Прошло два дня. Я только что, как водится, отблевала поутру и снова завалилась в постель, разглядывая бабушкину записку и пытаясь понять, что бы это значило. Там было одно-единственное слово: «Помни». Что помнить-то? Ба еще не вернулась от двора Медичи, и хотя записка могла оказаться плодом бабушкиных «затмений», мне все равно было не по себе. Что-то тут не так. У моей постели на столе лежал набросок привлекательного мужчины лет под сорок. Я понятия не имела, кто это, что выглядело странно, поскольку набросок был сделан мной.
      В дверь забарабанили. Это заявился Ибб. В течение недели он становился все более женственным и так преуспел в этом, что в среду целый день проходил, задрав нос. Обб, со своей стороны, постоянно талдычил, что во всем прав и все знает, и дулся, когда я доказывала ему, как он ошибается. И все мы понимали, к чему идет дело.
      — Привет, Ибб, — сказала я, кладя листок на стол. — Как дела?
      Ибб в ответ дернула молнию и расстегнула комбинезон.
      — Гляди! — возбужденно сказала она, демонстрируя грудь.
      — Поздравляю, — протянула я, все еще чувствуя себя немного мутно. — Значит, ты — она.
      — Я знаю! — воскликнула Ибб, едва сдерживая восторг. — Хочешь увидеть остальное?
      — Нет, спасибо, — ответила я. — Я тебе верю.
      — Можно позаимствовать у тебя лифчик? — спросила она, поднимая и опуская плечи. — Эти штуки не очень удобны.
      — Вряд ли мой тебе подойдет, — торопливо сказала я. — Ты куда крупнее меня.
      — Ох, — немного удрученно откликнулась генератка. — А резинки и щетки для волос у тебя не найдется? Ничего не могу поделать с этими патлами. Наверх заберешь — не то, распустишь — опять плохо. Может, подстричься? И я хочу, чтобы они кудрявились!
      — Ибб, у тебя чудесные волосы, честное слово.
      — Лола, — поправила она меня. — Я хочу, чтобы с нынешней минуты ты называла меня Лола.
      — Хорошо, Лола, — сказала я. — Сядь на постель.
      Лола уселась. Я принялась расчесывать ей волосы, а она все болтала об идее похудания, которая, похоже, сводилась к тому, чтобы взвешиваться, стоя одной ногой на весах, а другой — на полу. Согласно этой идее, как она мне сказала, можно похудеть на сколько хочешь, не отказываясь от пирожных. Потом она принялась щебетать о новой замечательной штуке, которую для себя открыла, и как это здорово, и как ей хочется заниматься этим побольше, и похвасталась, что мужчины никогда не отказываются ей в этом помочь.
      — Ты поосторожнее, — сказала я ей. — Прежде чем заняться этим, подумай, что ты делаешь и с кем.
      — Непременно, — заверила меня Лола. — Я буду очень осторожна — я всегда буду спрашивать, как их зовут.
      Когда я закончила ее причесывать, Лола посмотрела на себя в зеркало, горячо обняла меня и выскользнула из комнаты. Я медленно оделась и побрела на кухню.
      За столом сидел Обб и раскрашивал фигурку наполеоновского кавалерийского офицера. Он не сводил с миниатюры глаз и даже раскраснелся от усердия. За последние несколько дней он превратился в красивого темноволосого мужчину по меньшей мере шести футов трех дюймов ростом, с низким голосом и размеренной речью. На вид ему было около пятидесяти. Я подозревала, что теперь-то он уже определенно «он», но надеялась, что он не станет мне этого демонстрировать тем же способом, что и Лола.
      — С утречком, Обб, — сказала я. — Завтракать будешь?
      Обб уронил всадника на пол.
      — Посмотри, что ты натворила! — прорычал он. — Пожалуйста, тосты и кофе. Кстати, меня зовут Рэндольф, а не Обб.
      — Поздравляю, — сказала я, но он только проворчал что-то в ответ, подобрал с полу кавалерийского офицера и снова принялся за раскрашивание.
      Лола влетела в гостиную, увидела Рэндольфа и замерла, украдкой поглядывая на свои ноготки, надеясь, что он обернется и увидит ее. Он не обернулся. Она подошла ближе и сказала:
      — Доброе утро, Рэндольф.
      — Доброе, — проворчал он, не оборачиваясь. — Как спалось?
      — Плохо.
      — А ты чего хотела?
      Она пропустила грубость мимо ушей и защебетала дальше:
      — Может, желтенький будет посимпатичнее?
      Рэндольф оторвался и посмотрел на нее.
      — Цвет мундира наполеоновского кавалерийского офицера — синий, Лола. Желтый — цвет яичного желтка и банана!
      Она повернулась ко мне и, скривившись, произнесла одними губами «дубина», а затем налила себе кофе.
      — Может, пройдемся по магазинам? — спросила она меня. — Если уж надо купить белье, то почему бы не запастись заодно косметикой и духами? Мы могли бы примерять платья и делать то, что девушки обычно делают за компанию: я сводила бы тебя пообедать, мы бы посплетничали, сходили в парикмахерскую, потом опять по магазинам, поболтали бы о парнях, а там двинули бы в тренажерный зал…
      — Это не совсем мой образ жизни, — протянула я, пытаясь сообразить, для какой книги готовили Лолу в колледже Святого Табулараса.
      Я не могла припомнить, когда в последний раз шастала по девичьим делам. Вряд ли мне выпадал такой день за последние десять лет. Большую часть одежды я заказывала по почте — никак не находилось времени пробежаться по магазинам.
      — Ну, давай же! — подзуживала Лола. — Отдохни денек. Что ты делала вчера?
      — Сидела на лекции по применению системы межтекстового позиционирования ISBN в книгопрыгании.
      — А позавчера?
      — На практических занятиях по использованию текстуальных сит для отлова книгобежцев.
      — А до того?
      — Безуспешно искала Минотавра.
      — Вот именно потому тебе и нужен выходной. Нам даже не надо покидать Кладезь: сейчас как раз собирают новейшие каталоги «Граттан»! Мы можем туда пробраться, я знакома с одним человечком, который по совместительству подрабатывает правкой текста. Ну пожалуйста, не отказывайся! Это для меня так много значит!
      Я вздохнула.
      — Ладно, но только после обеда. Мне еще все утро изображать Мэри Джонс в «Кэвершемских высотах».
      Она запрыгала и радостно захлопала в ладоши. Я не смогла сдержать улыбки при виде ее детского восторга.
      — Отлично, так и вес сбросишь, — заметил Рэндольф.
      Она обернулась к нему, сузив глаза.
      — Ты что хотел этим сказать?
      — Что хотел, то и сказал.
      — Что я толстая?
      — Это не я сказал, а ты, — ответил Рэндольф, сосредоточившись на своем оловянном солдатике.
      Она схватила стакан воды и выплеснула ему на колени.
      — Ты что, обалдела? — заорал он, вскакивая и хватая полотенце.
      — Вот тебе наука! — завопила Лола, грозя ему пальчиком. — Чтобы не болтал что попало кому попало!
      И с этими словами она удалилась.
      — Да что я ей сказал-то? — раздраженно воскликнул Рэндольф. — Ты видела? Ни с того ни с сего!
      — Думаю, ты еще легко отделался, — сказала я. — На твоем месте я бы пошла и извинилась.
      Он раздумывал над этим несколько минут, затем, опустив плечи, поплелся искать Лолу, которая рыдала где-то в хвосте самолета.
      — Первая любовь! — послышался сзади голос. — Нелегко впихнуть восемнадцать лет эмоций в одну неделю.
      — Бабуля! — обрадовалась я. — Когда ты вернулась?
      — Только что, — ответила она, снимая синюю шляпу и перчатки и протягивая мне какие-то деньги.
      — Это что еще?
      — Д3 генераты жуткие буквоеды, но это приносит дивиденды. Я попросила таксиста ехать всю дорогу задним ходом, и под конец поездки он остался мне еще и должен. Как дела?
      Я вздохнула.
      — Представь, что у тебя в доме два подростка.
      — Смотри на это как на школу воспитания твоего будущего ребенка, — сказала бабушка, садясь и пробуя мой кофе.
      — Ба…
      — Да?
      — Как ты сюда попала? Ведь ты тут, правда? Ты же не воспоминание или что-нибудь в этом роде?
      — О нет, я настоящая, — рассмеялась она. — Просто за тобой надо немного присматривать, пока мы не разберемся с Аорнидой.
      — С Аорнидой? — переспросила я.
      — Да, — вздохнула бабушка. — Задумайся как следует на минутку.
      Я покрутила имя в голове, и Аорнида вынырнула из мрака, словно корабль из тумана. Но туман был густым, и в нем скрывалось еще многое — я просто чувствовала это.
      — Ах да, — прошептала я, — эта. Что еще мне полагалось помнить?
      — Лондэна.
      Он тоже выступил из тумана. Человек с рисунка. Я села и уронила голову на руки. Я не могла поверить, что забыла его.
      — Относись к этому как к разновидности кори, — погладила меня по спине бабушка. — Мы вылечим тебя от нее, не бойся.
      — Но ведь тогда мне снова придется сражаться с ней в реальном мире?
      — Мнемоморфов всегда легче посадить под замок на физическом плане, — заметила она. — Как только ты одолеешь ее у себя в голове, остальное не составит труда.
      Я подняла глаза.
      — Расскажи мне еще раз о Лондэне.
      И бабушка принялась рассказывать. Она говорила целый час, пока мне снова не пришла пора выступать в роли Мэри Джонс.
 
      Я ехала в Рединг на машине Мэри в потоке синих «моррис-марина» и вездесущих фургонов «Пемзса». Мне не раз доводилось посещать настоящий Рединг по разным оказиям, и, хотя его побратим из «Высот» был выписан неплохо, многие детали отсутствовали. Недоставало некоторых улиц, на месте библиотеки высился супермаркет, район Кэвершем походил скорее на Беверли-хиллз, чем на картинку из моей памяти, а грязный центр больше напоминал Нью-Йорк семидесятых годов. По-моему, я догадывалась, где автор черпал воображение. Наверняка у него имелась хуллицензия — такая штука для усиления драматизма.
      Я застряла в пробке и теперь сидела, барабаня пальцами по рулевому колесу. Расследование смерти Перкинса продвигалось плохо. Брэдшоу обнаружил в развалинах башни расплавленный замок и ключ, но ничего нового это не дало. Нам с Хэвишем тоже не особенно повезло: три дня кропотливых расследований принесли всего два обрывка информации. Первый: в «Меч зеновийцев» имели доступ всего восемь членов беллетриции, и одним из них был Вернхэм Дин. Я говорю об этом потому, что он числился среди пропавших, после того как отправился на разведку в «Улисса», дабы прояснить судьбу похищенных из последней главы знаков препинания. С тех пор его никто не видел. Повторные прочесывания «Улисса» не позволили установить, побывал ли он там вообще. В отсутствие иных данных мы с Хэвишем начали обсуждать вероятность того, что Перкинс сам снял замок, чтобы почистить клетку или еще зачем, хотя это было сомнительно. И как тогда объяснить мою заминированную шляпапульту? Ни я, ни Хэвишем не могли понять, кто мог счесть меня опасной. Как не раз с удовольствием повторяла моя наставница, я была совершенным «пустым местом».
      Но самой большой новостью последних дней стало назначение даты запуска СуперСлова™. Главное текстораспределительное управление сдвинуло срок на две недели, дабы приурочить данное событие к девятьсот двадцать третьей ежегодной церемонии вручения Букверовской премии. Во время церемонии Либрис торжественно введет новую систему в действие на глазах у семи миллионов приглашенных персонажей. Глашатай хвастался, что побывал в Главном текстораспределителыюм управлении и своими глазами видел действующие части программы. Самое потрясающее, что каждая часть была способна читать одновременно до тысячи книг — аналогичные устройства версии 8.3 давали в лучшем случае сотню одновременных прочтений.
 
      Я высунулась из окна и огляделась по сторонам. Пробки в Рединге случались. Обычно они хоть медленно, но рассасывались, а эта стояла в мертвую уже двадцать минут. В раздражении я вылезла из машины и отправилась выяснять, что стряслось. Как ни странно, впереди была авария. Я сказала «странно», потому что все водители и пешеходы в «Кэвершемских высотах» являлись всего лишь генератами от D2 до D9 и такие драматические события, как авария, в их компетенцию не входили. Миновав восьмой синий «моррис-марина», я заметила, что у всех одинаково помято одно и то же переднее крыло и разбито лобовое стекло. На подходе к голове пробки мне стало ясно, что авария вызвана одним из белых «Пемзсов». Но данный экземпляр отличался от остальных. Обычно это были грязные «форды» с лутоновскими кузовами, с потеками бензина у отверстия бензобака и поцарапанной задней дверью. А этот фургон был ослепительно белым, каким-то слишком угластым и без малейшего пятнышка грязи. Колеса, как я заметила, были не совсем круглыми, а скорее напоминали пятидесятиугольник, создававший лишь впечатление округлости. При внимательном рассмотрении обнаружилось отсутствие у шин рельефа или текстуры материала — просто черные круги, и всё. Водитель оказался не лучше фургона: бесполая розовая фигура, словно сложенная из кубиков, с примитивными чертами лица и в бледно-синем комбинезоне. Фургон поворачивал налево и стукнул один из синих «моррисов», таким образом причинив одинаковые повреждения им всем. Водитель «морриса», седой мужчина в костюме «в елочку», пробовал ругаться с кубистическим водителем, но без толку. Тот поворачивался к нему, пытался заговорить, затем сдавался, устремлял взгляд вперед и продолжал совершать движения, словно рулил неподвижным фургоном.
      — Что происходит? — спросила я собравшуюся вокруг небольшую толпу.
      — Этот идиот повернул налево, хотя не должен был! — объяснил седовласый хозяин «морриса-марина», а точно такие же седые генераты класса D4 энергично закивали. — Он нас чуть не убил!
      — С вами все в порядке? — поинтересовалась я у кубистического водителя, который тупо посмотрел на меня и попытался переключить передачу.
      — Я вожу машину в «Кэвершемских высотах» с самого начала книги и ни разу не попадал в аварию! — продолжал кипятиться водитель «морриса-марина». — Этак моя премия за безаварийную езду полетит к чертям, и при всем при том я от этогони слова добиться не могу!
      — Я все видел, — сказал другой водитель «Пемзса», на сей раз нормального фургона. — Кто бы он ни был, ему надо вернуться в автошколу и взять несколько уроков вождения!
      — Ладно, представление окончено, — сказала я. — Водитель «морриса-марина», ваша машина на ходу?
      — Наверное, — хором ответили восемь одинаковых водителей.
      — Тогда уезжайте отсюда. Генеративный водитель фургона!
      — Да?
      — Найдите трос и уберите эту груду металлолома с дороги.
      Он отправился выполнять мое поручение, а восемь водителей «морриса-марина» повели свои одинаково заляпанные грязью машины прочь.
      Я как раз занималась регулировкой пробки вокруг опрокинутого фургона, когда в воздухе послышался треск. Кубистический фургон исчез с обочины, оставив по себе легкий аромат дыни. Я уставилась на покинутое грузовиком пространство. Водители несказанно обрадовались исчезновению препятствия и начали гудеть, требуя, чтобы я убралась с дороги. Я тщательно осмотрела место инцидента, но не обнаружила ничего, кроме одинокого болта, выполненного в том же стиле, что и фургон: угловатая форма, никакой текстуры. Я вернулась к своей машине, сунула болт в сумку и поехала дальше.
      Джек ждал меня у тренажерного зала Микки Финна, расположенного через пару домов на Коли-авеню. Мы приехали туда с целью допросить боксерского импресарио по поводу устройства боев. Это была лучшая сцена в книге: смелая, реалистичная, с хорошим раскрытием характеров и диалогом. Мы с Джеком встретились незадолго до начала основного действия, пока роман обращался к побочной сюжетной линии, касавшейся исчезнувшей партии кетамина, и у нас выдалась минутка поговорить. Повествование в «Кэвершемских высотах» шло не от первого лица, и это, на мой взгляд, было хорошо, поскольку персонажу Джека не хватило бы глубины вытянуть ведущую роль.
      — Доброе утро, Джек, — сказала я, подходя. — Как дела?
      Вид он имел куда более жизнерадостный, чем в прошлую нашу встречу, и мило улыбнулся, протягивая мне картонный стаканчик с кофе.
      — Великолепно, Мэри… давайте, я буду называть вас Мэри, чтобы случайно не оговориться, когда кому-нибудь вздумается прочитать роман. Ладно? Знаете, я вчера вечером поехал навестить свою жену Мадлен, и в результате бурного обсуждения мы достигли некоторого консенсуса.
      — Вы собираетесь к ней вернуться?
      — Не совсем так, — ответил Джек, отпивая кофе. — Но мы решили, что, если я брошу пить и больше никогда не стану встречаться с Агатой Дизель, она подумает!
      — Ну, для начала неплохо, а?
      — Да, — ответил Джек, — но это может оказаться не так просто, как вам кажется. Вот, смотрите, что я получил по почте сегодня утром.
      Он протянул мне письмо. Я открыла его и прочла:
       «Дорогой мистер Шпротт!
       От нашего внимания не укрылось, что вы, похоже, вознамерились бросить пить и вернуться к жене. Мы одобряем данный сюжетный поворот, порождающий дополнительные разногласия и внутренние конфликты, но настоятельно советуем вам не доводить его до счастливого завершения, поскольку в таковом случае вы нарушите пункт 11с Кодекса Подсоюза печальных одиноких детективов, ратифицированного Профсоюзом литературных детективов, что приведет к вашему исключению из ассоциации с последующим лишением льгот.
       Я уверен, что вы поступите должным образом и прекратите свое угрожающее и ненормальное поведение прежде, чем оно приведет вас к катастрофе.
       P. S. Несмотря на многократные напоминания, вы продолжаете отказываться водить необычную машину и заниматься необычным хобби. Прошу вас немедленно выполнить требования профсоюза, или пеняйте на себя».
      — Хм. Подписано «Пу…»
      — Знаю я, кем оно подписано, — перебил Джек, забирая письмо. — Профсоюз оченьвлиятелен. У них есть связи даже на уровне Большой Шишки. Это может лишь ускорить уничтожение «Кэвершемских высот», а вовсе не отсрочить его. Патер Браун неоднократно хотел сложить с себя сан, но профсоюз…
      — Джек, — сказала я, — а сами вы чего хотите?
      — Я?
      — Да, вы.
      Он вздохнул.
      — Это не так просто. Я отвечаю за семьсот восемьдесят шесть других персонажей этой книги. Только подумайте: всех этих генератов сбагрят за бесценок, как индеек после Рождества, или разберут на текст. Меня от одной мысли об этом дрожь пробирает!
      — Это и так может произойти, Джек. По крайней мере, мы хотя бы попытаемся бороться. Гните собственную линию. Вырвитесь из привычных рамок.
      Он снова вздохнул и провел пятерней по волосам.
      — Но как же противоречия? Разве не в этом суть бытия одинокого детектива? Ужасное саморазрушение, внутренняя борьба, придающая остроты его работе и делающая историю более интересной? Ведь можно просто обойтись цепочкой «убийство — допрос — допрос — второе убийство — связь — допрос — связь — ложный след — драматический поворот — развязка», разве не так? Но где же интерес, если детектив не влюбляется в кого-нибудь, связанного с первым убийством? Мне же тогда не представится возможности выбирать между законом и собственными чувствами!
      — А если и нет? — настаивала я. — Не обязательно же именно так. Есть много путей сделать историю интересной.
      — Ладно, — сказал он, — допустим, я счастливо живу с Мадлен и детьми, но что делать с побочными сюжетными линиями? В таких историях конфликт это, если хотите, хорошо. Конфликт — это правильно. Конфликт работает.
      Он сердито смотрел на меня, но я знала, что он по-прежнему верит в себя — сам факт нашего разговора это подтверждал.
      — Противоречия не обязательно должны быть семейными, — возразила я. — Мы можем выловить из Кладезя несколько побочных сюжетных линий и ввести их в роман. Согласна, главное действие не должно постоянно оставаться с вами, но если мы… Привет. У нас гости.
      На розовом «герольд-триумфе» подъехала дама средних лет. Она выбралась из машины, подошла к Джеку и отвесила ему звонкую оплеуху.
      — Как ты посмел! — взвизгнула она. — Я три часа прождала тебя в баре «Два одиночества»! В чем дело?
      — Я уже говорил тебе, Агата. Я был у жены.
      — Да уж, у жены! — Она презрительно сплюнула и завизжала громче: — Не ври! С кем ты на сей раз трахался? С одной из тех жалких шлюшек в участке?
      — Я не лгу тебе, — повторил он ровным голосом, скорее ошарашенный, чем разгневанный. — Еще вчера вечером я сказал: между нами все кончено, Агата.
      — Да неужто? Так это ты его накрутила? — напустилась она на меня, сверкая глазами с презрением и злостью. — Приперлась сюда по обмену со своими потусторонними замашками и песнями о самоопределении и думаешь, тебе удастся перекроить сюжет? Ну ты и штучка! — Она на миг умолкла и смерила нас взглядом. — Вы спите вместе.
      — Нет, — отрезала я, — и если сюда не внести изменения как можно скорее, книга перестанет существовать вообще. Если хотите убраться отсюда, думаю, я смогу это как-нибудь устроить…
      — Ах, для тебя это так просто, да? — Ее перекосило от злобы и страха, она визжала все громче. — Думаешь, звякнешь пару раз по комментофону, и все будет в шоколаде?
      Агата ткнула в меня длинным костлявым пальцем.
      — Вот что я тебе скажу, потусторонняя дамочка! Мы этого так не оставим!
      Она злобно посмотрела на нас обоих, плюхнулась за руль и, взвизгнув шинами, уехала.
      — Ну, как вам такой побочный конфликт? — спросила я, но Джеку было не до смеха.
      — Посмотрим, что вы еще придумаете. Этот вариант мне как-то не очень по вкусу. А вы не узнали, когда Книжная инспекция собирается нас читать?
      — Пока нет, — сказала я.
      Джек посмотрел на часы.
      — Идемте, нам предстоит сцена с подтасовкой результатов поединка. Вам понравится. Мэри иногда немного запаздывала со своим «если ты не знаешь, то мы вряд ли сумеем тебе помочь», когда мы разыгрывали старую знакомую схему «добрый коп — злой коп», но ты просто будь начеку, и все пройдет как надо.
      Он выглядел гораздо счастливее после стычки с Агатой, и мы двинулись через дорогу к ржавой лестнице, ведущей в тренажерный зал.
 
      Рединг, четверг. Всю ночь шел дождь, и в чистых тротуарах отражалось унылое небо. Мэри и Джек поднимались по стальным ступеням во владения Микки Финна. В мрачном зале пахло потом и мечтами: здесь стремились пробиться наверх люди из низших слоев редингского общества. В свое время Микки Финн и сам побывал боксером. Глаза его затерялись в переплетении шрамов, руки дрожали. Потом он стал тренером, позже — менеджером. Теперь он просто держал зал да еще приторговывал дурью.
      — И кого мы тут ищем? — спросила Мэри.
      Лестница гудела у нее под ногами.
      — Микки Финна, — ответил Джек. — Он вляпался в неприятности пару лет назад, и я замолвил за него словечко. У него передо мной должок.
      Они добрались до верхней площадки и открыли две…
 
      Хорошо, что дверь открывалась внутрь. Открывайся она наружу, не рассказывала бы я сейчас эту историю. Джек едва удержался на краю. Я схватила его за плечо и дернула на себя. От зала Микки Финна остались только короткие половицы, где-то через фут переходившие в описательную прозу, чьи оборванные концы бились и трепетали, как флажки на ветру.