      - Маг... У вас найдется немного времени? - позвал Мольнар.
      Она остановилась в нерешительности.
      - Одну минуту... - Он подошел к ней.
      - Мне нужно быть в секретариате, - сказала она неуверенно.
      - А может быть, вам неудобно разговаривать со мной здесь?
      - Нет, почему же.
      - Мне казалось, что мы сейчас редко встречаемся.
      - У меня здесь много обязанностей.
      - Я не задержу вас. Мне хочется знать одну вещь. Вы сами, лично, ощущали на себе последствия исчезновения поля?
      - Я нет, но Бертольд...
      - Оставим в покое Бертольда. Вы сами никогда не чувствовали головокружения в частично экранированных помещениях или чего-нибудь в этом же роде?
      - Нет. Почему вы спрашиваете?
      Мольнар с минуту молчал.
      - Я скажу вам, - решился он наконец. - Я подозреваю, что этого поля вообще нет.
      - Как это?
      - Просто нет - и все. Точнее, оно существует только в воображении вашем и других объектов фермы, как вы говорите. Это превосходная в своей простоте идея Эгберга.
      - Я не совсем понимаю...
      - Все просто! Разве вы, несмотря на все свои обязательства, подписанные тогда, перед операцией, остались бы здесь навсегда, если бы не поле?
      - Нет, конечно, нет. Ах... понимаю! Вы считаете, что он способен на это? Внушить нам мысль о существовании поля, которого нет?
      - Наверняка способен. Вы недооцениваете своего шефа. Я знаю его больше.
      - И вы уверены, что он именно так и поступил?
      - Нет... Откровенно говоря, нет. И поэтому мне хотелось бы предложить вам эксперимент с вашим участием.
      - Чем я могу помочь вам?
      - Вы войдете в бункер, Маг, войдете в бункер ненадолго, на две-три минуты. Если с вами ничего не случится, вы будете свободны.
      Она внимательно смотрела на него. Мольнар признался себе, что Маг владеет собой лучше, чем он предполагал вначале.
      - Думаю, что войти в бункер - значит обречь себя на верную смерть. А я не хочу умирать.
      - И хотите остаться здесь до конца жизни? Несколько дней назад...
      - Тогда у меня был черный день. Со мной иногда случается. Но я хочу жить, даже здесь, если не могу иначе.
      - Послушай, Маг. Речь идет не о смерти. Я буду страховать тебя снаружи. Просто вытащу тебя оттуда, если ты потеряешь сознание. За секунду не умирают. Я обмотаю тебя веревкой и вытащу.
      - А иначе это нельзя проверить?
      - Нельзя. Ну так как?
      Она не ответила. Они стояли посредине аллейки, и Мольнар знал, что рано или поздно к ним кто-нибудь подойдет и прервет этот разговор, который ему нужно было довести до конца.
      - Это шанс и для тебя. Никому, кроме меня, не придет в голову попробовать. Вы все здесь боитесь Эгберга. Не отрицай, это видно. А для такого эксперимента одного человека недостаточно. Подумай о Бертольде. Если бы кто-нибудь вытащил его оттуда, он был бы жив сейчас. Но он проверял один.
      - Проверял?
      - Я так думаю. Он должен был заметить то же, что и я.
      - Я боюсь, профессор, но попробую. Если дело не выгорит, я буду на твоей совести.
      Он думал, что Маг улыбнется, но она смотрела на него так же внимательно, как раньше.
      - Когда ты собираешься попробовать, профессор? - спросила она,
      - Сейчас. Сможешь? Веревку я приготовил.
      - Хорошо, Я только переоденусь.
      - Зачем?
      - На случай, если ничего не выйдет. Это платье не самое лучшее.
      - Но, Маг, будь благоразумна. Идем!
      Теперь она улыбнулась ему.
      - Ладно. Не бойся, профессор. Я не спрячусь в кусты. И войду туда дело решенное.
      В институт он вернулся один. Они встретились возле лестницы, ведущей в подземелье. Здесь было холодно, и Мольнар чувствовал затхлый запах сырого подвала. Лестница была широкая, а сбоку от нее наклонно вниз уходил бетонный пандус. У входа в бункер он заканчивался полукруглым отверстием, в которое въезжали тележки с препаратами. Мольнар побывал здесь раньше и рядом, в ворохе оберточной бумаги, спрятал веревку. Она состояла из двух накрепко связанных морским узлом коротких веревок, которые использовались для задергивания штор в его комнате. Он снял их на заре, когда только начинало рассветать, и надеялся, что те, что могут наблюдать за ним, спят. Маг даже не проверила надежность узла. Мольнар обвязал ее в талии так, что она едва дышала, а потом несколько раз дернул веревку, проверяя, выдержит ли она Маг. Он хотел вытащить ее наверх на канате, как планировал раньше, но был слишком слаб для этого.
      - Готово, - сказал он.
      Маг не колебалась. Она вошла в бункер так глубоко, что веревка натянулась. Мольнар несколько секунд ждал.
      - Что ты чувствуешь? - спросил он.
      - Кажется, ничего. Только очень жарко.
      - Это от напряжения,
      Он посмотрел на часы. Прошла минута.
      - А сейчас?
      - Ничего. В самом деле ничего.
      Через пять минут, когда Маг вышла из бункера, Мольнар уже знал, что был прав.
      - Мы выиграли. Маг, - сказал он, отвязывая веревку. В полутьме были видны очертания ее лица.
      - Значит, я свободна?.. - Она говорила медленно, с трудом.
      - Да.
      - Это великолепно, профессор. - Маг резко повернулась и побежала вверх, к светлому прямоугольнику выхода. Мольнар сложил веревку, спрятал ее под оберточную бумагу и пошел по лестнице вслед за Маг. На середине пандуса он заметил сандалию.
      Итак, поля не было. Теперь Мольнар мог просто выйти за ограду и спуститься вниз к городку. Наверняка какой-нибудь корабль забрал бы его и через пять-шесть дней он вернулся бы к себе, если только его комнату за это время еще не сдали. Но Бертольд умер, и это его беспокоило. Мольнар был уже немолод и старался действовать без спешки. Он решил повторить эксперимент.
      "Я войду внутрь, а Маг будет страховать меня, размышлял Мольнар. Только хватит ли у нее сил, чтобы достать меня оттуда, если я потеряю сознание?" Он решил, что обдумает это после ужина. Но после ужина пришел Эгберг.
      - Мне кажется, профессор, что нам нужно поговорить, - сказал он и сел в кресло, убрав с него какие-то вещи Мольнара.
      - Я уже давно жду этого.
      - У меня не получалось прийти раньше, потому что я не знал результатов анализов и тестов. Зато теперь у меня есть полное представление о состоянии вашего здоровья.
      - Полное?
      - Да. Мы проверили все очень тщательно. Оказалось, что мое первоначальное заключение было правильным. Состояние вашего организма не допускает возможности трансплантации автономного сердечного органа.
      - Как это понимать?
      - Сейчас ваше сердце приводится в движение энергией извне, вырабатываемой генератором силового поля, здесь, в институте. Поэтому вам нельзя покидать институт.
      - И вы не собираетесь пересадить мне автономное сердце?
      - Нет.
      - Я люблю прямые ответы. Но вы совершили преступление. Я не давал согласия на такую операцию.
      - Я спасал вам жизнь. Мне пришлось выбрать ту систему искусственного сердца, которая у меня имелась. Вам так же хорошо, как и мне, известно, что по этой причине ни один суд не станет взыскивать с меня денежный штраф.
      - Но я имею право требовать замены этого сердца.
      - Конечно. Если вы выплатите стоимость автономной системы, а также операции по ее трансплантации.
      - Это нереально. И вы об этом знаете, Эгберг.
      - Знаю.
      - Итак, как долго вы собираетесь продержать меня здесь, в институте?
      - Отключить ваше сердце я не могу, поскольку это приводит к угрозе жизни пациента и запрещается законом. Разумеется, я бы мог передать вас в любой из государственных институтов, но такая возможность ввиду нашего многолетнего знакомства в расчет не входит.
      - Значит, до смерти?
      - Будем говорить откровенно, у вес совсем не блестящие перспективы, профессор.
      - Не стоит обсуждать эту тему. Я отдаю себе отчет в том, что мне долго не протянуть.
      - Я говорю об этом не без некоторого умысла. Оставшаяся часть вашей системы кровообращения и почки в плохом состоянии. Кроме того, я подозреваю опухоль печени. В общем, два, от силы три года.
      - На большее я и не рассчитывал.
      Мольнар встал, чтобы включить свет. В комнате было уже темно, и он не видел лица Эгберга, но знал, что разговор еще не окончен.
      - Садитесь, профессор. Осталось совсем немного. Я вас не задержу.
      Мольнар заколебался и опустился в кресло.
      - Я хочу вам кое-что предложить, профессор. Эгберг говорил тихо. Трансплантация вашего мозга более молодому и здоровому телу, абсолютно здоровому телу. Экспериментальная операция. Насколько мне известно, в мире сделано всего несколько подобных пересадок. Разумеется, за результат трудно поручиться.
      - Доктор Эгберг, - Мольнар прервал собеседника, - вы издеваетесь надо мной? Вам уже давно известно, что я об этом думаю.
      - Теоретически - да, но ведь здесь речь идет о вашей жизни.
      - И вы вообразили себе, будто ради нескольких лет или даже ради нескольких десятков лет жизни я соглашусь на это? То, что вы мне предлагаете, - обыкновенное, заурядное преступление.
      - Ничего подобного! Один человек умирает, потому что в его теле все еще может служить жизни, и только мозг отказывает. А у другого при никуда не годном теле мозг работает исправно. И из этих людей, двух наполовину мертвых я создаю одного - здорового. Создаю человека! Человека, которого не было.
      - Вы лишены воображения, доктор. Это тоже изъян... А если мозг, пересаженный в новое тело, не захочет умереть с этим телом и будет искать еще одного, очередного носителя, а потом еще одного? Всегда иметь в запасе два с лишним десятка лет, до смерти самого мозга, вы никогда об этом не мечтали? Поменяв пять-шесть носителей, этого можно добиться. Никакой физической старости. Молодость, вечная молодость в очередных телах.
      - Вы преувеличиваете, профессор. Останутся определенные правила...
      - Так всегда можно сказать, но это ничего не меняет. Паразитировать на собственном виде - на это в действительности направлены ваши эксперименты.
      - Я уже слышал это больше десяти лет назад.
      - Как видите, я не изменил своего отношения. А теперь прошу вас выйти.
      Потом Мольнар долго не мог заснуть. Он думал о человеке, в тело которого Эгберг хотел пересадить его мозг. Скорее всего это был мужчина, молодой мужчина, и Эгберг в записи электрической активности его мозга заметил те изменения, которые предшествуют смерти. У него наверняка были друзья, семья, он читал спортивную хронику и, когда хотел побыть в одиночестве, заплывал в море далеко от берега.
      Мольнар перевернулся на другой бок, потом встал, прошел в ванную и открыл кран с холодной водой. Он сунул голову под воду и почувствовал, как она заливает ему нос и уши.
      Мольнар уже почти заснул, но потом вдруг появился Эгберг и стал расспрашивать, когда он в последний раз видел Маг. И тогда профессор уже знал, что войдет в бункер один.
      Он без колебаний вошел туда на следующий день рано утром. Мольнар не мог больше ждать. Он знал, что Эгберг не откажется от своих планов. Сделал два шага вперед. Потом остановился. Он уже чувствовал, что задыхается. Это страх, подумал Мольнар. Но после этого он ощутил головокружение, сосущую тяжесть под ложечкой и понял, что уже не выйдет из бункера.
      Мольнар проснулся и некоторое время лежал в темноте. Он заставлял себя думать и чувствовал, что это требует усилий, Мольнар помнил, как входил в бункер, что с того момента прошло много дней. Следовательно, состояние, в котором он находился, не было анабиозом, поскольку его мозг отмечал течение времени. Кроме того, остались какие-то обрывки наблюдений, но обрывки нереальные, которые расплывались, когда Мольнар сосредоточивался на них. Он дышал нормально, не чувствовал боли. Через минуту понял, что кто-то дотрагивается до его головы, а в вены на руке вводится какая-то жидкость. Неожиданно Мольнар стал видеть - с его глаз сняли повязку. Перед ним стоял Дорн.
      - Вы меня видите? - спросил он.
      - Да, - ответил Мольнар, но произнес это слово с усилием, по слогам.
      - Вы меня хорошо слышите?
      - Да.
      Дорн выдернул иглы из его вен.
      - Пожалуйста, попробуйте встать.
      Мольнар поднялся. Суставы сгибались с трудом, и движения его были неcкoординированными. Он сделал два шага и зашатался.
      -- Чувствуете слабость? - спросил Дорн.
      - Нет. Я словно окостенел.
      - Это из-за отсутствия координации. Вы приобретете ее в течение нескольких дней. А сейчас пройдемте в кабинет.
      Дорн открыл дверь, и они направились в кабинет Эгберга. Эгберга там не было.
      -- Вы спасли меня? - спросил Мольнар.
      - Да.
      - А Эгберг?
      - Он оставил вам письмо. Пожалуйста, садитесь. - Дорн достал из внутреннего кармана пиджака запечатанный конверт и отдал его Мольнару. Если вы чувствуете себя хорошо, я перейду в соседнюю лабораторию. Ecли я буду вам нужен, пожалуйста, позовите меня.
      Мольнар разорвал конверт. Письмо было написано от руки.
      "Уважаемый профессор!
      Это письмо служит продолжением нашего разговора, который мы тогда не закончили. Так вот - человеком, тело которого я хотел вам тогда предложить, был я сам. На эту минуту, если вы читаете мое письмо, пересадка удалась и вы являетесь мозгом моего тела..."
      - Дорн! - крикнул Мольнар.
      Дорн открыл дверь.
      - Зеркало!
      -- У меня все приготовлено. - Дорн дал ему небольшое зеркальце, и тогда Мольнар увидел в нем отражение лица Эгберга. Оно было каким-то другим. Через некоторое время Мольнар понял, что глаза у него свои собственные. Он отложил зеркало в сторону и принялся за письмо.
      "...По моему убеждению, я поступил правильно. Состояние вашего организма я обрисовал во время нашeго разговора. У меня же обнаружилась опухоль мозга, растущая настолько быстро, что мне приходится спешить с пересадкой, поскольку я сам должен запланировать и подготовить операцию. Причины моего решения можно объединить в две группы: во-первых, личные, которые вы наверняка не поймете. Во всяком случае, если вы смиритесь с этой пересадкой, то вас ожидает, по моим предположениям, около двадцати лет жизни, возможность научной работы в институте, который станет вашей собственностью. В моем представлении это компенсирует некоторые обязательства, которые у меня были по отношению к вам. Устройством моих личных дел я вас не обременяю. От семьи я отъединился, отгородился, и материально она вполне обеспечена. Моя жена знакома с реальным положением вещей, и с ее стороны я не предвижу никаких возражений. Второй предпосылкой моего решения стал тот факт, что ваша профессиональная подготовка позволяет вам управлять институтом и в дальнейшем, а прежде всего осуществить наблюдения за субъективными ощущениями трансплантанта. Я бы подсказал вам, как составить доклад об этом случае. Разумеется, решение остается за вами.
      Что касается течения операции, то ее осуществил Дорн вместе с приглашенным со стороны ассистентом. Записку с моим согласием на операцию вы найдете среди прочих документов; вы проходили в них как "тело жертвы несчастного случая". С точки зрения закона все в полном порядке, хотя законодатель явно не предусматривал для пересадки мозга такой комбинации. Кроме того, я полагаю, что любые другие возражения, которые могли найтись у вас против моего решения, настолько безосновательны, что в случае вашего несогласия вы можете в любую минуту уничтожить трансплантанта и умереть.
      Из менее существенных дел мне остается прояснить только одно. Появление в бункере свидетельствует о том, что вы не верили в наличие силового поля, генерируемого в институте и питающего энергией ваше сердце. Ваши предположения верны. Такого поля нет. Ваше сердце снабжалось энергией от батареи с радиоактивными элементами, имплантированной вместе с сердцем. В то жe время ритм работы сердца регулировался снаружи, с помощью импульсов, передаваемых непосредственно генератором в институте. Когда вы вошли в бункер, синхронизация исчезла. Результат этого вы почувствовали на себе. Мне нужно признаться в том, что я догадался о вашем намерении войти в бункер, и мы ждали вас там. Точнее, я догадался об этом с момента отъезда Маг. Веревки, найденные возле бункера, только подтвердили мои предположения. Однако вы не могли знать, что Маг, которой был имплантирован продолговатый мозг, в отличие от вас ничуть не зависела от нашей синхронизации. Что ж, вы в некотором смысле действовали себе в ущерб, и исчезновение Маг означает для вас потерю очень хорошей секретарши. Но этого вы не могли предугадать.
      Как уже говорилось раньше, я оставляю на ваше усмотрение решение вопроса относительно оглашения обстоятельств проведенной операции. Другими словами, вы можете жить дальше под именем Эгберга или под своим собственным. Все документы, необходимые для обоих случаев, подготовлены."
      Мольнар отложил письмо в сторону и сидел неподвижно, не думая ни о чем. Через несколько минут в кабинет заглянул Дорн.
      - Как ваше самочувствие? - спросил он.
      - Превосходное.
      - Я горжусь этой операцией, - сказал Дорн. - Мы будем давать объявление?
      Мольнар не ответил,
      - Что стало с моим телом? - спросил он после непродолжительного молчания.
      - Его сожгли и погребли. Уже три месяца назад. Подобная пересадка является многоступенчатой операцией. Наибольшие трудности...
      - А его мозг? - прервал его Мольнар.
      - Препарирован.
      - Он жив?
      - Да. Посмотрите.
      Мольнар подошел к пульту управления и нажал нужные кнопки. На экране, в большом сосуде с почти бесцветной жидкостью плавал мозг. Мольнар видел подсоединенные к нему глаза, один из которых смотрел с экрана прямо на них. В репродукторе он слышал приглушенный шум насосов, нагнетающих живительный раствор, а потом увидел запись электрических процессов в мозге Эгберга. Этот мозг видел, думал... и знал. Стеклянные стенки сосуда, из которого нет выхода, это был весь его мир.
      - Он так решил? - спросил Мольнар Дорна.
      - Нет. Он ничего не говорил на этот счет. Но нам как раз потребовался мозг для экспериментов в области управления движением товарных ракет до наружных планет. Здесь мы давно разрабатываем такую тему.
      - Но его мозг?
      - Пока что эта опухоль почти не развивается. Мы сможем объяснить его существование?
      - Значит, он не давал согласия на это?
      - Нет, но мы всегда используем послеоперационные фрагменты,
      - Дорн, вы заурядный мерзавец, - сказал Мольнар. - Какая это палата?
      - Седьмая.
      - Ключи, пожалуйста. Ключи Эгберга. - Они у Джозефа.
      - Принесите их.
      - Но...
      - Я приказываю. Здесь я распоряжаюсь.
      Через минуту Дорн вернулся с ключами. Мольнар взял их.
      - Вы останетесь здесь, - сказал он.
      Мольнар прошел по коридору и открыл дверь седьмой палаты. Он вошел и заметил, что глаза мозга его не видят. Внимательно следя за тем, чтобы не попасть в поле зрения глаз, Мольнар подошел к насосу, нагнетающему в сосуд жидкость, и отключил его. "Это будет самым лучшим выходом, - подумал он. Он умрет от гипоксемии [Гипоксемия - недостаточное содержание кислорода в крови.], даже не осознавая этого. Ведь в мозге нет систем, контролирующих содержание кислорода. Он просто уснет и уже не проснется". Если бы Мольнар убрал жидкость из сосуда, мозг умер бы раньше, но при этом он знал бы, что умирает.
      Мольнар еще с минуту смотрел на запись активноcти мозга на экране осциллоскопа, а потом вышел.
      Он закрыл дверь и только теперь заметил Дорна.
      - Отдайте мне свои ключи, - сказал Мольнар.
      - Нет... у меня их нет.
      - Ну что ж... Оставьте их у портье. С сегодняшнего дня вы больше не работаете в институте.
      Мольнар не слушал. Он по лестнице спустился в подземелье. Его слегка пошатывало, и ему время от времени приходилось опираться о стену. "Отсутствие скоординированности, как это назвал Дорн, - подумал он, - но мне сейчас необходимо владеть своим телом по крайней мере еще несколько минут". Мольнар добрался до двери камеры питания. Замок был сложный, а пальцы его не отличались ловкостью. Наконец ему все же удалось войти внутрь. Свет включился автоматически, и он увидел толстые медные провода, предохранители м вывески со скрещенными костями. Это была главная установка. Мольнар поискал аварийную. Сначала он включил аккумуляторы и отсоединил провода у этой установки.
      - Что вы делаете?
      Это был Дорн,
      - Выйдите отсюда! - сказал Мольнар.
      - Но так нельзя, все эксперименты... все остановится... Препараты погибнут...
      Мольнар протянул руку к главным предохранителям.
      - Нет! - закричал Дорн и бросился на него.
      Мольнар оттолкнул его со всей силы. Рука у Эгберга была крепкой. Дорн ударился головой о распределительный щит и упал. Он неподвижно лежал на каменном полу. Теперь Мольнар вырвал предохранители. Свет потух. Он швырнул предохранители на ящик с аккумуляторами и вышел на лестницу. Где-то наверху выла сирена.
      "Препараты погибнут", - вспомнил он. Потом подумал о том, что мозг Эгберга бодрствовал три месяца, беспрестанно бодрствовал, представил себе стеклянные стенки сосуда и глаза, лишенные мышц, чтобы изменить свое положение; ожидание, в котором есть только сознание, что ничего, кроме ожидания, произойти не может.
      Он дошел до ворот.
      .-Вы уходите, доктор? - спросил привратник.
      - Да.
      -Мне идти с вами?
      Мольнар внимательно посмотрел на него.
      - Что значит "идти со мной"?
      - Вы спасли мне жизнь, доктор. И теперь вы покидаете нас, когда началась паника и включилась сирена. Вы уходите надолго?
      - Да, но ты останься... Санчо.
      - Меня зовут Томб.
      - Меня тоже на самом деле зовут Мольнаром.
      Он кивнул привратнику, миновал ворота и стал по тропинке спускаться к дороге.