Глава 25

Джулиана получила грубый толчок в спину и, споткнувшись о порог, упала на пол длинной и узкой камеры. Тяжелая железная дверь с грохотом захлопнулась за ней. Всего пару минут назад телега, на которой их везли, въехала в маленький зловонный внутренний дворик тюрьмы. Служители помогли девушкам спуститься на землю и потащили в низкую, грязную хибару. Розамунд запуталась в оборванном подоле и, не удержавшись на ногах, упала на колени. Один из тюремщиков хладнокровно ударил ее и, осыпая проклятиями, заставил подняться. Розамунд горько зарыдала и, размазывая слезы по лицу, поплелась дальше.

И вот теперь они все трое со связанными руками стояли посреди камеры под враждебными и любопытными взглядами женщин, обступивших их плотным кольцом и живо обсуждающих одежду и манеры новеньких. Кирпичные стены камеры позеленели от времени и постоянной сырости и покрылись отвратительным скользким налетом. Воздух был затхлым. Единственным источником света в камере оставалось крохотное, подслеповатое окошко под самым потолком, сквозь которое не пролез бы и ребенок.

Заключенные по большей части были одеты лишь в полуистлевшие нижние юбки, драные чулки и башмаки на грубой деревянной подошве. В камере стояло несколько огромных чурбанов, возле которых были сложены вязанки пеньки и деревянные молотки. Джулиана в ужасе заметила, что некоторые женщины были закованы в кандалы, которые глухо позвякивали по каменному полу при ходьбе. Этот звук зловещим эхом отзывался в ушах девушек. Розамунд застонала и, зашатавшись, оперлась о плечо Лили.

— А вы, похоже, здесь в первый раз, а? — ухмыльнулась женщина с разбитым носом, отложила молоток и подошла к ним поближе. Ее руки были содраны до крови от ежедневного непосильного труда. Джулиана задалась вопросом, за какое преступление эта женщина поплатилась своим изуродованным, расплющенным носом. В глазах у женщины засверкала недружелюбная, ехидная насмешка, когда она потянулась к муслиновой накидке Розамунд.

— Ишь ты, какая нарядная! Небось немалых денег стоит эта штуковина, а?

— Оставь ее в покое, — сквозь стиснутые зубы процедила Джулиана.

Женщина угрожающе прищурила глаза и сорвала с Розамунд накидку.

— Сначала я заберу ее одежду, а потом дойдет очередь и до тебя. Вот только закончу со своей работой! И ты прикуси язычок, если не хочешь, чтобы тебя раздели догола. Мы здесь и не таких обламывали. Верно, подружки?

Ее поддержал дружный хор голосов. Казалось, и без того плотное кольцо сжалось еще сильнее, хотя никто из заключенных не сделал к ним и шагу. Джулиана инстинктивно бросилась за помощью к тюремщику, который как раз в эту минуту вошел в камеру. Он лишь рассмеялся, увидев растерянное лицо Джулианы:

— Не советую тебе перечить Мэгги, а то и охнуть не успеешь, как она выцарапает тебе глаза. Она в этой камере старшая. А что у вас здесь происходит, днем ли, ночью ли, меня не касается. — Он обошел камеру и, вернувшись к двери, грозно приказал: — Принимайтесь-ка за работу, бездельницы. И вас троих это тоже касается. Вон свободные чурбаны. — Он указал им на пустующие рабочие места.

Мэгги злобно ухмылялась, подбоченясь, и наблюдала, как тюремщик достал из корзины три охапки пеньки и швырнул их на пол под ноги Джулиане. Потом она подошла к Розамунд и, взглянув на ее тонкие, дрожащие руки, сказала:

— Ничего, ничего, к этому быстро привыкают. — Она взяла ее руку, перевернула ладонью вверх и для сравнения показала свою — мозолистую и всю в ссадинах. — Бьюсь об заклад, не пройдет и часа, как твои ладошки превратятся к кровавое месиво и будут так болеть, что ты не сможешь держать молоток. — Она хихикнула и обвела взглядом остальных женщин, которые оторвались от работы, чтобы посмотреть, как поведут себя новенькие.

— Тот, кто откажется работать, будет отправлен к позорному столбу, — объявил тюремщик.

Розамунд дрожала от страха и рыдала в голос, плохо понимая, о чем говорит надзиратель, а Джулиана и Лили посмотрели туда, куда он указывал. Здесь же, в камере, имелось орудие пыток: два металлических кольца были вбиты в кирпичную кладку на такой высоте, чтобы закованная жертва едва касалась носками пола и при этом испытывала жесточайшие муки и боль. Над этим сооружением красовалась табличка: «Лучше работать, чем висеть здесь».

Джулиана подняла молоток и, сильно размахнувшись, опустила его на вязанку пеньки. Молоток оказался неожиданно тяжелым, однако ее удар не произвел никакого эффекта. Между тем следовало молотить до тех пор, пока сердцевина стеблей не размягчится и не отделится от толстой волокнистой коры. После третьего удара у Джулианы заныли руки, на ладонях выступили кровавые мозоли, а пенька какой была, такой и осталась. Джулиана взглянула на Розамунд, которая, не видя ничего от застилающих глаза слез, еле-еле тюкала молотком по чурбану. Лили, поджав губы и побледнев от напряжения, сильно замахивалась молотком и с какой-то удивительной ожесточенностью опускала его на чурбан, словно вымещая душившую ее злобу на целый мир. Джулиана с ужасом подумала, что Лили очень скоро выдохнется, не сможет продолжать работать и подвергнется страшному наказанию.

Джулиана снова перевела взгляд на чурбан Розамунд, потом потихоньку сгребла свою, наполовину измочаленную охапку пеньки и поменяла ее на нетронутую долю подруги. Лили одобрительно кивнула и прошептала:

— Правильно. Нам надо как-то поддержать ее.

— Эй, вы, хватит болтать! — крикнул тюремщик. — К полудню вы должны сделать по шесть охапок, иначе висеть вам на дыбе.

Глубокое отчаяние охватило Джулиану. Она не видела никакого пути к спасению. Обратиться за помощью было не к кому. Они втроем оказались заключенными в этой отвратительной, грязной дыре, были полностью оторваны от внешнего мира. Неужели никто не ищет ее? Ведь должен же был кучер встревожиться и пуститься на поиски! Не могут же все забыть о ней, бросить на произвол судьбы!

А почему, собственно, кто-то должен спасать ее? Какое она имеет право рассчитывать на это? Ведь для того, чтобы добиться ее освобождения, граф неминуемо должен будет публично признать свою связь со шлюхой.

Правда, его может сподвигнуть на такой шаг желание сохранить свою собственность, в которую были вложены немалые деньги. Джулиана яростно замахала молотком, не обращая внимания на страшную боль, пронзившую ладони, и на капли крови, от которых рукоятка молотка вскоре стала скользкой и липкой. Неистовая злоба, вдруг охватившая ее, как ни странно, пошла ей на пользу, поскольку вытеснила глубокое отчаяние, которое Джулиана справедливо расценивала как первый шаг к собственной погибели.

Они с Лили должны сделать за полдня по шесть вязанок и, кроме того, помочь Розамунд, чтобы спасти ее от дыбы или, того хуже, от наказания плетьми. В этом аду, населенном отбросами общества, слабый неминуемо погибнет. Джулиана инстинктивно чувствовала, что до тех пор, пока она будет сохранять физические силы и не допустит, чтобы пораженческие настроения сломили ее волю, она сможет противостоять и грубым тюремщикам, и отвратительной, распущенной Мэгги. Лили тоже, судя по всему, не так легко одолеть. А вот Розамунд ни за что не выстоит. Она уже пала духом, и они с Лили не вправе допустить, чтобы это стало поводом для издевательств и унизительных насмешек опустившихся шлюх.

Сэр Джон встретил знатных посетителей на пороге гостиной с нескрываемым удивлением.

— Вы говорите, что леди Эджкомб находится среди шлюх, которых я отправил в Брайдвел? Уверяю вас, вы ошибаетесь! — воскликнул судья, узнав причину визита в свой дом графа Редмайна.

— Нет, к сожалению, я не ошибаюсь, — настаивал Тарквин, сурово поджав губы и невозмутимо глядя на судью. — Вспомните: рыжие волосы, зеленые глаза, высокая.

— Да, я хорошо ее помню. Держалась крайне вызывающе. Я еще тогда подумал, что она совсем не похожа на проститутку. Но почему же виконтесса скрыла свое настоящее имя? И как получилось, что она оказалась…

— Простите, что я вмешиваюсь, — перебил его Квентин и выступил вперед. — Джулиана всегда сочувственно относилась к судьбам уличных женщин и искренне старалась им помочь. — Квентин сдержанно кашлянул. — Если ты помнишь, Тарквин, она приняла горячее участие в спасении Люси из долговой тюрьмы. Она настояла на том, чтобы мы оставили ее у себя в доме до полного выздоровления. Ее душа необыкновенно чутка и сострадательна к чужому горю, болезни, несчастью.

— Пожалуй, чересчур чутка и сострадательна, — язвительно заметил Тарквин.

— Простите, я не вполне вас понял, милорд, — обратился сэр Джон к Квентину. — Сама суть дела как-то ускользнула от меня. Какое же все-таки отношение может иметь леди Эджкомб к проституткам из Ковент-Гардена?

— Видите ли, виконтессу остро волнуют проблемы социального неравенства, — сухо пояснил Квентин.

— Она что же, увлечена идеей реформаторства? — поинтересовался судья, отхлебнув из позолоченной чашки горячий кофе.

— Ну что вы, сэр Джон. Джулиана на редкость здравомыслящий и практичный человек.

— Согласен, но не тогда, когда речь идет о ее собственном благополучии, — мрачно отозвался Тарквин.

— Если леди Эджкомб вмешалась в тайные делишки миссис Митчел и мадам Коксэдж, неудивительно, что эти фурии так взбеленились, — сказал сэр Джон. — Что же виконт так плохо следит за своей супругой?

— Уверяю вас, сэр Джон, отныне он будет держать ее в ежовых рукавицах, — пообещал Тарквин и, отставив чашку, резко поднялся. — Не соблаговолите ли выдать нам ордер на освобождение виконтессы, милостивый государь? Нам не хотелось бы дольше отрывать вас от важных государственных дел.

— Да, конечно, ваша светлость. — Судья подозвал секретаря, невзрачного юношу в сером камзоле, который очень внимательно прислушивался к беседе судьи с посетителями. — Хэнсон, составь бумагу о немедленном освобождении леди Эджкомб.

— Позволю себе напомнить, ваша честь, что леди Эджкомб изволила назваться Джулианой Бересфорд, — с поклоном сказал секретарь. — Именно под таким именем она значится в протоколе.

— Готов поклясться, что она скрыла свое имя и положение, чтобы не бросать тень на тебя, — шепнул Квентин брату.

— Она всегда была образцом порядочности и добродетели, — съязвил в ответ Тарквин.

Они терпеливо ожидали, пока секретарь закончит скрипеть пером. Когда бумага была готова, Тарквин буквально выхватил ее из рук Хэнсона, сунул в карман и, кивнув на прощание сэру Джону, быстро вышел из комнаты. Квентин учтиво поклонился судье и последовал за братом.

— Как ты думаешь, сколько часов она уже находится в тюрьме? — глухим, взволнованным голосом спросил Тарквин брата, погоняя лошадей, которые галопом неслись по оживленным улицам.

Квентин взглянул на часы. Было около девяти утра.

— У Филдинга они были на рассвете. Часа через два их, вероятно, привезли в Брайдвел.

— Значит, около семи. Получается, что Джулиана сидит в камере два часа.

Тарквин успокоился, понимая, что за такой короткий промежуток времени невозможно сломить волю Джулианы.

— Скажи, Квентин, она когда-нибудь поверяла тебе свои дела с этими шлюхами? — Тарквин старался, чтобы в его голосе не прозвучала обида на то, что Джулиана никогда не делилась с ним своими тайнами, обида прежде всего на самого себя. Он ведь даже не поинтересовался, зачем она ездила в Ковент-Гарден тогда, когда Тед вырвал ее из рук Джорджа Риджа. Теперь же было очевидно, что за этой поездкой скрывалось нечто гораздо более серьезное.

— Кое-что говорила, — ответил Квентин. — Мы тогда вместе сидели у Люси. Со слов Джулианы я понял, что собственный жизненный опыт побудил ее сочувственно отнестись к судьбе падших женщин. Она говорила, что их самым недопустимым образом используют.

— Черт побери! — Тарквин круто свернул в узенький проулок, так что коляску занесло и она встала на два колеса. — Используют! Надо же такое придумать! Кто, интересно знать, ее использовал?

— Ты.

Тарквин стал мрачнее тучи, его глаза яростно сверкали. Но он ничего не возразил брату, а Квентин решил не развивать эту тему дальше.

Впереди показалось здание исправительного дома. Тарквин остановил лошадей около массивных железных ворот. Тут в них открылась калитка, и из нее вышел заспанный служитель. Он оценил гербы на дверцах коляски, внимательно оглядел исполненных чувства собственного достоинства сиятельных господ и, обнажив голову, спросил:

— Вы уверены, что не ошиблись адресом, ваши милости?

— Прими поводья, — кратко бросил Тарквин, не считая нужным вступать в объяснения со слугой. — Где мы можем найти начальника тюрьмы?

— Ваша честь, наверное, он завтракает, — растерянно пробормотал служитель, тревожно взирая на бьющих копытами роскошных лошадей, порученных его заботам. — Он у себя дома.

— А где его дом? — ласково поинтересовался Квентин, чувствуя, что бестолковость служителя окончательно вывела из себя графа и он готов кинуться на него с кулаками.

— Пройдите через двор и налево.

— Спасибо. — Квентин сунул служителю соверен. — Это тебе за труды. — С этими словами он заспешил вслед за братом, который уже скрылся за калиткой.

Тюремный двор был обнесен высокой стеной. Посреди него возвышался позорный столб, у основания которого была сложена поленница дров. Неподалеку со скрипом поворачивался топчак. Группа женщин в рванье, босиком уныло брела по кругу, толкая перед собой тяжелые жердины, а тюремщик безжалостно подгонял их ударами кнута.

Одного мимолетного взгляда братьям хватило, чтобы убедиться: Джулианы нет среди этих несчастных. Тарквин постучал в дверь низенького домика, мало чем отличающегося от остальных убогих строений на территории узилища.

— Сейчас… сейчас иду… открываю. — Дверь распахнулась, и на пороге появилась женщина. Когда-то давно, в молодости, она, наверное, была хорошенькой, розовощекой толстушкой с веселыми голубыми глазами и золотистыми волосами. Теперь ее лицо было изрыто оспинами, перекошено злобой и отмечено тупой покорностью и равнодушием, а поседевшие волосы засаленными, слипшимися космами падали на плечи. Когда женщина увидела графа, от изумления у нее расширились глаза.

— Я хотел бы поговорить с начальником тюрьмы, — церемонно поклонился Тарквин. — Позови его, добрая женщина.

— Он завтракает, милорд, — пробормотала она в ответ и сделала книксен. — Не откажитесь войти в дом, милорд. — Она отступила в сторону, и за ней открылась темная тесная прихожая.

Тарквин принял приглашение, и они с Квентином вошли в дом. Прихожая, как оказалось, вела в квадратную комнатушку, насквозь пропахшую луком. Человек в замызганной нижней куртке с расстегнутым воротничком и закатанными рукавами сидел за столом и, пользуясь ножом, как вилкой, отправлял в рот куски вареной требухи.

— Агнесса, я же велел тебе никого не пускать, — недовольно проворчал он, не глядя на дверь. Когда же он увидел вошедших, у него вытянулась физиономия. Он приподнялся, вытер ладонью рот и с заискивающей улыбкой сказал: — Иеремия Блоггс к вашим услугам, господа. Чем могу служить?

Тарквин заметил, что начальник тюрьмы с первой минуты их появления на пороге комнаты уже стал прикидывать в уме, сколько можно будет содрать с этих джентльменов. Ему по закону не полагалось жалованья, но он волен был брать деньги с осужденных и их посетителей за предоставление свиданий и по любому другому поводу.

— У меня при себе ордер на освобождение женщины, которая попала сюда сегодня утром по ошибке, — сказал Тарквин и положил документ на стол перед начальником тюрьмы. — Я был бы вам очень признателен, сударь, если бы вы отдали распоряжение освободить ее незамедлительно.

— Все не так просто, как вы, вероятно, думаете, достопочтенный сэр, — ответил Блоггс, озабоченно нахмурившись.

— Напротив, все очень просто, — высокомерно заявил граф. — В этом документе написано, что заключенная Джулиана Бересфорд должна быть немедленно освобождена. Если вы испытываете затруднения в исполнении своих прямых служебных обязанностей, я позабочусь о том, чтобы ваша должность перешла к кому-нибудь другому.

Блоггс не на шутку испугался, но старался не подавать вида.

— Дело в том, что я понятия не имею, где именно она содержится, ваша честь, — принялся юлить он. — За последнее время осуждено очень много проституток. Может быть, вы согласитесь взглянуть на них? Так мы быстрее отыщем ее.

— Хорошо.

Начальник тюрьмы тяжело вздохнул, отодвинул миску с требухой, глотнул джина из фляжки и, сняв с гвоздя связку ключей, вышел во двор.

Запах человеческих испражнений и пищевых отбросов ударил им в нос, когда Блоггс отворил дверь первой камеры. Квентин закашлялся, Тарквин поднес к лицу носовой платок и поморщился. Начальник тюрьмы легко нес свое грузное тело по извилистому коридору, время от времени останавливаясь и открывая камеры одну за другой.

Из полумрака камер на графа смотрели усталые, безразличные глаза. Женщины поднимали головы на скрип металлических дверей и ни на секунду не выпускали деревянных молотков. В соломе у них под ногами пищали и шныряли взад-вперед огромные, раскормленные крысы, на особом стульчике сидел надсмотрщик, который, позевывая, следил, чтобы заключенные не отлынивали от работы.

Обстановка, царившая в камерах, и вид заключенных женщин привели Квентина в ужас. Разумеется, для него не было секретом, что подобные исправительные учреждения существуют, более того, он признавал их необходимость и важность для благополучного развития общества. Но, увидев воочию нищету и убожество тюрьмы, Квентин был готов пересмотреть свои взгляды на этот счет. Тарквин сохранял полнейшую невозмутимость — это означало, что в его душе клокочет буря негодования. Они подошли к последней, шестой двери в конце коридора. Блоггс, отыскивая в связке нужный ключ, сказал:

— Если ее и здесь нет, тогда я вообще не понимаю, где она может быть. Значит, либо она свихнулась — такое случается — и ее отвезли в лечебницу для душевнобольных, либо она наказана и висит на позорном столбе. Но будем надеяться, что этого не произошло. Видите, к чему приводит простое недоразумение. — Он хмыкнул, словно мысль о том, что судья Филдинг такой же смертный, как и все остальные, а значит, может ошибаться, необыкновенно радовала его. Он открыл дверь камеры и отступил в сторону.

Джулиана ушла в работу с головой, глаза ее не отрывались от чурбана, на котором лежала охапка пеньки. Она вскоре обрела некоторые навыки, и теперь верхние волокна быстрее отделялись от стеблей, обнажая сердцевину. Она ни о чем не думала, кроме выполнения положенной до полудня нормы. Ее ладони давно утратили всякую чувствительность, и Джулиану радовало, что теперь боль не отвлекает ее от работы. Рядом с ней трудилась Лили. В полном молчании и не глядя друг на друга, девушки по очереди подкладывали на чурбан Розамунд готовые охапки. Но, несмотря на все их усилия, руки Розамунд давно превратились в сплошную кровоточащую рану, и на ее пеньковые охапки падали капли крови вперемежку с горючими слезами.

Джулиана перестала думать о том, как спастись от этого кошмара. Она отупела от однообразных движений, шума и нечеловеческой усталости. Девушка не спала уже целые сутки, а закончить работу раньше, чем наступит ночь, ей никто не позволит. Так что делать нечего. Если забыть обо всем и думать только о работе, есть надежда выстоять.

В тот миг, когда открылась дверь, раздался душераздирающий крик. Это кричала Розамунд. Молоток выпал из ее рук и стукнулся о чурбан. Девушка в ужасе посмотрела на свои ладони, потом недоуменно обвела взглядом камеру, как будто впервые осознавая, что оказалась в тюрьме, и через секунду с глухим стоном упала в обморок.

Джулиана бросилась к девушке, Лили за ней. Никто из них не обратил внимания на людей, застывших на пороге камеры. Лили приподняла голову Розамунд и положила ее себе на колени. Джулиана хотела взять ее руки в свои, но не решилась, боясь причинить девушке боль. Теперь Джулиана почувствовала, что все ее тело ломит от усталости, однако мертвенная бледность Розамунд заставила ее позабыть о собственной боли.