ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Курносенькая, в желтой юбочке девчонка провела Матвея Никитича в большую горницу, оклеенную пестрыми, крикливыми обоями. В переднем углу, около стола, на высоком позолоченном кресле, словно султан на троне, в пестром восточном халате, с листом бумаги в руках, с лихо закрученными рыжими усиками восседал Иван Степанов и громко по складам читал:

– «Самовар белый меди шешнадцать рублев и восемь копеек, лисапед детский на резинках одиннадцать рублев, кашемир голубой одна штука сорок пять аршин и три четверти…» Нашла, нет?.. Глянь-ка в том угле, не под Манчестером ли завалился аль под мамашиным шелковым одеялом?..

Жена Ивана Аришка, в голубой, накинутой на плечи шали с кистями, рылась в наваленных в углу комнаты тюках. Тут были и ширмы, и гардины, и целые штуки сукна, и два больших, ярко расписанных деревянных павлина, приобретенных Иваном у ловкого монаха, всучившего свой товар в пьяные руки, и высокие ботфорты времен Петра Первого, и шахматы из слоновой кости, стоившие больших денег.

Иван продолжал тягуче читать. Не то он не видел стоявшего у порога Буянова, не то просто куражился, делая вид, что не замечает его.

– Человек пришел, неужели ты, Ванюша, не видишь? – сказала Аришка.

– Сто разов тебе говорить! Какой я Ванюша! Я тебе не мальчишка сопливый, у меня будто отечество есть… А то Ванюша! Кто там еще?

– Мир дому сему, – проговорил несколько опешивший Матвей Никитич.

– Здравствуйте!

Иван поднял на Буянова посоловевшие, припухшие глаза. Встал с кресла, запахнул широкие полы халата. Узнав Матвея Никитича, засуетился.

– Милости просим, господин Буянов. Всегда рады встретить такого гостя. Арина Константиновна, оставь покупки-то, приветь гостя дорогова… Это тот самый купец Буянов, о котором я тебе говорил. Имя-отечество, извините, запамятовал. Гость кстати – к горячим пельмешкам. Должок ему надо возвернуть и угощение поставить.

– Благодарствую, сыт, – буркнул Матвей Никитич, оглушенный этим обилием слов и приветствии.

– Сыт али как, нашим хлеб-солью брезговать нельзя. Присаживайтесь, Матвей Никитич… Вот и вспомнил, как величать надо. Я все ведь помню. И гость вы для меня тово… очень дорогой.

– Спасибо, что помнишь…

Буянов огляделся, отодвинул в сторонку лежавшую на скамье лисью шубу, степенно присел.

– Ты, Ариша, выдь на час, шанпанскова с фрухтами подай да с пельменями поторопи. Сама постарайся.

– Особо-то не хлопочи, Иван Александрыч… Я ведь по известному тебе делу приехал, – когда вышла хозяйка, сказал Буянов.

– Дело не волк, в лес не убежит… Мы тоже не бездельничаем, Матвей Никитич, – с гордостью посматривая на купца, ответил Степанов.

– Вижу, – мрачно отозвался Буянов. – Слыхал… Ну что ж, дай бог, как говорится. – Матвей Никитич сам удивился, как сорвались с языка эти миролюбивые слова. Ехал с намерением бунтовать, возмущаться, а вышло совсем по-иному.

– Спасибо на добром слове. В тот самый день вас будто сам господь бог послал. Во сне такое счастье не снилось! Сколько мы вас потом вспоминали!..

– Значит, меня не забыл все-таки? – не теряя в душе вожделенной надежды стать компаньоном, спросил Буянов.

– Как забыть! Какая ведь история-то! Говорю, вспоминаем частенько… А здорово… – Иван засмеялся веселым, заливистым хохотком, – здорово вы меня облапошили! Церковку, кирпичики… Хе-хе-хе! А я, будто дурак, уши развесил. Вот умора!

Буянов крякнул и завозился на лавке. Вспомнил, какой лисой подкатился он тогда к простоватому казаку с молитвами да с причитаниями, и самому стало противно. «Вот она, кара-то господня».

– Мы-де богомольцев привечать будем, то да се… Ну, стало быть, приветили бы, а наше добро в земле кому бы тогда досталось? Кто бы там теперь хозяйствовал?

– Построил бы и церковку, Иван Александрыч, ей-ей! Крест кому поцеловать! А теперь я разорен, по миру пущен, – наклонив голову, слезно проговорил Матвей Никитич.

– В чем же это мы виноваты? Ну-ка скажи. Ежели те двести рублев, так я их возверну вам с моим удовольствием!

Степанов, размахивая ярко расшитыми полами халата, козырем прошелся по комнате.

– Ты, мил человек, у меня не двести рублев взял, а в прах меня разорил. Я завтрева, может быть, пищим сделаюсь! А то двести! Нет, брат, там поболее двухсот…

– Ну, это уж вы бросьте! У меня расписка вам выдана! – воскликнул Степанов.

– На расписку мне наплевать! А вот по миру меня ты чуть не пустил, это как?

– Несуразное вы говорите, господин Буянов. Что я у вас, последние деньги взял? Вы мне их тогда сами сунули, – уже начиная искренне удивляться, сказал Иван.

– Разве в задатке суть? Слово делового человека дороже всего на свете. На этом стоит весь торговый мир. Двести рублей мне – тьфу! Ты мне, Иван Александрыч, делянку продал, задаточек получил, а сам богатством завладел, мое золото добываешь?

– Ваше золото?.. С какого конца оно вашим стало? Вы что у меня покупали: прииск или место для церкви да для кирпичного завода… молитвы мне разные напевали… При чем тут золото?.. А ежели уж вы богомольный такой, так я вам нарежу не десять десятин, а пятьдесят… Я у обчества и войскового правления пятьсот десятин арендовал, со всеми горами, долами, лесом и речками, поняли!

Матвей Никитич ахнул в душе. «Вон куда рыжий успел лапы-то протянуть… Его теперь и вправду рукой не достанешь». Разговор надо было вести в другом тоне.

– Я тебя, Иван Александрыч, давно понял, а ты меня нет. Золото на Синем Шихане мой родитель раньше тебя открыл, а перед смертью мне завещание сделал.

– Поняли и мы вас, раскумекали потом, как вы собирались нас с братом облапошить… А теперь зачем явились?.. Еще хотите заморочить? Может, вам какую долю отвалить? Может, наши денежки вам пересчитать?

– Мне твоих денег не надо… Ты мне землю запродал десять десятин, задаток взял. Я инструмент закупил, рабочих нанял, капитал затратил… Значит, должен отвести мне соответственный участок али на паях принять.

Тут Матвей Никитич выложил перед Степановым все карты, призывая в свидетели всех святых, с унижением просил принять его в дело пайщиком.

– Прямой тебе расчет, Иван Александрыч. Весь инструмент у меня налицо. Несколько артелей подготовлено, задаток выдан.

– Все ваши артели уже у нас работают, – сразил его Иван.

– Тем паче! Ведь я им авансы выдал? Как же мне быть-то? Прямой тебе расчет принять меня в пай… У меня весь инструмент налицо, скот. Мы такое дело завернем, небу будет жарко.

– Сейчас и без того жарко… Второй месяц суховей дует, – съязвил Степанов.

– На случай недорода у меня хлеб в запасе и две мельницы. Английская кумпания закупила мильенные партии, – доказывал Буянов.

– Была бы денежка, будет и хлебушка…

Иван понял, что этот упрямый гостечек снова пытается надуть его, явно посягая на богатство Синего Шихана. Предложение Буянова возмутило его. Продажу земли он считал теперь глупостью – вспоминать о ней не хотелось. Все посулы Буянова он резко и гордо отклонил. Только после выпитого вина и пельменей, немного подобрев, он согласился приехать в город посмотреть материалы и инструмент.

Матвей Никитич пробовал ругаться, несколько раз принимался плакать, но Степанов был черств, как старый калач. Прежде чем вернуть двести рублей, он потребовал из рук в руки расписку, последний буяновский козырь на владение Синим Шиханом.

Под конец беседы с прииска приехал управляющий Тарас Маркелович Суханов. Иван бросился ему навстречу, провел в горницу и усадил высокого, крепкого старика в позолоченное кресло. На своем веку этот седобородый золотоискатель повидал многое и не удивился ни раскрашенным павлинам, ни бильярдным шарам, ни шахматам из слоновой кости и прочим степановским покупкам.

– Вот, Тарас Маркелыч, тот самый господин Буянов, который золотцем нашим хотел завладать, – знакомя Суханова с гостем, проговорил Иван. – Ну, что там у нас? Прибывает народ?

– Прибывают люди, строятся… Что ж, очень приятно познакомиться, – поглядывая на свои пыльные сапоги, сказал Суханов и, повернувшись к Буянову, спросил: – Как вам удалось разузнать про здешние места?

– Родитель мой давно открыл, – угрюмо ответил Буянов, разглядывая этого строгого, бородатого человека, который командовал теперь всем богатством.

– На нашей-то казачьей земле, – вмешался Иван. – Вишь, какой открыватель нашелся!.. Охмурить хотел, вот и все.

– Может, вы, господин Суханов, рассудите нас, – ухватился Матвей Никитич за управляющего, увидев в нем человека бывалого и делового. «Ничего бы для тебя не пожалел, ежели бы дал ты разумный совет этому рыжему дураку», – обещающе говорили его раскосые глаза.

– Поздно судить, господин Буянов. Мне дело ваше хорошо известно…

Суханов вынул из кармана платок и вытер им морщинистую шею. Претензии Буянова были неосновательны, и говорить с ним было не о чем. Так Суханов и ответил Матвею Никитичу. Сейчас он приехал сообщить хозяину радостную весть, что вчера на Родниковской даче, как именовал управляющий участки, взяли столько подъемного золота, что пришлось работать круглые сутки. Такое богатство Тарас Маркелович сам видел впервые. При постороннем говорить об этом было нельзя. Согласие Ивана осмотреть материалы и инструменты Суханов одобрил и обещал сам приехать или же прислать знающего человека. Последние надежды Матвея Никитича рухнули. Оставалась одна Пелагея. Матвей Никитич, усталый и разбитый, влез на коня и направился улаживать дела с Пелагеей Даниловной.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Второй день Пелагея Даниловна Барышникова подолгу сидела в кабинете покойного мужа и слушала отчет нового бухгалтера. Цифры и факты, которые сообщал ей бухгалтер, заставляли ее то и дело пить валерьяновые капли. До появления в ее доме этого человека она дни и ночи скучала, терзалась ревностью и даже начала понемножку выпивать. Принятый несколько дней тому назад по рекомендательной записке дальней родственницы бухгалтер оказался весьма опытным. Покопавшись в конторских книгах и счетах, он пригласил ее в кабинет, где работал, и сразу же разогнал всю ее хандру. Худощавый, высокий, в очках, он колдовал над бумагами, словно чародей, и в сравнительно короткий срок изучил состояние дел лучше, чем сама хозяйка. Новый бухгалтер – это был Василий Михайлович Кондрашов, недавно вернувшийся из аула, где он вылечился от лихорадки и окреп, – нимало не интересуясь переживаниями хозяйки, откровенно и прямо заявил:

– Должен вас огорчить, Пелагея Даниловна… Около вашего капитала некоторые личности порядочно руки греют…

– Как это понимать, Василий Михайлыч? – с тревогой в голосе спросила Барышникова.

«Или совсем дура, или прикидывается», – подумал Василий Михайлович.

– Понимать надо в том смысле, что вас порядочно обобрали… Ручки приложил небезызвестный вам Буянов… ну, который золото открыл…

Пелагея Даниловна почувствовала, будто под ней задрожал пол. Всего она могла ожидать от Матвея Никитича, но только не этого.

– Что вы такое говорите! – промолвила она в замешательстве.

Верить словам бухгалтера не хотелось. Так или иначе, Матвея Никитича, несмотря на его коварство, она все же любила…

– Говорю то, в чем убежден. Партия протухшего судака и сазана, как вам известно, была продана на золотой прииск английской компании. Есть рыбу рабочие отказались, даже небольшую забастовку устроили… Был составлен акт. Хевурд, управляющий, потребовал с вас неустойку и пригрозил судом. Чтобы замять скандал, вам пришлось уплатить неустойку… Если помните…

– Четыре тыщи содрали, чего же тут не помнить… Да еще и скидку на брак подписала, едва отделалась, даже в газетах пропечатать хотели… – Пелагея Даниловна махнула толстой рукой. – При чем же все-таки тут Матвей Никитич? Он, помню, старался…

– Да, он действительно постарался… Рыба была забракована вся, но порченой оказалась только половина. Неустойку вы заплатили за всю партию, а рыбу вернули… По вашей доверенности Матвей Никитич продал ее вторично уральским заводам по полной стоимости. Разницу в десять тысяч рублей положил себе в карман… а вам привез, как вы мне говорили, в подарок чернобурую лису за четвертную…

– Неужто десять тыщ нажил? – застонав спросила Барышникова.

– Примерно. Но это еще не все… На ту же самую рыбу, по уцененной стоимости, он вам выдал вексель сроком на один год, и должок до сего времени остается непогашенным.

– Ну, это я с голубчика стребую, он у меня не выкрутится…

– Мудрено, Пелагея Даниловна… Его дела, кажется, сильно пошатнулись.

– Слыхала… Так ему и надо… Всем заведовал… как своим добром распоряжался.

Пелагея Даниловна заплакала и выпила валерьянки.

– При постройке мыловаренного завода, – продолжал Василий Михайлович, – господин Буянов одолжил у вас двадцать пять тысяч рублей под векселя. На бланках имеется гарантийная надпись: «В случае неплатежеспособности векселедателя указанную сумму обязуется погасить заемщик», то есть владелец учтенных в банке векселей… Короче говоря, вы и расплатитесь.

– Да я-то тут при чем? – предчувствуя неладное, удивленно спросила Пелагея Даниловна.

– Ваше поручительство… Не следовало подписывать такую глупую гарантию. Через несколько дней наступает срок платежа, а у вашего Буянова нет денег. Зная, что он запутался, Хевурд, как главный пайщик, выкупит эти векселя с вашей гарантией, заставит Шульца опротестовать их и насчитает на вас столько штрафа и пени, что придется отдать ему всю рыбу с костями и снастями…

– Вы меня, Василий Михайлыч, пугаете!

– Не пугаю, а правду говорю. Буянов хотел открыть прииск, значит, для английской компании новый конкурент. Они готовы его живьем съесть и вас вместе с ним проглотят…

– Что же мне делать?

– Надо срочно повидаться с Буяновым. Пусть сам расхлебывает.

– Да я ему, дьяволу, всю бороду по волосику выдергаю… Уж я ли его не привечивала! Я ли не доверяла!.. Так со мной поступить, так сироту несчастную обидеть!

Тут Пелагея Даниловна не выдержала. Она заревела белугой и, замахав полными руками, сползла с кресла на ковер. Василий позвал прислугу. Купчиху снова напоили валерьянкой и уложили в постель.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Весть об открытии новых богатых золотых приисков произвела переполох на всем Южном Урале и дошла до Петербурга. Пайщиками многих золотопромышленных компаний Урала, в частности анонимных, состояли не только лица из высших придворных кругов, но и некоторые члены царского семейства. Подряженные Буяновым артели перешли к братьям Степановым, за ними хлынули и другие. О богатстве новых россыпей из уст в уста передавались легенды. Рабочие, приискатели, обслуживающий персонал, жестоко эксплуатируемые приисковыми компаниями, требовали улучшений условий, бастовали, огромными партиями бросали старых хозяев и шли искать фарт на новых местах. Четко налаженная работа по добыче золота нарушилась и грозила некоторым русским и заграничным компаниям большими убытками.

К концу XIX века, в период становления империализма, бурно нарастал процесс увеличения золотых запасов в капиталистических странах. В обращении находилось большое количество валюты, что требовало огромного накопления золотых фондов. В Англии и Франции золото обращалось в массовом порядке. Этот золотой ручей в большей своей части тек из России, через промысловые компании: «Лена Гольдфильдс» в Сибири, «Зарецк инглиш компани» на Урале и другие. Помимо того, много было анонимных компаний, куда также привлекался английский и французский капитал. Выпуская мелкие акции, английские капиталисты вовлекали в свои операции мелкую буржуазию. Но мелкие акционеры практически лишены были возможности контролировать свое общество и влиять на его дела. В начале XX века капиталисты круто изменили политику. Жестоко стал вводиться золотой стандарт, началось сколачивание сокровищ, усиливались безналичные расчеты.