Черные Мантии (№4) - Тайна Обители Спасения

Господин Самюэль получил доступ в аристократические дома благодаря полковнику, которому это стоило немалого труда, но доктор сумел довольно быстро упрочить свою репутацию, а благоволение к нему принца Сен-Луи окончательно закрепило его успех.

– Ее можно разбудить хоть сейчас, – тихонько промолвил доктор, – но если нужно, чтобы она не проснулась никогда, это тоже устроить нетрудно.

Пожав плечами, полковник поинтересовался:

– Это правда, что в таком состоянии больные сохраняют способность слышать и понимать?

– Спорный вопрос, собраны доказательства и «за» и «против», но я же говорю совсем тихо. Решайте: будить ее или пусть спит вечным сном?

– Черт возьми! Можно подумать, что мне больше нечего делать, как только отправлять людей на тот свет! Мы еще не обеспечили тебя достаточным количеством крысиного яда, старина Самюэль.

– Но ведь она унаследует состояние маркизы...

– Все вы очень славные ребятки, – прервал его полковник, – но пороха вам не выдумать, даже Лекоку, несмотря на весь его гонор. Да, гонора в нем многовато, потому в свои преемники я прочу тебя, сынок, можешь на это рассчитывать. Береги эту девушку как зеницу ока: она принесет нам прибыли в три или четыре раза больше, чем состояние маркизы.

– Ничего себе! – изумился доктор.

– А может, в десять или двадцать раз больше! – пообещал полковник и, взглянув на часы, добавил: – Сейчас восемь, а в десять в моем доме соберется совет. Не забудь прийти, ты узнаешь любопытные вещи. А теперь разбуди мне девочку и смотри, будь осторожен, ты головой отвечаешь за нее!

Доктор приблизился к постели больной, но вместо того чтобы воспользоваться микстурой, демонстративно выставленной напоказ, вынул из кармана флакон и накапал из него несколько капель в ложечку. Свойственным его профессии фамильярным жестом он двумя пальцами сдавил щеки больной, и рот ее приоткрылся. Белые точно жемчуг зубы Валентины были стиснуты, но после легкого нажатия на ноздри они слегка раздвинулись, и доктор сумел вылить в рот содержимое ложечки.

После этого он вернул флакон на место и застыл в ожидании.

Полковник тоже ждал. Он снова уселся, на сей раз поближе к кровати, не сводя с юной больной невозмутимых глаз и по обыкновению поверчивая пальцами.

Через три или четыре минуты доктор, внимательно следивший за лицом Валентины, снова достал свой флакон и, откупорив его, поднес к ноздрям девушки.

– Готово! – сказал он, вставая.

Почти в тот же миг с губ больной сорвался легкий вздох, сердце ее забилось сильнее – видно было, как вздымается и опускается прикрытая одеялом грудь.

Доктор выжидательно взглянул на полковника. Тот спросил:

– Есть необходимость в вашем присутствии возле больной?

– Я уже говорил, – ответил Самюэль, – что новое потрясение вызовет новый приступ. Я могу подождать в соседней комнате.

Полковник указал ему на дверь и не забыл напомнить вдогонку:

– Улица Терезы, десять часов, не запаздывайте. Вы узнаете любопытные вещи, очень любопытные.

Дверь закрылась за доктором, и полковник остался наедине с мадемуазель де Вилланове, которая медленно приходила в чувство.

Пододвинув кресло к изголовью постели, полковник устроился в нем с полным комфортом.

Глаза девушки открылись, но казалось, они были лишены способности видеть.

«В театре, – подумал полковник, – девицы в подобных ситуациях обычно вскрикивают: «Где я? Что случилось?» Хорошо бы обойтись без предисловий. Проверим!»

Он кашлянул, коротко и сухо, глаза девушки обратились к нему. Она тут же вскрикнула и попыталась принять сидячее положение, но не смогла.

– Как вы себя чувствуете, милое дитя? – поинтересовался полковник нежнейшим тоном.

Валентина повела вокруг себя испуганным взглядом.

– Да-да, – тем же нежным тоном продолжал старец, – в этой комнате произошла отвратительная сцена.

– Там! – лепетала Валентина, вытянув палец. – Там!.. Она указывала на то место, где недавно стоял Морис со скрещенными на груди руками.

– Верно, там, – подтвердил полковник, – он стоял именно на том месте, когда крикнул: «Флоретта!», а вы крикнули в ответ: «Морис!» и еще кое-какие слова, что было весьма неосторожно с вашей стороны.

Валентина закрыла лицо руками.

– К сожалению, – продолжал полковник, – вы разоткровенничались при свидетелях. Но у вас есть друзья, милая девочка. Они богаты, деньгами можно загасить любую сплетню.

– Мне нечего таить! – вскричала девушка, открывая лицо, на котором появилось выражение гордое и даже вызывающее.

– Конечно, конечно, сгоряча всегда говорится именно так, но если вы поразмыслите хорошенько...

Валентина прервала речь вопросом:

– Сударь, вам поручено допросить меня? Тогда знайте: я люблю его и буду любить всегда.

– Что до меня, – ответил полковник, стараясь, чтобы голос его не утерял притворной мягкости, – то мне даже нравятся такие речи, они великодушны и благородны, а я вовсе не склонен пренебрегать этими высокими добродетелями. Но вы должны согласиться, моя милая, что и великодушие, и благородство, и даже страсть совершенно бесполезны в том положении, в каком оказался ваш бедолага Морис.

– Он невиновен! – гневно выкрикнула Валентина.

– Зачем же так сердиться, мой ангел? Мне самому хочется, чтобы он оказался невиновным. Такой красивый молодой человек! Но увы! Обстоятельства словно сговорились против него: юноша, бедный как Иов, в карманах у него сыскался всего один луидор, влюбленный в девушку, слывущую миллионершей, – и рядом труп, да не простой: убит не первый встречный, а вор и перекупщик краденого, имевший при себе бриллианты знаменитой Карлотты Бернетти невообразимой стоимости. Неплохой улов! Пойман на месте преступления, можно сказать, схвачен за руку. Почти схвачен: за убийцей следовали по пятам и взяли, что называется, тепленьким – он даже не успел смыть кровь с мундира.

Голова Валентины упала на подушку.

– Ему не отвертеться, – продолжал полковник, – дело будет громкое, к тому же...

Он умолк и, взглянув на Валентину из-под полуприкрытых век, докончил фразу:

– К тому же не лишенное романтической окраски. Я полагаю, что следствие будет поручено нашему другу господину д'Арксу.

Лицо Валентины стало белее мела. Она вновь была близка к обмороку.

– В заключение скажу, – как ни в чем не бывало разглагольствовал полковник, – что сам я противник насильственных браков, ибо подобный печальный пример имеется в моей семье: моя дочь, особа во многих отношениях весьма достойная, настояла на том, чтобы наша бедная Фаншетта вышла замуж за графа Корона, моего племянника... Впрочем, госпожа маркиза не станет насильно заталкивать вас под венец, к тому же мой беспутный племянник и в подметки не годится Реми д'Арксу, человеку достойнейшему и воистину замечательному.

Полковник прервался, чтобы взглянуть на девушку: Валентина молчала и не шевелилась.

– Я знаю, – продолжил старец, – случаи еще более поразительные. Не всегда грозы сопровождаются громом. Что ж, мне пора вернуться к госпоже маркизе, она почти так же потрясена, почти так же несчастна, как вы, дитя мое. Нет необходимости говорить, какой удар обрушился на нее. Но покидая вас, милая девочка, я бы хотел сказать несколько слов в утешение.

Он поднялся и взял руку девушки. По телу Валентины прошла дрожь.

– Вы должны быть совершенно уверены в том, – промолвил старец елейным голосом, – что вас окружают преданные и добрые сердца. В юном возрасте разум склонен бунтовать и противиться мудрым советам. Поразмыслите хорошенько, подумайте о близких людях, которые любят вас, которых ваш позор приведет в отчаяние.

Он наклонился и поцеловал Валентину в лоб. Лоб был холоднее мрамора. Девушка так и не шевельнулась и не произнесла ни единого слова.

Продвигаясь медленным шагом к двери, полковник процедил сквозь зубы:

– Странная девочка! Наверняка она уже что-то замыслила.

На пороге он обернулся, чтобы еще раз приободрить мадемуазель де Вилланове словами:

– Спокойствие прежде всего! Не сомневайтесь, что мы любим вас и обо всем позаботимся!

Выйдя в коридор, полковник увидел горничную, стремительно кинувшуюся от него прочь; по всей видимости, она подслушивала под дверью.

– Сюзон! – тихонько окликнул ее полковник. – Сидони! Эй, как там тебя? Марион!

Горничной пришлось вернуться и назвать себя:

– Меня зовут Виктуар, господин полковник.

– Пусть будет Виктуар. Скажи-ка, милочка, и чтоб у меня не лгать: ведь это ты бегаешь за фиакром в те вечера, когда мадемуазель де Вилланове выходит из дома через садовую калитку?

Горничная заломила руки и хотела вскрикнуть.

– Тихо! – прошипел полковник. – Значит, ты, я так и думал. Слушай, если нынче вечером мадемуазель де Вилланове вздумается послать тебя за каретой...

– Упаси Боже, господин полковник! В таком состоянии...

– Вот именно, в таком состоянии.

– Тогда я постараюсь не... – начала было Виктуар.

– ...отказывать ей, – закончил фразу полковник. – И правильно сделаешь: хозяев надо слушаться.

Он сунул горничной в руку пару луидоров и в ответ на ее ошеломленный взгляд пояснил:

– Увы, душенька, я слишком стар и не слишком строг к грехам ближних.

– Бывают же на свете такие добряки! – умилилась горничная. – Что прикажете, господин полковник?

– Сыскать фиакр для мадемуазель, только не берите какой попало. Я знаю одного надежного кучера, ты найдешь его фиакр тут неподалеку, чуть в стороне от стоянки. Чтобы не произошло ошибки, ты скажешь ему... Ведь ты говоришь по-итальянски, не так ли?

– Без этого мадемуазель не взяла бы меня к себе на службу.

– Ты скажешь кучеру: Джован-Баттиста. Это его имя.

– А что ответит он?

– В ответ он произнесет твое имя, столь же очаровательное, как и ты: Виттория.

Он отечески потрепал ее по подбородку и какое-то время они стояли, глядя друг на друга с понимающей улыбкой.

– А теперь, – заключил полковник, – ступай и выпусти господина доктора, он ждет вон в той комнате. Скажи ему, чтобы он не позабыл зайти с визитом к нашей больной, а главное, чтобы он не позабыл явиться в назначенное мною место. Точно в десять часов. Он узнает кое-что любопытное. Очень любопытное.

XV

СОВЕТ ЧЕРНЫХ МАНТИЙ

Это была просторная комната, очень высокая, с темными деревянными панелями, имевшая несколько монастырский вид. Впрочем, особняк полковника Боццо, расположенный на улице Терезы, некогда и впрямь был религиозным учреждением. Комната, о которой идет речь, располагалась в глубине второго этажа, три ее зарешеченных окошка глядели в небольшой, заросший старыми деревьями сад.

Мебель, скромная и даже строгая, придавала ей официальность: стулья, обитые черной кожей, два одинаковых дивана, стоявшие по обе стороны обширного камина; в центре возвышался продолговатый, крытый зеленым сукном стол, какие встречаются обычно в помещениях, предназначенных для административных совещаний. На столе имелось все необходимое для такого рода встреч: письменный прибор, песочница, набор печатей и штемпелей; имелся даже председательский колокольчик для наведения порядка среди присутствующих.

Однако у людей, окружавших зеленый стол, вид был отнюдь не деловой, казалось, они сошлись сюда для семейного совета. Полковник Боццо, занявший председательское место, был облачен в теплый узорчатый халат и обут в домашние туфли, отороченные мехом. Вместе с ним на совет явились восемь человек, большая часть их расположилась вокруг зеленого стола, и только двое устроились чуть поодаль.

Кое-кто из них нам уже известен, например, господин Лекок и доктор Самюэль, усевшиеся справа и слева от председателя, зато нам стоило бы немалого труда признать сына несчастного Людовика, принца Сен-Луи из особняка Орнан в разбитном малом лет тридцати пяти-сорока, облокотившемся на стол напротив полковника Боццо.

Трудно сыскать актеров, внешность которых вполне совпадала бы с их ролью, а таинственное сообщество, которым руководил полковник Боццо, располагало множеством Людовиков, орудующих в Париже, в провинции и даже в иноземных столицах. Принц Сен-Луи был настоящим мучеником судьбы: ему приходилось гримироваться перед каждым выходом на сцену.

С другими членами совета мы еще не встречались, среди них отметим очень бледного господина с резкими чертами и облысевшим лбом, окруженным поредевшими светлыми волосами (все называли его «аббатом»), а также внушительных объемов весельчака, небрежно одетого и откликавшегося на титул «доктор права».

Справа от камина на диване вольготно развалился мужчина довольно молодой и красивый, но с неизгладимой печатью порока на лице: граф Корона, племянник полковника Боццо и муж его очаровательной внучки Фаншетты.

На другом диване сидела дама, одетая роскошно и весьма изысканно; лицо ее скрывалось под вуалью. Того, кто ожидает встретить здесь графиню Корона, ждет разочарование – это не она.

Фаншетта, самим рождением приговоренная к пребыванию в мире зла, сохранила душу добрую и благородную, хотя и не сумела избежать некоторой причастности к делам темным и не очень ей понятным; ей не доверяли и имели на то веские причины. Фаншетта не знала о тайном механизме, приводящим в действие злые силы, потому драма ее юности стремительно продвигалась к своей трагической развязке.

Дама под вуалью, сидевшая на диване, наоборот, была одним из активнейших членов злодейского сообщества. Прежде ее звали Маргарита Садула, но путем законного брака она сумела стать мадам Жулу дю Бреу графиней де Клар. В другом месте мы уже рассказывали странную историю этой дамы, в свое время занимавшей одно из первых мест в верхах парижского света.

У главы собрания был веселый и даже игривый вид, морщинистое лицо его лучилось улыбкой, а пергаментные щеки чуть-чуть порозовели. Полковник довольно потирал руки, краем глаза посматривая на разложенные перед ним бумаги, среди которых имелась и довольно объемистая тетрадь.

Как только часы пробили десять, он, звякнув в колокольчик, изрек:

– Дети мои, пора бы прекратить пустую болтовню. Объявляю наш совет открытым и обещаю, что он будет не только долгим, но и занимательным. Постарайтесь слушать меня прилежно.

Он обвел присутствующих добродушным взглядом.

– Благодарю вас всех и каждого в отдельности, – снова заговорил он, – за точность, с какой явились вы на мой зов. Наша дражайшая графиня отложила в сторонку свои интимные дела, вгоняющие в пот трех светских львиц, пару нотариусов и полдюжины адвокатов; граф Корона, устроившийся на диване в не очень-то приличной для совета позе, пьян только наполовину; добряк Самюэль покинул своих клиентов; ловкач Лекок забросил свою контору, вернее, конторы – у него их множество, ибо он процветает и скоро станет птицей высокого полета; наконец, аббат и наш мудрейший знаток уголовного кодекса оторвались от своих ученых штудий... я уж не говорю о принце, которому пришлось наспех проглотить свой абсент, свои котлетки и свой бифштекс. Вы прелюбезны и даже премилы, и я вам приготовил маленький сюрприз в качестве вознаграждения за проявленное самоотречение.

Вступительная речь председателя была принята собравшимися довольно холодно. Слишком долго – более полувека – находился бравый старец у власти, а затяжное правление перестает вызывать энтузиазм.

Лукаво сощурившись, полковник продолжил свою речь:

– Ваш кисловатый вид меня не удивляет, вас разъедает зависть ко мне и даже неприязнь, вам нравится считать меня старой, напрочь сношенной калошей. Но я правлю нашим братством со времен маршала де Сакса и ни разу не дал осечки, мне везет, всегда везет – ведь всем известно, что я родился в сорочке.

Знаком подозвав к себе аббата, он шепнул ему на ухо:

– После совета нам с тобой надо потолковать. Сам знаешь, я доверяю только тебе и именно тебя прочу в свои преемники. Тебе положено знать больше других.

– А теперь, – громко объявил председатель, – слово предоставляется Приятелю-Тулонцу. Он блестяще провел последнее дело и сейчас доложит о нем.

Суховатой рукой полковник ласково потрепал Лекока за ухо, словно учитель отличившегося на экзамене ученика, и присовокупил:

– Наш дорогой мальчик ознакомит вас с историей дела, а также с технической стороной операции, после чего я дам кое-какие разъяснения, которые вас наверняка заинтригуют. Начинай, Приятель, говори ясно, сжато, но без ложной скромности.

Господин Лекок де ля Перьер, обладавший даром менять свой облик, сейчас выступал в своем натуральном виде.

Крепкий молодец, весельчак и почти красавчик, на редкость вульгарный в обхождении, он несомненно принадлежал к категории любимцев кабацкой публики и олицетворял собою тип коммивояжера, столь удачно воссозданный писателями эпохи Луи-Филиппа.

На этот совет, не требовавший маскировки, он явился в костюме, избранном по своему вкусу: на нем была голубого бархата визитка, присборенная на бедрах, шотландский жилет в радостно-крикливую клетку и лихо скроенные на гусарский манер панталоны цвета адского пламени, из-под которых выглядывали остренькие носы башмаков. Вычурный галстук, завязанный замысловатым узлом, и высокая, заостряющаяся к верху шляпа с широкими полями прекрасно вписывались в ансамбль. К этому наряду так и просилась какая-нибудь примечательная трость – тяжеловесная дубинка или легкая палочка, украшенная невообразимой резьбой, но тут оригинальность явно изменила господину Лекоку: трость, стиснутая его ногами, вполне могла бы принадлежать заурядному рантье из Марэ – солидная и довольно увесистая, она венчалась набалдашником из слоновой кости.

Лекок взял предоставленное ему слово и, следуя указаниям председателя, кратко, но с замечательной точностью поведал историю похищения бриллиантов, изложенную в первых главах этой книги.

Начал он с того, каким способом удалось залучить Ганса Шпигеля, укравшего бриллианты Карлотты Бернетти, в лавочку папаши Кенига, и кончил описанием кровавой сцены, имевшей место в номере восемнадцатом и уже известной читателю. Он не упустил ни одной важной детали, и проделанная операция обрела вид затейливого механизма, бесчисленные винтики и колесики которого Лекок знал как свои пять пальцев.

Присутствующие внимали Лекоку с умеренным интересом, с каким обычно академики слушают доклад своего коллеги, хорошо сделанный, но трактующий о вещах, давно уже им известных; перегруженные множеством знаний, академики способны возгораться лишь тогда, когда речь заходит об их собственной персоне.

Итак, доклад Лекока был встречен с прохладцей, ибо в этой комнате собрались специалисты, пресытившиеся изощренными преступлениями больше, нежели академики своими открытиями. К тому же, отнюдь не умаляя роли наших академий, заметим, что в это утро мы заглянули в лоно академии sui generis[5], функционирующей куда более четко, чем прочие учреждения, носящие это славное имя, хотя таинственное сообщество, чью деятельность мы тут описываем, весь свой интеллект, волю и обширные знания направило не на достижение блага, а на научную организацию преступного промысла.

Тут собрались виртуозы своего дела, лауреаты криминального мира, создавшие вселенскую бандитскую шайку, могучую и неуязвимую благодаря их умению укрывать зло от кары.

Закончив доклад, Лекок отвинтил набалдашник от трости, недавно принадлежавшей бедняге Шпигелю, и высыпал содержимое на зеленое сукно: члены совета подошли поближе, чтобы кинуть взор на знаменитые бриллианты.

– Недурно! – одобрил коллекцию знаток уголовного Права. – Однако я полагаю, что простак, которым мы расплачиваемся с законом, сам вырыл себе могилу, убежав с места преступления. Не сделай он такой глупости, нам бы...

– Дорогой профессор, – прервал его полковник, – уголовный кодекс вы знаете куда лучше, чем человеческое сердце. Человек, внезапно попавший в ловушку, непременно совершает ту или иную глупость, от страха он теряет хладнокровие и способность соображать. В этом наша сила, без этого наша дичь хотя бы изредка, но выбиралась бы из расставленных нами ловушек. Благодаря глупости из них не выбирается никто.

– Вот этот бриллиант с дефектом, – заметил аббат. Графиня де Клар, покинувшая диван, чтобы оценить добычу, обиженным тоном произнесла:

– Нет, бывают же такие ловкачки! Карлотта Бернетти немолода, к тому же есть женщины и покрасивее ее...

– К примеру, ты, моя кошечка, – ехидно заметил полковник.

– Надеюсь, вы не собираетесь сравнивать меня с этой девкой? – высокомерно осадила его красавица. – Я просто-напросто хотела сказать, что у меня, графини де Клар, таких бриллиантов нет.

– Безобразие! – возмутился полковник.

Граф Корона, бросив на сукно горсть осмотренных бриллиантов, полюбопытствовал:

– И сколько же стоит вся коллекция?

– В заявлении Бернетти, сделанном для полиции, – ответил Лекок, – названа сумма в четыреста тысяч франков.

– Четыреста тысяч франков! – повторила графиня де Клар. – У Бернетти!

– Нам-то какой прок от этой суммы? – не скрывая злости, заметил Корона, явно искавший повода излить свое раздражение. – Все равно Отец утащит ее в свою нору и добавит к накопленным миллионам.

От этого замечания присутствующие заметно возбудились.

– Что правда – то правда, – промолвила графиня де Клар. – Мы так бедны, несмотря на наше растущее богатство! К тому же неизвестно, где Отец прячет свою кубышку, и если с ним что-то случится...

Полковник яростно затряс колокольчиком, рука его дрожала от негодования.

– Со мной ничего не случится! – завопил он, и в гневе его было нечто ребяческое. – Я здоров как бык! Я – везунчик! Я переживу вас всех!

Внезапно он остановился и, поманив к себе доктора права, торопливым шепотом объявил ему:

– Знаешь, на твой счет я уже распорядился, ты – мой единственный наследник.

А через секунду тронул за колело Лекока и проговорил ему в ухо так, чтобы не слышали другие:

– Защищай собственное достояние, сын мой, все свои сокровища я завещал тебе.

Производя эти манипуляции, полковник из-под полуприкрытых век следил за остальными и успел перехватить взгляд, которым обменялись принц Сен-Луи и доктор Самюэль.

– Вы хотите моей отставки? – во весь голос загремел он. – По-вашему, я слишком зажился на этом свете? Ну, где отцеубийца, что посмеет обагрить кровью мои седые волосы? Да и, сами подумайте, чего вы этим достигнете? Неужто предатель, вознамерившийся пронзить мою грудь, полагает, что амулет я ношу на шее? Зарубите себе на носу: отправляясь на совещания с вами, я первым делом прячу амулет в надежное место. Среди вас завелись бунтовщики! Неблагодарные! Они забыли, что вожделенные сокровища собраны мною, они забыли, что мне одному вверена тайна братства. Так пусть же они знают, что мой труп не укажет им дороги к кладу!

– Молчать! – заорал он, тыча пальцем в графиню де Клар, открывшую было рот для возражения. – Тебе слова не давали! Когда ты явилась к нам, ты не думала о бриллиантах, а мечтала сунуть свои босые ноги в башмаки. Кто сделал тебя графиней де Клар? Я! Ты была ничуть не лучше Бернетти, только ходила не в шелках, а в лохмотьях. А ты, Корона? Я отдал тебе мою маленькую Фаншетту, бедного моего ангелочка! Да знаешь ли ты, что я могу с тобой сделать? Сейчас утро, и в окно вовсю светит солнце, но достаточно мне сказать: «Ночь настала!» – и ты никогда не выйдешь из этой комнаты!

Корона побледнел, графиня де Клар улыбалась.

Лекок положил на плечо старика руку, и тот сразу остановился и обвел всех удивленным взглядом, словно человек, которого внезапно разбудили. Самюэль, аббат, принц и юрист выстроились вокруг полковника и застыли, подобно истуканам.

– Отец есть Отец! – возгласил Лекок. – Короне только бы лезть на рожон, а Маргарита уже сожалеет о своем нахальстве. Простите!

Четыре выше упомянутых истукана отвесили председателю учтивый поклон. Поле боя осталось за стариком.

Корона с брюзжанием вернулся на свой диван, а графиня де Клар, откинув вуаль, протянула полковнику руку со словами:

– Вы наш Отец, мы вас почитаем и любим.

– Ваш Отец слишком стар, – неожиданно плаксивым голосом объявил полковник, – а у стариков свои слабости. Скрывая немощь свою, Отец только что похвалялся перед вами: «Я переживу вас всех!». Увы, бедные детки, дни мои уже сочтены. Наберитесь терпения, вам недолго осталось ждать. Маргарита, ты молода и прекрасна, твои притязания справедливы. Ты хочешь золота, много Золота – ты получишь его, ты хочешь стать герцогиней – ты станешь ею!

Он привлек ее к себе и, поцеловав, шепнул:

– Сумасшедшая! Неужели ты не догадалась, что я прочу тебя в свои наследницы?

И уже во весь голос растроганным тоном произнес:

– Чада мои, дорогие детки! Простите старика, который питает к вам поистине отеческую любовь. Признаю, с Короной я поговорил слишком круто, но его обращение с бедной Фаншеттой доставляет мне столько огорчений. Ах! Почему я не отдал моего нежного ангела Лекоку, или принцу, или добряку Самюэлю, или наконец, нашему достойнейшему профессору!.. Но сделанного не воротишь, к тому же Корона приходится мне племянником, так что лучше нам жить в мире.

Давайте же не будем терять времени понапрасну, – продолжал он, но тон его внезапно изменился, вновь обретя резкие ноты, – я еще не ослеп и прекрасно вижу, что всем вам охота побунтовать. Успокойтесь: даю слово – это будет мое последнее дело.

Он опустил руку на лежавшие перед ним бумаги.

– Вы припасли что-то новенькое, Отец? – послышались со всех сторон любопытные голоса.

– Именно так, – ответил старец, принимая вид патриарха, вознамерившегося осчастливить сюрпризом своих ближних. – Бриллианты Клары Бернетти – всего лишь маленький эпизод нашей истории, что-то вроде пролога к пьесе, которая только-только начинается. Неужели вы и впрямь могли подумать, что я так хлопочу из-за каких-то четырехсот тысяч франков? Я сказал: это будет мое последнее дело. Я сказал чистую правду. Мое последнее дело должно стоить моих трудов, а если вы, мои драгоценные, желаете оценить его в деньгах, то ответьте мне на вопрос: во сколько вы оцениваете головы, что носим мы на своих плечах, все мы, тут присутствующие?

Члены совета переглянулись: полковник был великий артист, но на сей раз он явно переборщил с театральными эффектами.

Тем не менее всех мало-помалу охватывала тревога. Лекок вполголоса предупредил:

– Будьте внимательны: речь и вправду идет о жизни и смерти.

Полковник поднял руку и снова тяжело опустил ее на бумаги.

– Они вот тут, ваши головы, – медленно произнес он, – и моя в том числе. Я всего лишь старик, готовый впасть в детство, но если я вдруг умру сегодня, верьте моему слову, вы пропали. Они тут, ваши головы, и все теперь зависит только от меня. Я же мечтаю об одном: удачно завершить мое последнее дело и сохранить вас целыми и невредимыми вместе с кладом, который вы мне доверили. Когда дело это будет исполнено, Отец в последний раз соберет своих детей, чтобы сказать: все в порядке, мои дорогие, я спас вас от гибели и теперь имею право на отдых.

Он нашел среди бумаг тетрадь, на которую члены совета воззрились не без испуга, и передал ее Лекоку со словами:

– Читай, Приятель, и пусть каждый осознает всю меру грозящей ему опасности. А потом мы поглядим, кто из вас измыслит лучшее лекарство от этой беды.

XVI

РУКОПИСЬ РЕМИ Д'АРКСА

Лекок взял тетрадь и приступил к чтению.

«Доклад Его Превосходительству господину министру юстиции Господин министр! Прошу извинить меня за то, что предлагаю Вашему вниманию труд еще не вполне завершенный, однако обстоятельства вынуждают меня обратиться к Вам за безотлагательной помощью: дело, переданное на рассмотрение суда присяжных департамента Сена и получившее уже огласку под названием „Черные Мантии“, способно завести на ложный путь общественное мнение и, что гораздо опаснее, само правосудие.

Я отказался вести следствие по этому делу, ибо считаю его всего лишь тенью, вознамерившейся отвлечь меня от раскрытия правды.

Факты, которые я предлагаю рассмотрению Вашего Превосходительства, столь значительны, что требуют особого внимания. Речь пойдет о Черных Мантиях, но не о той мелкой рыбешке, что попала в сети закона и сама себя окрестила этим громким именем, а о Черных Мантиях, которые действительно существуют: по моему мнению, это cамая опасная ассоциация злоумышленников из всех доселе известных.

Господин министр, вы вращаетесь в сферах, куда бытующие в предместьях клички не проникают, а чиновники, которым полагалось бы прояснить этот вопрос, пребывают в незыблемом убеждении, что Черные Мантии – всего лишь легенда, страшная сказка, одна из тех, что в изобилии фабрикуются в социальных низах парижской жизни. Господин префект, к которому я поначалу обратился, был со мною отменно вежлив, но никакой помощи не оказал, видимо, посчитав меня фантазером.

Причина этого недоверия весьма проста, и я спешу разъяснить ее, чтобы Ваше Превосходительство не впало в ту же ошибку: для правосудия Черные Мантии и вправду не существуют, ибо они никогда не представали перед судом. Сила этой ассоциации – в неуязвимости: злодеи изобрели механизм, безотказно спасающий их от возмездия.

Действие этого механизма, породившего неверие в реальность их существования, я постараюсь вскрыть в своем докладе.

Только однажды, насколько мне известно (а этим вопросом я усиленно занимаюсь долгие годы), тайна ассоциации подверглась риску разоблачения: трое ее членов оказались на скамье подсудимых. Я имею в виду дело Кватрополли, стоившее жизни моему отцу.

Позволю себе кратко изложить историю этого дела.

30августа 1816 года господин Матье д'Аркс был назначен главным прокурором королевского суда в Аяччо, а в октябре того же года он произнес обвинительную речь на процессе, в котором оказались замешаны некоторые высокопоставленные лица из Сартена и прилегающего к нему района.