V. ПЛАВУЧИЙ ОСТРОВ

Посмотрите теперь, что делается на берегу, занятом Черной Птицей и его воинами. Яркий огонь костров освещал окрестности так далеко, что ничто не могло ускользнуть от взоров дикарей; кроме того, вдоль обоих берегов были расставлены караульные, которые должны были следить за всем, что происходит на островке.

Вождь рода Черная Птица сидел прислонившись к стволу сикомора[61], с перевязанным ремнями плечом, его лицо выражало удовлетворенную кровожадность и жестокость, что же касается испытываемых им от раны страданий, то он считал постыдным выказывать их.

Его горящий взор был почти постоянно устремлен на темневший вдали островок, где он, казалось, видел охваченных невыносимым ужасом бледнолицых, крови которых вождь жаждал с такой силой.

До полуночи индейцы без труда наблюдали за отлично освещенным кострами островком, но, когда туман сгустился и видимость резко ухудшилась, караульным стало трудно исполнять свои обязанности; противоположный берег реки вскоре совсем скрылся из вида, темная масса островка виднелась еще немного времени, но вскоре туман окончательно скрыл его от глаз индейцев. Черная Птица тотчас сообразил, что следует удвоить предосторожность; подозвав к себе двух воинов, на преданность которых он мог вполне рассчитывать, вождь велел одному из них переправиться на противоположный берег реки, а другому следовать вдоль этого берега и передать всем караульным его наказ.

— Идите и объявите всем воинам, стерегущим бледнолицых, что дети лесов должны слушать теперь четырьмя ушами, чтобы заменить ослепленные туманом глаза. Скажите им, что, если сон заглушит их слух, томагавк Черной Птицы препроводит их в царство теней, где они будут спать вечно!

Оба посланца тотчас удалились для исполнения возложенного на них поручения и вскоре вернулись обратно с донесением, что приказания вождя исполняются с буквальной точностью.

Рассчитывая отличиться, апачские часовые удвоили бдительность. Они опасались невзначай заснуть не из страха смертельной кары, ибо индейскому воину неведомо чувство страха, они стыдились позора, который им придется пережить при пробуждении в стране мертвых, и что они не посмеют честно взглянуть в глаза своих славных предков.

Слух и зрение индейца изощрены до такой степени, что, пожалуй, ничто не в состоянии ускользнуть от его чутких ушей и зорких глаз. Однако туман так сгустился, что даже плеск воды в нем раздавался глуше, не говоря уже об иных звуках окружающей жизни, почти полностью замиравшей в ночные часы.

Прикрыв глаза и насторожив слух, часовые неподвижно стояли или сидели у сторожевых костров, упорно одолевая сон и лишь по временам подбрасывая в огонь сухие сучья.

Таким образом, прошло довольно много времени, не принося никаких перемен; на берегах и на острове царило молчание, нарушаемое только шумом отдаленного водопада да шелестом тростника, колеблемого течением.

Предводитель индейцев сидел на левом берегу реки, свежий ночной воздух усиливал его страдания и еще более возбуждал его ненависть к белым. Пламя костра освещало его бронзовое лицо, посеревшее от большой потери крови. Осунувшееся испещренное боевой раскраской и искаженное от боли, которую он старался скрыть, с горящими злобой глазами, лицо вождя походило на маску, придавая ему сходство с кровожадными идолами ацтеков.

Мало-помалу, несмотря на громадную силу воли, которая заставляет индейцев презирать свои болезни и слабости, глаза вождя закрылись, и он погрузился в глубокий сон. Черная Птица спал так крепко, что не слышал, как захрустели сухие листья под мокасинами подошедшего к нему воина. Неподвижный и прямой, как бамбуковая трость, стоял прибывший вестник перед своим вождем, не решаясь разбудить его; он был весь покрыт кровью и пылью, грудь высоко подымалась; почтительно продолжал он стоять, ожидая, когда грозный вождь обратится к нему с вопросом. Видя, однако, что голова предводителя неподвижно опущена на грудь, он решился наконец дать знак о своем присутствии и заговорил сдавленным гортанным голосом.

— Когда Черная Птица откроет глаза, то услышит из моих уст такую весть, которая далеко отгонит его сон!

Индеец с трудом разлепил отяжелевшие веки при звуке обращенной к нему речи и, сделав невероятное усилие, сразу овладел своими чувствами. Сконфуженный тем, что его застали спящим, как простого воина, предводитель счел необходимым оправдаться:

— Черная Птица потерял много крови, — проговорил он. — Так много, что завтрашнее солнце не высушит кровавой росы! Вот почему тело вождя слабее его воли!

— Человек уж так создан! — поучительно заметил вестник.

Черная Птица продолжал:

— Вероятно, тебе поручено сообщить мне нечто очень важное, иначе Пантера не послал бы сюда самого быстрого гонца — Антилопу!

— Пантера уже больше никогда не будет присылать известий, — печально ответил Антилопа. — Копье бледнолицего пронзило его, и он теперь охотится в царстве духов вместе со своими славными предками!

— Что ж делать? Зато он, наверно, умер победителем; он видел перед своей смертью, как белые собаки полегли мертвыми по равнине? — спросил Черная Птица.

— Он умер не победителем, а побежденным. Апачи обратились в бегство, потеряв главного вождя и пятьдесят лучших воинов!

При этом неожиданном известии, поразившем его как громом, Черная Птица едва удержался, чтобы не вскочить на ноги, несмотря на самообладание, которое считается обязательным для каждого индейца, а тем более для вождя, однако вовремя опомнился и спросил спокойно, хотя его губы дрожали.

— Кто же прислал тебя ко мне, вестник горя?

— Воины, которые нуждаются в предводителе, чтобы отомстить за свое поражение. Черная Птица был до сих пор вождем только своего рода, а теперь он может стать вождем целого племени!

В глазах вождя блеснуло выражение удовлетворенной гордости. Его авторитет возрастал, кроме того, нанесенное соплеменникам поражение доказывало правоту его мнения, отвергнутого военным советом племени.

— Если бы оружие северных людей соединилось с оружием наших воинов, то белые с юга не одержали бы победы!

В эту минуту Черная Птица вспомнил, каким оскорбительным способом белые отвергли его предложение, и оскорбленная гордость зажгла в его глазах злые огоньки. Указав здоровой рукой на свою рану, он добавил:

— Какую помощь может оказать раненый предводитель? Его ноги отказываются служить ему; он едва может держаться в седле!

— Вождя можно привязать к седлу, — возразил Антилопа. — Предводитель служит одновременно и головой и руками своему племени; если руки бессильны, работает голова; вид крови вождя воодушевит апачских воинов. Уже вновь разложен костер, вокруг которого соберутся на совещание все потерпевшие поражение. Там ждут только тебя, чтобы узнать твое мнение; твой боевой конь оседлан, едем!

— Нет, — возразил Черная Птица. — Воины моего рода стерегут на этих берегах трех белых, которых я хотел иметь своими союзниками; они отказались от этого и стали нашими заклятыми врагами. Пуля одного из них раздробила мне плечо, и моя рука по крайней мере на шесть лун стала не пригодна для боя; если бы мне предложили теперь начальство даже над всеми союзными апачскими племенами, я отказался бы, лишь бы дождаться того желанного часа, когда на моих глазах прольется кровь, которой я жажду!

Черная Птица вкратце рассказал о пленении Гайфероса, о его спасении благодаря канадцу, о решительном отказе белых от его мирных предложений и, наконец, о данной им клятве мести.

Антилопа внимательно выслушал рассказ вождя; он отлично сознавал всю важность вторичного нападения на лагерь белых в ту минуту, когда они менее всего ожидают этого, упоенные своей победой, поэтому продолжал настойчиво уговаривать Черную Птицу, предлагая ему назначить вместо себя опытного воина для наблюдения за белыми. Однако вождь остался непоколебим; тем не менее вестник не терял надежды склонить его на свое предложение.

— Хорошо, — продолжал он свои уговоры, — я останусь здесь до утра; солнце уже скоро взойдет, и тогда я отправлюсь обратно, чтобы сообщить апачам, что Черная Птица свою личную месть ставит выше славы всего племени. Благодаря моему промедлению, нашим воинам останется меньше времени для сожаления о потере храбрейшего из них!

— Пусть будет так, как хочет Антилопа! — ответил Черная Птица торжественным тоном, стараясь скрыть, что тонкая лесть вестника приятно щекотала его самолюбие, — но гонец нуждается в отдыхе после сражения и утомительного перехода, — продолжал он. — В это время я выслушаю рассказ о сражении, в котором Пантера лишился жизни.

Антилопа подсел к огню, скрестив ноги и опершись локтем о колено, он положил подбородок на раскрытую ладонь и начал подробный рассказ о нападении на лагерь белых.

Так прошло около часа; вдруг вестник поднялся наполовину с земли и откинул с головы шкуру бизона, защищавшую его от тумана. Черная Птица сидел все так же неподвижно, устремив глаза на остров.

— Молчание ночи нашептывает мне, — проговорил Антилопа, — что такой славный вождь, как Черная Птица, должен еще до восхода овладеть своими врагами и насладиться их предсмертной песней!

— Мои воины не могут ходить по воде, как по суше, — возразил предводитель, — а люди севера разят наповал, если видят цель! Они не походят на людей юга, в руках которых ружья трепещут, будто колеблемые ветром тростники!

— Черная Птица, верно, потерял много крови, и от этой потери мутится его ум и ясность взгляда. Если он позволит, то я буду действовать за него, и к утру его мщение совершится!

— Распоряжайся, — согласился вождь. — Кем бы ни совершилось мщение, оно будет отрадой моему сердцу!

— Хорошо, я доставлю сюда трех белых и того пленника, который остался без скальпа!

При этих словах Антилопа поднялся и исчез в тумане. Черная Птица продолжал по-прежнему сидеть неподвижно, устремив пристальный взгляд на едва видневшийся вдали островок.

Там в сердцах трех охотников, которым угрожала смертельная опасность, происходила такая же тяжелая борьба, и сон бежал от них.

Подстерегаемые бдительными врагами, защитники островка не могли надеяться, как накануне, еще раз распалить ярость краснокожих. Розбуа и Хосе слишком хорошо знали неодолимое упорство индейцев и не предавались тщетным надеждам на то, что бесплодная осада наконец наскучит Черной Птице, он прикажет своим воинам возобновить нападение и таким образом подставит апачей под убийственный огонь белых. Что вождь твердо решил непременно захватить всех четверых, или хотя бы троих, живыми, истомленными голодом и сломленными страхом предстоящих пыток, не вызывало ни малейшего сомнения.

Под влиянием столь мрачных размышлений все трое молча коротали время и, судя по всему, решились скорее погибнуть, нежели попытаться спастись, постыдно бросив раненого гамбузино на произвол дикарей. Фабиан ожидал смерти так же спокойно, как и его старшие товарищи. Он предпочитал смерть с оружием в руках мучительной гибели, уготованной им всем мстительными краснокожими.

Глубокая тишина, в которую погрузились окрестности, служила доказательством в глазах опытных охотников, что враги не отказались от своих намерений, но Фабиану эта тишина казалась добрым знаком, милостью, ниспосланной с неба, которой следовало воспользоваться.

— Все уснуло вокруг, — проговорил юноша, — не только индейцы и все живое, но даже сама река, кажется, замедлила свое течение. Костры и те угасают. Может, нам воспользоваться этими минутами, чтобы устроить вылазку на один из берегов?

— Это индейцы-то спят? — с горечью проговорил Хосе. — Да они спят, как эта река, которая кажется неподвижной, а тем не менее несет свои воды до самого океана. Вы не успеете проплыть и трех футов, как индейцы бросятся вслед за вами, как койоты за оленем! Не предложишь ли что-либо получше, Розбуа?

— Ничего не могу придумать, — развел руками канадец, выразительно взглянув на беспокойно ворочающегося во сне гамбузино.

— Что ж, если у нас нет иного выбора, — сказал Фабиан, — умрем с честью друг подле друга, как предписывает христианский долг. Если победим, поможем этому несчастному, если погибнем — то, по крайней мере, перед судом Всевышнего никто не упрекнет нас, что мы покинули христианина, доверенного Господом нашей защите.

— Да будет так, — торжественно провозгласил Розбуа. — Доверим свою судьбу Провидению, Фабиан. Оно свело нас после долгой разлуки, оно одно решит нашу дальнейшую участь. И я бесконечно счастлив, что могу еще побыть рядом с тобой, прежде чем наступит вечная разлука…

— Собачьи дети! — вдруг крикнул Хосе. — Что это они еще придумали?! Взгляните, — испанец махнул рукой вверх по течению.

Там, пока еще вдалеке, возникло большое красноватое пятно света. Оно будто скользило по воде, явно приближаясь к островку. Его свет становился все ярче и легко пронизывал туман, хотя над водой тот был так густ, что его, казалось, можно было хватать руками.

Скитальческая жизнь закалила характер канадца; в отличие от темпераментного, склонного предаваться гневу Хосе, в критические минуты он обретал уверенность в собственных силах. Он давно и твердо усвоил, что встреченная со спокойствием опасность считается наполовину преодоленной, какой бы грозной она ни была. Вот и сейчас он хладнокровно сказал Хосе:

— Не ты ли недавно толковал о выкуривании лисиц из нор? Так вот апачи решили проделать с нами нечто в этом роде!

— Брандер! — догадался Хосе. — Они же изжарят нас заживо! — ярился бывший микелет.

— Ты прав, — кивнул Розбуа. — Боюсь, они изжарят нас прежде, чем иссякнет наша провизия и заряды. Вот если бы можно было пустить навстречу огонь, но мы, увы, не в прерии, и потому все преимущества на стороне краснокожих.

— Все же лучше бороться с огнем, — заметил Фабиан, — чем ожидать смерть в полной бездеятельности.

— Верно, — согласился Красный Карабин, — но огонь страшный противник, с ним не так-то легко справиться.

У осажденных не было никаких средств к борьбе с плавучим костром, который неумолимо приближался к островку.

Оставалось броситься в воду, но это значило бы отдать себя во власть индейцев, которые или пристрелили бы их в воде, или, скорее всего, захватили бы живыми. Хитроумный Антилопа, решивший поджечь островок, именно на это и рассчитывал. По его приказанию индейцы срубили большое ветвистое дерево и устроили с помощью перевитых листьев и ветвей нечто вроде плота, на который настлали толстый слой травы, а сверху веток, подожгли эту адскую машину и пустили по течению к островку. Неслышно скользя по воде, неслась она вперед; до слуха наших охотников доносилось уже потрескивание от огня сухих сучьев, и среди черных клубов дыма, подымавшихся ввысь, вырывались длинные языки пламени, свет которого становился все ярче, так что на берегу против островка можно было уже разглядеть темную фигуру индейского часового.

При виде его Хосе не смог удержаться от искушения.

— Подожди, собака! — воскликнул он. — Хоть ты-то не будешь рассказывать своим родичам о последних минутах христиан!

Между тростниками мелькнуло дуло винтовки, и в ту же минуту тишь расколол выстрел, вслед за которым стоявший на берегу индеец тяжело осел на землю.

Как ни странно, апачи будто не обратили внимания на выстрел с островка; берега остались по-прежнему погруженными в зловещее спокойствие. Вопреки обычаю, ни одно восклицание не сопроводило последний вздох павшего воина.

Пламя своеобразного брандера, неумолимо приближавшегося к острову, уже ярко освещало искаженные бессильной яростью черты бывшего микелета.

— Дьяволы! — кричал он, топая ногами. — Чем больше вас я отправлю на тот свет, тем спокойнее сам переселюсь туда! — И, сжимая в руках винтовку, он отыскал глазами на берегу новую жертву для своей мести.

Пока Хосе давал выход необузданной ярости, канадец внимательно следил за приближавшимся огненным шаром, который должен был поджечь сухие деревья островка.

— Ну, чего ты любуешься на эту индейскую игрушку! — воскликнул Хосе, которому ярость сейчас затемняла рассудок. — Ведь сколько ни смотри, все равно не найдешь способа отогнать от нас этот плавучий костер, который сейчас врежется в остров!

— Возможно, что и так! — последовал лаконичный ответ спокойно продолжавшего свои наблюдения Розбуа.

Бывший микелет принялся насвистывать с беззаботным видом, стараясь скрыть свою ярость.

— Однако краснокожие дьяволы могут запросто просчитаться, — пробормотал Красный Карабин, — и не будь я уверен в том, что на нас сейчас обрушится град пуль и стрел, то преспокойно оттолкнул бы от нас этот плавучий костер, как докучливую муху!

Мы уже упомянули о том, что для поддержания груды сосновых веток — основного горючего материала — индейцы выстлали свой импровизированный брандер слоем свежей травы, толщину которого рассчитали так, что, когда брандер подплывет к островку, трава высохнет и тоже загорится, усилив пламя. Случилось, однако же, так, что плывущее дерево покачивалось, и травяной настил несколько раз окунался в воду то одним, то другим боком и не загорелся в нужное время. Смолистый же хворост почти наполовину прогорел, сгорели листья и тонкие ветки, толстые же ветви едва тлели.

Это обстоятельство не ускользнуло от внимательного взора старого охотника, который, схватив длинный шест, хотел разбросать сырую траву, чтобы наверняка не дать ей вспыхнуть, но произошло как раз то, что он предвидел. Не успел канадец высунуться из камыша, как на него посыпался град пуль и стрел. Впрочем, выстрелы эти имели целью скорее испугать охотников, нежели причинить им вред.

— Видно, черти твердо решили захватить нас живыми, — проговорил Розбуа, — что ж, пора рискнуть!

Все еще опасный огненный плот почти приблизился к острову; еще несколько мгновений, и последний исчез бы в пламени пожара. Охотников обдало палящим жаром готового поглотить их огня, как вдруг канадец нырнул в воду.

С обоих берегов раздался оглушительный рев, и глазам индейцев и оставшихся на островке охотников представилось изумительное зрелище. Плавучий костер неожиданно сильно закачался, резко наклонился вправо под напором могучих рук канадца, пламя вспыхнуло еще ярче и осветило окрестность; затем послышалось шипение, огненная масса перевернулась и исчезла в пенящихся волнах.

Яркий свет мгновенно сменился тьмой, островок вновь окутали тишина, ночной мрак и все выше поднимавшийся туман. Сбитое с первоначального пути дерево проплыло мимо, даже не зацепив края островка обгорелыми ветвями. Под яростные завывания разочарованных индейцев и одобрительные возгласы друзей Красный Карабин вскарабкался на островок, весь закачавшийся от его усилий.

— Ревите, сколько вашей душе угодно, ревите, пока у вас глотки не пересохнут! — проговорил Розбуа, стряхивая воду и переводя дух. — Все-таки мы еще не попали в ваши лапы; но, — добавил он тихо, — долго ли счастье будет сопутствовать нам?

Действительно, избавившись от одной опасности, охотники не были гарантированы от множества других. Кто мог предвидеть все хитрости, на которые способны индейцы?

Эти соображения вновь омрачили радость победы, которая вскоре снова сменилась грустным настроением духа и молчанием.

Внезапно Хосе вскочил со своего места с таким радостным возгласом, что оба его товарища удивленно переглянулись.

— Красный Карабин, дон Фабиан! — воскликнул он с жаром. — Мы спасены, ей-Богу, спасены! Ручаюсь вам!

— Спасены?! — повторил канадец дрогнувшим голосом. — Говори же скорей, что надумал?

— Вы, вероятно, заметили, как несколько часов тому назад вздрагивал островок, когда мы вытаскивали из него сучья? Да еще за несколько минут перед этим он также закачался от напора твоих рук, Красный Карабин? Так вот, мне пришла сперва мысль устроить небольшой плот из стволов деревьев, но я придумал теперь нечто получше: нас трое, и мы, соединив свои силы, отлично можем сорвать островок с основания и пустить его по течению, туман все сгущается, ночь темная, и завтра, когда рассветет…

— Мы будем далеко отсюда! — подхватил обрадованно канадец. — За работу, за работу! Ветерок свежеет, следовательно, утро недалеко, и нам остается немного времени впереди. Как подсказывает мне мой мореходный опыт, вряд ли при таком течении мы сможем продвигаться со скоростью большей, чем два узла в час, а то и меньше!

— Тем лучше, — заметил Хосе, — наше передвижение будет менее заметно!

Неожиданно резкий крик как будто кем-то испуганной птицы внезапно нарушил ночную тишь. Он раздался в момент, когда у островитян вновь появилась надежда на спасение, и потому показался несколько суеверному испанцу зловещим предупреждением.

— Крик совы! — встревожился Хосе. — Он предвещает недоброе!

Розбуа усмехнулся:

— Стыдись, Хосе! С твоим-то опытом и так легко поддаться на обман! Индеец и впрямь искусно подражает сове и, видимо, подает условный сигнал другим караульным. Слышишь? Ему отвечают!

Действительно, ответный крик донесся издалека справа и почти одновременно слева, а затем и с противоположного берега послышались такие же тоскливые крики.

— Уж не замышляют ли апачи какую-нибудь новую каверзу? — озабоченно спросил Фабиан.

— От них всего следует ждать! — угрюмо буркнул Хосе. — Так и подмывает крикнуть, чтобы замолчали, а то слушать противно!

— Ради Создателя, помолчи! — воскликнул Розбуа. — Чем больше они кричат, тем меньше сами слышат! Нам это лишь на руку, — добавил он, подходя к краю островка.

— Что вы намереваетесь делать? — спросил Фабиан. — Может, мы втроем попытаемся сдвинуть остров, как предлагает Хосе?

— Сдвинуть-то его мы, конечно, можем, Фабиан, но при этом рискуем разорвать его, как вязанку прутьев, а наше спасение зависит от того, чтобы сохранить его в том виде, в каком он создан природой. Его удерживают на месте один или несколько вросших в дно корней или какой-нибудь древесный ствол. Вероятно, прошло много времени с тех пор, как течением нанесло сюда эти деревья, судя по толщине почвы, которая образовалась над ними. Ствол или корень, служащий основанием этому острову, возможно, даже подгнил от действия воды. Вот в этом-то я и постараюсь убедиться!

И Красный Карабин с величайшей осторожностью погрузился в воду. Оставшиеся на острове охотники напряженно ожидали результатов действий канадца, который временами исчезал под водой, напоминая водолаза, осматривающего днище поврежденного судна. Островок то и дело вздрагивал и качался.

Время от времени голова охотника показывалась на поверхности: он быстро переводил дыхание и снова нырял.

— Ну, что там? — с живостью спросил Хосе, когда Розбуа вынырнул в очередной раз. — На скольких якорях мы держимся?

— Теперь уже всего на одном! Корень довольно толстый и глубоко врос в дно. Подай мне твой кинжал, Хосе, он побольше моего.

— Может, тебе помочь? — предложил испанец.

— Сам справлюсь!

— Смотрите, не запутайтесь в корнях! — предупредил волновавшийся за охотника Фабиан.

— Не беспокойся, дитя мое, — успокоил тот. — Скорее кит попадет на удочку, чем я останусь под этим островом, который могу разметать одним ударом плеча!

С этими словами канадец снова нырнул. Прошло довольно много времени, а он не показывался на поверхности, и его присутствие в воде обозначалось только большими кругами, расходившимися вокруг того места, где он скрылся. Вдруг островок заколыхался, как утлое суденышко под напором волн: очевидно, гигант употреблял последнее усилие, чтобы сорвать его с места. Сердце Фабиана болезненно сжалось при мысли, что Красный Карабин и в самом деле не может вынырнуть и борется в эту минуту со смертью из последних сил. Но тут как раз под ногами охотников раздался громкий треск, и голова канадца появилась на поверхности. С его волос струилась вода, а лицо побагровело от прилива крови. Одним прыжком он очутился на островке, который несколько раз повернулся на одном месте и затем тихо понесся по течению. Отчаяние придало Розбуа такую силу, что ему в конце концов удалось сломать немного подрезанный очень толстый корень, удерживавший островок.

— Слава Богу, — удовлетворенно вздохнул испанец. — Вот мы и поплыли!

И в самом деле, островок двинулся по течению пусть медленно, будто неуверенно, однако вполне ощутимо.

— Помогите-ка мне, друзья, вытащить этот злополучный якорь, — предложил Розбуа, — иначе он будет постоянно цепляться за дно, где помельче, и тормозить движение.

Стараясь производить как можно меньше шума, охотники общими усилиями вытащили не очень длинное — футов восьми, не более, — деревцо, имевшее, впрочем, довольно мощный центральный корень. Фабиан хотел было бросить его в воду, но Розбуа удержал его:

— Положи с краю, оно нам может еще сгодиться.

Молодой человек недоуменно взглянул на канадца, но решил, что в данный момент любопытство проявлять неуместно, и промолчал.

— Вот теперь, — продолжал Красный Карабин, — наша судьба целиком в руках Всевышнего! Если островок удержится на стержне, то под покровом тумана мы минуем индейские посты. Только бы туман продержался еще пару часов, и мы спасены!

После этого на островке установилась полная тишина, охотники с замиранием сердца молча следили за движениями островка. Утро уже приближалось, но под влиянием предутренней прохлады туман, как обычно часа за два-три до рассвета, еще более сгущался.

Сторожевые костры на берегах теперь казались бледными точками, напоминая свет звезд, которые погасают на небосклоне при появлении зари. С этой стороны почти не было опасности, и наши охотники могли быть уверены, что ускользнут безнаказанно от наблюдательности часовых. Однако возникала новая опасность. Несмотря на то что островок плыл очень медленно, он кружился и постоянно описывал зигзаги, что внушало серьезные опасения охотникам: в любой момент он запросто мог вильнуть в сторону и пристать к одному из берегов, занятых индейцами.

Подобно капитану корабля, следящему полным отчаяния взором за своим разбитым бурей судном, которое, потеряв мачту и руль, несется по воле волн, рискуя разбиться вдребезги, наши трое друзей молча следили за медленным и неправильным движением своего островка. Когда временами ветерок усиливался, островок описывал на воде большую дугу и наклонялся то в одну, то в другую сторону; временами случайное, довольно сильное течение, образуемое неровностями речного русла, увлекало его вправо или влево, но и в том и другом случае охотники не могли по своей воле изменить его направления.

Малейшего шума оказалось бы достаточно, чтобы всполошить всех индейцев по обеим берегам Рио-Хилы. К счастью, туман сделался до того непроницаем, что с островка нельзя было различить свесившиеся над водой ветви ракит.

— Не надо терять мужества! — говорил Хосе. — Пока деревья на берегу будут оставаться невидимыми для нас, можно считать, что мы плывем посередине реки. Если Господь будет все так же покровительствовать нам, утром эти берега огласятся адским ревом, когда индейцы заметят исчезновение островка!

— Твоя идея оказалась просто великолепной! — заметил Розбуа. — Признаюсь, мне в той горячке никогда не пришло бы на ум такое. А ведь задача решалась предельно просто!

— Порой случается, что простые мудрые догадки осеняют нас в самые критические моменты. Но должен заметить, Розбуа, вот уже который день я тебя, право же, не узнаю.

— Да я и сам с некоторых пор себя не узнаю, — сокрушенно вздохнул канадец. — И все-таки…

— Нас несет к левому берегу! — тревожно проговорил Фабиан, прервав беседу друзей.

Канадец и испанец пригляделись и увидели, что в пелене тумана в самом деле начинают вызначиваться купы прибрежных ив. Они выглядели какими-то призрачными тенями, одетыми в саваны и грустно склоненными над водой.

— Плохо дело! — пробормотал Хосе.

— Куда уж хуже, — кивнул Розбуа. — Судя по огням справа и слева, мы очень мало проплыли за эти полчаса.

Но вот островок как будто понесло быстрее. В течение нескольких минут он повернулся вокруг оси дважды, верхушки ив проступили четче. Охотники обменялись беспокойными взглядами.