Часом позже я вошла в штаб беллетриции и позвонила в колокольчик. Это был сигнал для председателя, означавший событие первостепенной важности, и через несколько мгновений Глашатай появился. За воротничком у него торчала салфетка — мой вызов оторвал его от обеда. Я села и рассказала ему обо всем, что случилось. Ему тоже пришлось сесть, когда он все это услышал.
      — Где сейчас «блюберд»? — спросил он.
      — Снова на складе, — ответила я. — Я приказала провести осмотр. Впечатление такое, что ось сломалась от усталости металла.
      — Несчастный случай?
      Я кивнула. Все-таки, ее не достали. Несмотря на все происшедшее, я по-прежнему не могла найти ничего подозрительного в ее гибели, а в случае с Перкинсом у меня в активе значился всего лишь отсутствующий на месте ключ. Гонки всегда опасны. И Хэвишем знала это лучше, чем кто-либо.
      — Сколько ей осталось?
      — За время нашего разговора они разыграли сцену смерти в «Надеждах». Врач сказал, что ей осталась в лучшем случае глава — пока мы сводим ссылки на нее и ее появление до минимума.
      Председатель похлопал меня по плечу.
      — Придется обучить А-генерата на ее место, — тихо сказал он. — «Надежды» не будут уничтожены.
      Он посмотрел мне в лицо.
      — На несколько дней вы освобождаетесь от службы, мисс Нонетот. Побудьте дома, придите в себя, а мы подыщем для вас спокойное занятие, пока вы не сможете вернуться к своим обязанностям в полной мере.
      Появился Твид.
      — Что случилось? — спросил он. — Мне сказали…
      Глашатай взял его под руку и рассказал ему обо всем, что произошло, а я сидела и думала, как мне теперь жить без Хэвишем. Подошел Твид и положил мне руку на плечо.
      — Мне очень жаль, Четверг. Хэвишем была из лучших. Мы все ее очень ценили.
      Я поблагодарила его.
      — Может, вам будут интересны те копии отчета из Главного текстораспределитсльного управления?
      — Что в них?
      Он положил их передо мной.
      — Это отчеты по СуперСлову™, написанные Перкинсом, Дином и мисс Хэвишем. Все трое дают программе полное «добро». Если Перкинс и был убит, то не из-за программы.
      — Высшая читабельность?
      — Похоже на то. Такая современная система нуждается в людях вроде вас, Нонетот, чтобы наблюдать за проведением ее в жизнь. Я предлагаю вам постоянную должность в Книгомирье.
      Я посмотрела на него. Идея показалась мне заманчивой. В конце концов, в Суиндоне меня никто не ждал.
      — Звучит неплохо, Твид. Могу я подумать?
      Он улыбнулся.
      — Сколько хотите.
 
      Я вернулась в гидросамолет Мэри и перечитала финальную сцену мисс Хэвишем в «Больших надеждах». Профессионал до последней минуты, она отыграла собственную смерть с таким чувством, какого я никогда не замечала в ней при жизни. Отыскав бутылку вина, я налила себе большой стакан и с облегчением выпила. При этом я знала, что пить мне по какой-то причине не следует, но вспомнить этой причины не могла. Я посмотрела на руку, на которой утром было написано какое-то слово. Хэвишем настояла, чтобы я его смыла, и я послушалась, но мне все равно было интересно, и по оставшимся бледным следам я пыталась понять, что там было написано.
      — Липтон, — прошептала я. — Почему я написала на своей руке «Липтон»?
      Я пожала плечами. Изысканное красное согревало душу, и я налила себе еще. Открыла «Маленького принца», модифицированного в СуперСлове™, которого дала мне Хэвишем, и принялась за чтение. От книги исходил странный дынный запах, бумага на ощупь напоминала тонкий пластик, буквы четко выделялись на молочной белизне страниц. Текст светился в полумраке кухни, и, заинтригованная, я отнесла ее в хозяйственный чуланчик, где в полной темноте текст все равно оставался ясным, как день. Я вернулась на кухню, села за стол и выбрала «Чувствительность чтения» на странице меню. Слова меняли свет с красного на синий, когда я их прочитывала, затем снова становились красными, когда я возвращалась к ним. Так я включала и выключала СветоТекст™, а потом экспериментировала с уровнями фона и музыкального сопровождения.
      Я начала читать, и с первыми же словами в моем воображении развернулась огромная палитра новых эмоций. Читая описание пустыни, я слышала шум ветра в дюнах, ощущала жару и даже вкус выжженных песков. Голос рассказчика отличался от голоса принца, потому для их различия не требовалось авторских ремарок. Как и уверял Либрис, технический прогресс оказался на высоте. Я закрыла книгу, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
      В дверь постучали.
      Я крикнула, чтобы входили. Это был Арнольд.
      — Привет! — сказал он. — К тебе можно?
      — Чувствуй себя как дома, — ответила я. — Вина?
      — Спасибо.
      Он сел и улыбнулся мне. Я прежде никогда не замечала, что он весьма хорош собой.
      — Где остальные? — спросил он, оглядываясь.
      — Шляются где-то, — ответила я, махнув рукой в сторону лодки. У меня слегка кружилась голова. — Лола, наверное, гуляет с новым хахалем, Рэндольф кому-нибудь плачется по этому поводу, а где носит бабушку, понятия не имею. Выпить хочешь?
      — Ты мне уже налила.
      — Ну так я еще и себе налью. Чего пришел-то, Арни?
      — Да так, мимо гулял. Как дела на работе?
      — Отвратно. Мисс Хэвишем умирает, и что-то не так, а я не понимаю, что именно.
      — Я слышал, у потусторонников иногда случаются «полеты фантазии», когда они начинают создавать сюжетные линии из ничего. Ты привыкнешь, не волнуйся. Да, прими мои поздравления, — добавил он. — Прочел в газете о твоем назначении.
      Я подняла стакан, и мы оба выпили.
      — А что у тебя с Мэри? — спросила я.
      — Между нами уже давно ничего нет. Она считает меня неудачником и…
      — Посылает ко всем чертям. Да, я слышала. А как тебе Лола? Ты с ней еще не переспал?
      — Нет!
      — Тогда ты единственный парень в «Кэвершемских высотах», который этого не сделал, — заявила я. — Еще выпить хочешь?
      — Давай. А ты как? — спросил он. — Расскажи мне о твоем потустороннем муже.
      — Да нет у меня мужа, — сказала я, — и не было никогда.
      — Но ты же мне говорила…
      — Может, просто хотела, чтобы ты отвязался. Был один парень по имени Орешек в Хроностраже, но это было давно. Он погиб от темпоральной пер-ре-груз-ки..
      — Чего?
      — Постарел преждевременно. Он умер.
      Я вдруг почувствовала себя как-то неловко и посмотрела на стакан и полупустую бутылку.
      — В чем дело, Четверг?
      — Да так. Знаешь, бывает иногда: вдруг что-то вспоминаешь, но не понимаешь почему. Что-то вроде «обратного кадра».
      Он улыбнулся.
      — У меня немного воспоминаний, Четверг. Я ведь генерат. Может, у меня и могло быть прошлое, но меня не сочли достаточно важным персонажем для этого.
      — Это танк? То есть это так? Ладно, я только что подумала о Белой лошади в Уффингтоне, дома. Теплая мягкая трава, синее небо, теплое солнце на лице… Почему я это вспомнила?
      — Понятия не имею. А тебе не кажется, что тебе уже хватит?
      — Все путем, — возразила я. — Я в полном порядке. Мне никогда лучше не бывало. А каково это — быть генератом?
      — Неплохо, — ответил он, делая еще глоток вина. — Всегда есть шанс получить новую роль, если ты достаточно усерден и постоянно участвуешь в Программе по обмену. Семьи у меня нет — может, и к лучшему.
      — Моя мамаша — посмешище, а отца просто не существует, — поделилась я. — Он странствующий по времени рыцарь… не смейся… а еще у меня два брата. Оба живут в Суиндоне. Один — священник, а другой…
      — Кто?
      Мне снова стало не по себе. Может, из-за вина. Я посмотрела на руку.
      — Я не знаю, что он делает. Мы много лет не разговаривали.
      Снова «обратный кадр», на сей раз Крым.
      — Бутылка пуста, — пробормотала я, пытаясь налить вина.
      — Ты бы сначала пробку вынула, — заметил Арнольд. — Позволь мне.
      Он взял штопор и после упорных трудов вытащил пробку. Думаю, он был пьян. Некоторые люди удержу не знают.
      — Как тебе Кладезь? — спросил он.
      — Нормально, — ответила я. — Потустороннику тут очень неплохо живется. Никаких счетов оплачивать не надо, всегда хорошая погода и, что лучше всего, никакого «Голиафа», стряпни моей матушки или ТИПА.
      — ТИПА умеет стряпать?
      Я по-дурацки захихикала, он тоже. Через пару секунд мы оба истерически хохотали. Я сто лет так не смеялась.
      Смех оборвался.
      — А над чем это мы?
      — Не знаю.
      И мы снова расхохотались.
      Я отдышалась и отпила еще вина.
      — Ты танцуешь?
      Арни озадаченно глядел на меня несколько мгновений.
      — Конечно.
      Я взяла его за руку и повела в гостиную. Нашла пластинку и поставила на проигрыватель. Положила ему руки на плечи, а он обнял меня за талию. Ощущение было странное и почему-то неправильное, но мне было все равно. Я сегодня потеряла хорошего друга и заслуживала небольшого расслабона.
      Заиграла музыка, и мы начали медленно танцевать. Раньше я много танцевала — наверное, с Филбертом.
      — Для одноногого ты хорошо танцуешь, Арни.
      — У меня две ноги, Четверг.
      И мы снова расхохотались. Я припала к нему, он оперся на софу, чтобы не рухнуть. Пиквик посмотрела на нас с отвращением и встопорщила перья.
      — У тебя тут, в Кладезе, есть девушка?
      — Нет никого, — медленно ответил он.
      Я потерлась своей щекой о его щеку, нашла его губы и поцеловала очень ласково и бесцеремонно. Он начал отстраняться, но затем перестал и ответил на поцелуй. Ощущение оказалось до опасного приятным. Я не понимала, почему так долго оставалась одинокой.
      Он оторвался от моих губ и отступил на шаг.
      — Четверг, это все неправильно.
      — Да что тут может быть неправильного? — спросила я, глядя на него и покачиваясь. — Хочешь пойти посмотреть мою спальню? Там такой классный потолок!
      Я споткнулась и вцепилась в спинку дивана.
      — Ну что уставилась? — спросила я Пиквик, сердито глядевшую на меня.
      — У меня в голове стучит, — пробормотал Арнольд.
      — И у меня тоже, — ответила я.
      Арнольд склонил голову набок и прислушался.
      — Не, это не в голове, это в дверь.
      — Это двери восприятия, — заметила я. — Или небес и ада.
      Он открыл дверь, и вошла очень старая женщина в синем бумазейном платье. Я начала было хихикать, но заткнулась, когда она подошла ко мне и отняла у меня стакан.
      — И сколько ты уже выпила?
      — Два? — ответила я, опираясь на стол.
      — Две, — поправил Арни. — Бутылки.
      — Два, — ответила я. — Ящика. — И снова захихикала, хотя на самом деле ничего смешного не было. — Слушай, бумазейная тетка, — погрозила я пальчиком, — лучше верни мне стакан!
      — А о малыше ты подумала? — ответила она, грозно глядя на меня.
      — Каком таком малыше? У кого малыш? Арни, у тебя малыш есть?
      — Дело обстоит хуже, чем я думала, — пробормотала она. — Такие имена, как Аорнида и Лондэн, ничего тебе не говорят?
      — Ни-че-го, — ответила я. — Но если хочешь, я выпью за них. Привет, Рэндольф.
      Рэндольф и Лола стояли в дверях и с ужасом смотрели на меня.
      — Ну? — сказала я. — У меня что, еще одна голова выросла или как?
      — Лола, принеси ложку, — сказала бумазейная тетка. — Рэндольф, тащи Четверг в ванную.
      — Зачем? — удивилась я, сползая на пол. — Сама дойду.
      В следующий момент перед глазами у меня возникли задники Рэндольфовых ботинок и пол гостиной. Затем лестница с высоты его плеча. Меня снова разобрал смех, но остальное теряется в тумане. Я помню, как кашляла и блевала в унитаз, а затем, когда меня уложили в постель, разрыдалась.
      — Она умерла. Сгорела.
      — Я знаю, милая, — сказала старушка. — Я твоя бабушка, помнишь?
      — Ба? — всхлипнула я, внезапно узнав ее. — Прости, что я назвала тебя «бумазейной теткой»!
      — Все в порядке. Может, и хорошо, что ты выпила. Сейчас ты заснешь, а во сне тебе предстоит сражаться со своими воспоминаниями. Поняла?
      — Нет.
      Она вздохнула и отерла мне лоб маленькой розовой ладошкой. От этого мне полегчало, и я перестала плакать.
      — Держись, дорогая. Не теряй головы и будь сильнее, чем когда-либо прежде. Встретимся утром на том берегу.
      Бабушкино лицо начало расплываться, меня охватила дремота, и я погрузилась в глубины подсознания.

      За спиной разбилась о скалы волна, обдав меня холодными брызгами и клочьями пены, и я вздрогнула. Я стояла на скалистом выступе посреди беспросветной бурной ночи, а передо мной возвышался маяк. Ветер выл и стонал вокруг башни, молнии били в крышу. Очередной разряд в облаке искр ушел по громоотводу в землю, оставив по себе едкий запах серы. Маяк был чернее обсидиана, и при взгляде наверх мне показалось, будто вращающаяся среди больших линз дуговая лампа висит прямо в воздухе. Свет парил в угольно-черной темноте, не освещая ничего, кроме вздыбленного злого моря. Я покопалась в памяти, но не обнаружила ничего — прошлое просто исчезло. Меня вынесло на самый одинокий аванпост моего подсознания, остров без воспоминаний, где не было ничего, кроме того, что я видела, ощущала и обоняла в это мгновение. Но чувства меня не покинули, и я ощущала опасность и подозревала какую-то цель. Я понимала, что должна победить — или потерпеть поражение.
      Еще одна волна разбилась у меня за спиной, и с колотящимся сердцем я потянула засов на стальной двери и вскоре уже очутилась внутри, недосягаемая для пронзительного ветра. Крепко заперев дверь, я осмотрелась. Посередине уходила вверх винтовая лестница, но больше не было ничего — ни мебели, ни книги, ни сундука. Пусто.
      Я снова вздрогнула и вытащила пистолет.
      — Маяк, — прошептала я. — Маяк посреди небытия.
      Постоянно держась начеку и не зная, что ждет за поворотом, я медленно двинулась вверх по цементным ступенькам. Ни в одной из круглых комнат, попавшихся мне на пути, не наблюдалось признаков жизни. Я медленно всходила на башню, держа в руке пистолет и дрожа от страшного ощущения надвигающейся потери — чувства, с которым я не могла справиться и которого не могла понять. На верхнем этаже винтовая лестница кончилась, дальше можно было подниматься только по стальному трапу. Над головой слышался гул электромоторов, вращающих лампу, сквозь открытый люк виднелся белый луч, медленно описывающий круг. Но верхняя комната не была пуста. В кресле сидела молодая женщина и пудрила носик, глядясь в маленькое зеркальце.
      — Ты кто? — спросила я, наводя на нее пистолет.
      Она опустила зеркальце, улыбнулась и посмотрела на пистолет.
      — Боже мой! Ты всегда остаешься человеком действия!
      — Что я тут делаю?
      — Ты и правда не знаешь?
      — Нет, — ответила я, опуская пистолет.
      Я не помнила ничего, но ощущала любовь, утрату, разочарование и горе. Что-то из этих чувств имело отношение к женщине в кресле, но что именно — я не знала.
      — Меня зовут… — начала женщина. — Она замолчала и снова улыбнулась. — Нет, по-моему, это слишком.
      Она встала и подошла ко мне.
      — Тебе достаточно знать одно: ты убила моего брата.
      — Я убийца? — прошептала я, выискивая в душе чувство вины и не находя его. — Я… я тебе не верю.
      — Это правда, — сказала она, — и моя месть близка. Я тебе кое-что покажу.
      Она подвела меня к окну. Снова ударила молния, осветив все вокруг. Мы стояли на краю огромного водопада, уходившего куда-то во тьму. Океан переливался через край, миллионы тонн воды рушились в бездну. Но это было не все. В очередной вспышке молнии я разглядела, что водопад быстро подмывает островок, на котором стоял маяк. Пока я смотрела, первый кусок скалистого выступа с шумом оторвался и исчез.
      — Что тут происходит? — спросила я.
      — Ты все забываешь, — просто сказала она, раскидывая руки. — Это остатки твоей памяти, которые я собрала в кучку, — если хочешь, последний оплот. Буря, маяк, водопад, ночь, ветер — это все ненастоящее. — Она подошла ближе, я даже почуяла запах ее духов. — Все это просто символическое отображение твоего сознания. Море — твой жизненный опыт, память — все, что делает тебя тем, кто ты есть. Все это улетает прочь, уходит, как вода из ванны. Вскоре башня маяка упадет в бездну, и тогда…
      — И тогда?
      — И тогда я отпраздную победу. Ты ничего не будешь помнить — даже этого. Конечно, ты восстановишь навыки, лет через десять научишься завязывать шнурки. Но первые годы сможешь только слюни пускать.
      Я направилась к выходу, но она окликнула меня.
      — Отсюда не сбежать. Куда ты пойдешь? Для тебя есть только это место.
      У самой двери я резко обернулась и выстрелила. Пуля прошла сквозь молодую женщину и, не причинив ей вреда, ударилась в стенку у нее за спиной.
      — Этого мало, Четверг.
      — Четверг? — отозвалась я. — Так меня зовут?
      — Это не имеет значения, — усмехнулась она. — Ты не помнишь никого, кто мог бы тебе помочь.
      — А разве от этого твоя победа не станет пустой? — спросила я, опуская пистолет, и потерла виски, мучительно пытаясь припомнить хоть что-нибудь.
      — Самой трудной задачей было вычистить из твоего сознания то, что тебе по-настоящему дорого, — ответила женщина. — Потом мне оставалось только разбудить твои страхи, воспоминания о том, чего ты боялась больше всего. Дальше все было просто.
      — Мои самые большие страхи?
      Она снова улыбнулась и показала мне зеркальце. В нем ничего не отражалось, только мелькали какие-то смутные образы. Я взяла зеркало и заглянула в него, пытаясь понять, что именно я вижу.
      — Это картины твоей жизни, — сказала она. — Твои воспоминания: любимые люди, все, чем ты дорожила, и все, чего ты боялась. Любое из них я могу по собственному желанию изменить или даже стереть полностью. Но прежде я заставлю тебя еще раз увидеть самое страшное. Смотри же, Четверг, смотри и ощути потерю брата в последний раз!
      Зеркало показало мне картины какой-то далекой войны, жестокую смерть чем-то знакомого мне солдата, и чувство утраты вспыхнуло у меня в груди. Женщина рассмеялась, и картины повторились, на сей раз яснее и четче. Я закрыла глаза, чтобы не видеть этого кошмара, но тут же снова в ужасе распахнула их. На самом краю сознания промелькнуло кое-что еще, темное и страшное, стремящееся поглотить меня. Я ахнула, и женщина ощутила мой страх.
      — Что это? — воскликнула она. — Я что-то упустила? Страшнее Крыма? Дай посмотреть!
      Она попыталась вырвать у меня зеркало, но я уронила его. Оно разбилось о бетонный пол, и до моего слуха донесся глухой удар в стальную дверь пятью этажами ниже.
      — Что это? — настойчиво повторила она свой вопрос.
      И я поняла, что увидела. Именно его присутствие, столько лет маячившее незваным гостем на задворках подсознания, являлось оружием, необходимым мне для победы над ней.
      — Мой самый жуткий кошмар, — ответила я. — А теперь и твой.
      — Но этого не может быть! Твой самый страшный кошмар — это Крым, гибель твоего брата! Я знаю, я обыскивала твой разум!
      — Тогда, — медленно проговорила я, обретая силы по мере того, как эта женщина теряла уверенность, — тебе следовало искать получше.
      — Но это все равно тебе уже не поможет! — дрожащим голосом проговорила она. — Оно не сможет войти, будь уверена!
      Послышался громкий треск — стальная дверь на первом этаже слетела с петель.
      — Опять ошибка, — тихо сказала я. — Ты звала его, и оно пришло.
      Она бросилась к лестнице и закричала:
      — Кто там? Кто ты? Что ты?
      Но ответа не было. Только тихий вздох и медленные шаги вверх по лестнице. Я выглянула из окна и увидела, как очередной кусок скалистого острова канул во тьму. Теперь маяк висел над самой бездной, и я смотрела прямо в беснующиеся глубины. По башне пробежала дрожь, от потолка отвалился кусок штукатурки.
      — Четверг! — жалко взвизгнула она. — Ты можешь управлять им! Останови его!
      Она захлопнула дверь на лестницу и дрожащими руками задвинула засов.
      — Я могла бы загнать его назад, если бы захотела, — сказала я перепуганной женщине. — Но я не хочу. Ты велела мне посмотреть в лицо моим страхам — теперь мы сделаем это вместе.
      Маяк снова вздрогнул, по стене пошла трещина, сквозь которую виднелось бушующее море. Дуговая лампа с металлическим скрежетом остановилась. Послышался глухой удар в дверь.
      — Всегда найдется рыбка покрупнее, Аорнида, — медленно проговорила я, внезапно вспомнив, кто она такая. Прошлое начало выступать из тумана. — Как и все Аиды, ты ленива. Ты решила, что гибель Антона — худшее, что можно выловить из моей памяти, и не стала искать дальше. Ты не дала себе труда порыться в моем подсознании. Это старые, ужасные вещи, от которых мы в детстве просыпаемся, кошмары, которых наяву мы почти и не помним, страхи, которые мы загоняем в самый дальний уголок памяти, но они никуда не деваются и глумятся над нами издалека.
      Дверь рухнула внутрь комнаты, маяк содрогнулся, и часть стены отвалилась. В комнату ворвался ледяной ветер, потолок провис на два фута, и от разорванного кабеля посыпались искры. Аорнида, оцепенев, смотрела на возникшую в дверях фигуру, тихонько бормочущую себе под нос какую-то бессмыслицу.
      — Нет! — заскулила она. — Простите, я не хотела потревожить вас, я…
      Волосы у сестры Ахерона побелели как снег, из пересохшего горла не мог вырваться ни единый звук. Я опустила взгляд и повернулась к двери, следя краем глаза за приближающейся к моей мучительнице огромной тенью. Женщина упала на колени и зарыдала, отчаянно и беззвучно. Я перешагнула сорванную с петель дверь и ринулась вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Когда я выскочила наружу, скала опять задрожала и коническая крыша маяка ухнула вниз среди града кирпичей и обломков ржавого железа. Голос наконец вернулся к Аорниде, и она пронзительно закричала.
      Я не останавливалась, не замедляла шага. Садясь в ялик, припасенный ею для отступления, я все еще слышала, как она молит о пощаде. Лодка поплыла прочь по маслянисто-черной воде. Крики затихли лишь тогда, когда маяк канул в бездну, унося с собой злобный дух Аорниды.
      Помедлив мгновение, я снова принялась грести, гремя веслами в уключинах.
      — Это было эффектно, — произнес спокойный голос у меня за спиной.
      Я обернулась и увидела на носу Лондэна. Он был в точности такой, каким я его помнила. Высокий, красивый, со слегка поседевшими на висках волосами. Мои воспоминания, так долго блуждавшие в тумане, теперь сделали его более живым, чем он был на протяжении многих недель. Я бросила весла и, едва не перевернув лодчонку, кинулась к нему, чтобы обнять его, почувствовать его тепло. Захлебываясь слезами, я едва не задушила его в объятиях.
      — Это ты? Это правда ты, а не очередная забава Аорниды?
      — Да, это я, — сказал он, нежно целуя меня, — или, по крайней мере, твои воспоминания обо мне.
      — Ты снова станешь настоящим! — заверила я его. — Обещаю тебе!
      — Я много пропустил? — спросил он. — Не очень приятно, когда тебя забывает тот, кого ты любишь.
      — Понимаешь, — начала я, когда мы поудобнее устроились на дне лодочки, — тут появилась такая новая программа СуперСлово™, и…
      Мы долго лежали в объятиях друг друга, глядя на звезды, а маленькая лодочка покачивалась на волнах моей памяти, и море баюкало нас, пока мы плыли навстречу разгорающейся заре.

      Наутро я проснулась с ощущением, что в голове у меня работает отбойный молоток. В иллюминатор струился солнечный свет. Я полежала в постели с открытыми глазами, улыбнулась, вспоминая недавний сон, и громко произнесла:
      — Лондэн Парк-Лейн, Лондэн Парк-Лейн!
      Затем медленно села и потянулась. Было почти десять утра. Я прошлепала в ванную и выпила три стакана воды, выдала ее обратно, почистила зубы, попила еще, посидела, опустив голову меж колен, а затем на цыпочках вернулась в спальню, чтобы разбудить бабушку. Она крепко спала в кресле с «Поминками по Финнегану» на коленях. Мне подумалось, что надо бы извиниться перед Арни и поблагодарить его за джентльменское поведение в щекотливой ситуации. Я поверить не могла, что вела себя так по-идиотски, но, честно говоря, рассчитывала свалить большую часть вины на Аорниду.
      Через полтора часа я встала и спустилась в кухню, где за столом сидели Рэндольф и Лола. Они не разговаривали, и у дверей я заметила маленький Лолин чемоданчик.
      — Четверг! — воскликнул Рэндольф, пододвигая мне стул. — Как ты себя чувствуешь?
      — Мутит, — ответила я, когда Лола поставила передо мной кружку горячего кофе. Я с удовольствием вдохнула терпкий запах. — Мутит, но я счастлива: я снова обрела Лондэна! Спасибо за вчерашнюю заботу, и простите меня за мое непотребное поведение. Арни, наверное, решил, что хуже меня шлюхи во всем Кладезе нет.
      — Нет, самая крутая — я, — невинно возразила Лола. — Твоя бабушка рассказала нам все про Аорниду и Лондэна. Мы же были не в курсе. Арни все понял и обещал попозже зайти проведать тебя.
      Я посмотрела на чемоданчик и перевела взгляд на Лолу с Рэндольфом. Оба подчеркнуто игнорировали друг друга.
      — Что происходит?
      — Я уезжаю. Мне дали работу в «Девушки начинают первыми».
      — Отличные новости, Лола, — обрадовалась я совершенно искренне. — А ты что скажешь, Рэндольф?
      — Да, прекрасно. К ее услугам все тряпки и хахали, как она и хотела.
      — Ты дуешься потому, что тебе не дали роли мужчины-наставника, о которой ты мечтал! — ответила Лола.
      — Вовсе нет, — возразил Рэндольф. Под пленкой напускного равнодушия в нем кипела обида. — Мне предложили роль в готовящемся науч… серьезном романе. Это настоящая литература.
      — Ну так удачи тебе, — ответила Лола. — Пошли мне открытку, если не с кем будет поболтать в глянцевом переплете.
      — Ребята, — вмешалась я, — давайте жить дружно!
      Лола посмотрела на Рэндольфа. Тот отвернулся. Она вздохнула, бросила на меня печальный взгляд и встала.
      — Ладно, — сказала она, беря свой чемоданчик. — Мне пора. Примерка все утро, затем репетиции до шести. Работать, работать, работать. Не волнуйся, я буду позванивать.
      Я встала, придержала руками голову, потому как болела она немилосердно, и обняла Лолу, которая с радостью ответила мне тем же.
      — Спасибо за помощь, Четверг, — сказала она со слезами на глазах. — Без тебя мне бы ни за что не стать ВЗ.