IX

ЛЕЧЕБНИЦА

При последних словах Констанса госпожа Самайу встала. – Не будем терять времени! – произнесла она.– Я хочу побыстрее оказаться рядом со своей дорогой дочерью!

– Минуточку! Минуточку! – добродушно протянул помощник доктора Самюэля. – Я еще не все вам сказал. Обождите, дорогая моя мамаша Лео! Просто удивительно, как все ее любят! Я был уверен, что после моих слов вы не сможете усидеть на месте. Все-таки эта девушка колдунья, есть в ней что-то завораживающее... Зажгите-ка пока свечу, а я между тем пошурую кочергой в печи. До чего же холодно, черт возьми! Вы что, до сих пор не заделали щели в окнах?

– Эшалот, зажги свечу! – приказала госпожа Самайу.

– Надо же, а я совсем забыл про этого молодца, – удивился Констанс, в руке которого уже была кочерга.

Понизив голос, он добавил:

– Если кто-нибудь услышит то, что я собираюсь вам рассказать, может произойти большое несчастье.

В этот момент к столу подошел Эшалот, державший горящую свечу.

Он поставил ее возле бутылки и, преодолев свою обычную застенчивость, посмотрел Констансу прямо в глаза.

Их взгляды встретились. Внезапно Эшалот потупился и покраснел как рак.

Гость дотронулся до его плеча, Эшалот попятился назад.

– Дорогой мой, – проникновенно произнес Констанс, – я вижу, у тебя длинные уши, и ты не прочь услышать остальное.

– Он простой, хороший парень, – заступилась за него укротительница.

– Ах, мамаша, – укоризненно покачал головой Констанс, – сейчас речь идет о делах, которые касаются не только нас с вами, но и других людей. Есть вещи, которые не стоит доверять даже невинным душам. Знаешь, любезный, выйди-ка ты на улицу, да посмотри – не наступила ли там часом весна? И помни: молчать всегда лучше, чем говорить. У меня твои приметы уже здесь.

С этими словами он постучал себя по лбу.

Ничего не ответив, Эшалот тотчас же направился к двери.

Как только несостоявшийся аптекарь очутился на свежем воздухе, он перевел дыхание и снял фуражку, чтобы остудить разгоряченную голову.

– Если это и вправду он, то дела мои плохи, – пробормотал Эшалот. – Однако не могу же я доверить Амедею воспитание Саладена.

Едва он вспомнил о ребенке, как его тут же охватила нежность к малышу. Эшалот хотел было даже вернуться в балаган, но не осмелился.

– Я могу подраться с кем угодно, – пытался он оправдаться перед самим собой. – Если надо будет, то за Саладена и хозяйку я пойду и в огонь, и в воду... и все-таки, что ни говори, а я боюсь таких людей. Я чувствую себя совершенно обессиленным. Ладно, пока хозяйка там, за ребенка можно не опасаться. Я пока покараулю здесь и дождусь его ухода...

Эшалот решил прогуляться к улице Сен-Дени. Ноги почти не слушались его, словно он был пьян...

Эшалот сделал всего лишь несколько шагов, когда справа от улицы Рамбюто он увидел двухместную карету, в которую был впряжен вороной конь. Казалось, неподвижный кучер, одетый в меховую безрукавку, уснул.

Однако это было не так: время от времени его голову окутывало облачко дыма.

Когда Эшалот продолжил свой путь, его ноги больше не дрожали. Стараясь не производить лишнего шума, он приблизился к повозке и принялся внимательно разглядывать лошадь.

Затем кормилец Саладена вернулся на дорогу и пошел, заложив руки за спину, будто обычный прохожий. Через несколько секунд он тихо позвал:

– Эй! Джован-Баттиста!

Кучер вздрогнул, обернулся и молча посмотрел, на Эшалота.

– Что, у Приятеля-Тулонца есть дамочка в этом квартале? – спросил молодой человек.

На этот раз кучер ответил. В его речи был заметен сильный неаполитанский акцент.

– Ты, видать, ошибся, дружок. Иди своей дорогой.

– Прошу прощения, извините, пожалуйста! – проговорил на ходу Эшалот. – Я обознался.

Но вместо того чтобы продолжать свой путь по улице Сен-Дени, он свернул куда-то за балаган.

Внутри же в это время происходило следующее. Констанс, сидевший напротив хозяйки, говорил:

– В таких делах, сударыня, я не доверился бы ни брату, ни отцу. Сейчас вы поймете, почему все может пойти прахом из-за малейшей неосторожности. Доктор Самюэль – это такой человек, которого не выведет из равновесия и сам папа римский, и это понятно: его лечебница пользуется большой популярностью, клиентура у него из высших слоев общества. Казалось бы, что для него очередная пациентка! Но когда у нас появилась мадемуазель Валентина, он предоставил в распоряжение ее родственников свою собственную квартиру, и они приходят туда, как к себе домой. Он влюбился в эту девочку, как, впрочем, и все остальные; это судьба!

Сегодня среда, а в воскресенье вся семья собралась в спальне у доктора, чтобы выслушать его мнение. Я тоже был там. Я хорошо знаю господина Самюэля и не стал бы утверждать, что у него очень нежная душа, однако в тот вечер его голос дрожал. Он сказал им вот что: «Это бедное сердце ранено так глубоко, что ни лекарствами, ни заботой его не исцелить. Она любит, вся жизнь для нее в любви. Если она потеряет своего любимого, она умрет».

– Ах! – воскликнула жадно слушавшая собеседника госпожа Самайу. – Вы так хорошо рассказываете, что я словно вижу этого доктора своими собственными глазами! Мне встречались такие люди. Они могут быть резкими, могут быть суровыми, но на самом деле они очень добры!..

– Вполне возможно, – со смехом согласился Констанс. – Я давно его знаю, но такое от него услышал впервые. Еще бы: при виде прекрасной девушки, лежащей в твоей кровати, смягчится даже булыжник. Разумеется, родственники мадемуазель были потрясены и горько расплакались. Маркиза уподобилась фонтану, а платок господина де Сен-Луи стал совершенно мокрым. Даже полковник – и тот расчувствовался. Скоро вы их всех увидите. Хоть они и важные люди, но не очень гордые.

Есть среди них и еще один доктор: доктор права. Он и адвокат, и юрисконсульт; короче говоря, это такой пройдоха, каких свет не видывал. Родня мадемуазель Валентины попросила его изучить это дело. Маркиза даже взяла его за руки и сказал: «Теперь мы надеемся только на вас».

Ответ юриста был таков: «Я никогда никого не обманывал и не собираюсь начинать с вас: мы с вами из одного круга и к тому же дружны. Помочь этому лейтенантику оправдаться перед судом – это все равно что пытаться оживить мертвеца. Убедить судей в его невиновности совершенно невозможно».

– Но ведь тогда Валентина умрет! – воскликнула маркиза.

– Тому, кто помог бы нам расхлебать эту кашу, я охотно дал бы две или даже три тысячи луидоров, – добавил полковник.

– Черт возьми! Деньги могут творить чудеса! – оживился юрисконсульт.

– Значит, судей или присяжных можно подкупить? – спросила маркиза. – Кончено, женщины в этом ничего не понимают, я согласна, но если хорошо заплатить...

– Я думаю не об этом. Мне больше нравится мысль о побеге, – ответил доктор права.

Если бы вы только видели, как они все обрадовались! Как только речь заходит о счастье этой девушки, они словно ума лишаются... впрочем, скоро вы убедитесь в этом лично.

– Значит, они могут согласиться на свадьбу? – спросила укротительница.

– Я думаю, они устроят настоящий крестный ход ради того, чтобы просить руки бывшего лейтенанта, – ответил Констанс.

– Ах, как я люблю этих людей! – воскликнула вдова.

– Постойте, я вам уже сказал, что все это происходило в комнате, которая находилась по соседству с комнатой мадемуазель Валентины? Ведь это самое главное.

– Нет. Она все слышала?

– Разумеется. Поэтому развязка, как вы можете догадаться, была весьма неожиданной.

До этого девушка три или четыре дня лежала в постели и ни с кем не разговаривала. Время от времени несчастная произносила ваше имя, сударыня, и имя Мориса – вот и все. Причем и эти слова она шептала чуть слышно, едва шевеля губами: точь-в-точь как во сне.

Даже если бы в окно той комнаты, в которой собрались родственники, внезапно влетела бомба, это не произвело бы на них большего впечатления, чем звук голоса Валентины де Вилланове.

– Я не хочу! – раздался ее крик.

– Она оставалась на кровати? – спросила госпожа Самайу дрожащим голосом.

– Нет! Она встала без посторонней помощи и совершенно самостоятельно пересекла свою комнату. Потом девушка открыла дверь, которая соединяла обе комнаты, и предстала перед глазами остолбеневших собравшихся: до прозрачности бледная, напоминавшая прекрасную мраморную статую.

Несмотря на то, что мадемуазель Валентина была больна, она держалась прямо и ни на что не опиралась. В эту секунду девушка казалась такой сильной, что никому и в голову не пришло подойти к ней и предложить свою помощь.

– Мне кажется, я вижу ее! – прошептала вдова. – О, бедный Морис!

– Вы правильно делаете, что жалеете его, так как жизнь и свобода этого человека находятся под угрозой, – согласился Констанс.

– Я не хочу! – повторила мадемуазель Валентина. – Он невиновен, я готова поклясться перед самим Господом Богом! Однажды ему уже пришлось бежать: ведь те, кто ни в чем не виноват, не умеют защищаться, если по какой-то нелепой случайности их в чем-то обвиняют. Я не хочу, чтобы он обесчестил свое имя вторым побегом. Это преступникам надо убегать!

– Все это очень хорошо... – начала было укротительница.

– Подождите, – прервал ее Констанс. – Вы человек опытный, здравомыслящий, вы знаете, что к чему. А она такая молоденькая... да еще с большими странностями.

– Неужели они не могут сделать по-своему, но не говорить об этом бедняжке? – сочувственно предложила хозяйка балагана.

– Не спешите. Видите ли, есть еще одно обстоятельство, которое удивит вас больше всего: они переписываются, – заявил гость.

– Кто? – не поняла Леокадия.

– Как кто? Два влюбленных голубка, – ответил Констанс.

– Морис и Валентина? Но он же в тюрьме, а она несчастная умалишенная в лечебнице! – воскликнула вдова.

– Забавно, не правда ли? – усмехнулся Констанс. – Как они умудряются делать это, я, как вы понимаете, не знаю. Однако так оно и есть, я уверен, ибо об этом рассказала сама мадемуазель Валентина.

– Получается, что в лечебнице доктора Самюэля есть служители, которые...

– Естественно, сударыня, их весточки передают не птички. Короче говоря, девушка заявила: «У нас с Морисом одно сердце на двоих. Если я чего-то не хочу, то и он этого не захочет».

Тыльной стороной ладони госпожа Самайу вытерла слезу, катившуюся у нее по щеке.

– Законник пробовал было ее переубедить, – продолжал Констанс. – Он все разложил по полочкам и объяснил, что, во-первых, Мориса в лучшем случае приговорят к пожизненному заключению, а во-вторых, если это произойдет, то уже ничего нельзя будет исправить: таковы уж французские законы о пересмотре уголовных процессов. Кого он только ей не цитировал, но все было напрасно: девушка по-прежнему стояла на своем.

Ее, разумеется, снова уложили в постель, а семейному совету пришлось перебраться на другой этаж. Надо ли говорить, что все проклинали свою неосмотрительность, а маркиза в отчаянии заламывала руки. Никто не знал, как поправить дело. Наконец полковнику пришла в голову блестящая идея: разыскать вас и попросить убедить глупышку.

– Ах вот как! – произнесла укротительница. Последние слова собеседника почему-то вызвали у нее недоверие.

– А что тут такого? – удивился Констанс. – Все много раз слышали, как девушка повторяла ваше имя, да к тому же известно, что Морис Паже вам небезразличен. Так что, теперь вы для них – словно манна небесная. Короче говоря, меня тотчас же отправили на поиски. А найти вас было не так-то легко, поверьте. Но, к счастью, все позади; и я сижу рядом с вами. Итак, я все вам рассказал и спрашиваю: хотите вы помочь благородной семье, которую постигло несчастье? Хотите спасти невинного ребенка?

Госпожа Самайу молчала. Она размышляла.

– Смогу ли я поговорить с Валентиной без свидетелей? – спросила в конце концов вдова.

– Ах, сударыня! – с чувством воскликнул Констанс. – Если бы вы знали этих людей, вы бы не задавали подобных вопросов. Приходите – и вы все сами поймете. Если что-нибудь вам не нравится, потребуйте объяснений, и вам тут же их дадут. Потребуйте свидания наедине, и они сразу послушают вас, послушаются как дети. Но для этого вам нужно заглянуть в лечебницу: вы же понимаете, что я всего лишь посыльный, и только родственники могут вам сказать, что вы должны будете сделать, когда вы встретитесь с лейтенантом.

– Я увижу Мориса! – пролепетала укротительница, схватившись за сердце.

– Само собой, потому что вы выступаете посредником, Вы сами попросите пропуск, так уж заведено, но, поверьте, будет сделано все, чтобы отказа не последовало.

Госпожа Самайу встала и с сомнением принялась разглядывать свою одежду, которая и впрямь казалась несколько вызывающей.

– Пусть вас это не волнует! – сказал Констанс. Укротительница посмотрела ему в глаза.

– Вы правы, черт возьми! – произнесла она. – Не пристало мне стыдиться самой себя. Тем, которые никому не причиняют зла, никогда не должно быть стыдно. Идемте!

Вдова вышла через заднюю дверь, чтобы позвать Эшалота. Бедный малый ходил взад-вперед по улице и дышал на руки: он уже порядком замерз.

– Возвращайтесь, – приказала хозяйка. – Вы будете охранять балаган.

Как, возможно, помнит читатель, Эшалот надеялся, что после ухода Констанса он сразу же поговорит с укротительницей. Поэтому кормилец Саладена был весьма обескуражен, когда увидел, что незваный гость по-прежнему греется у огня.

– Неужели вы собираетесь выйти из дома в такой поздний час, хозяйка? – спросил он, подойдя поближе. – Тем более с незнакомым человеком?

Вдова расхохоталась.

– Боишься, как бы меня не обидели? – произнесла она.

– Черт побери! – воскликнул гость. – Не знаю такого смельчака, который рискнул бы вас обидеть!

Как бы невзначай он преградил Эшалоту дорогу, не давая тому приблизиться к укротительнице.

– Я вернусь нескоро, – снова обратилась к Эшалоту госпожа Самайу. – Объяви всем, чтобы они ложились спать и не вздумали жечь свечи.

Она взяла за руку Констанса, и оба они двинулись через балаган, чтобы выйти в другую дверь на улицу Сен-Дени.

Эшалот поплелся за ними.

– Куда же вы, хозяйка? – пробормотал он в тот момент, когда помощник доктора Самюэля уже открыл дверь.

– Если тебя спросят об этом, ответь, что я забыла отчитаться перед тобой, – весело ответила вдова.

– Дело в том, что я хотел бы сказать вам пару слов... – начал было Эшалот.

Однако его никто не слушал: парочка быстро удалялась.

– Мы поедем на омнибусе с остановки у храма святой Евстахии? – спросила укротительница.

– Нет, нас ожидает карета маркизы, – гордо произнес Констанс, останавливаясь.

– Эй, сударь! – крикнул он и дернул кучера за полу. – Живо просыпайся и вези нас!

Через несколько мгновений карета тронулась с места.

Что касается Эшалота, то он стрелой помчался к куче соломы, на которой спали Саладен и лев, быстро схватил ребенка и ловко засунул его в сумку, которую повесил себе на шею.

– Я пойду за ними, даже если это погубит меня! – шептал Эшалот. – Я поклялся посвятить мою жизнь Леокадии, хоть я никогда ей и не понравлюсь, и раз уж я не смог предупредить ее об опасности, мне придется выручать ее из беды.

Когда он вышел на улицу, карета уже исчезла, и Эшалот нехотя вернулся в балаган.

– Ты прав, конечно, чего уж там! – говорил он отчаянно вопившему Саладену. – Не особенно вежливо я тебя разбудил, что правда, то правда. Но не мог же я оставить тебя рядом со львом? Конечно, господин Даниель довольно-таки старый и дряхлый, однако он тоже иногда хочет есть. А что если ему вздумалось скушать кусочек младенчика? Тьфу, ну и дурак же я! Зачем это я дитя пугаю?

С этими словами Эшалот стукнул себя по лбу.

– И все-таки я уверен, что узнал этого малого из кабачка «Срезанный колос»! – воскликнул он. – Вот если бы на моем месте оказался Симилор, он бы наверняка все сказал: он такой решительный... хотя мог бы и промолчать – если бы ему за это заплатили. Ах! Конечно, я честнее, но он, к сожалению, умнее. Что же делать? Если с Леокадией случится несчастье, я никогда себе этого не прощу!

Эшалот вздохнул и обреченно сел на солому. Он даже не пытался больше успокоить Саладена, который по-прежнему орал в сумке во все горло.

Тем временем кучер, вздрогнувший при имени Джован-Баттиста, вез по заснеженной мостовой карету, в которой находились Констанс и укротительница.

Карета пересекала множество мелких улочек, выехала на улицу Сент-Оноре, и вскоре путники оказались на площади Согласия.

Было еще только пять часов вечера, но в Париже, казалось, давно наступила ночь. Плохая погода разогнала всех прохожих по домам.

Свернув на Елисейские поля, карета быстро достигла улицы Шайо. Там она свернула налево. Очевидно, конечной целью путешествия был квартал, граничивший с горой Трокадеро.

Хотя лечебница доктора Самюэля находилась в черте города, воздух здесь был чист и свеж, как в деревне: неподалеку располагались две небольшие рощицы, которые в то время разделяли Шайо и Йенский мост. Из лечебницы открывался прекрасный вид: с одной стороны на Марсово поле, с другой – на крутые обрывы Трокадеро. Кроме этого, можно было видеть окаймленные деревьями изгибы и форты в Кламане и Медоне.

Несмотря на то, что заведение доктора Самюэля было основано совсем недавно, оно пользовалось у парижан большой популярностью.

Одни приписывали молниеносный успех клиники таланту хозяина; другие же, не отрицая достоинств доктора, полагали, что здесь не обошлось без вмешательства многочисленных влиятельных знакомых владельца заведения.

А некоторые шепотом добавляли, что успеху доктора Самюэля во многом способствовали его своеобразные представления о врачебной этике: будто бы он частенько преступал те границы, за которые не должен выходить честный врач. Однако никаких доказательств этому не приводилось.

Короче говоря, не вызывало сомнений одно: у доктора Самюэля были могущественные покровители.

Хоть Париж и презирает провинцию, на самом деле парижанам присущи все те мелкие пороки, которые приписывают провинциалам. Например, столичные жители всегда завидуют тем, кому удалось быстро разбогатеть.

Конечно, теперь посредственности не удается сжечь талантливого человека на костре, как в средневековье, назвав его колдуном. Также свободомыслящих сограждан больше не побивают камнями под тем предлогом, что они, мол, заключили союз с Сатаной.

Однако камни и хворост – не единственное оружие в руках обывателя. В наше время оно устарело, и его успешно заменила клевета. Уверяю вас: со времен Бомарше эта гидра не стала менее ядовитой.

При ее приближении честные люди затыкают уши и разбегаются. Но достаточно ли этого, и не должно ли в подобном случае презрение уступить место негодованию? Ведь происходит очень печальная вещь: чем упорнее молчат порядочные люди, тем громче становятся голоса всяческих мерзавцев.

Дом доктора Самюэля состоял из трех частей и отдельного нового флигеля, весьма напоминавшего крепость, в которой жил сам хозяин.

В одной части дома содержались помешанные, во второй – обычные больные, а в третьей размещался приют для бедных.

Приют этот был бесплатным. Полковник Боццо-Корона, известный филантроп, и его знаменитый друг, господин де Сен-Луи, наследник престола, сын несчастного короля Людовика Шестнадцатого, оплачивали содержание восьмерых бедолаг из собственного кармана.

Главный вход в лечебницу был временно закрыт: там шел ремонт. По этой причине карета, в которой находились Констанс и его спутница, остановилась у входа в приют. Неподалеку проходила дорога в Батай, по обочинам которой росли деревья.

В пути помощник доктора Самюэля был любезен и весел, и вдова решила, что этот человек ей нравится. Одним словом, когда Констанс и укротительница добрались до своей цели, они уже были на короткой ноге.

Конечно, грусть госпожи Самайу еще не прошла, и она по-прежнему относилась к этому приключению с некоторой опаской и недоверием. Да и как же иначе? Ведь в ее кругу привыкли видеть все новое и неизведанное в черном свете. К тому же в памяти укротительницы время от времени всплывали когда-то услышанные рассказы о кровавых злодеяниях и о несчастных, павших жертвой собственной неосмотрительности...

Однако, с другой стороны, ничто не утешает и не ободряет лучше, чем бурная деятельность.

Не будем забывать и о том, что Леокадия, несмотря на косую сажень в плечах и пудовые кулаки, была женщиной, причем женщиной чрезвычайно тщеславной.

Слушая многословные объяснения своего спутника, не умолкавшего ни на минуту, Леокадия размышляла: «Ну и история приключилась со мной сегодня! Сколько нового я узнала! А если я захочу узнать больше, мне надо будет всего лишь спросить – и мне тут же ответят. И ведь это еще не все! Подумать только: совсем недавно я сидела одна в своей дыре, и у меня не было никаких влиятельных знакомых, а теперь я буду представлена людям, к мнению которых прислушиваются все без исключения.

Конечно, довольно странно, что им понадобилась именно я, – мысленно разговаривала сама с собой укротительница, словно отвечая на чьи-то возражения, – но ведь все произошло по воле моей дорогой Флоретты, которая вспомнила о том времени, когда она еще не была мадемуазель Валентиной. Она доверяет мамаше Лео! Она знает, что, если речь зайдет о Морисе, я не отступлю ни перед какой опасностью. Да и чего мне бояться, в конце концов! Если что-нибудь покажется мне подозрительным, я сумею постоять за себя...»

На пороге их встретил привратник.

– Сюда уже много раз приходили, спрашивали, не вернулись ли вы, – сказал он Констансу.

– Возможно, я действительно приехал позже, чем рассчитывал, однако вовсе не потому, что развлекался в пути, – ответил помощник доктора Самюэля. – Девушке не стало хуже?

– Нет, все по-прежнему, – ответил слуга. Констанс и укротительница вошли внутрь. Хотя здание было совсем новым, выглядело оно довольно мрачно.

Проходя мимо швейцарской, вдова увидела, что там находились три-четыре человека – санитары или слуги, – которые грелись возле чугунной печки.

Еще один мужчина сидел за столом, стоявшим посреди комнаты, прямо под лампой.

Из-под его фуражки, надвинутой на глаза, торчали взъерошенные волосы. Лица почти не было видно. Этот человек был необычайно широк в плечах и, по-видимому, очень силен.

Заметив незнакомца, вдова вздрогнула, и Констанс почувствовал это. Он быстро обернулся и сказал на ходу:

– Здравствуй, Робло!

Очевидно, так звали этого атлета. Тот ничего не ответил.

– Вы поздоровались с этим человеком в фуражке? – спросила укротительница.

– Да, – ответил Констанс. – Вы его знаете? Мне всегда казалось, что в свое время он был ярмарочным силачом. Настоящий бык, не правда ли?

– Я никогда не слышала этого имени, – задумчиво произнесла Леокадия, – но мне почему-то думается, что раньше его звали по-другому.

Тем временем они вышли во двор, окруженный новыми постройками.

– Ремонт – это так противно, – заметил Констанс. – Если бы можно было войти через главный вход, вы бы увидели, что там не хуже, чем в Тюильри, а тут нам придется шагать по снегу.

– Не волнуйтесь, я не неженка, – успокоила его вдова. – Этот Робло служит здесь?

– Нет, это один из обитателей приюта. Он уже выздоравливает. Когда беднякам, которые сюда попадают, становится лучше, за ними меньше присматривают. Они пользуются этим и вечно торчат в швейцарской. В приюте у нас не герцоги и не графы, сами понимаете. Вот в платном отделении – другое дело. Когда стоит хорошая погода и наши больные выходят на прогулку, можно принять это место за уголок Булонского леса.

Новая дверь, новый коридор. Наконец глазам Леокадии предстал большой сад с заснеженными деревьями.

– Вот и сама лечебница, – сказал Констанс, указывая на два здания, расположенные справа и слева от них. – Здесь содержатся обычные больные, а там – душевнобольные. Но нам не надо ни туда, ни сюда, потому что девушка живет во флигеле.

Укротительница и ее спутник пошли по аккуратно утоптанной дорожке, которая привела их к красивому дому.

Констанс позвонил. Дверь открыла Виктория, горничная Валентины.

– Слава Богу! – воскликнула она. – Вас уже все заждались!

С любопытством взглянув на Леокадию, Виктория спросила:

– Значит, это она и есть?

– Да, – ответил помощник доктора Самюэля, – это та самая женщина, и она, кстати, имеет право на то, чтобы вы были вежливы с ней. Идите, доложите о нашем приходе.

Сделав насмешливый реверанс, горничная удалилась. Госпожа Самайу была так смущена, что даже удивилась.

– Что же будет, когда я окажусь в обществе знатных господ? – прошептала она. – Ведь меня может напугать даже горничная!

– Никого нет наглее, чем слуги, – сказал Констанс, делая вид, что ужасно возмущен. – Эта девица дождется наконец, что я выкину ее за дверь. С хозяевами эта история не повторится, будьте спокойны. Вот увидите, как замечательно они вас примут!

– Госпожа Самайу может войти, – произнесла вернувшаяся в этот момент Виктория.

Мамаша Лео почувствовала, что ее бьет озноб. Она вспомнила о своем туалете.

То, что для ярмарки было элегантным и даже роскошным, показалось ей сейчас чем-то чудовищным. Одежда прямо-таки жгла ей тело, словно плащ кентавра Несса. Сделав над собой нечеловеческое усилие, вдова шагнула вперед. За ней последовал Констанс, который обменялся с горничной понимающим взглядом, в котором сквозила улыбка.

X

БЕЗУМИЕ ВАЛЕНТИНЫ

Спальня доктора Самюэля была просторной и нарядной, хотя обставлена она была довольно строго: что ж, не зря здесь жил ученый-медик. В камине пылал яркий огонь. На верхней полке камина стояли две лампы с абажурами: в комнате больного человека не должно быть слишком светло.