Лесной бродяга

— Давайте вести переговоры, — произнес метис. — Могу ли я, положившись на его слово, подойти к нему один без оружия, но с вооруженным товарищем позади? Вы можете то же сделать с своей стороны!

— Согласен, — отвечал честный авантюрист. — Даю в том честное слово и первый покажу вам пример!

Метис повернулся к отцу, и оба пирата обменялись отвратительными улыбками.

— Внимание! — шепнул он.

— Мой брат заблуждается, — молвил команч. — Ядовитая змея еще опаснее, когда свистит, как полевой жаворонок. Подожди, по крайней мере, пока он покажется.

— Вильсон!

— Сэр?

— Вы стреляете как Вильгельм Телль! — продолжал сэр Фредерик. — Мне было бы очень приятно, чтобы вы сопровождали на всякий случай этого храброго малого!

— С удовольствием, сэр! — отвечал янки бесстрастно.

В это время кустарник затрещал, и на опушку леса вышли оба пирата, между тем как на противоположной стороне, на плотине, показались Диас и американец.

С минуту парламентеры молча разглядывали друг друга.

Дон Педро видел бандитов впервые, если не считать его встречу с ними близ Золотой долины, когда он их слышал, а не видел. Их наружность показалась ему подозрительной, но он и виду не подавал. Что касается Вильсона, то ему были уже известны оба пирата.

Метис отошел шагов на шесть от опушки леса, Диас выдвинулся вдвое дальше. Американец остался на плотине, опираясь на дуло своего карабина, и в том же положении стоял Кровавая Рука у опушки кустов.

Диас твердым шагом подошел к метису и взял протянутую пиратом руку. В ту же минуту он почуял измену, но было уже поздно.

Сжав руку авантюриста словно железными клещами, пират схватил его другою рукою за плечо и закричал громовым голосом:

— Стреляй!

Карабин Кровавой Руки поднялся, раздался выстрел, и пуля просвистела мимо самых ушей метиса. Пораженный в грудь, несчастный Диас зашатался, но пират поддержал его и, прикрываясь им, как щитом, начал пятиться назад, не спуская взгляда с карабина Вильсона, который тщетно старался найти точку прицела.

Бандит уже достиг опушки леса, когда умирающий, собрав все свои силы, выхватил кинжал и вонзил его в плечо метису. Раненый пират отскочил к кустам и, отшвырнув от себя уже мертвое тело авантюриста, воскликнул:

— Вот труп вождя!

С этими словами бандит исчез, а пущенная ему вдогонку пуля Вильсона прошила кусты. Жуткое впечатление, произведенное на зрителей этим вероломным убийством, еще не прошло, а пираты были уже далеко, и до наших друзей донесся лишь голос метиса, кричавшего:

— Кто осмелится вырвать из рук Эль-Метисо дочь белых и сына Орла?

— Клянусь генералом Джексоном, это сделаю я! — вскричал Вильсон, бросившись по следам бандитов.

Но его опередил Сверкающий Луч, молниеносно скользнувший в лес, а за ним уже последовали американец, сэр Фредерик и девять команчей, вооруженных томагавками, карабинами и ножами.

Тем не менее отлично знавший дорогу метис успел немного опередить их и уже выходил на лужайку. Кровь струей бежала из его плеча, но его необыкновенная сила, казалось, не ослабела от этого. Когда он подошел к берегу пруда, апачи, предуведомленные выстрелом об успехе предприятия их союзника, уже бежали к своим лошадям, чтобы осуществить намеченную вылазку.

Это именно и увидел канадец. Пока он старался угадать причины суматохи в неприятельском стане, новое зрелище заставило его забыть все на свете, кроме опасности, угрожавшей Фабиану.

Пока Кровавая Рука по приказанию метиса готовил лошадь под шумок, чтобы увезти Розариту во время предстоявшей вылазки, метис подошел к Черной Птице. Вождь оставался внутри укрепления, ибо пока был не в состоянии принимать участие в битве. Указав вождю на свое окровавленное плечо, он произнес:

— Сын Орла должен умереть немедленно. Пусть Черная Птица не откладывает своего мщения, иначе оно ускользнет от него. Моя кровь требует крови врага: Эль-Метисо не может вторично одержать победу!

— Черная Птица сначала сорвет скальп с головы белого, — отвечал апач, опасаясь за исход предстоящей битвы, — а потом уже воины покончат с ним!

— Прекрасно!

Двое индейцев слышали этот краткий разговор. Не дожидаясь приказания, которое заранее угадывали, они бросились, как дикие звери, к домику, где лежал Фабиан, и через минуту притащили несчастного молодого человека к самому укреплению.

Тут Красный Карабин, у которого ноги подкашивались от ужаса, увидел, как из-за вала вышел Черная Птица и приблизился к Фабиану. Дважды канадец прицеливался в индейца, и оба раза густое облако заволакивало его глаза, а карабин дрожал в его руках, подобно травинке, колеблемой ветром.

Черная Птица медленно нагнулся; в руке его недалеко от головы Фабиана сверкал нож. В этот момент рука канадца окрепла, и он уже готовился спустить курок, как внезапный выстрел заставил его вздрогнуть. Черная Птица с раздробленным черепом тяжело рухнул на Фабиана и прикрыл его своим телом. В то же время Хосе воскликнул:

— Вот тебе мое последнее слово, краснокожая собака!

Раздавшийся второй выстрел уложил на месте другого индейца; на этот раз прогремел карабин канадца.

И вдруг, подобно горному потоку, апачи ринулись всей массой из лесу через проход. Прогалина и берега пруда почти уже опустели, когда туда прыгнули, задыхаясь от волнения, оба охотника, не заметив, как в противоположной стороне Кровавая Рука, держа в руках бесчувственную Розариту, исчез вместе со своим сыном в лесной чаще.

Вероломный метис приносил союзников в жертву случайностям боя и спасался со своей добычей. Но охотники были поглощены исключительно Фабианом. Броситься к нему и перерезать путы — было для них делом одной минуты. Не имея сил произнести ни единого звука от переполнявшей его радости, канадец молча сжал Фабиана в своих объятиях.

Опершись на свой карабин, испанский охотник безмолвно смотрел на счастливую пару, не замечая, как крупные слезы катились по его загорелым щекам. Между тем с обеих сторон прогалины, с той, где только что исчезли пираты, и с противоположной, куда устремились апачи, слышался страшный шум. Вскоре, подобно потоку, разбившемуся о плотину, хлынула назад, на прогалину, вся та масса всадников, которую проглотил было проход, ведущий из лесу.

Энсинас точно исполнил поручение канадца: двадцать вакеро во главе с доном Августином встретили апачей и отбросили их до самого укрепления.

Пожалуй, лишь пробравшийся в логовище львов в отсутствие грозных хозяев и внезапно застигнутый врасплох их возвращением охотник способен понять чувство, охватившее охотников и Фабиана при виде апачей, с ужасными воплями наводнявших прогалину.

Но их смущение продолжалось недолго. Схватив на руки Фабиана, свое единственное сокровище, канадец прыгнул внутрь укрепления, куда за ним бросился и Хосе. Там оба друга поспешно зарядили ружья и стали дожидаться нападения индейцев, решившись, в крайнем случае, дорого продать свои жизни.

К счастью, положение дел не замедлило измениться. К шуму отступления индейцев присоединился гром выстрелов, и с полдюжины беспорядочно скакавших всадников слетели на землю, убитые и раненые пока еще невидимыми нападавшими.

— Смелее, Хосе! Наши идут на индейцев с тыла! Фабиан, — продолжал Розбуа, — если ты не можешь еще держаться на ногах, скройся за деревья: нам предстоит жаркое дельце!

Волна индейцев нарастала, ширилась и уже захлестнула всю прогалину, когда наконец сквозь деревья замелькали фигуры вакеро во главе с доном Августином. Часть из них была на конях, в том числе и гасиендеро, но большинство шли пешком.

— Откроем огонь, Розбуа, да рявкнем так, как будто нас сотня! — крикнул Хосе, отдаваясь одному из тех порывов, каким он никогда не мог противиться. На сей раз канадец без колебаний исполнил совет друга, и в тот момент, как грянули их два выстрела, сорвавшие с седел двух верховых, трое охотников подняли такой оглушительный крик, что можно было подумать, будто к ним только что присоединилось не менее десятка воинов.

Охотники не замедлили воспользоваться смятением, еще более увеличившимся от их нападения с тылу, и оставили укрепление. Фабиан вооружился ножом, отданным ему канадцем; последний схватил томагавк, выпавший из рук только что убитого им апача, а Хосе поднял свой тяжелый карабин, как дубину, и все трое с дикими криками ринулись в свалку.

Гигант канадец очерчивал кровавый круг около Фабиана, подобно косцу, торопящемуся окончить свою дневную работу, или дровосеку, очищающему молодой лесок. Он старался пробиться к дону Августину. Окруженный врагами, гасиендеро рубил направо и налево своей длинной шпагой. Охотнику только что удалось проложить кровавый путь к гасиендеро, когда сзади него раздался знакомый голос. К дону Августину бежал по расчищенному топором канадца проходу Сверкающий Луч, окровавленный и безоружный, держа в руках бесчувственную Розариту. С торжествующим криком бросил команч свою ношу на руки отца и упал под ноги лошадей.

Пока канадец оборонял упавшего молодого команча, которому он многим был обязан, гасиендеро, положив дочь поперек седла, взмахнул шпагой и, пришпорив лошадь, ускакал с роковой прогалины.

Подобно архангелу-истребителю, охотник грозно стоял, расставив ноги, над телом команча, истекавшего кровью, и удерживал в почтительном отдалении смятенных врагов. А со стороны Бобрового пруда выскочили на поле битвы новые враги.

То были Кровавая Рука и метис, перехваченные при бегстве и отброшенные Вильсоном, Гайферосом, сэром Фредериком и двумя команчами.

Принужденные обратиться вспять, оба раненых пирата в несколько прыжков очутились возле канадца и испанца.

Несмотря на свою храбрость, Вильсон, сэр Фредерик, Гайферос и команчи остановились, не решаясь приблизиться к двум бандитам, из рук которых Сверкающий Луч вырвал Розариту, быть может, ценою собственной жизни. Но перед бандитом находился человек, которого не мог испугать никакой враг: то был Хосе, первым заметивший внезапное появление Кровавой Руки и метиса.

— Опасность позади, Розбуа! — закричал испанец.

Быстро повернувшись, канадец встретил лицом к лицу смертельных врагов.

Между тем поле битвы уже расчистилось. Смерть Черной Птицы, яростное нападение канадца, испанца и Фабиана, дружные усилия вакеро, ободряемых своим хозяином, — все это сделало то, что паника вновь начала овладевать апачами. Неожиданное прибытие двух грозных союзников слишком запоздало. Большинство воинов уже бежали, покинув своих мертвых, разбросанных по окровавленной траве прогалины; их преследовали вакеро, хотя и оставались без предводителя.

Двадцать семь трупов, из них восемнадцать — индейских, лежало на земле. Отдельные группы противников, общим числом около двадцати человек, еще продолжали с остервенением драться, когда два охотника в третий раз в своей жизни встретились с пиратами прерий.

Еще охваченный боевым пылом, канадец с поднятым томагавком устремился на метиса, который, как более молодой и крепкий, по праву принадлежал ему. Но, не уступая охотнику в силе, метис превосходил его в ловкости. Увернувшись от удара, он ринулся было на противника, намереваясь охватить его мускулистыми руками, но, увидев Вильсона, заряжающего свой карабин, внезапно переменил намерение и побежал к концу прогалины. Там лежало засохшее дерево, покрытое массою сухих ветвей, под их защитой бандит и укрылся.

Канадец не сумел отрезать отступления метису, потому что в эту минуту между ними оказалась группа сражающихся.

Что касается Хосе, то, в точности соблюдая свое обещание, он уже готов был ударом приклада раздробить череп старого пирата, но Кровавая Рука отбил удар томагавком, при этом приклад карабина испанца разлетелся в щепки.

Какой-то момент пират колебался, решая, стоит ли ему напасть на безоружного противника. Увидев, однако, рядом с последним Фабиана с ножом, Кровавая Рука повернулся и бросился к дереву, за которым укрылся его сын.

Тем временем метис из своей засады зорко следил за движениями охотников, заряжая свой карабин. Луч радости мелькнул в глазах бандита, и он уже готовился наметить себе жертву, как вдруг Хосе заметил лежавшее поблизости другое дерево. Хотя оно было совершенно лишено ветвей и заросло высокой травой, но толщина его ствола была достаточна, чтобы укрыть лежащего человека. Испанец быстро шмыгнул сюда, крикнув на бегу:

— За мной, Розбуа!

Канадец не раздумывая поспешил за другом, упал рядом в тот самый момент, когда сидевший на корточках метис выискивал точку прицела. Но уже никого из своих врагов, крови которых он так жаждал, он не увидел перед собою, так как и Фабиан с Вильсоном тоже успели спрятаться за один из бобровых домиков.

Тогда пираты открыли из-за укрытия смертоносный огонь по вакеро, продолжавших еще сражаться.

— Черт возьми! Этих негодяев нельзя оставить, но и нельзя позволить им убежать! — сказал Хосе.

— Конечно. Ни в коем случае! Хотя бы ценою собственной жизни, а я заставлю обоих расквитаться со мною за все, что вытерпел от них!

Но, говоря это, канадец уже в какой раз опустил дуло своего карабина, оказавшегося совершенно бесполезным в сложившейся ситуации. В то же время его взор с тревогою перебегал от дерева, где прятались пираты, к Фабиану. Хотя последний находился в полной безопасности возле Вильсона, тем не менее Розбуа беспрестанно беспокоился за судьбу своего любимца.

— Нет, нет, — бормотал охотник, — пока они живы, я не успокоюсь! Пора с ними кончать!

В это время два выстрела, сделанных пиратами, свалили его двух вакеро.

— Дьявольщина! Этак они всех перестреляют! — обозлился канадец. — Постой-ка, Хосе, вот простой способ приблизиться к ним!

С этими словами охотник уперся в дерево, за которым они лежали, и круглая масса, сорванная со своего ложа, выкатилась вперед на один шаг.

— Отлично! — обрадовался испанец. — Вильсон, сэр Фредерик! Если негодяи предпримут хотя бы малейшую попытку к бегству, изрешетите обоих нещадно! Не спускайте глаз с них!

Испанец принялся помогать другу, и зрителям открылось зрелище одного из наиболее оригинальных поединков, какие представляют собою, в сущности, почти все рукопашные схватки в индейских войнах.

Лежа плашмя за стволом, охотники катили его перед собой; потом останавливались, наблюдая за малейшими движениями врагов, а также исследуя пройденное уже пространство.

— Кровавая Рука, старый мошенник! — негодовал Хосе, не в состоянии далее сдерживать ярости, накопившейся у него в груди при виде двух ненавистных врагов. — И ты, поганый ублюдок! Ни одно самое поганое животное не польстится на ваши проклятые трупы!

Необычное зрелище представляли эти четыре человека — храбрейшие и искуснейшие стрелки прерий, готовые сойтись в смертельной схватке.

— Смелее! — кричал Вильсон, ободряя охотников. — Вы почти касаетесь дерева этих гадин. Если башка одного из них высунется из-за дерева хоть на одну линию[80], я берусь всадить в нее пулю. Клянусь генералом Джексоном, я хотел бы быть на вашем месте!

В самом деле, оба дерева находились уже так близко одно от другого, что пираты, сидевшие теперь молча и неподвижно, явственно слышали тяжелое дыхание охотников, кативших тяжеленный ствол.

Внезапно метис разразился проклятиями:

— Стреляй вверх, Кровавая Рука!

Он указал глазами на высокое дерево, куда влезли два команча, один из которых уже прицелился.

— Дьявольщина! Несподручно, но попробую!

Раздавшийся сверху выстрел опередил пирата. Отщепленный пулей кусок дерева раскровянил ему лоб.

Рискуя получить пулю, метис откинулся на спину и выстрелил. Несмотря на свое неудобное положение, он попал в цель, и не успевший выстрелить второй команч свалился с дерева замертво.

— Скорее сюда! — крикнул Кровавая Рука. — Разве не видишь, что эти бродяги уже рядом?

В самом деле, подвижной вал, подталкиваемый охотниками, был уже так близко от пиратов, что его отделяло от последних расстояние едва равное его толщине.

Теперь зрители с замирающим сердцем ждали того момента, когда остервенелые и непримиримые враги наконец сцепятся грудь с грудью, чтобы в крови побежденных упиться ненавистью и мщением.

Метис не имел времени вновь зарядить карабин. Хосе тоже лишился оружия, так что в этом отношении силы были одинаковы. В том же взаимном положении находилась и другая пара противников, так как и канадец, и Кровавая Рука держали свои карабины наготове, со взведенными курками. Таким образом, тот из них, кто захотел бы подняться первым, получил бы пулю из неприятельского карабина, но, с другой стороны, вскочивший слишком поздно обрекался на верную гибель.

Опытные противники вмиг поняли, что им следовало делать. Едва последними усилиями охотников оба дерева коснулись друг друга, как старый пират и канадец, отбросив ружья, одновременно вскочили на ноги и схватились грудь с грудью. Кипящий, как лава, гнев захлестнул канадца, встав лицом к лицу с ненавистным врагом, он сдавил метиса в своих объятиях с почти сверхчеловеческим усилием.

Кровавая Рука был только что ранен; потеря крови ослабила его. Сдавленный в объятиях канадца, как в тисках, он начал задыхаться. Наконец, послышался глухой хруст, — и бандит упал с переломленным хребтом.

Хосе действовал иначе. Дав метису чуть приподняться, он с силой швырнул ему в голову томагавк, а когда бандит пригнулся, прыгнул на него и тотчас поднялся на ноги.

— Дело сделано, Розбуа! И неплохо, черт возьми! — воскликнул испанец, с трудом вытаскивая из спины бандита вонзенный по рукоятку кинжал. Мстительно усмехнувшись, испанец разжал стиснутые зубы Эль-Метисо и, сделав неуловимое движение пальцами, отбросил в сторону что-то окровавленное. — Пусть вороны сожрут его лживый язык!

Розбуа вздрогнул, осуждающе посмотрел на друга, но промолчал.

XVIII. ПОСЛЕ СХВАТКИ

Громкие крики победителей возвестили уцелевшим апачам о гибели их грозных союзников. Индейцы почти не сопротивлялись, и сражение превратилось в почти полное их истребление. Лишь несколько чудом уцелевших увидели свои вигвамы на берегах Хилы. С другой стороны, и потери белых были тяжки: половина вакеро дона Августина полегла на поле брани, где из числа восьмидесяти сражавшихся между собою пало сорок человек, не считая тех, группы которых были разбросаны по равнине и в гуще леса.

Среди мертвых оказались два охотника за бизонами и шестеро команчей, а их вождь лежал тяжело раненный. Канадец и Хосе, знавшие толк в перевязывании ран, оказали молодому индейцу первоначальную помощь. Погребение мертвых, опущенных в одну неглубокую могилу, какую удалось вырыть ударами топоров, а также перенос раненых к Бизоньему озеру заняли долгие часы, так что солнце уже сделало две трети своего пути, когда окрестности Бобрового пруда вновь погрузились в безмолвие.

Таковы были подробности дня, составлявшего наиболее кровавую страницу в хронике долины Красной реки. Не будем описывать счастья, охватившего канадца. Есть чувства, которые ни одно перо не в силах изложить на бумаге и которые можно понять только сердцем. Пускай читатель сам представит себе, что испытывал в данный момент лесной бродяга.

Сверкающий Луч лежал на разостланных плащах близ Бобрового пруда. Молчаливые и огорченные стояли вокруг него канадец, Хосе, Фабиан, Гайферос, сэр Фредерик, Вильсон и трое команчей, оставшихся в живых. Его мужеству и присутствию духа в значительной степени был обязан канадец освобождением Фабиана. Он один ценою собственной крови освободил дочь дона Августина и, наконец, он же помешал бежать степным пиратам.

С истинно отцовскою заботливостью Розбуа постарался тщательно обмыть тело раненого. И когда были смыты краски с его лица и сняты нелепые украшения, так безобразившие его, красота индейца в своем естественном виде предстала перед белыми.

Глаза старого охотника с нежностью останавливались на команче, когда он рассказывал своему приемышу обо всем, что сделал для них умиравший молодой вождь.

Впрочем, не было надобности сообщать Фабиану всех подробностей. Он теперь знал, что этот индеец вырвал Розариту из рук похитителя, и видел, как он вручил бесчувственную девушку ее отцу; этого было достаточно, чтобы он почувствовал к нему вечную признательность.

— Его положение не ухудшается, и это уже добрый знак, — произнес Хосе. — Если у него не задет ни один важный орган и если Гайферос сумеет отыскать несколько стеблей той травы, от которой он так скоро вылечился, то дня через три нам можно будет отвезти раненого в атепетль.

— Я сейчас поищу травы, — сказал, вставая, гамбузино. — До сумерек еще два часа!

Между тем какое-то тайное беспокойство, по-видимому, волновало Фабиана, и это обстоятельство не укрылось от проницательного взгляда канадца, занятого чисткой карабина, доставшегося ему в наследство от Кровавой Руки. Как бы желая размять ноги, молодой граф тихо поднялся со своего места и, бросив взгляд на раненого, своего неведомого соперника, направился к бобровым домикам. Он искал следов той, которая одно время разделяла с ним плен, и, быть может, надеялся найти их на траве, орошенной кровью и потоптанной множеством ног.

Однако никаких видимых знаков ее присутствия не оказалось; и возле служившего ей недавно тюрьмою домика виднелись лишь следы ее похитителей и отпечатки копыт увозившей ее лошади. Одно мгновение Фабиану показалось, что он видит вдали развевающееся платье Розариты, но он понял, что это игра его воображения.

Склонив голову к земле, Фабиан углубился в созерцание места, будившего в нем дорогие воспоминания, не замечая, что за ним следили.

— Ты также ищешь индейскую траву? — спросил тихо знакомый голос, заставивший его вернуться к действительности. Фабиан вздрогнул и, быстро обернувшись, встретил взгляд канадца, который улыбался ему с несколько грустным выражением.

— Нет, — отвечал, покраснев, молодой человек. — Я старался вспомнить кое о чем, хотя, быть может, следовало бы навсегда позабыть об этом…

— Вот то же самое и я говорил себе, Фабиан, когда, плывя по морю или бродя по лесам, вспоминал ребенка, которого потерял. Однако я никак не мог забыть его, и Бог наградил мое постоянство. Есть вещи, от которых сердце не может отрешиться, несмотря на все усилия!

В словах канадца звучал какой-то намек, ускользавший от Фабиана. Хотел ли Розбуа ободрить его или это был скрытый упрек? Догадывался ли охотник об его тайне, покорившись необходимости занимать отныне второе место в сердце своего приемного сына? Фабиан не мог себе этого уяснить, но чувствовал в голосе старого охотника невысказанную грусть, которой вторил жалобный ропот вечернего ветерка, точно приносившего с собой с поля битвы скорбные вздохи погибших.

— Еще светло, — продолжал канадец после краткого молчания. — Если хочешь, пойдем вместе к Бизоньему озеру. Быть может, там… найдем…

Охотник не договорил, но на этот раз Фабиан мигом понял, о чем идет речь. Не замечая мрачной тени, скользнувшей по лицу канадца, что было простительно для его возраста, молодой человек радостно воскликнул:

— Пойдем, пойдем, отец!

И пошел первым, а за ним с тяжким вздохом последовал канадец.

Пройдя дорогу, ведущую из леса, они вышли на равнину. Среди глубокой тишины слышался шелест травы, колеблемой вечерним ветром, и ничто не напоминало о недавнем сражении, если бы не разбросанные там и сям трупы — то какого-нибудь индейца, то лошади, то, наконец, всадника, лежавшего рядом с конем. Углубленные в размышления о будущем, путники не обращали особенного внимания на эту печальную картину.

Из некоторых слов, сорвавшихся у Фабиана, и ранее известных ему фактов канадец сделал вывод, что Розарита и есть та самая девушка, которую его приемный сын любил страстной, но, по-видимому, безответной любовью.

Фабиана одолевали противоречивые чувства: то он испытывал опьяняющую радость, то на него нападала тоска при мысли почерпнуть в глазах Розариты новую пищу для страсти, которую он считал безрассудной.

Молча перешли пешеходы брод Красной реки и направились по тропинке, которая вилась в траве вплоть до Бизоньего озера и по которой несколько часов назад проезжала Розарита, поверяя думы своего сердца тихому утреннему ветру.

Вспыхнувший на правом берегу реки пожар прекратился, и только черный дым иногда обдавал их клубами.

— Пойдем скорее, Фабиан! — предложил канадец. — Этот дым живо напоминает мне весь ужас, который я испытал при мысли, что ты, быть может, уже объят пламенем.

Фабиану только того и хотелось. Путники прибавили шагу и вскоре услыхали лай Озо, указавший им путь к озеру.

— Слышишь, Фабиан? Это голос твоего освободителя. Не будь его — мы пришли бы, вероятно, слишком поздно. Он же помог отыскать дорогу к Бобровому пруду. Это счастливый знак, дитя мое, что верный друг приветствует нас!

Сердце Фабиана замирало в сладкой тревоге при мысли, что теперь его отделяет от молодой девушки лишь узкое кольцо деревьев.

— Кто там? — послышался бас Энсинаса.

— Друг! — коротко ответил канадец.

Через несколько минут оба путешественника стояли на берегу Бизоньего озера. Увы! За исключением Энсинаса и его единственного оставшегося в живых товарища, прогалина была пуста. Не виднелось на зеркальной поверхности озера отражения палаток Розариты, ее отца и сенатора. Сеньоры поспешили покинуть место, едва не ставшее для них последним пристанищем.

Эстакада была открыта, а дикие мустанги выпущены на свободу.

Сердце упало у Фабиана, ноги подкосились, и он принужден был прислониться к дереву. Тут в первый раз в жизни канадец не захотел встретиться с ним взглядом, и если бы мы заглянули ему в душу, то, быть может, нашли бы там тайную радость. Но если даже это и случилось в первый момент, то честный охотник, несомненно, тотчас поспешил подавить в себе это эгоистическое чувство. Сердечный прием и та предупредительность, какую оказывал своим гостям охотник за бизонами, дали Фабиану время вернуть свое обычное спокойствие. Через минуту приступ невольной слабости миновал, и от него осталась лишь некоторая бледность щек. Чтобы несколько ободрить молодого человека, канадец расспросил Энсинаса относительно столь поспешного отъезда гасиендеро и его свиты, хотя, конечно, очень хорошо знал причины этого.

— По настоятельной просьбе дона Августина, — рассказывал охотник за бизонами, — я и два-три вакеро проводили его с дочерью до сих пор. Соседство индейцев внушало ему такой непреодолимый страх за дочь, что он едва дал ей время немного оправиться от перенесенных волнений. Он сам оседлал ей лошадь, посадил в седло и немедленно поскакал в президио, в сопровождении сенатора, который, надо полагать, изрядно трусил за себя, и трех слуг. Теперь они находятся на пути в Тубак и вместе с тем вне всякой опасности. Там они дождутся возвращения уцелевших вакеро. Подобно мне, бедняги потеряли половину товарищей! — печально прибавил охотник.

— Да, ужасный день мы провели, и память о нем сохранится надолго в Соноре, — произнес канадец. — Но мне кажется, что сеньор Пена немного поторопился, покинув поле битвы, где ведь, в конце концов, пролилась кровь только ради него и его дочери!

— Об этом самом заявляла отцу и молодая девушка, мужество которой не уступает красоте; но дон Августин и слушать ничего не хотел!

— Значит, этот поспешный отъезд противоречил ее желанию?

— Конечно! Она горячо доказывала отцу, что нельзя вот так покинуть верных слуг, которым после боя, быть может, понадобится уход.

— Ну, а кроме слуг, не упоминала ли она о ком-либо из тех, чья помощь была более бескорыстна? — спросил канадец.

— О, нет! — покачал головой Энсинас. — Она говорила обо всех вообще!

В душе Фабиана поднимался глухой гнев, какой испытывает иногда мужчина, не умеющий еще читать в сердце женщины. Он не понимал, что если Розарита не упомянула о нем перед своим отцом, то делала это из опасения выдать тайну своего сердца.

Бедный Фабиан хотя и любил пылко, страстно, но в делах нежной страсти был так же малоопытен, как и молодой вождь команчей, его соперник. Тысяча горьких дум осаждала его. Целая вереница проектов, один другого нелепее, проносилась в его голове, и ни на одном он не мог остановиться окончательно. То он хотел броситься с карабином в руках вслед за сенатором, который отнимает у него Розариту, то ему приходила в голову мысль убежать от нее в глубь пустыни и там постараться забыть и ее, и свою любовь. Между тем один момент просветления подсказал бы ему, что стоило только посетить лично гасиенду Дель-Венадо, чтобы разрешить все свои сомнения. Так молнии бороздят вдоль и поперек небо, покрытое густой пеленою туч, и все-таки не в состоянии разогнать мрака, как это мог бы сделать один-единственный луч солнца. Увы, этот луч не озарил сознания молодого человека.

— Увидев, — продолжал Энсинас, — что Бизонье озеро опустело, мы выпустили мустангов и вот собрались ехать к вам, чтобы проведать о благородном команче, когда вы сами сюда пожаловали.

— Если угодно, поедем с нами! — предложил канадец.

Энсинас с радостью принял это предложение, и спутники уже тронулись в дорогу, когда собака охотника внезапно залаяла, и в то же время в лесу раздался топот скачущей лошади.

— Кто там? — вскричал Энсинас, стукнув ружьем.

— Это я, сеньор Энсинас! — послышался ответ, и перед глазами путников появилась лихая фигура знакомого уже нам Рамона Барахи, который важно восседал на коне, облеченный, точно индеец, в плащ из буйволовой шкуры, украшенный живописным изображением солнца и луны.

— А, это вы, Рамон! — рассмеялся охотник, разглядывая смешной наряд юного вакеро. — Откуда это вы и в таком убранстве?

— Caramba! Сеньор Энсинас! Я только что возвращаюсь из погони за апачами, могу похвастаться!

— А, так вы там и раздобыли бизоний плащ?

— Да. — гордо отвечал юнец. — Теперь и я могу рассказать кое-что о кровавой битве при Развилке Красной реки. Но стойте: где же остальные?

— Те, которые остались в живых, уехали в президио, где и вас ждет дон Августин.

— Прекрасно! Я еду туда немедля!

— Как? Вы не боитесь встретиться с индейцами?

— Я? Да я только к этому и стремлюсь!

С этими словами юный вакеро распростился с друзьями и поскакал в глубь леса с таким уверенным видом, как будто он был старый, опытный охотник, поседевший в пустыне.