Она пустилась в обратный путь, к Бадахосу, в поисках раненых, которых можно было бы перевезти столь неудобным, но верным способом.

Джулиан Сент-Саймон, чудом оставшийся невредимым, но с головы до пят почерневший от дыма, стоял на центральной площади Бадахоса и считал потери. Он участвовал во взятии города Родриго три месяца назад, и хотя тот штурм был ужасен, он ни в какое сравнение не шел с этой апрельской ночью.

— Слава Богу, малый! — Через площадь к нему бежал Френк Фробишер. — Я видел тебя у бастиона Сан-Хосе, но в этой мясорубке не мог к тебе пробиться.

Капитан потерял шляпу, его мундир был изорван, и кровоточащая рана пересекала щеку — от обожженной брови к углу рта.

— Я оступился, но ничего более страшного со мной не произошло, — сказал Джулиан, похлопывая друга по плечу.

— Тим уже где-то в тылу. Ему в глаз угодил осколок снаряда.

— А Дриборн погиб, — сказал Френк без всякого выражения. — И Джордж Каслтон и… — Он оглядел опустевшую площадь.

Жители Бадахоса скрывались за запертыми дверьми и не показывались победителям. С крепостных стен все еще слышались одиночные выстрелы.

— Люди рассвирепели, — заметил капитан мрачно. — Если лорд разрешит им разгуляться, здесь будет бойня не хуже, чем в Родриго.

— Разрешит, — заверил его Джулиан, усталым жестом потирая затылок. — Они сражались как тигры, они видели, как полегли их товарищи, и теперь хотят отомстить.

Мужчины посмотрели вверх, на небо, где быстро меркли вечерние звезды.

— Если бы Веллингтон перевешал гарнизон Родриго, он спас бы тысячи жизней сегодня, — сказал Джулиан помертвевшим голосом, — французы никогда не стали бы держаться так долго, если бы знали, что потом их ждет смерть.

Френк пожал плечами:

— Ну, это какое-то дикое средневековье, Джулиан, — истреблять побежденный гарнизон.

— А думаешь, в том, что случится здесь, будет много цивилизации? — спросил Сент-Саймон. — Они озвереют, а нам в конце этой оргии придется снова приводить их в человеческое состояние.

Френк ничего не ответил.

Поздним утром французский гарнизон, сопровождаемый конвоем, был отправлен в Эльвас, и войска победителей вошли в город. Они ворвались в Бадахос, от нетерпения застревая в пробоинах, и, как рвущиеся снаряды, разлетелись по улицам. Как будто все пороки, дремавшие дотоле в человеческих душах: ярость, алчность, злоба, страсть, — вырвались на волю и теперь единственной их целью было удовлетворить себя.

Через два часа после того как наступил рассвет, Тэмсин, поставив измученного Цезаря в стойло, добралась до постели в домике сеньоры Браганца.

Она заснула прямо как была — грязная, забрызганная кровью, отказавшись от настойчивого приглашения вдовы поесть и помыться горячей водой. Тэмсин проспала пять часов и проснулась бодрая и освеженная, но с безошибочным ощущением, что происходит нечто страшное. Она выпрыгнула из постели и направилась к окну. Улица внизу была почти безлюдной, если не считать пары крестьян. Они молча стояли, прислонившись к стене, и попыхивали трубками.

Тэмсин спустилась вниз. Не обнаружив сеньоры Браганца, она вышла на улицу, так и не переодевшись. В тихом утреннем воздухе до ее слуха явственно доносились крики, вопли и грохот, внезапно прерываемые звуками труб и барабанов.

Дочь Эль Барона содрогнулась. Ей уже и прежде приходилось слышать подобное.

Сеньора Браганца спешила по улице с бидоном молока. Она обрушила на свою постоялицу поток португальской речи, увела на кухню, усадила и подала ей душистый омлет с измельченным тимьяном и розмарином и кофейник крепкого горького кофе.

Тэмсин ела механически, потом, улыбкой поблагодарив хозяйку, с отсутствующим видом вышла на улицу, не обращая внимания на предложения горячей воды и чистой одежды.

Ноги сами несли ее к понтонному мосту и через него — к Бадахосу.

Лагерь был почти пуст. Только в палатках полевого госпиталя продолжалась та же бешеная работа. Правда, стало меньше повозок и телег, доставлявших тех, кто нуждался в помощи врачей. Как только был отдан приказ о свободном входе и въезде в город, люди побросали раненых товарищей и обратились к иным радостям, отныне каждому доступным в поверженном городе.

Тэмсин проникла в город через одну из пробоин. Из канавы доносился монотонный голос, просивший воды, и это продолжалось бесконечно. Она остановилась, ища глазами несчастного, но среди переплетенных тел не могла разглядеть того, кто остался в живых. Часть ее существа сознавала: то, что она делает, — безумие, но что-то толкало ее вперед, в город.

Мимо нее промчались солдаты — их руки были полны награбленного в лавках и на складах. Выломанные, выбитые двери остались немыми свидетелями разбоя. Из переулка раздавалось пьяное пение — там другая группа англичан сидела вокруг початого бочонка, черпая вино горстями или киверами, забытые мушкеты лежали у их ног. Солдаты подняли головы, завидев направлявшуюся к ним девушку, — их рты были красными от вина, в глазах двоилось, но они пребывали в благодушном настроении и только выкрикнули ей вслед несколько игривых слов.

Тэмсин оставила ружье и перевязь с патронами в Эльвасе, единственным ее оружием был висевший на поясе нож. Она не надеялась, что пьяных обманет мужской наряд. Возможно, защитой ей могли послужить грязная, заляпанная одежда да собственный ужасный вид. Единственная же ее драгоценность — медальон был надежно скрыт под рубашкой.

Она шла по вымощенным булыжником улицам и временами слышала треск мушкетов, перекрывавший бормотание, крики и взрывы смеха или яростное рычание. Где-то били в барабан, и этому звуку аккомпанировал рев трубы. Из церкви выбежала монахиня в разорванной черной одежде, преследуемая толпой хохочущих и орущих солдат в мундирах нараспашку. Один из них размахивал, как флагом, вышитым золотом алтарным покровом, другой тащил пару массивных серебряных подсвечников.

Монахиня, спасаясь, нырнула в боковую дверь, и Тэмсин на мгновение увидела ее искаженное ужасом лицо под капюшоном. Но вот дверь позади нее открылась, и женщину втащили внутрь, что сулило относительную безопасность.

Толпа, потеряв жертву, остановилась, озираясь. Озверевшие мужчины начали метаться, в полном недоумении тряся хмельными головами, не в силах разгадать тайны ее исчезновения. Кто-то из них бросил другому мех с вином, который на минуту сплотил их всех, потом, будто подчиняясь какому-то неслышному приказу, они рванулись к церкви.

Тэмсин передернуло. Тягостные воспоминания еще больше раздували пламя гнева. Тонкая рука легла на рукоятку ножа, и она уже жалела, что оставила ружье дома. Нет, она не боялась за свою безопасность, но дикая ярость, овладевшая ею, когда она увидела, что солдаты творили с жителями, требовала выхода. То тут, то там можно было заметить представителей высших чинов, тщетно пытавшихся как-то остановить озверевших победителей. Но солдаты, опьяненные вином и свободой, вышли из-под контроля.

Тэмсин заметила двух офицеров, пытавшихся приструнить распоясавшихся пехотинцев, которые устроили торг прямо на улице. Товаром оказалась молодая девушка. Но силы были слишком не равны. Поверх головы одного из офицеров просвистела пуля, второму солдат целился прямо в сердце. Их оказалось всего двое против двадцати пьяных дикарей, и они были вынуждены отступить. Все это Тэмсин наблюдала, притаившись в дверном проеме одного из соседних домов.

Офицеры ретировались, и Тэмсин не стала их осуждать. Сама она дождалась, пока торг закончился и девушка была продана за рубин размером с куриное яйцо и под взрывы смеха брошена в объятия коренастого лучника с повязкой на глазу. Тот схватил свою добычу в охапку и потащил сквозь толпу вконец переулка.

Тэмсин последовала за ним: теперь вся ее ненависть была направлена на лучника. Она не могла положить конец всеобщему безумию и варварству, но с этим солдатом она попробует рассчитаться.

Площадь беспорядочно шумела. Солдаты сновали туда-сюда, вынося из лавок многочисленные трофеи, скрипели разбитые в щепы двери, лязгали остатки железных решеток, вырванных из окон первых этажей.

Доставшаяся лучнику девушка причитала, как потерявшийся ребенок, и Тэмсин заторопилась, следуя по пятам за солдатом, одновременно ища взглядом на земле какое-нибудь более надежное оружие, чем нож. Двое пехотинцев, примостившись возле дверей лавки торговца мануфактурой, играли в кости. Их мушкеты лежали рядом, на земле. Тэмсин сделала резкое движение, схватила одно из ружей и понеслась вперед по улице, не обращая внимания на яростные вопли, несущиеся ей вслед.

Но крики быстро смолкли: сейчас мушкет не являлся предметом первой необходимости, и мужчины вернулись к игре.

В центре площади, на каменном фундаменте, стояла водокачка — к ней вели три широкие и плоские ступени. Туда и направился лучник со своей добычей, видимо, собираясь насладиться ею здесь же на солнышке. Как только он опустил девушку, Тэмсин прыгнула вперед и с размаху двинула его прикладом по голове. Удар пришелся по уху, солдат взревел и повернулся, чтобы увидеть, кто на него напал.

Тэмсин отпрыгнула назад, нацелив мушкет прямо ему в сердце.

— Мерзавец, — свирепо сказала она. — Гнусный сукин сын и убийца. Насилие над этой девушкой будет твоей великой победой и предметом гордости, о чем ты будешь рассказывать внукам, верно? А что ты сделаешь, когда кончишь развлекаться? Продашь приятелям?

Девушка стояла на коленях, согнувшись, и все еще причитала. Солдат был озадачен, в ухе у него все еще звенело от удара мушкетом, из ссадины вниз по шее струилась кровь. Он не сводил глаз с крошечной фигурки, выскочившей как черт из табакерки, почти не понимая ее слов.

— Беги, nifia[9], — шепнула Тэмсин выразительно. Девушка поднялась на ноги и безумным взглядом оглядела запруженную солдатами площадь, будто искала безопасного пути к отступлению. Но стоило ей тронуться с места, как лучник пришел в себя и с рыком бросился за беглянкой. Тэмсин выставила ногу и он рухнул как подкошенный на булыжник мостовой, но тут же вскочил, тряся головой, как раненый буйвол.

Полковник Сент-Саймон и капитан Фробишер появились на площади как раз тогда, когда внимание мужчин, стоявших рядом с водокачкой, обратилось на только что произошедшую стычку. Молодая босоногая девушка убегала по булыжной мостовой, слезы ужаса струились по ее лицу. Она столкнулась с Джулианом, который успел схватить и поддержать ее, прижав для равновесия к себе, а глаза его тем временем были прикованы к сцене посреди площади. Девушка прижималась к нему, дрожа, как загнанная лань, поняв, что золотой галун и эполеты на мундире офицера сулят ей спасение.

— Иисус, Мария и Иосиф, — шептал Джулиан, заметив ни с чем не сравнимую золотистую головку Фиалки ровно за секунду до того, как она исчезла, поглощенная разгневанной толпой. Он оторвал девушку от себя и отшвырнул ее Френку, коротко приказав:

— Доставь ее в безопасное место.

Потом, держа наготове пистолет и на ходу обнажая саблю, Сент-Саймон бросился к водокачке, в гущу толпы.

Он вломился в самое сердце потасовки, размахивая саблей направо и налево, понося своих вояк на смачном языке солдатских казарм, одновременно раздвигая толпу и пробиваясь к цели. В этот момент яростная брань оказалась более действенной, чем оружие, она, казалось, вывела людей из пьяного транса, напомнив им о привычной военной дисциплине. Тесный круг разомкнулся, и Джулиан прорвался в центр.

Тэмсин яростно отбивалась от лучника, которого лишила добычи. У нее отобрали мушкет, и теперь она пыталась достать из-за пояса нож. Когда солдат схватил Тэмсин, Джулиан пальнул из пистолета в воздух, потом взмахнул саблей, и солдат наконец выпустил девушку, взревев от боли — кровь фонтаном забила из его руки.

Стоявшие кругом свидетели этой сцены недовольно зароптали и стали продвигаться ближе к Сент-Саймону. Джулиан подчеркнуто медленно убрал саблю в ножны, сунул пистолет за пояс, потом обернулся и схватил Тэмсин под мышку, как мешок картошки.

— Черт бы побрал ваши темные души, — закричал он им, — дайте мне пройти( Он стал спускаться по ступенькам, расчищая себе путь и не выпуская из рук отчаянно барахтавшуюся девушку. Кто-то засмеялся, пьяное хихиканье было подхвачено остальными. Их настроение изменилось, и они отступили назад, давая скабрезные советы офицеру, достаточно славному парню, если он решил развлечься на их манер.

— Черт вас побери, опустите меня на землю! — огрызнулась Тэмсин, еще больше злясь от неудобства своей позы. Как-то он ухитрялся нести ее так, что ни ноги ее, ни руки не касались земли. Никогда прежде ни один мужчина не позволял себе такого! Возмущение ее разгорелось еще ярче.

— Ни за что, маленькая идиотка, — заявил Джулиан, теперь уже разгневанный не меньше Тэмсин. — Что ты, черт тебя возьми, здесь делала?.. Зачем полезла в этот ад? Не твое это дело. Если бы у меня была хоть крупица здравого смысла, я оставил бы тебя им на растерзание.

Тэмсин впилась зубами ему в икру. Вопль Джулиана был слышен за три улицы.

— Дикарка чертова! — Он рывком подбросил ее вверх, сменив при этом руку, державшую ее как если бы она была кэбером[10], который шотландские горцы подбрасывают в воздух во время спортивных состязаний. Потом положил ее себе на шею, сжимая одной рукой запястья, а другой — щиколотки. В таком положении она напоминала дичь, подстреленную охотником.

От брани Тэмсин и воздух мог бы покраснеть, но Сент-Саймон как ни в чем не бывало шагал с этим своеобразным воротником по площади, не обращая на ее ругань ни малейшего внимания. Он был слишком поглощен тем, что творилось в Бадахосе, чтобы думать еще о чудовищной неблагодарности Тэмсин. Он и представить себе не мог, что привело ее в город, разве что чистая глупость. Если, конечно, она не собиралась воспользоваться этим хаосом в каких-то корыстных целях.

— Боже милостивый! Джулиан! Что это там у тебя? — настиг его изумленный голос Френка, когда он проходил через небольшой дворик с металлическими воротцами, свисавшими с петель. Сент-Саймон остановился.

Во дворе, среди разрухи и как бы вопреки ей, что-то бормотал фонтан. Девушка, спасенная Тэмсин, пряталась за спиной Френка, глаза ее были неподвижны на пепельном от ужаса лице.

— Это Виолетта, — мрачно объявил Джулиан; он наклонил голову, снимая Тэмсин со своих плеч. Спасенная девушка с криком подбежала к Фиалке, обняла, изливая на нее многословные потоки благодарности.

Джулиан уловил суть ее сбивчивой речи и наконец понял, чем Тэмсин занималась на площади. Ему самому и в голову не пришло как-то связать бегство девушки с присутствием там Виолетты. Обрадованный тем, что хотя бы не высказал вслух своих предположений по поводу грабительских наклонностей Виолетты, он уже собрался извиниться за свою грубость, когда Фиалка набросилась на него.

— Вы… вы не лучше этой мрази… не лучше, чем этот грязный сброд, состоящий из насильников и убийц! — заявила она, выплевывая слова, как змея яд. — Как вы смеете так обращаться со мной?! Мерзавец, негодяй…

— Ты, попридержи язык! — взревел Джулиан, забыв о своем намерении помириться. — Если бы я вовремя не появился на сцене, ты бы уже лежала на этих камнях, и каждый, кто пожелал бы встать в очередь, получил бы свою долю!

— Грязные, омерзительные свиньи! — в запале выкрикнула Тэмсин, и внезапно ее голос стал тихим и задрожал. К своему удивлению, Джулиан увидел, что в ее фиалковых глазах блестят слезы, а лицо исказилось от плача. — Солдаты, — продолжала она, — последнее отребье и то не позволят себе такого. Варвары, хуже животных! — Она указала на площадь, где продолжали развлекаться воины-победители. — Да и животные не ведут себя так! Они не обращаются с себе подобными как с бесчувственным мусором. — Внезапно она умолкла: комком подступили к горлу слезы. Тэмсин отвернулась, глядя на сломанные ворота, рука отталкивала воздух, будто она пыталась отстраниться от изумленных слушателей.

Френк смотрел на нее в полном недоумении, девушка съежилась, прижимаясь к нему. Джулиан, будто очнувшись от гипноза, вызванного страстной и бурной речью Тэмсин, подбежал к ней.

— Тэмсин!

— Оставьте меня в покое! — Она отвернулась и попыталась оттолкнуть его.

Серебряная слеза блестела на ее щеке и стекала к уголку рта. Язык метнулся, слизнул слезинку, но за ней последовала еще одна и еще…

Джулиан забыл об обвинениях, которые она бросила ему в лицо. Забыл о том, в какой гнев она его приводила при каждой их встрече. Он ощущал сейчас только силу ее горя. Только сейчас он заметил кровь на ее одежде.

— Пойдем, — сказал он мягко. — Пора нам покинуть это место. Никто ничего не сможет здесь сделать до тех пор, пока они не пресытятся. — Он положил руку ей на плечо, чтобы вывести из города.

— Оставьте меня в покое! — повторила Тэмсин, но уже с меньшей убежденностью.

Джулиан покачал головой:

— Если понадобится, я понесу тебя на руках, Виолетта.

— Espadachin[11]! — вскричала она, но теперь слезы из ее глаз потекли быстрее. Она смахнула их, размазав при этом грязь по щекам, так что стала похожа на трубочиста. Но на этот раз она не сопротивлялась, когда он обнял ее за талию и повел.

— Ты спасла девушку, — сказал он, стараясь хоть немного ее утешить.

— Только одну из многих, — отрезала она. — Они насилуют монахинь, оскверняют церкви, насаживают людей на штыки… Я и прежде это видела.

Последнюю фразу она произнесла так тихо, что он был вынужден наклониться, чтобы расслышать. Но сила ее боли была такова, что слова запечатлелись в его мозгу ясно, как звук рожка.

За городскими стенами группы усталых португальских солдат копали братские могилы. Трупы горой укладывали на телеги и ждали, пока ямы окажутся достаточно глубокими, чтобы предать тела земле.

— Все вы одинаковы, — внезапно возобновила Тэмсин свою атаку. — Неужели может быть какое-нибудь оправдание тому, что здесь происходит? Такая бойня… такая бессмысленная бойня!

— Скажи это Наполеону, — ответил Джулиан сухо. — Скажи Филиппу. Если бы он сдал город, когда защищать его уже стало бессмысленным, тысячи жизней были бы спасены. Дело не только в нас, Виолетта.

— Я и не сказала, что в вас, — ответила она. — Но солдаты — грубые, жестокие звери…

— Это война. Она превращает людей в зверье, — перебил он. — А как насчет твоего отца? Он ведь вел войну ради золота, а не ради идеи…

— Не смей говорить о моем отце, англичанин! — Она резко повернулась к нему, и в руке у нее сверкнул нож, глаза, в которых до сих пор были слезы, горели яростью. — Что вы можете знать о таком человеке, как Эль Барон, вы, надменный, ограниченный английский солдафон! — Последнее слово она выплюнула в него, как самое большое оскорбление.

— Брось это, Виолетта. — Джулиан схватил ее за запястье и выкручивал до тех пор, пока ее пальцы не отпустили рукоятку ножа и тот не упал на землю. — Меня уже тошнит от твоих дикарских манер. — Он так резко оттолкнул ее, что она упала на колени. — Я умываю руки. Иди куда хочешь, только не попадайся мне на глаза. — Он повернулся на каблуках и, кипя яростью, зашагал к лагерю. Но, пройдя несколько ярдов, замедлил шаг и обернулся.

Тэмсин все еще стояла на коленях на земле, голова ее была опущена, слезы падали в грязь. Казалось, она не заметила его ухода. В первый раз после того, как это случилось, она вновь переживала побоище в Пуэбло-де-Сан-Педро во всех подробностях. Прежде она всегда позволяла себе думать только о том, как ее отец бросил вызов врагам и вступил с ними в смертельную схватку, когда мать уже обрела вечный покой. Но теперь она вспомнила, мысленно увидела и все остальное: мертвых детей, изнасилованных женщин, замученных мужчин и пожиравший деревню огонь, языки которого взметнулись высоко в небо. А она и Габриэль — двое против сотни, против нескольких сотен — стояли на вершине холма и лишь беспомощно наблюдали не в силах ничего изменить. А позже, через три дня, когда дикари оставили горящие дома, убитых жителей и ушли, захватив с собой все, что представляло ценность, она и Габриэль спустились в деревню похоронить Сесиль и Барона и выкопали ямы, чтобы похоронить остальных. Точно такие же ямы, как рыли здесь; они вдвоем не могли вырыть достаточно могил, чтобы закопать каждого в отдельной.

— Пойдем, ты не можешь здесь оставаться. — Джулиан наклонился к ней, и голос его был нежен. Он легко поднял ее, а она повернула голову и уткнулась лицом в широкое плечо.

Джулиан почувствовал, как ее тело сотрясается от рыданий, Он отнес ее в свою палатку, резко сказал Доббину, чтобы тот скрылся с глаз долой, и закрыл дверь изнутри, — Расскажи мне об этом, — сказал Джулиан спокойно.