V

КОРОЛЕВСКОЕ БЛАГОВОЛЕНИЕ

Замок По не назовешь великолепным, но в очаровании ему не откажешь. Конечно, древностью он не сравнится с замками, что высятся вдоль течения Луары, с крепостями Лангедока или старинными твердынями Бретани: камни, из которых он выстроен, еще не потемнели от времени.

Замок относится к XIV столетию. Именно тогда Гастон-Феб де Фуа возвел его на месте крепостцы, сооруженной одним из виконтов Беарнских в X веке.

В этом замке и ожидал граф д'Аркашон, губернатор Беарна, господина Лагардера.

Беарн — это поистине жемчужина во французской короне. Римляне, не без труда завоевавшие этот край, назвали его «Бегарнум». Потом сюда пришли варвары, и племена их, сменяя друг друга, задержались тут надолго…

В 1290 году беарнцы, оставшись без сеньора, отдали себя под власть графов Фуа. Когда же одна из девиц этого дома выходила замуж, она получила Беарн в приданое, и он отошел семье д'Альбре. Жанна д'Альбре, жена Антуана Бурбона, короля Наваррского, была, как известно, матерью Генриха IV.

С 1594 года Беарн стал одной из провинций французского королевства, что окончательно закрепил в 1620 году указ Людовика XIII. Вот почему этот уголок Пиренейских гор ныне озаряло сияние Короля-Солнце.

…На рассвете Рене де Лагардер и господин де Фоваз увидели две изящные башенки по углам главных ворот замка По и массивную квадратную башню с зубцами, венчающую здание.

Общеизвестно, что Людовик XIV был строг к своим министрам и наместникам, требуя от них добросовестного отношения к должности. Так что граф д'Аркашон, несмотря на столь ранний час, был уже на ногах. Узнав о приезде Рене де Лагардера, он в первую очередь распорядился дать молодому человеку, утомленному ночной ездой, поесть и передохнуть. Лишь после этого губернатор принял Рене в большом светлом кабинете, за окнами которого сияли снегами пиренейские вершины.

— Милостивый государь! — сказал гостю д'Аркашон. — Я удостоен чести сообщить вам о деле, касающемся вашего семейства и имеющем государственное значение.

Лагардер растерянно молчал, а губернатор склонился над заваленным бумагами столом, взял нужный документ и благоговейно объявил:

— Его величество даже соизволил лично написать мне об этом деле!

И граф познакомил Рене с подробностями, которые мы здесь изложим лишь вкратце.

Покойный герцог Гвасталльский был не так бесхитростен, как кое-кто мог о нем думать, судя по видимости. Вскоре после брака Винченты с Карлом-Фердинандом он догадался, что за человек его зять и как с ним несчастлива Винчента, и положил любой ценой не допустить, чтобы герцог Мантуанский стал его наследником.

Читатель знает, как герцог в прямом смысле в могиле скрыл от посторонних посягательств свое завещание. Но предосторожность его простерлась еще далее. Копия этого документа с собственноручной подписью завещателя и датой была направлена в Версаль вместе с письмом, в котором герцог извещал Людовика XIV, что его подданный Рене де Лагардер может от имени жены своей Дории предъявить права на вступление в наследство немедленно после кончины тестя, о каковой к французскому королю доставит особое сообщение нарочный.

Так что напрасно Антуан де Пейроль послал убийц по следу гонца, которого отправила к сестре герцогиня Мантуанская. Ибо в тот же день из города выехал верный слуга покойного властителя Гвасталлы, пересек в Мон-Сени заснеженные Альпы и сел в Шамбери в почтовый дилижанс, следующий в Версаль.

Людовик XIV мнил себя первым сыном Франции и считал священным долгом короля всемерно заботиться о подданных. Поэтому, узнав о смерти герцога Гонзаги, он не замедлил письменно подтвердить, что из его королевского благоволения — такова была тогда официальная формула — возлюбленный дворянин его благородный Рене де Лагардер объявляется отныне и впредь герцогом Гвасталльским. Далее великий Людовик писал, что берет означенного господина де Лагардера под свое покровительство и обязуется защищать его от всех и всяческих недругов, прибегая в крайней нужде даже и к силе оружия.

— Итак, милостивый государь, — улыбнулся граф д'Аркашон, — вот вам случай поджечь Европу, чтобы изжарить себе яичницу!

Рене тоже улыбнулся.

— Господин губернатор, — сказал он, — несколько месяцев назад я бы не соблазнился этим лакомством. Все счастье для меня заключалось в любви и безмятежной жизни — ибо только это, что бы там ни говорили гордецы и честолюбцы, способно дать истинное удовлетворение сердцу и уму. Но теперь, граф, все видится мне в ином свете: ведь я отец! Мой сын Анри вправе воспользоваться этим наследством, и ради него я соглашаюсь.

Граф д'Аркашон поклонился:

— В таком случае, милостивый государь, благоволите подписать вот это.

И он вручил Лагардеру документ, в котором тот признавал себя вассалом Людовика XIV, последний же обязывался выступать гарантом его власти над герцогством.

Граф д'Аркашон был недалек от истины: Гвасталльское наследство едва не дало повод к войне. Впрочем, германский император, только что крепко битый, не решился ссориться с французским королем. Он посоветовал герцогу Мантуанскому подать в суд и одолжил денег для ведения тяжбы.

Карл-Фердинанд обратился в парижский парламент с иском о признании за ним и за его женою прав на Гвасталлу по причине их кровного родства с герцогом Гонзагой.

На головы бедных Лагардеров обрушилась настоящая бумажная лавина. Проводив пришедшего с первой такой бумагой судебного исполнителя, Рене впал в отчаяние:

— Как же нам выдержать эту борьбу? Ведь надо будет оплачивать судебные издержки, нанимать адвоката — а мы и так едва сводим концы с концами!

Но Дория, засмеявшись, прильнула к мужу:

— Хорошо, что не во всем послушалась я тогда моего гордого гасконца!

— Что это значит, душа моя?

— А вот послушай! Ты отказался от моего богатого приданого — и я не стала с тобой спорить. Но ты разрешил мне взять с собой мои девичьи украшения — а я к ним добавила еще и горсть золотых монет, которые нам теперь будут очень кстати!

А через короткое время чета Лагардеров получила послание от Карла-Фердинанда. Герцог Мантуанский с притворным прискорбием писал, будто бы из-за болезни жены не сумел вовремя объясниться с горячо любимыми французскими родственниками по поводу этой недостойной возни вокруг Гвасталльского наследства. Уже в этом он лгал: на самом деле Винчента, уставшая от унижения, на которое обрекало ее беспутство мужа, решила удалиться от мира и поселиться в одном из монастырей…

Далее хитрый интриган перекладывал на германского императора всю ответственность и за переворот в Гвасталле, и за процесс, проходящий в парижском парламенте. Он же, Гонзага, тут ни при чем: с него и Мантуи довольно!

В заключение Карл-Фердинанд сообщал, что, дорожа более всего добрыми семейными отношениями, он в скором времени рассчитывает навестить своих гасконских родственников.

И Лагардеры поверили в искренность его намерений, полагая, что все люди должны быть столь же честны, как и они сами.

Покровительство короля оказало свое действие, и процесс окончился довольно быстро. Однажды у дома Лагардеров вновь появился славный господин де Фоваз; его открытое лицо торжествующе сияло. Он отдал повод лакею и во весь голос закричал:

— Победа!

Услышав весть, привезенную посланцем господина д'Аркашона, супруги на радостях кинулись друг другу в объятия.

— Спасены! — смеялись они сквозь слезы. — Наследство останется у малыша Анри, и он будет итальянским герцогом! Сам король Франции назовет его своим кузеном! Да здравствует юный Генрих Гвасталльский!

Какие розовые мечты лелеют родители над колыбелью своего дитяти! И как же обыкновенно потешается над ними неумолимая судьба!

Так ли безоблачно было будущее Анри де Лагардера? Верно ли, что его отныне ожидала лишь безбедная юность, не ведающая тревог зрелость и столь же спокойная, обеспеченная старость? Взяв на себя роль добросовестного хроникера, мы обязаны изложить ход дальнейших событий, но не вправе торопить их…

Итак, сообщаем: новость, доставленная господином де Фовазом, послужила поводом для веселой дружеской пирушки, жертвами которой пали ни в чем не повинные куры с гусями да добрый молочный поросеночек…

VI

ПОЛЮБОВНОЕ СОГЛАШЕНИЕ

Меж тем как Лагардеры ликовали, курьер из Франции привез Карлу-Фердинанду в Гвасталлу дурную для него весть: большая палата парижского парламента признала законным завещание покойного герцога Гвасталльского. Решение это доведено до сведения Рене де Лагардера и его жены.

Антуан де Пейроль, выслушав это сообщение, испытал одновременно радость и досаду. Приспешник самозваного правителя Гвасталлы соображал: «Если Гонзага получит еще один титул и будет богат, если его перестанут донимать кредиторы, то захочет ли он знаться со мной? А вот если он по-прежнему будет нуждаться в деньгах, а стало быть, и в верном подручном для исполнения своих замыслов, то какие заманчивые возможности откроются тогда перед хитроумным сыном Сезара де Пейроля!»

Жадный и коварный, Антуан за последнее время сумел добиться многого.

Как известно, после смерти старого герцога Гвасталльского к власти при помощи имперских рейтаров и улан пришел его Мантуанский зять. Однако на самом деле от имени Карла-Фердинанда в Гвасталле правил недавний парижский студент — и правил сурово!

Никогда еще из местных обывателей не выжимали столько золота. Никогда прежде бремя налогов не было таким тяжким.

В прохладе церквей и палаццо втайне плелись сети заговора: горожане не желали мириться с всевластием новоявленного деспота. Помочь им обещали и Мантуанские дворяне.

Разумеется, Пейроль, действуя именем своего государя, старался не из преданности ему и даже не из властолюбия. Он заботился только о собственной выгоде, полными горстями черпая из герцогской казны. Юный мошенник оказался куда предприимчивее покойного батюшки: знакомые читателю рыцарские доспехи, по-прежнему стоявшие во дворце в покоях Сезара де Пейроля, уже были набиты золотыми монетами до середины набедренников.

Что же до самого герцога Мантуанского, то он, проводив в монастырь супругу, предавался теперь в Гвасталльском дворце всевозможным наслаждениям. Пиры следовали за пирами, партию в бассет сменяла партия в ландкнехт[15]. Строгие прежде залы и кабинеты — свидетели благочестивой жизни старого герцога — наполнились звуками скрипок, топотом танцующих и женским смехом: блеск золота манил в Гвасталлу все новых красавиц…

Пейроль был вторым лицом в герцогстве, так что его расположения добивались многие. Пьяницей и обжорой он не стал, однако к женским прелестям был неравнодушен и красоткам в их просьбах отказывал редко, требуя, впрочем, плату вперед и натурой.

Раздумывая над донесением прибывшего из Франции курьера, мошенник осознал, что его судьба вот-вот круто изменится и сладкая Гвасталльская жизнь отойдет в область воспоминаний. Однако терять знатного покровителя он вовсе не собирался и хотел, невзирая на вердикт парижского парламента, предложить средство поправить дело, дабы доказать его светлости свою незаменимость.

Все как следует взвесив, Антуан направился с докладом к Карлу-Фердинанду.

…Герцог был не один. Когда Пейроль по праву ближайшего советника запросто распахнул двери его кабинета, там помимо хозяина находились еще двое молодых людей и четыре хохочущих девицы. Компания пировала.

Гонзага гневно обернулся к вошедшему.

— Как ты посмел сюда явиться? — вскричал он. — Разве ты не видишь, что я занят?

— Государь, — ответил ловкач, поклонившись, — мне надобно немедля поговорить с вашей светлостью наедине. Дело весьма важное.

— Черт побери! — вышел из себя герцог. — Каков наглец! Палка по тебе плачет! Ведь сказано тебе, что мне недосуг… И потом, — добавил он, помолчав, — тут все свои, и у нас друг от друга секретов нет.

Судя по тому, в каком беспорядке находились туалеты дам, недостойный супруг Винченты не лгал: даже Пейроль мог посматривать исподтишка на прелести легкомысленных герцогских подруг. Сегодня, однако, у него были совершенно иные интересы.

— Ваша светлость, — ничуть не смущаясь, продолжал он, — прогневается на меня, если я не открою вам теперь всей правды. Государь, ваша тяжба проиграна!

Пейроль, не заметив, что под рукой у герцога лежала тяжелая трость, подошел на свою беду слишком уж близко…

Герцог, побледнев от бешенства, закусил губу, проворно схватил трость и под визг девиц прогулялся ею по хребту Антуана.

— Мерзавец! Негодяй! — подкреплял он крепкой бранью каждый удар.

Только сломав трость, герцог успокоился и рассмеялся пьяным смехом.

— Ну, отвел душу! Кажется, — пояснил он гостям, — будто я отдубасил этих крючкотворов из парижского парламента! — Пейролю же пообещал: — За испорченное платье я сполна уплачу тебе; закажи новое и пошли мне счет!

Антуан был из тех, которые радуются, когда их бьют: ведь такие люди не преминут взыскать с хозяина за нанесенный им ущерб…

Улыбаясь, герцог вернулся на место, налил себе шампанского и объявил:

— Друзья мои, мы разорены! Судьи французского короля признали завещание покойного герцога Гвасталльского законным.

Сотрапезники встретили это сообщение соболезнующими возгласами, но герцог только отмахнулся:

— Пока император не сказал своего слова, спор не решен. Так что давайте петь, пить и любить!

И он повелительным жестом отпустил Пейроля. А через несколько часов Антуана разбудил лакей, посланный Карлом-Фердинандом. Поспешно одевшись, юный плут прошел в герцогскую спальню — ту самую, где не так давно испустил свой последний вздох блаженной памяти прежний правитель Гвасталлы.

Гонзага еще не ложился.

Хмель с него сошел, и он снова стал вежлив. Расхаживая с озабоченным видом взад-вперед по комнате, Карл-Фердинанд советовался с сообщником:

— Не знаю, что мне и делать, друг мой. Решение парижского парламента обжалованию не подлежит. Французского короля император боится чрезвычайно. Пока дело было не закончено, он еще мог давать мне войска. Но теперь приговор вынесен, и он наверняка отзовет из Гвасталлы своих рейтаров и улан, чтобы не создавать casus belli[16]. Антуан хмуро подтвердил:

— Все верно: на судейские мантии членов парламента бросает отблеск корона Людовика XIV, рядом с их весами лежит его меч… Если императорские войска не уйдут отсюда, то скоро можно ждать драгун и гусар христианнейшего короля.

Герцог подошел к своему поверенному почти вплотную:

— Между мной и Гвасталльским наследством стоят всего трое: Рене, Дория и их сын Анри… Что ты мне посоветуешь?

Антуан зловеще ухмыльнулся:

— Государь, вся эта гасконская троица не страшна нам. Разве пузырек с «эликсиром Медичи» уже опустел?

Гонзага покачал головой:

— Я отказался от этой мысли. Лагардеры окружены честными и верными слугами. Бьюсь об заклад, никто из них не захочет и притронуться к склянке с ядом. Вдобавок за поместьем внимательно наблюдает губернатор граф д'Аркашон. Малейшая неосторожность погубит меня: от правосудия французского короля я не укроюсь даже в Италии.

Наступило долгое молчание. Наконец Антуан кротко произнес:

— Я бы посоветовал вашей светлости отдохнуть в кругу родных…

Гонзага действовал осмотрительно. Он велел объявить через глашатаев и даже расклеить повсюду на улицах решение суда по делу о Гвасталльском наследстве. Без тени смущения он торжественно и прилюдно передал всю власть над городом подесте «впредь до прибытия возлюбленного брата нашего Рене де Лагардера и дражайшей сестры нашей Дории», как он сам во всеуслышание заявил.

После отречения он приказал императорским войскам оставить город и самолично принимал их прощальный парад. На другой день он тоже покинул Гвасталлу. С величавым спокойствием герцог ехал верхом во главе своего двора, равнодушный к радостным кликам народа, который избавился наконец от злого властителя.

При этом тянущиеся в хвосте поезда вьючные мулы и ослы не были нагружены мешками с золотом — Гонзага уезжал с пустыми руками. Однако читатель помнит, что после кончины герцога Гвасталльского Пейроль переправил в Мантую сундуки, полные золотых монет и драгоценных камней. Мало того, карманы герцогских придворных были до отказа набиты флоринами, дукатами и талерами, похищенными у Лагардеров…

А вскоре были преданы огласке дальнейшие замыслы Карла-Фердинанда IV.

Он собирался отправиться во Францию, остановиться в Версале, попросить аудиенции у французского короля и попытаться решить спор о Гвасталльском наследстве полюбовным соглашением.

План его светлости состоял в следующем. Исходя из того, что только итальянец может быть полноправным государем на Апеннинах, герцог намерен был предложить — с дозволения его христианнейшего величества — предоставить семье Лагардеров солидную денежную компенсацию, а впридачу этот древнейший и почтеннейший род мог бы получить во Франции герцогский титул.

Гонзага говорил:

— Пускай мой братец Рене станет герцогом, тогда Дория будет называться герцогиней де Лагардер, а их сын Анри унаследует со временем титул своего деда — герцога Гвасталльского.

Все нашли это благородным, так что в обоих герцогствах многие постарались забыть прежнюю неприязнь к Карлу-Фердинанду.

Даже Винчента поверила своему коварному супругу и из монастыря Сан-Дамиано прислала ему письмо, в котором одобряла предложенный им план.

Карл-Фердинанд был доволен и, потирая руки, говорил Пейролю:

— Итак, молва на нашей стороне; теперь самое время нанести визит в Гасконь!

Из экономии герцог не взял с собой большой свиты. Дорога обещала быть безопасной — к чему же ему были напрасные издержки?

Ранним утром, когда первые лучи солнца только-только позолотили горные вершины, Карл-Фердинанд выступил в путь. Его сопровождали Пейроль и четверо крепких молодцов — те самые, которых завербовал Антуан в день похорон старого Сезара. На них всегда можно было положиться.

Отряд ехал на север.

На короткое время он задержался в Ассизи — прославленном в христианском мире месте паломничества. Своих людей Гонзага оставил в деревне, сам же направился в монастырь, где жила его жена… Каково же было изумление Винченты при виде супруга, на коленях молившего ее о прощении своих тяжких грехов!

Взволнованная Винчента тут же от всего сердца простила его, велела подняться и ласково спросила:

— Вы не заедете ли к Дории и к Рене, не поцелуете ли крошку Анри?

Карл-Фердинанд отвечал:

— С радостью, но только на обратном пути из Версаля, после того как Его величество примет мое предложение. А впрочем… — Он сделал вид, что задумался. — Впрочем, не поехать ли мне прежде в Аржелес? Быть может, лучше заручиться вначале согласием наших дорогих сородичей?

Винчента поддержала его.

Вернувшись с Монте-Субазио, герцог сиял.

— Какая удача! — говорил он Пейролю. — Она сама попросила меня заехать к Лагардерам… Все складывается замечательно!

Однажды в полдень у ворот поместья Лагардеров появились два богато одетых всадника на породистых лошадях. На стук вышла Сюзон Бернар. Не спешиваясь, один из них бросил:

— Карл-Фердинанд, герцог Мантуанский.

Хорошенькая горничная присела в низком, едва ли не до земли реверансе. Антуан де Пейроль широко осклабился.

Спустя несколько минут в скромной гостиной Лагардеров их Мантуанский кузен уже нежно прижимал к сердцу Рене и Дорию.

— Ах, как я рад видеть вас, родные мои! Право, только в семейном кругу по-настоящему отдыхаешь душой!

Кормилица-беарнезка принесла малыша Анри — и радость гостя удвоилась: разыгрывая растроганного дядюшку, он взял мальчугана на руки, расцеловал его и воскликнул: