Холл долго проработал в Европе — в общей сложности шесть лет, — причем часть этого времени он посвятил экспериментам по словесным ассоциациям задолго до того, как этой темой занялся Юнг. Идея сексуальных теорий в психологии не беспокоила его, хотя он понимал, что в сфере, связанной с образованием, нужно быть осторожным В Америке, как и в Великобритании, существовало твердое общественное убеждение, что сексуальные действия имеют для приличных людей только одну цель — производить на свет детей, и только в браке. По американским стандартам, континентальная Европа была явно аморальной, а Британия — лишь немного меньше.

Холл сбежал от пуританского детства на ферме Новой Англии. «Полдюжины полок» в его библиотеке уделялись книгам о сексуальных вопросах. В университете Кларка был курс психологии секса, освещавший такие темы, как мораль, болезни, развод, скромность, проституция, плодовитость и евгеника. Неплохо для шестидесятипятилетнего человека, живущего в консервативном климате Новой Англии. Как позволяет предположить замечание Фрейда, сделанное после посещения Америки, Холл не соответствовал обобщенному карикатурному образу соотечественников.

Кто бы мог подумать, что в Америке, лишь в часе езды от Бостона, есть респектабельный пожилой джентльмен, с нетерпением ожидающий следующего номера «Ежегодника», читающий его и все понимающий, который затем, по его собственному выражению, звонит для нас в колокола?

Еще до отъезда Фрейда в Америку Эрнест Джонс сообщал ему о жизни в Новом Свете из Канады, где он ухитрился найти какое-то место в университете в Торонто. Он принимал пациентов, писал статьи и с уверенностью ожидал скорого получения звания профессора психологии.

Его сопровождала женщина, которую он называл своей женой, богатая и жизнерадостная голландская еврейка Лоу Канн (именно она когда-то помогала финансировать его путешествия по Европе). Для приличия он говорил всем, что они женаты. В письме Фрейду он упоминает, что ищет в Торонто дом для «своего гарема» — такой веселой фразой он описывает своих домашних «жену», двух сестер из Уэльса, присоединившихся к нему, и двух служанок. Три месяца спустя — это было вскоре после первого признания Юнга о Шпильрейн — Фрейд передает эту шутку о гареме Юнгу, возможно, думая, что в этот момент юмор не помешает. Но Юнг воспринимает фразу буквально. «То, что вы говорите о Джонсе, поразительно, — ответил он, — но это сочетается с некоторыми его выражениями, которые меня очень удивляли». Джонс не мог избавиться от своей репутации.

Для Фрейда он уже стал «смышленым учеником» и играл эту роль в течение всей его жизни. Он никогда не был знаменит подобно Флису или Юнгу, и это было безопаснее для дружбы. Если Джонс возражал ему, это не вызывало большой обиды. С самого начала он бомбардировал учителя письмами, давая ему советы как старому другу, при необходимости делал комплименты, предупреждал об опасностях, характеризовал коллег — как неофициальный начальник штаба. В 1909 году, после одного посещения Бостона превратившись в специалиста по американским вопросам, он утверждал, что тамошние психиатры хотят только делать деньги, предупреждал Фрейда об антисексуальных настроениях и сообщал, что Брилл, обосновавшийся в Нью-Йорке, написал глупую статью. Если говорить о более конструктивных предложениях, он посоветовал Фрейду давать лекции на английском языке и ограничиться только сновидениями. Фрейд предпочел немецкий, но позволил себя убедить во втором случае и прочитал обширное введение в психоанализ.

Три путешественника — Фрейд, Юнг и Ференци — встретились в Бремене 20 августа, за день до того, как сесть на новый лайнер компании «Норт Джерман Ллойд» под названием «Джордж Вашингтон». Тысячи евреев-эмигрантов из Восточной Европы постоянно мигрировали через Гамбург и Бремерхафен, бременский порт в устье реки Везер. Они отправлялись (с меньшим шиком) в Америку в поисках новой жизни. Всего за десять лет до 1914 года из этих двух портов выехало семьсот пятьдесят тысяч евреев, причем некоторые из экономии путешествовали по Европе в опечатанных вагонах. Если Фрейд и его спутники и заметили их, они об этом не упоминали.

В корабельной конторе Фрейд, к своему неудовольствию, узнал, что вместе с ними едет Уильям Штерн, профессор философии из Бреслау, который тоже собирался читать лекции в университете Кларка. Штерн, который впоследствии попал в университет Дюка, был довольно известен. Вскоре после этого события он ввел в науку понятие, приведшее к созданию принципов тестирования коэффициента умственного развития. Но однажды он написал на «Толкование сновидений» прохладный отзыв и заработал в глазах Фрейда характеристику «отвратительного человека». Раздражение Фрейда усугубилось тем, что в списке пассажиров имя Штерна было написано верно, а его — с ошибкой (Freund вместо Freud).

День до отправления они провели осматривая местные достопримечательности. Ференци размахивал «толстой кипой грязных банкнот… черных с одной стороны и зеленых с другой» — это были первые доллары, увиденные Фрейдом. Они зашли в собор и осмотрели обитый свинцом погреб, где сохранились в мумифицированном состоянии трупы. Этот визит имел свои последствия.

За обедом в ресторане Юнг объявил о своем решении прекратить воздерживаться от спиртного. Они все за это выпили. Вскоре после этого, за лососиной, Фрейд «покрылся сильной испариной и почувствовал слабость» и ему пришлось отставить еду в сторону. До того он плохо спал, а на ночном поезде в Бремен пил пиво, поэтому он не придал приступу большого значения. Об этом рассказывается в дневнике, который Фрейд вел в течение первой половины путешествия «Этот дневник опечатан и хранится в библиотеке конгресса. При жизни Анны Фрейд он на краткое время был открыт, и его использовали в книге, вышедшей в свет только в 1993 году.».

Юнг, описывая этот случай более пятидесяти лет спустя, утверждал, что Фрейд упал в обморок, а произошло это из-за разговора, о трупах в погребе. Фрейд жаловался, будто эти разговоры о мертвых означают, что Юнг желает его смерти. Юнг, вспоминая это, сказал, что его «встревожила сила его [Фрейда] фантазий».

Что бы там ни случилось, на их времяпрепровождении это не сказалось, и они продолжили осмотр города в автомобиле, который наняли по настоянию Юнга. Они видели группу военных, возвращавшихся в город с летних маневров, и Фрейд саркастически отметил (в своем дневнике), что, «конечно, [их] подвергнет тщательной инспекции капитан швейцарской армии».

На следующий день они выплыли из Бременхафена. Лайнер зашел в Саутгемптон и Шербур, взяв на борт новых пассажиров, а затем отошел от берегов Европы и начал свое семидневное путешествие через океан. Погода стояла сырая и туманная, море было спокойным. Три психоаналитика почти все время проводили вместе. Когда Фрейд увидел, как негодяй Штерн задержал на палубе Юнга, он крикнул: «Доктор, ну когда вы, наконец, закончите этот разговор?» После этого, как Фрейд написал в своем дневнике, «потрепанный еврей в смущении удалился». Несомненно, Штерн был для него одним из «неправильных» евреев, как и те шумные толпы, спасающиеся с востока от погромов и бедности на эмигрантских кораблях.

Пересекая Атлантический океан, они проводили психоанализ друг над другом, но неизвестно, насколько обширный и при каких условиях. В письме Фрейду по возвращении в Европу Ференци писал о «размышлениях, в которые я погрузился на корабле после довольно болезненного осознания своей инфантильности в отношениях с вами». В другом письме он пишет о «menage a trois» «"группе из трех человек" (фр.). — Прим. перев.» на «Джордже Вашингтоне». Джонс говорит в своей биографии, что это был «групповой анализ», где каждый подвергался одновременному анализу со стороны остальных.

Юнг ничего не сообщал о Ференци, но описал в знаменитом абзаце из своей книги «Воспоминания, сны, размышления», чернящем Фрейда, как тот скрыл детали своей личной жизни, которые помогли бы объяснить сон, со словами: «Я не могу рисковать своим авторитетом», и тем самым потерял весь авторитет в глазах Юнга. Юнг не говорит, было ли это на борту «Джорджа Вашингтона», а в другом труде упоминает, что анализировал Фрейда уже в Америке. Так или иначе, в описании из «Воспоминаний» он выставляет себя в наилучшем свете. Его соперник в момент написания книги был двадцать лет как мертв, Эрнеста Джонса не было на свете пять лет, и никто уже не мог доказать его неправоту.

Все они занимались сновидениями. В какой-то момент путешествия Юнгу приснился самый знаменитый из его снов — сон о доме, где комнаты, когда он спускается вниз, становятся все древнее, пока в подвале он не видит римские античные стены, а под полом пещеру, где сохранились куски доисторической керамики и два черепа. Возможно, навеянный домом, построенным Юнгом у озера, этот сон рассказал ему, что в человеке скрыты воспоминания, принадлежащие истории всего человечества, а не его личной жизни. На основе этой идеи он разработал концепцию «коллективного бессознательного». Подходящий сон для того, кто хотел выйти из-под власти другого человека и развивать свои собственные идеи.

В своих «Воспоминаниях» он с удовольствием описывает слабые попытки Фрейда истолковать его сон, то, как он задумывался, чьи это черепа и чьей смерти Юнг может желать. Наконец Юнг снисходит до признания и говорит, что черепа, должно быть, принадлежат «моей жене и ее сестре», зная (как он написал), что это неправда, поскольку в то время он был недавно женат и у него не было причин для желания смерти жены. Напротив, в действительности Юнг был женат тогда уже шесть лет, только что избавился от назойливой Шпильрейн и был с женой в натянутых отношениях. Но сон очень удачно подходил для того, чтобы умалить достоинства Фрейда. Идея о женах и их сестрах, возможно, даже являлась жестоким намеком на предполагаемый адюльтер Фрейда с Минной.

Когда читаешь об этих видениях аналитиков, создается впечатление, что заглядываешь в их душу. Но эта информация неполна и слишком предвзята даже для биографии, которая всегда основывается на неполных и предвзятых сведениях. Рассматриваемые события часто оказываются просто эмоциональными состояниями, описание которых в глазах читателя ни к чему не приводит. Мы заглядываем в их личную жизнь, ничего этим не добиваясь. Фрейд ссылается на какую-то личную беседу, когда пишет Юнгу после американского приключения: «Мое бабье лето, о котором мы говорили во время путешествия, печально увяло под давлением работы», — и добавляет: «Я примирился с мыслью о том, что я стар». Это вершина какого айсберга? Имел ли Фрейд в виду под «бабьим летом» ту свободу, которую он почувствовал, когда у Марты (в августе 1909 года ей исполнилось сорок восемь) прошел климакс? До нас дошло всего несколько слов, а об остальном можно только догадываться.

Они приплыли в Нью-Йорк, и, когда корабль подходил к берегу, Фрейд якобы повернулся к Юнгу и сказал: «Неужели они не знают, что мы везем им чуму?» Газеты незамедлительно сообщили о прибытии профессора «Фрейнда».

Торжество в университете должно было начаться больше чем через неделю, и компания провела почти все это время в Нью-Йорке, а Брилл был их экскурсоводом. Он жил в районе Центрального парка, который Фрейд счел «лучшей частью города». С тех пор там живут и работают психоаналитики.

Они осмотрели еврейский квартал в нижнем Ист-Сайде и Китайский квартал рядом с ним, посетили Метрополитен-музей, побывали в кино (с большим комфортом, чем в Риме на открытом воздухе), Американский музей естественной истории, сумасшедший дом, а также Кони-Айленд, где ярко освещенные аллеи нового луна-парка затмевали сады Пратера. Все трое страдали от хронического несварения желудка и диареи.

Фрейд взял на прокат автомобиль, чтобы навестить сестру Анну и ее мужа Эли Бернейса, которые жили в Морнингсайд-Хайтс, возле Колумбийского университета. Эли теперь разбогател, но это не сделало его более приятным в глазах шурина, попрежнему считавшего его банкротом, волокитой и уклоняющимся от армии. Дома Фрейд никого не застал и предположил, что Анна с детьми куда-то уехала. «Для одного же Эли, который, наверное, где-то в городе, — писал он семье, — я не сделаю ни шага».

Как раз неподалеку от Колумбийского университета, после того как Брилл показал им психиатрическую клинику при университете, где он работал, произошла одна пренеприятнейшая сцена. Они — Фрейд и Юнг, а также, возможно, Ференци и Брилл — были на Риверсайд-драйв (дороге вдоль реки Гудзон) или возле нее. Компания восхищалась видом на высокие горы Нью-Джерси. Фрейд не сдержал позыва и намочил брюки. Рассказал эту историю Юнг, не в своих мемуарах, написанных в 1961 году, а за десять лет до того, в разговоре с профессором Солом Розенцвейгом из Торонто, который впоследствии использовал это в своей книге, опубликованной сорок один год спустя. Розенцвейг добавил, что Юнг «похоже, получал особое удовольствие от разоблачений Фрейда».

В рассказе Юнга не было подробностей о самом казусе, но он сообщил, что Фрейд боялся повторения инцидента в университете Кларка. Юнг предложил проанализировать его и попытаться определить, какая за этим кроется психическая проблема. Юнг считал, что виноваты амибиции — позыв помочиться представлял собой инфантильную попытку привлечь внимание людей к своей персоне.

Сам Фрейд в 1908 году замечал о связи между недержанием мочи (например, ночью) и амбициями. Но он отрицал в разговоре с Юнгом, как и обычно, что ему свойственна амбициозность. По мере продолжения анализа (где это было, сколько раз, как долго?) Фрейд рассказал ему о сне, для толкования которого Юнгу потребовалась какая-то личная информация. Тот отказался ее предоставить, поскольку это означало бы утрату авторитета. Очевидно, это был тот самый сон на борту «Джорджа Вашингтона», который Юнг описывает в «Воспоминаниях» в 1961 году, не упоминая об инциденте с мочевым пузырем. В разговоре с Розенцвейгом Юнг характеризует Фрейда с отрицательной стороны дважды: он становится уклончивым слабым стариком, который имеет большие амбиции, а сам не в состоянии контролировать собственный организм.

«В разговоре с Джоном Биллински, который якобы произошел в 1957 году, Юнг рассказал, что Фрейду во время этого путешествия снился он сам. Марта и Минна, и добавил, что у Фрейда были „психосоматические проблемы, и ему, например, приходилось мочиться каждые полчаса“. Туалетные привычки очень немногих великих людей получили такую безжалостную огласку.»

Эта история вполне вероятна. Сам Фрейд признавался, что у него проблемы с мочеиспусканием, связанные, по его словам, с гипертрофией простаты — увеличением предстательной железы, которое бывает у мужчин среднего и пожилого возраста и заставляет их часто мочиться. Впоследствии его проблемы усугубились. В разговоре с Джонсом (дата неизвестна) он винил Америку, где испытывал большие неудобства: «Они ведут вас через целые мили коридоров, и в конце концов вы оказываетесь на самом нижнем этаже и встречаетесь с 'мраморным дворцом' — как раз вовремя».

Пожилые люди, зная, что частые посещения туалета — признак надвигающейся старости, неохотно демонстрируют свою слабость в компании тех, кто моложе. Среди тех, кто сопровождал Фрейда у Риверсайд-драйв, еще никто не достиг возраста, в котором появляются проблемы с простатой. Возможно, из гордости Фрейд упустил возможность сходить в туалет в Колумбийском университете — отсюда и неприятные последствия полчаса спустя. Едва ли это связано с какой-то психологической трагедией. Впрочем, именно в такие игры Фрейд сам научил играть аналитиков.

Эрнест Джонс, который на некоторое время уезжал в Европу на конференцию, присоединился к ним на Манхэттене два дня спустя после посещения Фрейдом Колумбийского университета. В тот же вечер, 4 сентября, они отправились на многопалубном пароходе вниз по Лонг-Айленд-Саунд до реки Фолл, а оттуда поездом в Бостон и затем в Вустер, где на торжества уже собирались ученые самых разных специальностей.

Американцы интересовались психологией. Уже существовала «бостонская школа» психотерапии — это была эклектичная группа, более разрозненная, чем любая лондонская группа. Обычные люди тоже интересовались новыми идеями в психологии (и «науке» вообще), многие интеллектуалы в отличие от британцев не видели вреда в том, чтобы газеты и журналы распространяли эти новые идеи. В Великобритании считали, что упрощенные пересказы научных достижений для непрофессионалов приносят больше вреда, чем пользы, — уж лучше снисходительно молчать. В Америке к журналистике относились без презрения. Фрейд привлек интерес и специалистов, и неспециалистов.

Он впервые встретился с выдающимися американцами, которые восприняли его идеи всерьез. Уильям Джеймс, ведущий психолог страны, приехавший туда в конце недели, был настроен скептически, но не скрывал своего любопытства. Этот странный человек, склонный к мистицизму, интересующийся спиритизмом и страдающий от сексуальных проблем, сказал, что приехал в университет Кларка, чтобы «посмотреть, каков из себя Фрейд». Хозяин, Г. Стэнли Холл, был уже наполовину обращен в истинную веру.

Еще одним многообещающим новичком в Вустере на этой неделе стал гарвардский профессор неврологии Джеймс Джексон Путнам, который начал склоняться к психоанализу в шестьдесят три года. (Пожилые американцы были более восприимчивыми к новому, чем пожилые европейцы; Уильяму Джеймсу было шестьдесят семь.) Путнам, который признался, что, впервые прочитав Фрейда, почувствовал отвращение, под влиянием Джонса попробовал пересмотреть свою точку зрения. Джонс, младше его более чем в два раза, смягчил старика во время приезда в Бостон в начале того же года. Джонс нашел его «милым стариком, слабым, вежливым, образованным, начитанным, идеалистичным, но легко поддающимся влиянию».

Встреча с Фрейдом в Вустере довершила начатое Джонсом, хотя в конце концов он предпочел другую версию психоанализа. Он видел в анализе средство усмирить бессознательное и привить ему мораль, практически улучшить характер человека. Его взгляды на человеческую природу в общем были более оптимистичными, как позже у многих других американских аналитиков. Но его искренность подкупала — Джонс сказал, что это единственный известный ему человек, который может публично признать свою неправоту.

Фрейд и Юнг жили у Холла, и в течение недели, пока начиналась программа лекций и других мероприятий, у них было мало времени на размышления об Америке. Психология была лишь одной из тем конференции. Всего в ней участвовало двадцать девять лекторов, в том числе два нобелевских лауреата, в таких областях, как астрономия, химия, физика, биология и история. Ежедневная компания ученых была для Фрейда чем-то вроде подтверждения его значимости в науке, американцы признали его с легкостью.

Свои пять лекций Фрейд читал в одиннадцать часов каждый день со вторника по субботу, 7-11 сентября, без заметок, и опубликованная версия «Пяти лекций» — это восстановленный по памяти материал. В четвертой лекции Фрейд говорил об Эдипе и сексуальных аспектах, не слишком углубляясь в подробности, но достаточно четко. Согласно воспоминаниям Розенцвейга, Фрейд перешел к теме секса, заметив, что люди говорят об этих вопросах недостаточно прямо. Продолжал он так:

Есть ли в детстве сексуальность, спросите вы. Не наоборот ли: разве детство — это не единственный период жизни, характеризующийся отсутствием полового влечения? Нет, господа, неверно, что половое влечение поселяется в детях во время созревания, как в Священном Писании дьявол входит в свинью. У ребенка с самого начала есть сексуальные желания и сексуальное поведение.

Насколько известно, ни это высказывание, ни какое-либо другое не повлекло за собой яростных нападок. Возможно, конференция была слишком достойной для критики, хотя профессор психиатрии из Торонто жаловался, что обычный человек может подумать, будто венцы выступают за свободную любовь и возвращение к дикарскому состоянию. Для Фрейда неделя в университете Кларка была сладкой местью:

В Европе я чувствовал себя так, словно меня презирают, а там меня принимали как равного выдающиеся люди. Когда я вышел на кафедру в Вустере… это показалось исполнением какой-то невероятной мечты.

Что бы ни беспокоило его у Риверсайд-драйв, Фрейд вел себя уверенно. Когда он прибыл в здание университета для первой лекции, он курил сигару. Ему нужно было подняться на третий этаж, а на лестнице женщина-швейцар указала ему на знак «Не курить». Фрейд вежливо кивнул, но продолжал курить. То же происходило еще в течение двух дней, после чего женщина отступила. Европейцы плевали на лестницу и курили там сигары, и американцам пришлось с этим мириться.

Фрейд по— прежнему относился к Америке иррационально. Там у него началось несварение желудка (он винил в этом местную пищу и много лет спустя, хотя проблемы с пищеварением у него начались еще до Америки) и проблемы с простатой; Америка была полна болтунов, нечленораздельно говорящих и всегда готовых хлопнуть его по спине со словами «Привет, док!». В каком-то смысле он был слишком горд и пренебрежителен по отношению к чужой и непонятной ему стране, и в то же время он жаждал ее признания.

Юнг, который относился к Америке практично, считая ее местом, где можно получить хорошие деньги (что он позже и сделал), написал своей жене, что, когда они получили свои степени доктора, Фрейд был «на седьмом небе». Ференци, вспоминая об этой поездке двадцать лет спустя, когда он уже не был смиренным учеником, говорил, что Фрейд казался «немного смешным, когда почти со слезами на глазах благодарил [Стэнли Холла] за почетное звание доктора».

Американцы умели слушать, как всегда обнаруживали европейские лекторы. За месяц до Фрейда в Америке давала лекции Берта Паппенгейм — Анна О. из «Этюдов по истерии», оставившая далеко позади свое несчастное детство. Когда Фрейд упоминал о ней в начале лекций как о первой пациентке новой психологии, эта пятидесятилетняя женщина как раз незадолго до того рассказывала слушателям в Чикаго и Нью-Йорке об ужасах торговли белыми рабынями.

Оставшаяся часть визита принесла одни разочарования. Путнам отвез Фрейда, Юнга и Ференци еще за триста километров на лоно американской дикой природы, к горам и озерам — в горы Адирондак в северной части штата Нью-Йорк, где у него был «лагерь», охотничья избушка, аналогичная английскому «домику в деревне». Им пришлось слишком много спускаться и подниматься по крутым тропам, в непривычно неформальной обстановке жарить бифштексы на углях и привыкать к использованию имен в разговоре «Ференци и меня учили играть в одну настольную игру две молодые девушки, — писал Фрейд — Удивительно!» Когда у него был легкий приступ, по его словам, аппендицита, все, что хозяева могли сказать, было «Фу ты! Вот незадача!» Они, без сомнения, были чистыми американцами, он же, возможно, тосковал по Берггассе или знакомым лесам Берхтесгадена и Тироля. Боли в животе наводили его на мысли о смерти.

Две недели спустя, снова переплыв Атлантический океан, они вернулись в Европу. Фрейд оставил позади ядро обращенных в новую веру, которым понадобится не более двух лет, чтобы стать самыми активными и преуспевающими новыми психиатрами Америки. К 1910 году они уже публично представлялись «психоаналитиками», а на следующий год с одобрения Фрейда и европейских коллег Брилл и его единомышленники организовали Нью-йоркское психоаналитическое общество, которое до сих пор стоит во главе фрейдистского движения в Америке. В журналах и популярной литературе обсуждались сны и оговорки по Фрейду (секс в меньшей степени), истории из «Этюдов по истерии» перерабатывались для журналов, и в мозгу читателей среднего класса начал складываться образ психоаналитика как человека приятного, требующего за услуги много денег, но ответственного, чрезвычайно умного и благородного, а также способного объяснить американцам тайны их собственной души. Когда до первой мировой войны пришла мода на танго и регтайм, Брилл высказался в «Нью-Йорк таймс», что это всего лишь подавляемые эмоции, которые вырываются наружу. У таких заявлений нашлась своя аудитория. Лондонцы относились к теориям Фрейда со скрытой насмешкой и, в отличие от американцев, неохотно верили, что этот новый врач-мессия способен изменить их жизнь.

Посещение Америки подняло настроение Фрейда. Америка осталась для него чужой. Но дело было сделано — он привез туда свое учение.

На следующий день после возвращения в Европу, когда все трое разъехались по своим странам, Фрейд продолжал видеть на улицах Юнга. Он задержался в Гамбурге, возможно, чтобы встретиться с госпожой Бернейс и Минной, и рассказывал Юнгу, что, куда он бы ни отправился, «мне постоянно попадалась на глаза твоя светлая шляпа с темной лентой. То же самое было в Берлине». Юнг отвечает более скупым комплиментом: «Иногда я скучаю по вас, — пишет он, — но лишь иногда». Скорее всего, Фрейд заметил эту небрежную манеру — если, конечно, предусмотрительно не закрыл на нее глаза.