Но они тоже не дураки, наверняка следили через смотровую щель, видели, что и как. И все же жалел Ратников, что зря патроны потратил, надо было выждать, черт с ними, пускай из этой проклятой пушки расстреляли или из пулемета — все лучше бы было… Да разве думалось об этом тогда, под горячую руку? Одно знал: пришел конец и надо принять его, как полагается русскому человеку, моряку, — не на коленях. Тогда-то с этой мыслью он и отыскал в окопчике свою бескозырку, натянул ее поглубже, понадежнее, повернулся лицом к танку, следившему за ним орудийным оком, и пошел прямо на него. Прикинул: мгновение, выстрел — и все! Достойная смерть на поле боя.
      А вышло совсем по-другому. Ратников никак не ожидал такого оборота. Откинулась крышка люка, и один за другим на землю спрыгнули трое фашистов. Тихо, на малых оборотах работал двигатель. Другой, подбитый Ратниковым, танк горел метрах в пятидесяти, и от него тянуло смрадным чадом, ветер доносил с запахом гари жаркое дыхание чуть приутихшего пламени.
      Но что-то непонятное замысливали немецкие танкисты. Они, словно не замечая его, поговорили о чем-то, и все трое побежали к догоравшему танку. И вот тут Ратников сплоховал, промедлил. Он уже было напрягся весь перед рывком, похолодел нутром, но упустил момент, а ведь минуту назад можно было испытать судьбу — броситься, вскочить в люк, захлопнуть крышку. Сумел бы, наверно, справиться с этой махиной — как-никак тракторист в прошлом. Уж тогда не упустил бы этих гадов, вогнал бы их в землю, как они вогнали Панченко.
      Танкисты принесли на руках убитого офицера, которого Ратников перекрестил на бегу из автомата, положили рядом, в трех шагах, на траву. Потом один из них, тоже офицер, вынул из кармана платок, накрыл им окровавленное лицо убитого, словно тому было больно глядеть на солнце, распрямился и, уперев руки в бедра — в правой был пистолет, — подошел вплотную к Ратникову, что-то рявкнул.
      Ратников, хмурясь, пожал плечами.
      — Не понимаешь? — Офицер, багровея, ткнул пистолетом ему в грудь. — Теперь понимаешь?
      «И откуда они, паразиты, русский язык знают? Специально, что ли, выучили перед войной?» Ратников усмехнулся, глядя ему в глаза:
      — Яснее не скажешь, чего ж тут.
      — Твоя работа? — офицер кивнул за плечо.
      Ратников оглянулся на горевший танк, промолчал.
      Офицер выругался по-своему, танкисты бросились было к Ратникову, но их остановил окрик Офицер даже руки раскинул, как бы защищая Ратникова, показал на убитого:
      — И это твоя? Отвечай!
      — Моя, — спокойно подтвердил Ратников. — Он в меня стрелял, я — в него. Но он плохо стрелял.
      — Я умею это делать очень хорошо!
      — Безоружных убивать вы мастера, знаю. — Ратников опять усмехнулся, не отводя взгляда от холодных, властных глаз офицера. И почувствовал, тот требует от него смирения, раскаяния, унизительной покорности.
      — Ты понимаешь, на кого руку поднял?! — закипел офицер.
      — Катись ты! — Ратников стиснул кулаки.
      — Молчать! — взвизгнул офицер, вскидывая пистолет.
      Ратников знал, что погибнет. Минутой раньше, минутой позже — это уже не имело значения. Сейчас важно было другое: дать им понять, что он не боится смерти, готов принять ее в любой миг. Он считал это дело решенным и, когда по глазам офицера увидел, что тот понял это его состояние, улыбнулся, удовлетворенный собой, и тихо сказал:
      — Стреляй. Стреляй же, гад!
      — Для тебя это слишком легко. Ты — быдло, не понимаешь, что есть жизнь. И что есть смерть. — Офицер тоже улыбнулся и плюнул Ратникову в лицо.
      — Сволочь! — Не удержавшись, Ратников кинулся было на него, но тут же его отбросил удар по голове. На ногах все же устоял. Лишь круги поплыли перед глазами да земля качнулась, как палуба корабля.
      Что-то кричали, егозились рядом немцы, потом один из них побежал к танку, принес веревку. Стянули крепким узлом Ратникову руки, другой конец привязали за гак на корме танка. «Все, сейчас поволокут, — подумал Ратников. — Вот он какую мне смерть приготовил…»
      Но он ошибся и на этот раз. Рявкнул мотор, Ратникова обдало едким дымом, и танк резко взял с места, разворачиваясь. Натянулась веревка — метров десять длиной, — и Ратникова потянуло следом, он побежал, чувствуя, как впивается в кожу жесткий узел. Он ждал, что танк вот-вот увеличит скорость, ноги подкосятся, и его поволочет по этой пыльной степной земле, щетинящейся колючей, иссохшей травой. Но скорость не прибавлялась, напротив, когда бежать становилось невмоготу, Ратников чувствовал, как она падает. Так, задыхаясь в густой пыли, ничего не видя, обливаясь потом от невыносимой духоты и слабости, он сумел пробежать почти до самого холма. Потом, не выдержав, все-таки упал, и его поволокло по земле. Ему показалось, что руки выдергивают из плечевых суставов, тело все вспыхнуло и жарко, оглушающими ударами била в затылок кровь. «Теперь конец», — успел подумать Ратников, пытаясь приподнять голову. Но сил не хватило. Он открыл на миг глаза и тут же закрыл их — глядеть было невозможно, сплошная стена пыли клубилась вокруг.
      Танк вдруг остановился. Показался в люке офицер, закричал:
      — Встать!
      Ратников почему-то подчинился этой команде, с трудом поднялся и опять побежал следом за танком, поняв только теперь, что танкисты за ним наблюдают и держат скорость небольшую, какая ему по силам. Значит, зачем-то он нужен им…
      Танк перевалил через холм, спустился к подножию. Здесь стояла какая-то пехотная часть, и Ратников увидел, как навстречу высыпало десятка три-четыре солдат и офицеров. Они что-то кричали, показывая на него, хлопая себя по ляжкам от удовольствия и хохоча, а Ратников, сознавая свое бессилие, свою беспомощность, видя как бы со стороны это свое немыслимое унижение, шел между ними, как сквозь строй, следом за танком, сбавившим скорость.
      «Вот ведь до чего додумался, гаденыш, — подумал Ратников об офицере. — Посмотрели бы на меня сейчас мои ребята — глазам не поверили бы… Как же это я сплоховал, не погиб вместе с ними. Зачем выжил?»
      Заглох мотор, офицер-танкист спрыгнул вниз, подбежал к подходившему пожилому полковнику, доложил что-то, кивнув за плечо, на Ратникова. Тот, хмурясь, скользнул взглядом по лицу пленника. Спросил, коверкая русские слова:
      — Сколько их было там?
      — Не меньше взвода, господин оберет, — ответил офицер-танкист. — Этот, последний, поджог танк и убил обер-лейтенанта.
      Ратников сплюнул кровавой слюной в сторону. Обступившие немцы, гогоча, с откровенным любопытством разглядывали его. Но, встретившись с ним взглядом, переставали смеяться.
      — Расстрелять! — Это слово полковник произнес очень чисто и выразительно, с явной досадой следя за Ратниковым. Видно, дожидался от него мольбы о пощаде.
      — Это слишком легко для него, — сказал офицер-танкист, — он не понимает смерти. Позвольте иначе распорядиться его судьбой?
      Дальше они заговорили по-своему, Ратников не понимал о чем. А через четверть часа был уже на допросе.
      — Нет-нет, тебя не расстреляют, не бойся, — говорил ему офицер-танкист. — Командира танка похоронят со всеми почестями, он был достойным офицером. А тебя отправят в лагерь строгого режима: расстрел для тебя — слишком легкая кара. Ну как, нравится?
      — Ну и сволочь же ты! — холодея, сказал Ратников.
      …Похрапывал рядом на нарах Тихон. Сквозь зарешеченные крохотные окна барака начинал брезжить рассвет. Засыпая, Ратников все еще видел перед собой холодные, мстительные глаза офицера-танкиста, слышал его раздраженный голос. На допросе Ратников молчал, сказал только, что насчет взвода тот порядком перегнул полковнику, потому что было их на плацдарме у реки всего двое — Панченко и он, а остальные четверо ребят погибли раньше, не зря погибли и дело свое сделали как полагается. Офицер ударил его наотмашь по лицу, хохотнул мстительно: «Как это у вас говорится? Хоп-хоп, до свадьбы все заживет!» «Заживет, — ответил Ратников, промакнув рукавом рассеченную губу, — на нас, русских, скоро заживает…»
      Как же горели кулаки у Ратникова, когда он представил вновь — уже в который раз! — эго унизительное свое пленение. Да что же это?! Возможно ли такое?! Нет, надо судьбу решать сегодня же, иначе будет поздно…
      Наутро после баланды и кружки застойной солоноватой воды пленных погнали в порт. Опять, как в прежние дни, колонна тянулась через чистенький, утопающий в зелени городок, и женщины выходили из ворот, с жалостью и состраданием смотрели на оборванных, исхудавших военнопленных. И опять Ратников угадывал в их глазах молчаливый укор. Осторожно косился на Тихона. Тот понуро плелся рядом, помалкивал, будто и не было между ними ночного разговора. «Неужели напугался, пошел на попятную? — тревожно думал Ратников. — Тогда все пропало. Но ведь дал же понять… Поторопился?»
      Утреннее, свежее солнце заливало городок, пахло садами, яблоками, переливалось внизу присмиревшее море. Улицы, казалось, онемели, все затаенно молчало в эти минуты, и только тяжелое шарканье ног по булыжной мостовой да редкие окрики конвоиров слышались в этой напряженной, какой-то горькой тишине.
      Колонна втянулась в порт. Выстроились побарачно, с небольшими интервалами, тут же появился расторопный лысый человек в дорогом, ладно сшитом костюме, поговорил о чем-то со старшим конвоя, и началось распределение по работам.
      — Главное — держаться рядом. — Ратников слегка толкнул Тихона локтем.
      — Не от нас зависит.
      По голосу Тихона Ратников определил: не по душе ему эта затея, жалеет, что связался. Да ведь и его поймешь: ради чего ему под пулю лезть? Ах, Тихон, Тихон…
      Шестнадцать человек отрядили на погрузку муки, отвели на самый дальний причал. Ратников оказался вместе с Тихоном. Подошла машина с завода, распахнули задний борт — и работа началась. Пленные взваливали на спину тяжеленные мешки, поднимались по сходне на баржу, грузили их в трюм.
      — Шевелись, шевелись, мазурики! — надоедливо покрикивал рыжебородый парень в тельняшке, шкипер баржи. Он живо, привычно распоряжался погрузкой, мелькал там и тут, указывал, куда и как класть мешки, сбегал на причал, торопил шоферов с подачей машин, угощал двоих конвоиров, стоявших у сходни, дорогими папиросами, курил с ними, похохатывая, поблескивая золотыми коронками.
      — Поворковал я при Советской власти за решеткой, печалился. С меня довольно! — услышал Ратников его голос, проходя мимо с мешком. — Теперь эти мазурики пускай за баланду повтыкают.
      Оба конвоира похлопывали его по плечу, смеялись, подгоняя пленных ленивыми голосами.
      «К этому типу не пришвартуешься, — подумал о шкипере Ратников, приглядываясь к наполовину уже загруженному трюму. — Такой и мать родную не пожалеет Подбирают кадры… А судя по всему, на барже он один. Где же охрана-то будет: здесь или на буксире?» Он уже прикинул мысленно, как все должно произойти. Вот только с Тихоном как теперь? И виду не подает, забыл будто. Но и другое виделось: погрузка закончилась, пленных выстраивают на причале, одного не досчитываются… Баржа еще стоит рядом, немцы, остервенив, взбегают по трапу, бросаются в трюм…
      — Эй, землячок! — раздался рядом негромкий, ласковый голос Тихона. Это шкиперу он. — В какие края свой крейсер ведешь?
      — Тебе-то что за забота? — огрызнулся тот.
      — Может, привет будет кому послать.
      — С того света пошлешь, земеля, — хохотнул шкипер, довольный своей шуткой.
      — С этого хотелось бы поспеть.
      — Хотела одна дева… Проваливай, проваливай! Понял Ратников: разговор этот Тихон для него затеял, чтобы знал хоть самую малость — куда баржа пойдет, если шкипер вдруг скажет. Да нет, не на такого, видать, наскочил. Но все же Ратникову стало свободнее, отлегло от души: значит, на Тихона можно положиться.
      Солнце уже подбиралось к полудню, пекло голову, даже мешки накалились, вода у причала не давала никакой прохлады. Тень передвинулась от сходни под самый борт, сманив за собой разомлевших конвоиров; они сидели на бревне, оживленно говорили о чем-то, утираясь большими платками.
      Обогнув небольшую косу с мигалкой на выступе, в порт вошел приземистый буксир с густо засуриченными бортами. Он тащил за собой точно такую же баржу, какая стояла под погрузкой. Баржа была пустая — ватерлиния высоко над водой поднята. Буксир развернулся, точно примеривался, как поудобнее подойти к причалу, и оттуда долетел хрипловатый голос:
      — Сашка, скоро галошу свою загрузишь? Кончай резину тянуть! Другую пора ставить!
      — Через полчаса, Семеныч, трос приму! — крикнул шкипер в ответ, утонув бородой в ладонях. — Как сходили?
      — Порядок! Так жми на педали!
      — Давай, мазурики, давай! — засуетился еще больше шкипер, подгоняя пленных. — Слыхали голос пророка? То-то!
      Значит, смекнул Ратников, эту баржу сейчас отведут от причала, поставят сюда другую. Судя по всему, сразу же начнут загружать. Строить, пересчитывать пленных не будут — некогда. Вот он — момент! Только спокойней, спокойней, чисто все надо сделать.
      Он подошел к заднему борту машины, на какой-то миг опередив Тихона, перехватил взглядом его взгляд, взвалил на спину мешок. Поднялся по сходне, чувствуя, что Тихон идет следом, сбросил мешок в трюм и оглянулся. Шкипер курил с конвоирами, над бортом торчал лишь его рыжий затылок. Тогда Ратников мигом растащил мешки. Уже лежа в освободившемся проеме, Вновь взглянул Тихону в глаза, снизу вверх: «Давай!»
      Тихон привалил его своим мешком, подтащил еще один — на ноги, другой приткнул к голове, оставив небольшое отверстие для воздуха, сказал чуть слышно: «Бывай» — и ушел.
      Погрузка закончилась. Шкипер колебался: укрывать брезентом трюм или не укрывать?
      — Да зачем, землячок, — Ратников услышал голос Тихона, — у такого неба дождя нарочно не выпросишь. Куда же, скажи, свой крейсер направляешь?
      — Если не заткнешься, долговязый, я тебе рот мукой зашпаклюю, — обозлился шкипер. — Только слово еще… А ну бери на корме брезент, затягивай трюм. Жив-в-а! — И уже весело что есть мочи заорал: — На буксире! Семеныч, готово, заводи трос!
      И опять Ратников мысленно поблагодарил Тихона — тот рассчитал точно: скажи он, что мешки надо обязательно накрыть, и шкипер сделал бы наоборот. Такая уж натура в нем угадывалась.
      Час спустя буксир с баржей ужо был милях в трех от берега, лег на курс и прибавил ходу. По голосам Ратников определил: кроме шкипера нм барже находится еще немец охранник Курт. Значит, путь предстоит неблизкий, раз послали сопровождающего. Только куда он, этот путь, лежит? И что там ждет Ратникова?
      Брезент накалился на солнцепеке, от него парило, как из духовки, хотя между ним и мешками оставалось с полметра пространства. Обливаясь потом, Ратников потихоньку раздвинул мешки, высвободился и осторожно, боясь задеть брезент спиной, пополз ближе к корме, где пробивалась широкая полоса света а откуда слышалось легкое посвистывание. Он увидел плотную спину Курта, стриженный аккуратно затылок, автомат с наброшенным на кнехт ремнем. Ничего не стоит столкнуть этого молодчика за борт, но заорет ведь, зараза. Нет, трогать его пока не стоит.
      До вечера Ратников выяснил, что шкипер все время стоит на руле в рубке. Курт иногда ненадолго подменяет его — видимо, у них полный контакт между собой. И все-таки не представлял он, как выпутается из этого положения, пока не заметил, что за кормой баржи тащится на буксире шлюпка. Но весел нет, должно быть у шкипера припрятаны.
      Ему все время хотелось пить. Никогда прежде жажда так не одолевала его, и он боялся, что не вынесет этой муки, обнаружит себя. Конечно, у этого рыжего шкипера есть вода, она в рубке или в кубрике. Стоит, наверно, бачок, за ручку кружка на цепочке прицеплена, и капельки сочатся из плохо закрытого краника…
      Спустились плотные сумерки, в трюме стояла густая темень. Ратников дождался, когда Курт перешел опять на корму, услышал оттуда легкое его посвистывание и сказал себе: «Пора!» Он на ощупь добрался до конца трюма, разулся и осторожно раздвинул брезент. Первое, что увидел, — обсыпанное звездами глубокое небо и чуть покачивающийся клотиковый огонь на мачте. Сразу же обдало прохладой, запахом моря, слегка закружилась голова.
      Курт сидел на прежнем месте. Не торопясь вспыхивал огонек сигареты в темноте. «И не чувствует беды никакой, — отчего-то подумал Ратников. — Что ж, ничего не поделаешь: война. Сами свалку затеяли…» И неслышно выскользнул наверх. Успел заметить: впереди, на буксире, тоже горит клотиковый огонь, но отличительных нет, значит, маскируются, побаиваются. Он и сам не чувствовал, как босыми ногами ступал по палубе — так тихо, привидением подбирался к Курту. Казалось, тот уже должен слышать его дыхание или стук сердца. Неужели не слышит?
      Ратников ладонью намертво запечатал ему рот, рванул на себя податливую голову, придавил к палубе затылком…
      Сначала он хотел было переодеться в немецкую форму, но потом передумал — мала, должно быть, да и побрезговал, и аккуратно, без единого всплеска, опустил тело за борт. Даже сам удивился: был человек — и как в воду канул…
      Он взял автомат, проверил и, сразу почувствовав силу и уже не таясь, во весь рост, как был босиком пошел к шкиперу. Распахнул дверь в рубку. На полу тускло светилась аккумуляторная лампочка. Стоял полумрак.
      — А, это ты, Курт, — не оборачиваясь, спокойно сказал шкипер. Даже сочувствие в голосе послышалось: — Скучно одному-то? Как наверху, порядок?
      Ратников сразу же наткнулся взглядом на бачок, закрепленный в уголке, у переборки, даже кружка на цепочке прикреплена, как и предполагал. Жадно облизнул липкие, горячие губы.
      — Наверху тихо, — сказал. — Воды налей! — Шкипер порывисто обернулся — черный зрачок автоматного ствола глядел ему в грудь, остолбенел на мгновение. — Воды налей! — повторил Ратников. — И за штурвалом следи, чтобы не рыскала баржа! — Он видел, как дрожала кружка в руке шкипера. Осушил залпом. — Еще налей!
      Тот подал ему еще кружку и, словно только теперь придя в себя, вдруг выкрикнул:
      — Ты кто такой? Где Курт?!
      — Курт там. — Ратников кивнул за борт. — Чего орешь? Может, и ты захотел?.. «Давай, давай, мазурики… Поворковал я при Советской власти за решеткой, почалился. С меня довольно!» Твоя программа?
      — Ну, это ты, кореш, брось. Меня на бога не возьмешь. Из этих, что ли, из пленных? — Шкипер окончательно пришел в себя. — Как ты здесь очутился?
      — Не твое дело. Куда баржа идет?
      — На Меловую. К обеду завтра причапаем, если все обойдется…
      — Не темни, говори русским языком. Разучился, что ли?
      — Слухи есть: наши часть побережья взяли…
      — Кто это — наши?
      — Иди ты! — взвинтился шкипер. — Я, может, больше тебя советский. Ну и что, что сидел? Что?! А этими словами мне дело не шей: по-твоему, я перед немцами Советскую власть расхваливать должен? Это же конспирация, соображать надо! Ты сам-то хвалил ее, когда в концлагере сидел? То-то… Курта напрасно вот кокнул.
      — Жалеешь? — насмешливо спросил Ратников.
      — Должок за ним остался… Теперь тю-тю. — Шкипер спохватился, что сказал лишнее, бросил хмуро: — Ну и что же дальше? Пришьешь, что ли? На буксире услышат.
      — Не услышат, — жестко произнес Ратников. — Шлюпка нужна, с веслами. Вода, продукты.
      — Рвануть хочешь?
      — Уж к немцам в гости снова не собираюсь. Не за этим расстался с ними.
      — А мне потом — вышку! — зло покосился шкипер. — Где Курт, где шлюпка, спросят? Спросят ведь?
      — Обязательно, — усмехнулся Ратников. — Боишься? Ничего, печалишься и при другой власти: тебе не привыкать.
      — Вот как?! — шкипер сверкнул глазами. — Сигнал на буксир подам. Там охрана. Сейчас подам, понял?
      Ратников шевельнул автоматом.
      — Пикнуть не успеешь! До берега далеко?
      — Миль шесть, — притих шкипер.
      — Оружие на барже есть?
      — Какое оружие? Да будь оно…
      — Берег-то чей здесь?
      — А черт его знает. Недавно бои здесь шли. У Курта спросил бы: он наверняка знал…
      — Ну, хватит! Тащи весла, жратву, я постою за штурвалом.
      — Что же ты меня под пулю подводишь?
      — Живо, говорю!
      — К черту! — спокойно, но лютым голосом сказал шкипер. — Стреляй! Стреляй в своего. Думаешь, я боюсь?
      Ратников взял со стола фонарик.
      — Сам найду. Дай ключ от рубки — закрою тебя. И учти: хоть раз мигнет на клотике огонь — крышка.
      — Не надо, я сам, — согласился вдруг шкипер. — Там, в каюте, моя жена.
      — Жена? — удивился Ратников. — Загадочная же ты личность, шкипер. Может, у тебя и теща здесь?
      — Пойду, становись за штурвал. Матка еще ничего не знает, напугается тебя. Будут тебе и весла, и жратва — все будет. Ты думаешь, я им служу? — шкипер кивнул на буксир. — Подонки, ненавижу их. Больше тебя!
      — Ладно, без лозунгов. И не валяй дурака! Ратников стал за штурвал. Впереди плыл в темноте едва различимый клотиковый огонь на мачте буксира, сонно чавкали волны у бортов, баржу чуть заметно плавно покачивало. Для перехода на шлюпке погоду лучше не закажешь, и сама ночь точно пришла для этого — звездная в вышине, а здесь, над морем, будто сажей все вымазано — в трех шагах не видать ничего. До рассвета часа четыре еще. Но шесть миль на веслах одолеть ли? А если колесить начнешь — все десять насчитаешь… Куда же этот рыжий дьявол пропал? Время не ждет.
      Наконец шкипер воротился. Рядом с ним стояла девушка с растерянным заспанным лицом. В руках она держала весла. Шкипер принес вещевой мешок с продуктами и небольшой чемоданчик.
      — Мы с Машкой тоже решили уйти с баржи, — сказал вдруг шкипер. — Не на виселицу же… Вот весла, продукты, бачок с водой.
      — А в чемоданчике?
      — Здесь… женское, ее.
      — Значит, жена? — спросил у девушки Ратников, передавая шкиперу штурвал.
      Уловил, как тот тайком ухмыльнулся в рыжую бороду. А она, чуть смутившись, распахнула огромные, доверчивые глаза и мягко, с едва приметным украинским акцентом, пропела:
      — Прихожусь. Время такое, мутное, как же… Машей зовут. А вас?
      — Замолчи! — осек ее шкипер. — Нашла когда знакомиться. Голову надо спасать, а ты… Так берешь нас? — спросил Ратникова.
      «Если взять их с собой, — прикинул Ратников, — на берегу по рукам и ногам себя свяжешь, оставишь — шкипер шум может поднять, догонят. Да если и но поднимет, что с ними будет? Пропадут… Эта девушка на беду еще подвернулась. Не бросишь же… Ладно, там будет видно».
      — А на берегу как? — спросил.
      — У тебя своя дорога, у нас — своя, — ответил шкипер. — Война много людей по миру пустила…
      — Готовь шлюпку. — Ратников встал опять за штурвал и, когда шкипер ушел на корму, строго спросил у Маши: — Как здесь очутилась?
      — А вы пленный? — несмело спросила она.
      — Был пленный. Теперь ты со своим муженьком в плену у меня. Не нравится?
      — Я не жена ему, — сказала вдруг Маша.
      — Догадываюсь… Как же вышло?
      — Так, взял меня к себе. Плаваю с ним.
      — Любишь его, что ли?
      — Сашку-то? — Маша прыснула в ладони. — Да разве можно?
      — Отчего же нельзя?
      — Да он подслуживает им. Противно.
      — Не боишься так говорить?
      — Боюсь. Но ведь теперь не он хозяин здесь. — Маша доверчиво, с надеждой посмотрела на Ратникова. — А в чемодане у него… не мое, не женское.
      — Что же? — насторожился Ратников.
      — Деньги, драгоценности, всякое…
      — Где взял? Награбил, что ли?
      — Мукой спекулирует. Договариваются с охранником, прячут мешки, потом потихоньку продают. Дорого нынче мука стоит. С Куртом, которого вы, ну, которого уже нет, они сошлись, сколько раз проделывали. А раньше еще и с другим. Но того на фронт услали.
      — Хорошо, — сказал Ратников, — при нем помалкивай, поняла? Зачем же ты мне это говоришь?
      — Уйти от него хочу. Насовсем. Не могу больше.
      — Куда?
      — Не знаю. Немцы кругом. С вами хочу уйти.
      — Дела-а, — вздохнул Ратников. — Мне самому некуда идти. Как же ты очутилась с ним?
      — Одна я: отца убили на фронте, мать при бомбежке завалило. Я осталась, жить негде. А гут немцы для своих солдат девчонок набирали: кто говорил — в Германию, кто — как. Жутко! Привели нас толпой в порт. Вот здесь Сашка меня и выручил: баржа его как раз у причала стояла, рядом, подмигнул, — мол, давай ко мне. Я и решилась: лучше уж так, чем _ с немцами… — Маша робко тронула Ратникова за локоть. — Вы не бросите меня?
      — А ты не сочиняешь? — неловко спросил Ратников.
      — Что вы, что вы! Как можно?
      — Красивая ты слишком. Красота в мирной жизни хороша, глаз ласкает, радость приносит. А сейчас хлопотно с ней — мигом заметят. Немцы, как мухи на мед, слетятся.
      — Сашка на берег не пускал меня, прятал. Только Курт знал. И тот, перед ним который…
      — Вот видишь. Я-то где тебя спрячу? А кто он, твой Сашка?
      — Не знаю, ни разу не спрашивала. Только надо остерегаться его, он все может сделать.
      — Оружие у него есть?
      Маша открыла чемоданчик, протянула Ратникову пистолет.
      — Убьет, если узнает.
      — Не бойся. Только помалкивай. Мы с тобой ни о чем не говорили. Поняла? — Ратников посмотрел на нее с участием: — Насолил он, видно, крепко тебе.
      — Крепче некуда, — вздохнула Маша.
      — Ну вот что. Держись за меня. Умеешь за штурвалом стоять?
      — Научил. Как с мешками возились, все время стояла.
      — Становись-ка. А я пойду посмотрю, как он там. Черт его знает, возьмет да один отвалит на шлюпке. Правда, без весел не решится.
      Ратников прошел на корму. Шкипер завел уже шлюпку к борту, копошился внизу, в темноте.
      — Как у тебя там?
      — Порядок, можно отваливать. Бачок с водой погрузил, продукты. Чего еще возьмем?
      — Мешок муки бы надо.
      — Тяжеловато: нас ведь трое. На черта она нам? Живы будем, с голоду не подохнем.
      — Да, теперь трое. Волной может захлестнуть.
      — Слушай, старшой, — вкрадчиво сказал шкипер. — А может, того, оставим Машку, а? Чего с ней мыкаться?
      — Жену твою? — сдерживаясь, спросил Ратников.
      — У тебя бабы не было, что ли? За штурвалом постоит. Ни черта ей немцы не сделают, скажет, заставили, мол, и все такое. Даже приласкают: красота-то какая…
      — Ты за что сидел?
      — Не бойсь, не по мокрому… Так, ковырнули угол один. Обыкновенно.
      — Сволочуга же ты… Оружие, еще раз спрашиваю, есть?
      Шкипер взобрался на палубу, постоял рядом, что-то обдумывая, махнул рукой:
      — Эх, раз уж свела нас с тобой судьбина, играю в открытую: в чемодане пистолет. Время нынче такое…
      — В женском белье? — Ратников положил ему руку на плечо. — Что еще там?
      — Деньги, финтифлюшки разные…
      — Откуда? — Он не удивлялся такой неожиданной откровенности шкипера: тот, видно, понял, что все уже известно и про оружие, и про барахло.
      — Муку налево сплавляли. Охранники впутали.
      — Поэтому и должок за ним остался?
      — Ну… Откажись — шлепнут за милую душу. А так, подумал, черт с вами: во-первых, вашим же солдатам меньше муки перепадет, значит, своим какая-никакая помощь, во-вторых, пригодятся побрякушки при случае — им любая власть рада…
      — Это ты брось! — перебил его Ратников.
      — Зануда же ты, старшой. Раскололся перед тобой, вывернулся наизнанку. Ты что, не доверяешь мне? Да я своими, вот этими вот руками передавить их готов!
      — Не надо лозунгов, — поморщился Ратников.
      — Как же тебя убедить? — нервничал шкипер. — Ну куда, скажи, деться, если чуть не в кандалах втыкаю. Шаг влево, шаг вправо, понял, да? Но вот нашел меня случай, и я не на мели: оружие есть, за эту же муку и купил. Для чего, спрашивается? Прикинь-ка. Так-то! Да и чемодан не пуст, готов сию минуту Советской власти сдать. Без всякой расписки, между прочим. Что ж, по-твоему, лучше, если б эти ценные побрякушки у немцев остались? Или у барышников? Моя академия варит еще.
      — Как на баржу попал?
      — А это уже целая история! Тут опять академия сработала. Из таких переделок простые смертные не выходят. Может, это и прозвучит дико, но я скажу: из тюрьмы нас немцы освободили. Ничего особенного: шли мимо, под хмельком были — взяли и выпустили. Пытались вербовать. И вот тут надо было иметь академию и маленькую ловкость рук. Я это имел. Но надо было быть еще каким-никаким патриотом. А как я добрался до моря и как добился вот этого положения — это уже другой вопрос.
      — Ты насчет Маши не вздумай, — жестко сказал Ратников. — Тебя скорей оставлю, заруби себе!
      — Не ссориться же из-за бабы, — примирительно произнес шкипер.
      — Давайте в шлюпку, пора, — приказал Ратников. Сам он сел на весла, шкипера послал на корму, за руль — чтобы правил и все время был перед глазами, Машу усадил на носу. Определили примерное направление на берег, и Ратников оттолкнулся от 6opia. Баржа сразу же стала отдаляться, грузный ее корпус прямо на глазах растворился, пропал в темноте, лишь несколько минут еще висел клотиковый огонек в черном пространстве.
      Ратников что было сил навалился на весла. Шлюпку покачивало — шла килевая качка, слышно было, как шипит у форштевня вода, несильный теплый ветер дул попутно. Ратников обрадовался этому доброму помощнику, решил, что направление будет держать не только по звездам, но и по нему.
      Легонько поскрипывали уключины, всхлипывали, ластились волны у бортов. Ходко шла шлюпка. Казалось, ночь, все пространство кругом зашторено наглухо черными тяжелыми занавесками, даже дышалось трудно — такой плотной была темнота. Если бы не звезды над головой, не Млечный Путь, как бы подсвеченный изнутри, можно было подумать, что шлюпка идет в какой-то сплошной, немыслимой слепоте.
      — Ничего не видать, как в дегте плывем, — прошептала Маша испуганно. — Заблудимся ненароком.
      — Накаркаешь! — прикрикнул на нее шкипер. — Замолчи!
      — Хватит с меня, не могу больше терпеть, — всхлипнула Маша. — Уйду, только б до берега добраться.
      — Куда ты денешься, дурочка? К немцам пойдешь? Да если б не я…
      — Вот что, шкипер! — Ратников резко откинулся всем корпусом. Он греб уже около часа, сбросил мокрую от пота рубаху, сидел голый по пояс. Влажные плечи его лоснились в темноте. — Бог тебя не накажет, это ясно. А я вот накажу, если не перестанешь издеваться над человеком. За борт можешь сыграть!
      Ратников взял автомат, перебрался на корму. Все так же попутно дул ветер.