Бенефис двойников, или Хроника неудавшейся провокации

      - Прекратить антиобщественное представление, я приказываю прекратить!
      Козлов и рад бы, да вот только никак. Держит он Ленина за уши и ни во что превратить не может. А тут уже бегут к нему изо всех проходов мрачные люди с развитой мускулатурой и недоразвитыми головами, да старший прапорщик Плеханов, высунувшись из-за кулис, шепчет злорадно:
      - Сдать на вещсклад немедля цилиндер крашеный - раз, палку волшебную - два, генерал-майора Скойбеду - три!
      А Ленин тем временем вырывается и, оставив уши в руке Козлова, бежит, как есть, к авансцене, приговаривая: "Финансы - говно, кадры - говно, диктатура пролетариата - говно". И там, перепрыгнув оркестровую яму, скрываетя в зале. Его ищут, но тщетно
      - Поймать его! кричит Козлов, задыхаясь. - Меня же прапорщик Плеханов убьет!
      Козлов вздрогнул и открыл глаза: "Долго же я спал. Господи, как болит голова!"
      Козлов попробовал привстать, что-то защелкало, забегали по экрану черные и белые полосы, пошла настройка, изображение стало проясняться. Стал виден Митька в сувороввской фуражке.
      - Очухался? - спросил он грубо.
      - Ушел, гад, - простонал Козлов. - Поймай его, Митька!
      - А ты на опарыша пробовал? - Спросил Митька и захохотал.
      Опять пропало изображение, потом вдруг появился Семинард в той же фуражке.
      - Товарищ полковник! - доложил Козлов. - Задание не вып...
      Но Семинард перебил его:
      - Ти, Козель поганий, не видишь - сержанта я! Пошли на допрос, козель!
      Какая-то сила подняла капитана и поставила на ноги. Все вокруг было двигающимся, живым: стены то наползали, то отступали, пол под ногами содрогался.
      - Там вулкан, - догадался Козлов.
      Потом в глаза ярко ударил свет - открылась дверь, и Козлова толкнули туда. Здесь было уже безопасно - обычная комната: письменный стол, табурет, на столе яркая лампа с гибкой шеей. Очутившись тут, Козлов почувствовал себя как-то спокойней. Голова хоть и болела, но начала соображать. Закрылась дверь и капитан остался один.
      "В кабинете положено думать", - вспомнил он выдержку из речи Менжинского перед сельскими оперуполномоченными и попытался сосредоточиться на том , чтобы понять, где он.
      "Ловушка? Проверка? Ошибка?" - мысли, как белки, скакали в больной голове, но ни одну из них Козлов не мог ухватить за хвост.
      - Садитесь. - послышалось вдруг.
      От неожиданности Козлов сел. Только сечас он разглядел за столом маленького человечка в строгом фиолетовом костюме. Тот сидел, сцепив ручки перед собой, и доброжелательно смотрел на Козлова. Все в нем было утонченно и миниатюрно - тонкие пальцы, тонкие брови, тонкие душки очков. Человечек этот то ли угадал соображения капитана, то ли по другой какой причине, сказал:
      - Не собираюсь играть с вами в кошки-мышки. Вы находитесьв следственном изоляторе номер два, именуемом в простонароднье Матросской Тишиной. Фамилия моя Креветко, звать Викентий Арсеньтьевич, я следователь и буду вести ваше дело.
      - Очень приятно, - Козлов встал и протянул через стол руку. - Капитан госбезопасности Козлов.
      - Сядьте, - глядя мимо него, сказал Креветко.
      Козлов сел, пряча руку в карман.
      - Я, возможно, вас разочарую, - произнес следователь,- но скажу, что у нас нет никаких оснований верить вам, гражданин... хм...
      - Козлов, - подсказал Козлов.
      - Вы настаиваете?
      - На чем?
      - На том, что вы Козлов.
      - А кто же я? - капитан опешил.
      - Ну, вот тебе и раз! - всплеснул ручками Креветко. - Мы же с вами оба взрослые люди. Причем оба отлично знаем, кто вы на самом деле, ума не приложу, почему вы выбираете себе такие неблагозвучные фамилии. В прошлый раз вы называли себя Сундуков.
      Козлов открыл рот, потом снова закрыл. Креветко же продолжал:
      - Я по роду своей деятельности привык доверять только фактам. Так вот, факты эти, увы, свидетельствуют против вас. Зачем держать грех на душе, не лучше ли открыться следствию, желающему вам добра? Чистосердечное признание...
      - Знаю! - оборвал его Козлов. - Я все расскажу.
      - Вот и прекрасно! - Креветко откинулся на спинку стула. - Слушаю вас.
      - Я выполняю специальное задание, - начал Козлов. - Руковожу операцией "Яков и Ко".
      - Яков и что? - не понял следователь.
      - Не что, а кто. Ко - компани, их много, они опасны.
      Креветко зевнул.
      - Выслушайте меня! - взмолился Козлов.
      - Говорите, говорите, - разрешил следователь.
      - Перед тем, как меня задержали, я следил за Свиньей...
      - За кем? - Креветко приподнял очки на лоб.
      - Я хотел сказать, за Фрайером...
      - Вот видите, - вздохнул Креветко. - Воровской жаргон выдал вас с потрохами. Вы по-прежнему намерены запираться и молоть чепуху?
      - Это не чепуха, - сказал Козлов. - Это дело большой государственной важности.
      Креветко засмеялся звонко и заливисто, как колокольчик.
      Открылась дверь, и в кабинет вошел человек, похитивший Митьку два дня назад. Козлов так и подскочил на стуле.
      "Госпди, вот подвезло-то! Вот подфортило-то как! Как же его фамилия? Чем-то похожая на мою. А, вспомнил: Баранов! Оперуполномоченный Баранов из МУРа. Ну конечно же, вот я дурак, что сразу не вспомнил о нем."
      только хотел у вас узнать... - Он осекся, заметя Козлова.
      - Товарищ Баранов! - бросился к нему капитан. - Как хорошо, что вы здесь! В смысле, что зашли. Это какое-то наваждение: сперва арестовывают моего сына, теперь меня... Этот кошмар должен когда-нибудь кончиться. Скажите хоть вы, кто я такой!
      Опер Баранов смотрел на Козлова и колебался. С одной стороны долг следователя и гражданина говорил ему, что обманывать нехорошо, обманывать гнусно. Но с другой стороны, минуты жгучего стыда были еще настолько свежи в памяти, что одного лишь воспоминания о них хватило, чтобы щеки Баранова вспыхнули ярче утренней зари. После недолгой, но яростной борьбы вторая сторона победила. В конце концов, и оперуполномоченные могут ведь ошибаться.
      - Я первый раз вижу этого человека, - проговорил он, стараясь не глядеть на Козлова.
      - Странно, - протянул Креветко. Его усатая физиономия числится у нас в картотеке под номером полста шесть дробь два.
      - Да? - Баранову начало казаться, что он сходит с ума. - Может быть. У меня плохая память на лица. Я, пожалуй пойду. Можно? - Он попятился к двери.
      - Идите, - Креветко нахмурился. - И помните: плохая память - не лучшая черта оперативника. Вы, конечно, возлагаете на меня неприятную миссию, но как коммунист и просто честный человек я буду вынужден поставить вопрос о вашем служебном соответствии на очередном совещании.
      Оперуполномоченный вышмыгнул за дверь. Судьба, было, преподнесла Козлову подарок, но передумала. И все же у него оставался один шанс.
      - П-п-послушайте, - заикаясь от волнения, проговорил капитан. - Вы меня с кем-то путаете. Вот вы говорили, что у того из картотеки были усы. А у меня усов нет! - Козлов хлопнул себя по коленке.
      Следователь с сомнением посмотрел на него:
      - Вам что, принести зеркало?
      - А, вы насчет этого? - Козлов потрогал у себя под носом. - Это не мое, реквизит. Сам клеил.
      - Вот оно что, - заинтересовался Креветко. Он спрыгнул со стула и засеменил к табурету. На поверку он оказался не таким уж и маленьким - на полголовы выше Козлова. Правда, стоило принять во внимание то обстоятельство, что Козлов сидел.
      Оказавщись перед капитаном, Креветко одной рукой уперся тому в плечо, а другой что есть силы дернул за ус. Голова Козлова мотнулась вперед, из глаз брызнули слезы, но ус не поддался. Следователь дернул за второй - с тем же результатом.
      - Ну что вы меня за дурака-то держите? - обиженно спросил он. - Усы как усы, как у всех нормальных людей достигших половой зрелости... Только крашенные.
      - Да я ж их сам, кретин, на смолу пришпандорил, чтоб крепче, - чуть не заплакал с досады Козлов.
      - Бабушке своей расскажите, - сухо посоветовал Креветко, запрыгивая обратно на стул, каждый раз неудачно.
      - Вам помочь? - предложил капитан.
      - Обойдусь, - следователь наконец уселся. - Что вы еще хотите мне сообщить? Что у вас вставная челюсть, или нога деревяная?
      - Мне надо позвонить, - Козлов потянулся к телефону на столе.
      - Ну-у-у, - Креветко отодвинул от него аппарат. - Какие же сейчас звонки? Полтретьего ночи.
      - Полтретьего?! - ужаснулся Козлов. - Да там уже волнуются, почему я не вышел на связь.
      - Где это - там? - поинтересовался Креветко.
      - На Лубянке и в Комендатуре Кремля.
      - Ну, хватит! - следователь стукнул кулачком по столу.
      - Вы будете говорить правду?
      - Я уже все сказал.
      - Ну, что ж, - Креветко стал собриать со стола бумаги. - Мне очень жаль, что мы не смогли понять друг друга. Может, у товарища Зубова это получится лучше. Желаю вам хорошо провести время.
      Креветко вышел. И почти сразу же вошел Зубов - крепко збитый блондин-альбинос с камненным лицом, бесцветными ресницами и красными глазами алкоголика. Зубов уселся за стол и принялся в упор рассматривать Козлова.
      "Известный прием, - со злостью подумал капитан, - Креветко отправился в соседнюю комнату спать, а его место занял другой. Через час они поменяются, и так до бесконечности, пока я не сломаюсь. Но нет уж, дудки, больше они от меня ничего не услышат!"
      Козлов решил сменить тактику и на все вопросы отвечать молчанием. Молчал и Зубов за столом. Молчал и смотрел на Козлова. Так прошла минута, две, пять... На восьмой Козлов не выдержал:
      - Я хочу знать, на каком основании меня задержали? - высоко, словно перед истерикой, спросил он.
      - Здесь вопросы задаю я, - ответил Зубов одними губами.
      - Я не тот, за кого вы меня принимаете! - голос Козлова звенел. - Это ошибка.
      - Я понимаю, - Зубов кивнул.
      - Мне надо позвонить!
      - Я понимаю.
      - И вообще, - Козлов сузил глаза. - Я буду говорить только...
      - Знаю, - перебил Зубов. - Только в присутствии вашего адвоката.
      За дверью кто-то заржал.
      - Нет! - Козлов мотнул головой.
      - В присутствии двух адвокатов? - предположил Зубов.
      За дверью заржали громче.
      Козлов сглотнул липкую слюну:
      - Я буду говорить только с полковником Семинардом.
      - Вот как? - Зубов приподнял белесые брови. - А с покойным маршалом Гречко, царство ему небесное, вы говорить не желаете?
      За дверью начали икать от хохота.
      - Ну хорошо, - смягчился следователь. - Вы можете хотеть все, что угодно. Это ваше право. А у меня будет к вам всего один вопрос.
      - А не буду отвечать на ваши вопросы! - выгнул спину Козлов.
      - Всего один вопрос, - Зубов навис нвд столм. - Где вы взяли обойму?
      Козлов гордо молчал.
      - Ладно, - следователь достал из папки протокол. - Распишитесь, и вы свободны.
      Капитан взглянул в бумагу, и глаза его расширились:
      - Что за черт? - забормотал он. - Я не садист-рецидивист Вырубов, я не пугал сторожа Карацупу и не завладевал его пистолетом без обоймы... Я не проникал на птицеферму топтать яйца! И на скотобазу кастрировать хряков "в количестве до 50-ти штук"! Я не подпишу!
      - Ну что ж, Быдлин, входи! - позвал следователь.
      Вошел тот, кто смеялся под дверью: амбал в галифе и в майке, украшенной красными кровавыми пятнами, с полным ртом железных зубоа.
      - Вы знаете этого человека? - спросил капитана Зубов.
      - Нет.
      - Ну, может, быть, вы его где-то видели или когда-то встречали?
      - Нет.
      - Странно, - Зубов почесал макушку, - Обычно при виде этого типа у всех развязывается язык.
      Козлов молчал.
      - Пошел вон! - рявкнул следователь Быдлину.
      Тот вышел.
      - Правильно, гражданин Вырубов, - Зубов постучал по столу карандашем. - Зачем прибегать к крайним мерам? Лучше разойтись полюбовно. Вы мне закорючку в протоколе, я вам - стакан крепкого чая с бубликами.
      - Я ничего подписывать не буду! - Козлов высоко поднял голову.
      - Хорошо, Быдлин, входи! - крикнул следователь. - А вы, гражданин, не могли бы выключить свет?
      Козлов оглянулся на находившийся почти под самым потолком выключатель, потом на вошедшего Быдлина, который достал расческу и дунул не нее. Вылетело несколько зубцев. Быдлин улыбнулся капитану своей стальной улыбкой.
      - Не выключу, - проговорил Козлов. - Он ударит меня по почкам.
      Зубов вскочил. Лицо его наконец оживилось:
      - Колись, гад, сволочь, колись, зачморю!
      Козлов выдержал этот натиск, не отводя от следователя глаз. Тот растерялся. Быдлин еще пару раз дунул на расчеку - зубьев больше не осталось. Он растерялся тоже.
      - Товарищ следователь, - заискивающе закоцал зубами он.- Может, я пойду? А то жена приревновала, говорит, к контролерше из пятого блока по ночам хожу... И так уже все зубы новые вставить пришлось.
      Зубов упруго сплюнул в пепельницу и сказал:
      - Дурак! На серьезной работе вроде, а ведешь себя как пацан. Иди, что б я тебя больше не видел!
      - Вот спасибо! - Быдлин выскользнул за дверь, но тут же показался опять.
      - Что еще? - раздраженно спросил следователь.
      - Мне бы денежки за расческу, а то зарплата, сами понимаете...
      Зубов замахнулся пресс-папье. Быдлин исчез.
      - Ну что? - обратился к капитану Зубов. - Рад? Напрасно, друг, дружбан дорогой. Рубон кончился, да и пока не сознаешься, на довольствие не поставлю. Это раз. Парашу, пока препирался, унесли, - это два. В камеру переполненную пойдешь, спать на полу придется, - это три.
      Зубов посмотрел на часы.
      - В камеру?! - сердце упало у Козлова, гулко бухнув о тазобедренный сустав.
      - В камеру, в камеру, - повторил следователь, собираясь.
      Козлов во мгновение ока стал мокрым, как мышь. В камеру к уголовникам! Он знал, как это бывает - слышал от коллег.Сначала посадят играть в карты на деньги, когда деньги кончатся, то заставят есть собственные экскрименты, а когда все съешь... Дальше даже думать не хотелось.
      Зубов нажал кнопку звонка под столом.
      - Погодите! - подскочил к нему Козлов. - Не надо в камеру! Я все подпишу, где протокол?
      - Завтра подпишешь, - следователь зевнул. - У меня смена закончилась. Уведите, - приказал он вошедшему сержанту.
      - Пошли, козель! - тот дернул капитана за ворот.
      Идя под конвоем мрачными коридорами, стоя на поворотах лицом к стене, руки за спину, Козлов думал об одном:
      "Лишь бы не "опустили", лишь бы не "опустили" урки, да еще с моей-то фамилией. Надо сразу себя поставить!" - твердо решил капитан.
      У камеры под номером 15 его остановили. Тяжелая дверь открылась, и Козлова впихнули внутрь. Ключ за его спиной - он считал - повернули пять раз, затем все стихло. Капитан огляделся: обшарпанные мрачные стены, досчатые нары в два этажа, на них вповалку спали заключенные. Или притворялись. Козлов приметил свободное место - пару квадратных метров в углу.
      "Здесь обитает вожак, тфу ты, главарь, нет - пахан! - догадался Козлов. - Ба, да тут параша, - подошел он ближе. - Врал, стало быть, Зубов, не уносили ее."
      Капитан обошел вокруг параши, размышляя, как ему быть.
      "Это ведь право пахана - первым и последним ходить, - решил он и сел на корточки. - Теперь песня. Песня должна быть блатная, или, на худой конец, приблатненая."
      Козлов прочистил горло и затянул:
      - Сижу на нарах, как король на именинах...
      Дальше он не помнил. Никто из спящих не проснулся, даже не вздрогнул.
      "Ну и нервы у ребят", - уавжительно подумал Козлов и запел другую песню, взяв на целую октаву выше:
      - И меня замели по наводке моего управдома...
      На этот раз в стане зеков произошло шевеление. Несколько человек преклонного возраста глянули на капитана заспанными глазами.
      "Сдрейфили, фраера!" - обрадовался Козлов и, ободренный первым успехом, закричал:
      - Что вылупились, петухи? Бугра, внатуре не видели? Мне ведь все пофиг! Я мусарню замочил, мне вышак корячится! По мне мокрушника порешить, - что два пальца об асфальт! Ща свадьбу делать будем!
      - Как это вы сказали? - спросил дрожащим голосом старичок в седых усах и бородке. - Вы не могли бы еще раз повторить и поразборчивее.
      Старичок нацепил на нос очки в металлической оправе, и тогда Козлов узнал его.
      "Кади! Икар Кади - двойник Калинина. Сам брал." - гордсть, было, вспыхнула в груди капитана и тут же погасла.
      "Бить будут, - понял он. - Как пить дать, - побьют."
      А вслух сказал неуверенно:
      - На бритву прыгаешь, червяк?
      Старик тоже узнал Козлова, и, пряча улычку в усах, проговорил:
      - Амплуа уголовника не к лицу вам, капитан. Вы гораздо увереннее чувствовали себя там, в пивбаре, когда за спиной у вас была дюжина ваших коллег. Да, я еще не представил вас моим товарищам по несчастью. Это капитан Козлов, прошу любить и жаловать...
      Козлов зашатался на корточках и чуть не рухнул в бак с парашей. В среде заключенных наметилось оживление, улыбки тронули их морщинистые, потрепанные жизнью лица, многие из которых были Козлову знакомы.
      "Вот Дзержинский, - отметил про себя капитан, - а это Лев Троцкий, там , в углу, Киров, а вот опять Дзержинский..."
      Всего Козлов насчитал трех Дзержинских, столько же Кагановичей, двух Троцких и Урицких и по одному Кирову, Менжинскому, Калинину и Каменеву. Целая камера двойников! Не было только Ленина. Его двойник разгуливал где-то на свободе.
      Тот, кто назыввл себя Икаром Кади, протер шелковым платочком толстые стекла очков и, усмехнувшись, спросил:
      - Вы-то здесь какими судьбами, капитан? Что карательная машина дала сбой? Или вас специально посадили сюда с новым заданием?
      - Это недоразумение, - пробормотал Козлов. - Какая-то нелепая ошибка!
      - Ошибка? - переспросил Кади. - Знаете, капитан, есть одна хорошая русская пословица. Она начинается словами "не рой другому яму...". Похоже, капитан, вы попали в ту же самую яму, которую вырыли нам.
      Козлов покраснел и не нашел, что сказать. Тут что-то лязгнуло в дверном замке, все повернули головы на звук. Дверь нехотя открылась и на пороге показался знакомый Козлову сержант с листом бумаги в руках.
      - Значит так, - начал он. - Чей фамилий называть стану, тот на выход с вещами шагом марш!
      - А куда нас, в другую тюрьму? - задал вопрос двойник Кагановича.
      - На свободу с чистой совесть! - заржал сержант. - Товарища комендант приказала всех отпустить. Значит читаю: Гульпинштейн.
      - Я!
      - Пошель! Дальше: Рюриков!
      - Я!
      - Кади.
      - Я!
      - Денисов!
      - Я!
      Козлов ждал своей фамилии, вытянув шею и пританцовывая от нетерпения.
      - Карелин, Аксельрод, Зонзебюк...
      Список кончился, сержант выпустил последнего заключенного и собрался захлопнуть дверь.
      - А я? - бросился к нему Козлов. - Как же я?
      - Фамилий? - наморщил лоб сержант.
      - Козлов! - капитан все еще на что-то надеялся. - Козлов Алексей Вадимович.
      - А, это ты, козель! - вспомнил его сержант. - А ты дальше сидишь!
      Он грубо толкнул Козлова в грудь. Тот отлетел на несколько метров и упал. Лязгнула дверь и ключ привычно совершил 5 оборотов. И эти 5 оборотов лишили Козлова последней надежды.
      "Как же так? - лихорадочно думал он. - Их, государственных преступников, резидентов, диверсантов, выпустили, а меня, капитана КГБ, отличника боевой и политической, -держат под арестом! Что же это антиправительственный переворот? Фашисткий режим? Монархисты у власти?"
      Козлов терялся в догадках.
      "Бежать, бежать надо!" - решил он.
      Капитан лег на нары, обдумывая план предстоящего побега.
      "Подкоп не подойдет, - размышлял он. - Этаж не тот... Можно месяца за два перепилить решетку на окнах пилкой для ногтей. А дальше - по веревочной лестнице, связанной из одежды - вниз. Эх, жалко, в детстве "Графа Монте-Кристо" так и не прочел, вот бы сейчас пригодилось..."
      Козлов не заметил, как уснул.
      ГЛАВА 19
      Москва. Красная площадь. 10 метров вглубь от Кремлевской стены. Подземный ход. Справа - могила маршала Конева, слева - всесоюзного старосты Калинина. Без семнадцати три пополуночи. 6 ноября.
      В подземелье трое: Сэм Стадлер, Эдуард Стерлингов и Теодор Фрайер по кличке "Свинья". Движутся медленно, светя себе фонарем.
      Со вчерашнего вечера, почти с того самого момента, как исчез Фрайер, Стадлер забился в угол своего номера в "Европейской" и проводил время в ожидании ареста. В состоянии глубокой депрессии, он сперва вообще наотрез отказался уезжать из Переделкино, но Стерлингов убедил его сделать это ради собственной безопасности.
      Все это время Стадлер ни ел, ни пил, и дверь никому не открывал. В шесть вечера следующего дня ему позвонил Стерлингов и сообщил, что нашел Фрайера на городской свалке в Медведково. Стадлер поймал такси и помчался в Переделкино.
      Свинья, подстриженный под Ленина, в накладных усах и бородке, сидел на тахте и, раскчиваясь, как маятник, повторял без конца одну и ту же фразу на русском языке: "Ну что , батеньки, доигрались, что доигрались, батеньки, ну, батеньки, что?.."
      - Что с ним? - спросил Стадлер.
      - Доигрался, - ответил Стерлингов, - от укуса бешеной собаки у него развился "синдром Шарикова".
      - Как это?
      - Слюна собаки через рану попала в кровь, оттуда - в мозг. Поражен гипофиз левого полушария, отвечающий за работу правого...
      - Ничего не понимаю! - затряс головой советолог. - Он что, теперь не сможет выполнить задание?
      - Наоборот, - Стерлингов опустился на стул рядом с Фрайером. - Более идеального исполнителя и пожелать нельзя. Типичный зомби! С радостью выполнит любой приказ. Предложите ему, к примеру, съесть вон тот окурок.
      Стадлер предложил. Фрайер с готовностью сунул бычок в рот и, тщательно разжевав, проглотил. Советологу даже показалось, что окурок попал в рот Свиньи еще раньше, чем он его об этом попросил.
      "Реагирует на мысль", - решил Стадлер. Он еще раз придирчиво оглядел Фрайера и спросил:
      - Что-то он толстоват, вчера, вроде бы, не был таким?
      - Это его с пеницилина разнесло, - пояснил Стерлингов. - Я прививки ему делал, чтоб не взбесился раньше времени.
      Фрайер, будто в знак согласия, кивнул.
      Когда стало смеркаться, Свинью завернули в плащ, нацепили на глаза шляпу и, погрузив в "мерседес", отвезли на Красную площадь. Там с последней экскурсионной группой через Троицкие ворота проникли на территорию Кремля. Лупиньша с собой брать не стали - больно заметный. Его оставили в машине, которую спрятали за собором Василия Блаженного. Остальные рассредоточились и залегли под голубые ели в ожидании ночи. Ждать пришлось недолго...
      - Осторожно, ступенька! - Стерлингов поддержал Фрайера за локоть. Шедший последним Стадлер упал.
      - Черт, - пробормотал он, потирая ушибленное колено. - Тут и шею свернуть недолго. О Боже! - он отпрянул. Прямо на него из-под свода глядело мохнатое чудочище из хитро сплетенных им же сетей.
      - Ну и паук! - ужаснулся Стадлер.
      - Ну и муха! - ужаснулся паук.
      - Эй, здесь тупик! - раздался откуда-то спереди голос Стерлингова.
      Советолог посветил фонариком, но увидел лишь бритый затылок Свиньи. Он отодвинул Фрайера к стене и прошел вперед. Стерлингов ковыряя ногтем монолит из красного гранита, перегородивший дорогу.
      - Все, - проговорил он. - Обвел нас Скойбеда вокруг пальца. Это западня.
      Фонарик задрожал в руке Стадлера и, выскользнув на пол, погас. Стало совсем темно. Советолог протяжно завыл.
      - Тихо! - зашипел на него Стерлингов. - Посмотрите вверх.
      Стадлер посмотрел. Прямо над головой со свода пробивалась едва заметная полоска света.
      - Что это?
      - Как любит говорить наш друг Валерий Михалыч - хрен в пальто! Ну-ка подсобите, - Стерлингов надавил двумя руками на потолочнцю плиту. Та нехотя поддалась. Полоска света стала шире. Стадлер пришел в себя и бросился на помощь. Вдвоем им удалось повернуть плиту, освободив проем, в который мог пролезть человек. Советолог подпрыгнул, подтянувшись на руках, заглянул в проем. В том, что за плитой был Мавзолей, сомневаться не приходилось. Помогая друг другу, они залезли внутрь, втянув за руки Свинью, огляделись: ни видеокамер, ни намека на сигнализацию, одни голые гранитные стены... Несколько кварцевых ламп под потолком.
      - Как в солярии, - пробормотал Стадлер.
      Посредине, на возвышении под стекляным колпаком, заботливо укрытый сукном, лежал Ленин, голубоватый в свете кварцевых ламп. Советолог со Стерлинговым подошли вплотную и несколько минут молча смотрели на него. Затем аккуратно с двух сторон сняли стекляный колпак. От поднявшегося вверх пыльного облака Стадлер чихнул.
      - Цыц! - Стерлингов сунул ему под нос кулак.
      Стадлер чихнул громче.
      - Ой! - вздрогнул один из солдат в почетном карауле у дверей Мавзолея.
      - Товарищ ефрейтор, там кто-то есть, - он скосил круглый от стаха глаз себе за спину.
      Ефрейтор, гладкий белобрысый парень с ямочкой посередине подбородка, мрачно сплюнул сквозь выбитый год назад зуб и, втянув ноздрями морозный воздух, прошипел:
      - Ты что, сынок, припух? Или службу понял? Устав караульной службы для кого написан? Ну-ка, бегом, выкладывай, чего на посту не положено!
      - Пить, курить, прислоняться, спать, сидеть, есть, надобности справлять, - выпалил молодой.
      - А еще что? - не унимался ефрейтор.
      - Оружие передавать.
      - Дура! Разговаривать нельзя, - подобрел ефрейтор.
      - Но ведь там кто-то есть, - лязгнул зубами молодой.
      - Блин! - ругнулся ефрейтор. - Ты, я вижу, всасываешь хреново! Бурый нынче салобон пошел. Ну-ка скажи, сколько мне до приказа тянуть?
      - 142 дня!
      - Да ты че? - расстроился ефрейтор. - Сгноить меня здесь захотел? Ты масло сегодня перед постом схавал?
      - Схавал.
      - А раз масло схавал, значит что?
      - 141.
      - То-то же, - ефрейтор обиженно скривился. - Но я тебя, сука, научу считать. Я тебе утром в казарме "танкодром" устрою, Ты у меня вместо сна с лезвием толчек штурмовать пойдешь!
      Молодой прикусил губу.
      ГЛАВА 20
      Москва. "Матросская тишина". КПЗ 15. 7 ноября. 5-30 утра.
      Тусклое ночное освещение. В камере один заключенный, это капитан КГБ Козлов. Козлову не спиться. Он ворочается на своих нарах, что неподалеку от параши. Мысль о побеге пришлось оставить на время из-за отсутствия соответствующих инструментов.
      Козлов сочиняет стихи.
      Вообще-то он стихов никогда не писал. Все недосуг. Сперва школа, потом армия, училище, семья, работа. На работе, ясное дело , не до стихов. А домой придешь усталый, только-только газетку почитать, уроки у Митьки проверить, программу "Время" поглядеть и спать. В выходные тоже дела находились: рыбалка, ремонт, культпоход в театр, а про отпуск и вовсе говорить нечего, сами знаете , как время пролетает. Вот поэтому-то и не писал никогда капитан стихов. Но возможности в себе чувствовал, даже иногда в рифму разговаривал. Вот, например: "Митька русский не учил, снова двойку получил". А то и лучше: "Товарищ Семинард6 вас зовут на семинар". Так что способности у Козлова были.
      "Самое главное - это начать, - так думал капитан, лежа в темной промозглой камере. - Начало должно быть таким, чтобы потом за все стихотворение стыдно не было."
      Над первой строчкой капитан бился с полчаса, на зато вышла она на славу:
      Над Матросской Тишиной - тишина.
      Продолжение родилось почти сразу же:
      Над Малаховым курганом - сны...
      "Дальше, - думал Козлов, - надо про что-то родное написать."
      Будто не было жены, но жена. Переслала мне кусок колбасы...
      "Нет, лучше - ветчины."
      При мыслях о еде побежала слюна, и Козлов забраковал этот кусок.
      "Во-первых, - рассудил он, - про Малахов курган уже что-то было, а во-вторых, что значит "будто не было жены"? Была она, всегда была, сколько себя помню. За одной партой в школе сидели. И ветчину она не присылала, жаль, конечно, ведь в ней пилку для ногтей спрятать можно, но жена и не знает даже, что я здесь, откуда ей знать? Следовательно, и я не могу писать о том, о чем она не знает."
      Козлов был приверженцом социалистического реализма, а потому решил начать заново, оставив лишь первую строчку:
      Над Матросской Тишиной - тишина.
      Капитан глянул в зарешеченное окошко: темно.
      "Ладно, - подумал он. - Если бы был день, то я наверняка увидел бы птиц."
      И поэтому вторая строчка получилась такой:
      А над ней парит табун голубей.
      "Хорошо, - подбодрил себя Козлов. - Давай дальше. Думаю, немного романтизма реализму не повредит."
      Снится мне в тюрьме не дом, не жена, Снится мне далекий город Бомбей.
      "Вот это другой разговор," - капитан удовлетворенно потянулся. Он достал из подкладки пиджака чудом уцелевшую при обыске "Стрелу" и стал разминать ее в пальцах. Спички у Козлова отобрали.
      "Ладно, - утешил он себя. - Без курева, женщин и водки прожить можно. Без стихов - труднее."
      Капитан уже знал, что второе четверостишие он посвятит Родине.
      - Сми-и-ирно!!! - гулко и раскатисто донеслось вдруг из тюремного коридора.
      Повинуясь многолетней привычке, Козлов соскочил с нар и вытянулся, зажав "Стрелу" в согнутых по Уставу пальцах. Не успело еще смолкнуть в коридоре эхо, как до ушей Козлова долетил сбивчивый рапорт дежурного:
      - Товарищ генерал-майор, во время моего... То есть за время вашего... Ой... Присшествий не приключилось...
      - Не приключилось, говоришь? - Козлов узнал опереточный бас Скойбеды. - А на посту кто дрых? Может и приключилось шо, да только ты все проспал! Как фамылия?
      - Я не спал, - заблеял дежурный.
      - Фамылия?! - рявкнул Скойбеда.
      - Прапорщик Дундурей.
      - Так вот, товарищ прапорщик, - Скойбеда сбавил тон. - Через пять мынут вижу вас сидящим в моей машине внизу. Трое суток аресту за сон на посту и незнание рапорта!
      - За что, товарищ генерал, - захныкал дежурный.