Майк терял терпение. Он не горел желанием выслушивать их любовную историю, а Джеффри, казалось, клонил именно к этому.

— Почему она пришла туда? Была какая-то особая причина?

— Она выросла в деревне, для нее Тауэрский мост олицетворял Лондон. Как и для многих людей. Это как бы символ этого города. Для кого-то это Биг-Бен или Букингемский дворец, на которые можно только смотреть со стороны. Но Джемма была любопытной, а их нельзя было изучить изнутри или посмотреть из их чрева на огромный мир вокруг. А мост давал такую возможность. По сравнению с самим Тауэром мост совсем молодой. Но он легко узнаваем, правда, коммандер? И для многих именно он олицетворяет собой старый город.

Криви согласился.

— Джемма вспоминала, что мост стал первым местом, которое она посетила после войны. Она поднялась на обе башни, чтобы посмотреть, как далеко тянется река в обе стороны. Наверное, пока она не повзрослела, ей казалось, что она сможет увидеть Америку. Когда ей хотелось о чем-нибудь помечтать, она забиралась на башни Тауэрского моста или на его пешеходную часть и предавалась мечтам.

— Вы когда-нибудь еще ходили туда вместе с ней?

— У меня не было особого выбора, мистер Чэпмен. Именно там я сделал ей предложение два года спустя. Я знал, что там она мне не откажет, — Джеффри улыбнулся. Рассказывая, он перестал нервничать. — Она ходила туда накануне серьезных экзаменов. И не важно, что занималась она гораздо больше всех студентов вместе взятых. Ей нужны были эти мгновения полного одиночества в башне моста. Она любила ходить туда даже по большим праздникам, с толпами туристов. «Джипси Мот» вернулся домой в шестьдесят седьмом, по этому случаю мост развели, и мы были одними из первых, кто пришел...

— Что-то я не понимаю, о чем речь, — прервал его Чэпмен.

— Я, признаться, тоже.

— Вы, янки, слишком молодые, чтобы помнить, но вам неплохо бы знать об этом, хотя бы ради той игры, которую вы постоянно смотрите по телевизору, — сухо произнес Криви. — Сэр Фрэнсис Чичестер совершил кругосветное путешествие на яхте «Джипси Мот IV». Это заняло у него год, и когда яхта вернулась домой, то мост развели, чтобы они смогли заплыть в город. И сама королева поднялась на борт, чтобы произвести его в рыцари. Она сделала это тем же мечом, что касался плеч Фрэнсиса Дрейка.

Чэпмен еще с удовольствием послушал бы об исторических событиях, но для меня это был пустой разговор.

— Вы не знаете, сохранился ли этот ее интерес и дальше? — Я подумала о брелке Джеммы, который так и лежал на столе у меня в квартире. И о его брате-близнеце, которого я видела у Уильяма Дитриха, когда он уходил из конференц-зала несколько дней назад.

— Боюсь, ее невозможно было вылечить от этой привязанности. Она специально приезжала в Англию в девяносто четвертом, на празднование столетней годовщины Тауэрского моста. К тому времени я уже женился второй раз — вы, наверное, уже знаете об этом, — и Джемма потащила нас с женой на башню, чтобы насладиться видом. Она накупила сувениров, наверное, для всей Америки. Кофейные чашки с Тауэрским мостом, чайные ложки с Тауэрским мостом, брелки для ключей с Тауэрским мостом...

— Много?

— О да, очень много.

Значит, я зря предавала значение брелку, что был у Дитриха, сочтя его знаком особой привязанности. Судя по всему, Джемма раздала около дюжины таких же друзьям и коллегам.

— Уверен, что вы заметили эти вещицы у нее дома или на работе, да? В этом была ее загадка, которую я так и не разгадал. Наш брак продлился меньше десяти лет. Нет, мы никогда не ругались и не ссорились. Можно сказать, что мы расстались хорошими друзьями. Я виделся с ней почти каждый раз, когда она приезжала сюда. Мы переписывались, не теряли друг друга из вида — как в профессиональном, так и в личном плане, но инициатива, скорее, исходила от меня. Она просто не умела никого пускать в свой внутренний мир, в ту часть души, где хранилось самое важное. Она была великолепным ученым и очень верным другом, если верила человеку. Но в ее душе была небольшая пустота — она так никогда и не позволила мне заполнить ее. И уверен, что она не позволила этого никому, кто пытался. Странно, но даже будучи врачом, я воспринимал эту пустоту как нечто материальное в ее организме, как нечто, что я смогу «излечить», если только мне удастся ее найти. Но я не нашел.

Джеффри Доген замолчал и посмотрел на свои стиснутые руки, лежащие на столе.

Больше часа мы слушали о Джемме, о ее браке, разводе, друзьях, студентах, карьере в Англии. При расследовании многих убийств, над которыми случалось работать Чэпмену, такая информация о жертве, полученная из надежного источника, может оказаться бесценной. На этот же раз все, что мы услышали, не сдвинуло нас с мертвой точки.

Майк попытался ненавязчиво перевести разговор на недавние события, касающиеся профессионального будущего Джеммы. Джеффри вздохнул и как-то обмяк.

— Неужели вы действительно думаете, что это может быть связано с ее работой? — Он посмотрел на Майка.

— Сейчас мы рассматриваем все возможные версии.

— Что ж, последние года два Джемма постоянно боролась. И это относится к медицинскому колледжу «Минуит» и Медицинскому центру, а не к ее личной жизни.

— Знаете ли вы, в чем была суть конфликта и с кем она не ладила?

— Она стала гнать волну с того самого момента, как пришла туда работать, знаете ли. Ничего особенного, но она всегда отстаивала свои принципы. В нашем деле это скорее плюс, чем минус. Так вот, я бы сказал, что были две проблемы, с которыми Джемма непримиримо боролась, — теперь Доген смотрел на меня, и я поняла, что ему не очень нравится, что я стану записывать его подозрения. Я сделала вид, что записи — это само собой разумеющийся момент нашей беседы, и твердо ответила на его взгляд, дав понять, что продолжу заносить сведения в блокнот.

— С самого начала она дала понять, что не примет в программу подготовки нейрохирургов никого, кто не отвечает ее высоким стандартам. И отбор, как вы понимаете, был безжалостным. Выпускные оценки, отзывы, интеллектуальный уровень, незапятнанная репутация, поведение в операционной и умение оперировать, оценки по результатам интернатуры. Никаких профессорских любимчиков или богатеньких сынков, равно как и людей, совершивших на своем пути ошибки. Джемма не собиралась давать людям вторых шансов. Несомненно, многим это не нравилось.

— Что-то подобное было в последнее время? Ее пытались заставить принять кого-то, кого она не хотела?

— Уверен, что да.

Мы с Майком в один голос спросили, кого именно ей хотели навязать.

— О, нет, нет, нет. Простите меня. Я вовсе не хотел создать впечатление, будто имею в виду кого-то конкретного. Просто всегда находился какой-нибудь профессор или кто-то из администрации, пытавшиеся пропихнуть своего кандидата, и Джемме приходилось ломать с ними копья. Боюсь, я не могу назвать вам имен. Последний раз, когда она была здесь, то жаловалась на одного из руководителей Пресвитерианского госпиталя. Кажется, один из его студентов — вроде его звали Назарет — был принят в программу, а потом началось расследование, потому что он оказался замешан в очень странной истории. Девушка, с которой он встречался, — на самом деле сначала она была пациенткой, познакомились в хирургическом отделении, и у них завязались отношения — потеряла сознание у него в квартире. И этот студент-медик позволил ей впасть в кому прямо посреди своей гостиной. Она пролежала там несколько часов, пока он все-таки привез ее в больницу. Более того, оказалось, что он взял у нее кровь — так и не объяснив, для чего. Сделал он это при помощи иглы, которую воткнул ей в запястье, у нее остались жуткие синяки. Когда девушка вышла из комы, стало понятно, что у нее серьезная психическая травма. Доктор Назарет так и не объяснил, что за иглу он использовал и была ли она стерильна, равно как и не сказал, куда дел кровь. Его руководители никогда и не добивались от него ответов на эти вопросы. Девушка же была убеждена, что она потеряла сознание потому, что он подсунул ей наркотики. В общем, очень странный случай. Так вот, доктора рекомендовали этого студента...

— Вы не помните имя врача? — Я записывала каждое слово Догена.

— К сожалению, нет. Но если вы сбросите мне по факсу имена всех глав факультетов той больницы, то я смогу его узнать. В любом случае этот врач настаивал, что данный эпизод не имеет особого значения. Равно как и четыре ареста, которым, согласно расследованию, проведенному самой Джеммой, подвергался этот студент, — в основном за нарушение правил дорожного движения. Она решила, что этот юноша — отрезанный ломоть и будет представлять опасность для пациентов, в основном, конечно, из-за того, как он повел себя с той девушкой. Мне известно, что Джемме удалось выкинуть его из программы, но я не знаю, сколько еще подобных отверженных бродило вокруг нее. Джемма отказывала людям направо и налево целых десять лет, так что эти «неудачники» наверняка работают не в одной больнице в Штатах.

— Вы сказали, что было две проблемы. Две причины, из-за которых Джемму недолюбливали. Какова же вторая?

— Многим не нравилось, как она руководит факультетом. Не все в «Минуите» разделяли взгляды Джеммы на нейрохирургию.

— Из-за того, что она уделяла много внимания травматологии?

— Да, в основном из-за этого.

— И кто не разделял?

— Ну, конечно, главой оппозиции выступал Роберт Спектор. Он не делал секрета из того, что был бы рад ее уходу, потому что смог бы занять ее место.

— Спектор сказал нам, что она не хотела оставаться в Нью-Йорке и быть второй после доктора Гаяра, работающего в Нью-Йоркской клинической больнице.

— Это полная чушь. Она очень уважала Гаяра, и он всегда хорошо к ней относился. Всегда приглашал ее участвовать в своих научных проектах. Это сам Спектор не может вынести такой конкуренции. Ему никогда не организовать отделение травматологии, которое сравнилось бы с тем, что сделал Гаяр, вот почему он хотел занять другую нишу. Вот в чем сложность его положения в Медицинском центре Среднего Манхэттена. Если они не станут специализироваться на операциях на мозге, как того требовала Джемма, то смертность среди пациентов, находящихся в коме, будет в три раза выше, чем в той же Нью-Йоркской клинической больнице, что всего в нескольких кварталах от них. Так что запомните, мистер Чэпмен: если вас ударят по голове, то лечитесь только в отделении доктора Гаяра.

— Но Спектор не соврал начет интересов Джеммы? Она действительно интересовалась в основном травмами головного мозга?

— Нет, не совсем так. Этот аспект, конечно, был ее страстью, но она не любила зацикливаться на чем-то одном. Вы, наверное, уже поняли, что она была человеком умственного труда, интеллектуалом. Звучит немного мрачновато, но ее больше интересовали патологические заболевания мозга. Почему развиваются опухоли? Какова связь между развитием опухоли и ДНК? Изменяется ДНК или мутирует? Джемма обожала покопаться в мозгу человека, который умер от фатального ранения или травмы головы, но все-таки главным вызовом для нее было проведение операций по удалению редкой опухоли или тромба.

Я открыла папку, лежавшую на столе рядом с блокнотом, и достала полицейский отчет.

— Вы когда-нибудь встречались с доктором Спектором? — тем временем спросил Чэпмен.

— Да, несколько раз на всяких мероприятиях.

— Вам не кажется, что он достаточно ненавидел Джемму, чтобы...

Я услышала, как Джеффри с шумом втянул воздух, прежде чем прервать Майка на середине вопроса:

— В каждой профессии есть завистники и закулисные интриги, мистер Чэпмен. Я пытаюсь честно рассказать вам о людях, которые окружали Джемму, но мне не кажется, что хоть кто-то из них недолюбливал ее настолько, чтобы причинить ей физический вред. И, я уверен, большинство из них знали, что скоро она уже не будет помехой для них.

— Из-за того, что она собиралась вернуться в Лондон?

— Да, все указывало на это.

— Разве вы не знаете точно?

— Ну, понимаете, она получила предложение. И сказала, что до конца месяца сообщит университету о своем решения. Ей нужно было закончить одно дело, прежде чем дать им ответ.

— Даже вам она ничего не сказала?

— Не я же сделал ей это предложение. У нее не было причин сообщать мне об этом. Но я думаю, что она собиралась приехать сюда в следующем семестре, даже если у нее и не слишком лежала к этому душа. Но ей незачем было заранее сообщать мне о своих планах. Полагаю, Джемма собиралась закончить учебный год и просто зло поддразнивала Спектора и администрацию. Ведь они спали и видели, чтобы она убралась. Такой прощальный спектакль с ее стороны, если угодно.

В дверь постучали, и Криви пошел открывать. Служащий в белых перчатках сообщил, что обед подан нам в соседней комнате, если мы хотим сделать небольшой перерыв. Я поблагодарила его и сказала, что это очень кстати.

— Мы дадим вам короткую передышку, доктор Доген, а потом нам хотелось бы, чтобы вы взглянули на фотографии и отчеты, — Чэпмен поднялся и потер покрасневшие глаза.

— Но сначала я назову вам имена некоторых коллег Джеммы. Нам кажется, что некоторые из предоставленных ими сведений не соответствуют действительности. Если вам знакомы эти имена, то, прошу вас, расскажите нам все хорошее, что вы знаете об этих людях, и кому из них можно доверять.

Криви с Чэпменом стояли около окна и смотрели на пруд и Павильон, а я зачитала Джеффри Догену список имен. Он знал некоторых из профессоров, чьи офисы находились в одном коридоре с кабинетом Джеммы. Также ему были известны представители администрации, и я отметила эти имена красными галочками, чтобы вернуться к ним позже. Но он не знал никого из молодых врачей, стажеров или стипендиатов, занимающихся исследованиями, — даже тех, что проходили по нашему расследованию. А потом я назвала фамилию Джона Дюпре.

Доген посмотрел на меня вопросительно:

— Неужели этот старикашка вышел из спячки и преподает в «Минуите»? Странно, что Джемма никогда не говорила мне о нем.

Чэпмен резко обернулся:

— Вы знаете Дюпре?

— Не могу сказать, что знаю его хорошо, но я посещал его лекции, вернее, двухнедельный семинар, кажется, это было в Женеве. Дайте-ка вспомнить... Господи, да это было больше четверти века назад. Кажется, он уже тогда собирался на пенсию. Сколько ему сейчас? Почти девяносто?

Я рассмеялась.

— Это не тот Дюпре. Нашему только сорок два.

— И он тоже невролог?

— Да.

— Ну, возможно, это его сын или внук. Не знаете, в каком медицинском колледже он учился?

Я посмотрела в полицейский отчет, чтобы освежить память.

— В Тулейне.

— Да, это не может быть простым совпадением. Именно там учился старик Джон Дюпре. Да уж, молодому придется попотеть, чтобы держать планку. Старик был одним из лучших практикующих врачей в своей области, даже — не побоюсь этого слова — гением. Но несколько лет назад стал отшельником. Переехал в Миссисипи, в Порт-Гибсон, если не ошибаюсь.

В Чэпмене проснулся историк:

— Знаете, что у генерала Шермана не поднялась рука спалить этот красивейший город? Он не тронул его.

Я этого не знала. Я уже закрыла папку, а Криви распахнул перед нами двери.

Доген все еще вспоминал Дюпре. Кажется, ему самому нравилось выуживать из памяти подробности о выдающемся лекторе.

— Для такого молодого врача, каким я был тогда, это было суровым испытанием — понимать неврологические термины, произносимые с сильнейшим южным акцентом, какой только можно представить. Ему надо было позвать переводчика, право слово. И эта его знаменитая рыжая шевелюра, и такая же рыжая борода. Ни одного седого волоска, хотя ему уже было за шестьдесят.

— Рыжая шевелюра, — удивилась я. — Тут вы что-то путаете. Наш Джон Дюпре афроамериканец.

— Ну, тогда это очень странное совпадение. Надеюсь, его зовут не Джон Дж. Д. Дюпре, старик часто любил представлять своим полным именем. Джон Джефферсон Дэвис Дюпре.

Я развязала тесемки папки и снова достала полицейский отчет. Допрос Джона Дж. Д. Дюпре, мужчина, черный, 42 года.

— Пошли, блондиночка. Я умираю от голода.

— Я догоню вас. Мне надо позвонить Мерсеру, пока он не уехал на работу, и попросить его кое-что проверить, — вряд ли найдется много чернокожих мужчин с Юга, названных в честь президента Конфедерации.

Чэпмен мог думать только о еде в соседней комнате, мимо которой я прошла, чтобы найти ближайший телефон, откуда можно позвонить в Штаты.

В этот момент я не могла думать ни о чем, кроме записки, которую подсунули мне под дверь воскресным вечером неделю назад. «ОСТОРОЖНО. МИР НЕ ДЕЛИТСЯ НА ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ. ЭТО ЗАБЛУЖДЕНИЕ МОЖЕТ СТОИТЬ ЖИЗНИ».

Может, кто-то хотел предупредить меня о том, что мне стало ясно только после разговора с Джеффри Догеном? Может, Джон Дюпре вовсе не тот человек, за которого себя выдает?

Мерсер ответил после второго гудка.