Гитлеровцы продвигались быстро. В сентябре фашистский сапог уже топтал древнюю черниговскую землю. Но прежде чем оккупанты захватили Клюсы, пришла туда скорбная весть: в бою за Родину пал смертью храбрых красноармеец Глазок Николай Максимович... Совсем недавно провожали его на фронт. И вот уже нет Коли! Война успела выхватить из семьи Глазков первую свою жертву.
      Какова судьба Максима Титовича, жив ли, здоров Иван - родные не знали. По слухам, Максим Титович, которому уже перевалило за пятьдесят, не попал на фронт, его будто бы взяли на строительство оборонительных сооружений. Ну, а Иван, думали, сражается в рядах своей части...
      Вскоре клюсовцы испытали на себе, каков он, этот принесенный фашистами "новый порядок". Разграблен колхоз. Проходящие через село немецкие солдаты гонялись за поросятами, курами и прочей живностью. Появились комендатура, полиция. Шли аресты советских активистов. А известные всей округе хулиганы и пьяницы, нацепив полицейские повязки, злобно косились на дом бригадира Глазка. Ведь в этом доме вырос советский офицер!
      Лейтенант Иван Глазок тем временем находился под Бахмачом, в одном из немецких лагерей для военнопленных. Сообщив эту весть, бежавший оттуда красноармеец тихо добавил: "Ваня тоже хочет бежать. Охрана пока слабая! Отнесите ему гражданскую одежду".
      Выполнить эту непростую задачу семья поручила Мише. С узелком за плечами мальчик смело тронулся в опасный и дальний путь. И вот бывают же счастливые случаи! На десятом километре Михаил столкнулся нос к носу с братом, уже успевшим бежать из плена.
      Дома лейтенанту пришлось жить на полулегальном положении. Показываться на улице он избегал. Встречался только со своими друзьями Павлом Битковым и Ефимом Мельником, людьми тоже военными, заскочившими в родное село после того, как они вырвались из окружения.
      Миша стал замечать, что Иван исчезает куда-то по ночам и возвращается лишь под утро. Появлялся он всегда со стороны протекавшей поблизости речки Цаты, за которой стояло русское село Раковка.
      Лейтенант Глазок был одним из организаторов небольшой партизанской группы в этом селе. Позже раковская группа стала ядром партизанского отряда имени Щорса, влившегося в наше соединение.
      Раковцы начали действовать. Ивану хотелось остаться вместе с ними в лесу, но кое-кто из односельчан знал, что он бежал из плена и находится дома. Если теперь он вдруг исчезнет, в Клюсах догадаются: подался к партизанам. А дойдет это до фашистов, они могут уничтожить всю семью.
      Пришлось друзьям Ивана инсценировать его похищение. Ночью к дому Глазков подъехали вооруженные люди. С криком и руганью, так, чтобы привлечь внимание соседей, связанного Ивана Максимовича вывели на улицу, бросили в сани и увезли неизвестно куда.
      Однако версия о насильственном увозе Ивана продержалась недолго. Раковские партизаны постоянно беспокоили оккупантов то налетом на полицейский участок, то разгромом небольшого немецкого обоза, то расправой над пособниками фашистов. И уже не раз видели среди народных мстителей Ивана Глазка.
      Его родных полицаи пока не трогали. Они, видимо, решили дождаться, когда партизан придет навестить семью, и тогда схватить всех вместе. За домом Глазков установили слежку. Но Иван в село не заходил, а лишь изредка тайно встречался в лесу с Мишей и сестрами.
      Весной 1942 года в Клюсы неожиданно вернулся Максим Титович. Он действительно был на строительстве оборонительных сооружений под Белгородом. Затем всех самых пожилых строителей, в том числе и его, распустили по домам. Добираться в родное село пришлось долго, через множество опасностей.
      Возвращение старого Глазка обрадовало не только жену, детей, но и... местную полицию. "Теперь-то Иван непременно заглянет домой, чтобы повидаться с отцом! Тут мы его и схватим!" - надеялись фашистские прислужники. Миша заметил: чуть ли не каждую ночь вокруг их дома устраивались засады. Иван, конечно, не появлялся. Повидать отца он сумел в другом месте.
      Отряд рос, набирался сил, действовал все активнее, а это еще больше озлобляло полицию против семьи Глазков. Ее положение становилось с каждым днем опаснее. Нельзя было дальше оставаться в Клюсах. И не только потому, что угрожала полицейская расправа. Максим Титович сам хотел стать партизаном. Рвались в отряд Зина и Поля. Извел своими просьбами отпустить его к партизанам Михаил. Но если уйти в лес еще четверым, то что же станет с матерью, с маленьким Сашей, инвалидом Семеном?
      И вот 25 июня, в день четырнадцатилетия Миши, из села вдруг исчезло все семейство Максима Глазка. В список партизанского отряда занесли еще четыре одинаковые фамилии. Матери вместе с маленьким Сашей пришлось скрываться у добрых людей в соседней Брянской области. Семен тоже начал скитаться по чужим селам, перебиваясь случайными заработками. Несмотря на инвалидность, он оказался полезным для отряда человеком: выполнял обязанности связного, помогал разведке.
      Жизнь партизанской семьи стала понемногу входить в новую колею. И вдруг обрушился новый удар: в бою с захватчиками под родными Клюсами погиб Иван Глазок. Не успели высохнуть слезы по Ивану, как еще одна могила приняла тело зверски замученного полицией Семена Глазка.
      Рассказывали, что в те дни на Максима Титовича нельзя было смотреть без боли. За год человек потерял трех сыновей! Безутешная тоска стояла в его глазах, горе пригнуло плечи... Тяжело переживали смерть братьев и Миша, Зина, Поля. Что же говорить тогда о матери! Она страдала больше всех. Надо лишь восхищаться душевной силой этой простой женщины, благословившей мужа, четырнадцатилетнего сына и дочерей на продолжение борьбы с ненавистным врагом.
      И они продолжали бороться, каждый как мог, каждый на своем месте.
      Должность Максима Титовича в отряде определилась сразу же: ездовой. Скромно, очень скромно звучит это слово рядом с такими, как автоматчик, разведчик, минер. Однако труд ездового, особенно в партизанских условиях, - это по-настоящему боевой труд, очень нелегкий и совершенно необходимый.
      Единственное транспортное средство у партизан - телега летом, а зимой сани. На колесах или полозьях партизаны везут все свое имущество - тяжелое оружие и боеприпасы, продукты и одежду, штабные документы и нехитрую утварь. Везут раненых, едут сами. Когда мы совершали, например, рейд с Черниговщины на Волынь, у нас не было ни одного пешего партизана. Естественно, что на каждом ездовом - "водителе" возка - лежит большая ответственность. От его сноровки, от того, как относится он к делу, зависит многое.
      Надо при этом иметь в виду, что движение партизанской колонны обычно не эшелонируется. Партизанский обоз - не только обоз, но и боевой порядок. Нередко ездовому приходится быть под огнем. Нередко, взяв винтовку, он и сам стреляет.
      А дороги? Сколько сил выматывают у ездовых разбитые, раскисшие или заметенные снегом дороги! Иной раз двигаться приходится и вовсе без дорог - лесом, кустарниками, полями, болотами.
      Ездовому всегда тяжелее, чем пешему бойцу. Пеший заботится только о себе, у ездового есть еще заботы о лошади, об упряжке, о грузе. Если же ездовой со своими конями закреплен за партизанским командиром, то становится для него и ординарцем, и адъютантом, и охраной, и верным другом.
      Да, хороший ездовой - очень даже почетная фигура среди партизан, а Максим Титович Глазок был настоящим мастером своего дела. Его дочери Зинаида и Полина стали в отряде санитарками. Труд санитарок и медсестер это тоже боевой, ратный труд. Нередко наши чудесные девушки, отважно спешившие на помощь раненому бойцу, сами погибали в бою. Перевязать раненого, вынести его в безопасное место, потом помочь ему вылечиться, вернуться в строй... Много требуется для этого сил и самоотверженности. Кроме того, наши санитарки и медсестры часто и бельишко выстирают бойцу, и одежку починят, и повариху заменят в роте, и за оружие возьмутся в нужный момент.
      Зина и Поля отлично справлялись со своими обязанностями, а вот самый младший из Глазков - четырнадцатилетний Миша - первое время как-то не находил себе в отряде определенного занятия. Использовали его связным, давали раза два задания по разведке... Ничего другого и не поручишь такому мальцу! А Мише хотелось большего, он хотел бить врага, мстить за погибших братьев. Но он, наверно, и сам понимал, что из-за малолетства его не могут посылать на серьезные боевые дела. Пожалуй, именно поэтому смуглый, немного скуластый мальчик с круто разлетевшимися темными бровями почти всегда выглядел грустным, задумчивым, даже угрюмым.
      Он не был похож на своих сверстников, озорных, непоседливых пацанов, тоже ставших партизанами. У Миши - лирическая натура. Часто видели его сидящим под сосной с томиком Некрасова или Маяковского. И где только доставал он книжки! Миша сам писал стихи, любил живопись, хорошо рисовал, до войны он мечтал стать художником. В партизанском отряде у Миши появилась совсем другая - суровая, недетская мечта: сделаться минером.
      Сначала робко, потом все настойчивее мальчик просил командиров направить его в диверсионное подразделение. Ему отказывали, советовали подрасти, а один раз жестко сказали:
      - В минеры берут ребят комсомольского возраста, а у тебя он еще пионерский!
      Миша отошел в сторону, опустив голову. Но от своей мечты не отказался.
      Весной 1943 года наше соединение разделилось на два самостоятельных. Одно, под командованием Н. Н. Попудренко, не покинуло Черниговской области, другое, во главе со мной, двинулось в дальний рейд на правобережье Днепра. У Попудренко осталась Зина Глазок, чтобы находиться поближе к матери, а с нами ушли Максим Титович, Поля и Михаил.
      Почти уже заканчивая рейд, мы остановились на берегу реки Уборть, где создали знаменитую "партизанскую академию" для массовой подготовки минеров. Отбор был строгим. Все же Миша добился, чтобы приняли и его.
      Будущие минеры изучали многое: устройство мин, монтирование механизмов, подготовку зарядов, технику закладки мин, тактику подхода к объектам. Все это Миша Глазок усваивал настолько успешно, что к окончанию занятий в "академии" стал не просто рядовым минером, а инструктором по минноподрывному делу.
      Любопытный случай произошел с Глазком, когда к нам на Уборть прилетел секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Украины Д. С. Коротченко - товарищ Демьян. Партизаны решили продемонстрировать ему на учебном полигоне установку МЗД. Товарищу Демьяну сказали, что он увидит работу наших лучших минеров-инструкторов.
      Мы подошли к насыпи с несколькими метрами рельсов, возле которой уже находились Миша Глазок и его "второй номер", тоже подросток, Миша Кобеняк. Минеры выжидательно посматривали на секретаря ЦК, готовые по его распоряжению начать работу. В свою очередь Демьян Сергеевич нетерпеливо поглядывал по сторонам. Наконец он спросил:
      - Ну а где же инструкторы?
      - Вот они, перед вами! - ответил я, посмеиваясь в усы.
      - Эти хлопчики? - удивленно вскинул брови товарищ Коротченко.
      - Они самые!
      В том, что перед ним действительно мастера своего дела, Демьян Сергеевич убедился воочию. Глазок и Кобеняк работали быстро, сноровисто, каждое их движение было хорошо рассчитанным, точным. Ребята установили мину в рекордное время, всего за восемь минут.
      - Просто артисты! - шепнул мне товарищ Демьян и, подойдя поближе к минерам, громко поблагодарил за отличную работу.
      Вскоре мы начали диверсии на железных дорогах Ковельского узла. Миша считался в своем батальоне лучшим минером. Полетели под откос первые лично им подорванные поезда. Успешно действовали и те партизаны, которых Миша инструктировал.
      Всякий раз, когда у командира батальона возникали какие-то неясные вопросы, связанные с минированием, он говорил:
      - Надо посоветоваться с Глазком... Надо спросить у Глазка...
      А советчику-то всего пятнадцать лет, и годился он командиру в сыновья!
      Труднее всего приходилось минерам на дороге Брест - Пинск. Железнодорожное полотно пролегало здесь далеко от леса. Подбираться к нему надо было но совершенно открытой местности и устанавливать мину как можно быстрей. От партизан-подрывников требовалась особая, повышенная четкость в работе. Для того чтобы закрыть дорогу Брест - Пинск, мы в помощь имевшимся там подрывникам послали дополнительную группу, укомплектованную самыми опытными, самыми умелыми минерами. Попал в эту группу и Миша Глазок.
      Вскоре юный подрывник стал героем диверсионной операции, в которой очень ярко проявились все его не только боевые, но и душевные качества.
      Михаилу предстояло установить МЗД-5 на участке, одновременно и соблазнительном и опасном. Рельсы тянулись по высокой крутой насыпи, что обычно увеличивает результаты крушения. Однако подход к участку был очень трудным. Выйдя из чахлого леса, вернее, кустарника, минеры должны ползти метров триста по открытому полю, а после этого пересечь шоссе, по которому и ночью ходят одиночные машины. Потом, оставив шоссе позади, опять ползти двести метров по голой местности, теперь уже прямо к насыпи, и там, прижимаясь к откосу, карабкаться вверх, на полотно.
      Фашисты усиленно охраняли участок. На подступах к дороге и у насыпи обычно устраивались засады. Линию часто осматривали патрули.
      И все же мину надо было ставить именно здесь.
      Миша тщательно смонтировал механизм, подобрал нужный замедлитель, проверил упаковку заряда... Темной, ненастной ночью отделение минеров вышло в путь. По-пластунски добрались до шоссе, выждав удобный момент, пересекли его, затем проползли еще несколько десятков метров.
      Дальше двигаться всем вместе было уже нельзя. Вперед выслали разведчика. Он должен был подняться к рельсам, осмотреть участок, установить, есть ли поблизости охрана.
      Разведчик вернулся довольно скоро - раньше, чем ожидали.
      - Все в порядке! - сказал он. - Пусто... Никого нет!
      Партизаны поползли снова. У насыпи группа прикрытия, разделившись на две части, стала подниматься по откосу слева и справа от Глазка и его "второго номера". Через минуту они тоже двинулись вверх.
      Уже на рельсах Миша вдруг увидел прямо перед собой пламегаситель немецкого пулемета-универсала. Дальше, за характерным дырчатым кожухом, обрисовывались в темноте приникшие к земле человеческие фигуры.
      Засада! Реакция Михаила была мгновенной. Не поднимаясь, одним резким и сильным движением он оттолкнулся от подвернувшейся под руку шпалы и покатился вниз. Голова ударялась о камни, которыми был выложен откос. Миша не чувствовал боли, но, оказавшись внизу, сразу заметил посланную ему вдогонку и упавшую рядом гранату с длинной деревянной ручкой. И снова не растерялся Глазок. Мигом подхватив гранату, он бросил ее обратно к фашистам. Там, наверху, и грянул взрыв.
      Вряд ли кто-нибудь из немцев был ранен. Сразу же заработал пулемет, застучали автоматы, а затем взвились в небо осветительные ракеты. Партизанам пришлось туго. Уходили от дороги, петляя, низко пригнувшись, а больше ползком, ползком... Наконец выбрались в безопасное место.
      Просто чудом все остались живы. Только у Миши голова была в ссадинах и синяках, а у командира отделения Смолина пулей рассечена кожа на лбу. Возле насыпи пришлось бросить полупудовый заряд тола... Жаль, конечно! Однако тол - это лишь обычное взрывчатое вещество, а вот секретный механизм мины не попал в руки врагов. Его спас Миша Глазок. Он и с откоса катился, прижимая к груди драгоценный ящичек.
      Почему минеры напоролись на засаду? Что произошло? Партизаны не успели задать друг другу эти вопросы. Ходивший в разведку высокий губастый парень побледнел и повалился остальным в ноги:
      - Простите! Струсил... Не был на полотне...
      За подобную трусость полагается расстрел. Но смалодушничавший разведчик раньше ни в чем плохом не замечался, а теперь клятвенно обещал, что загладит свою вину. Ребята просто надавали ему хороших тумаков.
      Невеселыми вернулись партизаны в лагерь. Пришлось отвечать на очень неприятные расспросы, отворачиваться от укоризненных взглядов... Больше всех переживал неудачу Глазок, хотя совершенно не был в ней виновен.
      Заминировать участок все-таки нужно. Не смогли сегодня - значит, придется минировать следующей ночью.
      - В каком месте будешь ставить? - спросил Мишу командир группы.
      - В том же самом!
      - Почему не в другом?
      - Место хорошее: насыпь высокая, поворот начинается. Да и не сделают фрицы засады там, где уже делали!
      - Добро! - сказал командир.
      И опять с наступлением ночи ползут партизаны через поле, переваливают по одному через шоссе, крадутся, прикрытые лишь темнотой, все ближе к железнодорожному полотну. На этот раз ни засад, ни патрулей нет. Глазок быстро проверил надежность контактов и осторожно опустил механизм в яму под шпалой, куда его напарник уже положил заряд. Еще через несколько минут мину хорошо замаскировали.
      До ближайшего хутора партизаны добрались вполне благополучно, но там-то и начались у Михаила терзающие всякого минера сомнения. А вдруг не взорвется? А вдруг не сработает детонатор? Вдруг утренний патруль обнаружит мину?
      Знает человек, что все проверено, все надежно, знает, что и сам теперь не найдет поставленной мины, а успокоиться не может. Минеру еще надо видеть результаты своей работы.
      Глазок упросил товарищей задержаться на хуторе до полудня. Впрочем, особенно уговаривать их не пришлось. Каждому участнику операции интересен ее итог. Тем более что ждать долго не придется: замедлитель установлен на девять часов утра.
      Партизаны остановились в одинокой хате, откуда хорошо просматривалась железная дорога. Балагурили с хозяйкой, подкрепились предложенными молоком и хлебом, а сами все посматривали в окно.
      Часов в семь утра показался паровоз, медленно тащивший за собой два товарных вагона. Это, должно быть, проверка линии. Но проверяй тут не проверяй, а раньше девяти мина не взорвется! Еще через час проследовал эшелон из 25 - 30 товарных вагонов. Вот ему следовало бы появиться позже! Ну да пойдут еще...
      Наконец срок наступил. Партизаны приникли к окнам... Нового поезда все нет и нет. Где же он? Когда же?..
      Но вот показался вражеский эшелон. Все ближе, ближе... Хорошо видно, что идет смешанный пассажирско-товарный поезд. Он совсем уже недалеко от места, где лежит мина. Стучит кровь в висках Миши.
      И тут паровоз качнулся, из-под колес вырвались рыжеватое пламя и темный дым, от грохота взрыва тонко задребезжали оконные стекла. Все увидели, что вагоны, громоздясь друг на друга, падают с насыпи.
      - Блеснула! - ликующе выкрикнул Михаил излюбленное минерами словцо.
      Теперь возвращение партизан в лагерь было радостным, веселым.
      Наша агентура донесла позже, что взрыв вывел из строя локомотив, а большая часть вагонов превратилась в щепки. Трупы гитлеровцев увезли с места крушения на трех платформах.
      На трех!
      Так заплатили фашисты за смерть братьев минера, за гибель Николая, Ивана и Семена Глазков.
      Но война еще не кончилась. Минер Михаил Глазок продолжал подрывать вражеские эшелоны. Ездовой Максим Глазок правил доверенными ему конями. Санитарка Полина Глазок спешила на помощь к раненым.
      Слава боевой партизанской семье Глазков! Слава всем партизанским семьям!
      ЛЮДЯМ НУЖНА ПРАВДА
      Молодой черниговский артист Василий Яковлевич Коновалов стал партизаном в конце августа 1941 года, когда многие районы Черниговщины еще не были захвачены врагом. Но оккупанты продолжали продвигаться вперед. В ту тяжелую, напряженную пору областной комитет партии днем и ночью занимался организацией партизанских отрядов. Тщательно подобранных, хорошо проверенных людей к нам направляли отовсюду. Городской драматический театр прислал трех своих артистов, в том числе Васю Коновалова.
      До этого мне приходилось видеть его только на сцене: то передовым инженером, обличавшим рутинеров и вредителей, то в облике стриженного под скобку купчика из пьесы Островского, а иной раз и в роли гордого испанского графа в шляпе с перьями и высоких ботфортах. И вот передо мной оказался Василий Коновалов без грима и в обычном костюме. Это был рослый молодой человек с приятными чертами смуглого лица и внимательными карими глазами. Кандидат в члены партии. Свое решение остаться в тылу твердо обдумал. Отзывы о Коновалове были самые положительные. Мы зачислили его в отряд рядовым бойцом.
      Воевал Вася отлично. Вскоре стал командиром взвода, а затем политруком одной из рот 1-го батальона. Участвовал в рейде из Черниговской области на Волынь. Награжден боевыми орденами. И вдруг я узнаю, что Коновалова собираются привлечь к партийной ответственности. И за что! За оскорбление религиозных чувств жителей села Угриничи.
      Ничего подобного у нас никогда не случалось. Чувства верующих партизаны всегда уважали. В западных областях Украины, которые стали советскими лишь незадолго до начала войны и где религиозных людей гораздо больше, чем в областях восточных, мы были в этом отношении особенно тактичными. И правильно делали: подчеркнутая веротерпимость всегда шла нам на пользу.
      Двигаясь на стыке Ровенской и Волынской областей к месту теперешней дислокации, наше соединение оказалось возле большого кладбища русских воинов, погибших во время первой мировой войны. Кладбище это с подгнившими, давно покосившимися крестами, с осевшими, поросшими травой могильными холмиками выглядело очень запущенным, забытым. Мы привели его в порядок, поставили новые кресты, а затем партизаны возложили венки к надгробиям неизвестных защитников отечества. Церемония носила, конечно, не религиозный, а патриотический характер, однако тот факт, что мы обновили кресты, произвел на местных жителей весьма выгодное для нас впечатление. Уважительное отношение к верующим, к церковным обычаям опрокидывало один из поклепов на партизан, обезвреживало вражескую агитацию.
      И вот теперь я узнал, что недавно в Угриничах каким-то образом оскорблены религиозные чувства тамошних жителей. Пока я гадал, что там стряслось, и ждал из 1-го батальона ответа на свой запрос, Коновалова уже вызвали для предварительного разговора к секретарю батальонного партбюро Семену Газинскому. В землянке Коновалов увидел и комиссара батальона, члена нашего подпольного обкома Акима Захаровича Михайлова.
      - Садись, товарищ Коновалов, - пригласил Газинский. - Для чего тебя вызвали, должен догадываться!.. Рассказывай, что ты натворил в угринической церкви.
      - Ничего я там не натворил. Проводил недавно работу с населением.
      - Лучшего места не нашел?
      - Трудно подыскать лучшее. В церкви полно народу, люди не только из Угриничей, многие из других мест. Некоторые издалека приезжают. Аудитория огромная!
      - Аудитория?! Ты еще скажи: зрительный зал. Церковь - это тебе не театр, товарищ Коновалов! - строго напомнил секретарь партбюро.
      - Знаю, что не театр, - уныло отозвался Вася.
      - Плохо знаешь, если затеял там инсценировку! Отвечай нам прямо: поповскую ризу надевал?
      - Не ризу надевал, а рясу... Разбираться надо! В ризу облачаются при богослужении, а ряса у попов для повседневной носки.
      - Ладно, пусть будет ряса. Значит, надевал?! А как с бородой было? Наклеивал?
      - Какая там борода! Это уже преувеличивают. Просто небольшая бородка, вроде эспаньолки... У меня есть всякие для нашей самодеятельности... Пришлось наклеить. Никодим посоветовал.
      - Кто этот Никодим? - поинтересовался Михайлов.
      - Отец Никодим, поп то есть... Настоятель церкви в Угриничах... Старикан довольно толковый. Нам кое в чем помогает.
      - Обожди, Вася. Разве священник был в курсе твоего маскарада? спросил Михайлов.
      - Как же ему не знать! А кто мне рясу дал? Кто Библию дал? Кто к прихожанам вывел и сказал им, что приехал новый батюшка?!
      - Батюшка новый? Отец Василий? Вот как! - усмехнулся член обкома.
      Рассмеялся и Газинский. Одному Васе было не до смеха, хотя он немного и приободрился.
      - Товарищи, разрешите рассказать все по порядку, - попросил Коновалов. - Иначе не будет у вас полной картины. Можно?
      Михайлов разрешающе кивнул, после чего Вася перешел к подробностям:
      - В Угриничах мне и другим хлопцам из нашей роты часто приходится бывать. Все мы никогда не пропускаем случая поговорить там с людьми. А что людей интересует, хорошо известно. В первую очередь - новости с фронтов. Всегда сообщаем им сводки Совинформбюро. Чаще всего прямо у радистов берем. Если газеты есть, то и по газете читаем. Другой раз просто на вопросы селян отвечаем. Но сколько людей вокруг себя соберешь? Десять двадцать, самое большее - тридцать человек... И все! А в церкви по воскресеньям человек двести бывает, а то и больше... Ведь не одних угринических здесь увидишь, а из многих сел и хуторов.
      Вася попросил разрешения закурить, свернул козью ножку, задымил и продолжал дальше:
      - С настоятелем церкви, с этим отцом Никодимом, я давно знаком. Всегда останавливает меня и спрашивает: "Как там супостатов бьют?" Ну и его познакомишь со сводкой Информбюро. Радуется старик, если добрые вести. Он по случаю освобождения Киева даже молебен отслужил. Узнав об этом, бандеровцы взяли его за бока, когда налет на Угриничи делали... Помните? Насилу Никодим от них выскользнул.
      И вот недавно, как раз в субботу, встретил я попа, сводку ему прочел и говорю: "Наверно, вашим прихожанам тоже хочется знать, что на фронтах делается". Подтверждает: "Конечно, интересуются. У всех есть интерес". Тогда я ему и предлагаю: "Вот, батюшка, дам вам эту сводку, а завтра еще новую принесу. Прочитайте их в церкви людям. Или своими словами перескажите". Задумался старый. Потом говорит: "Дело богоугодное народу правду глаголати, но я сейчас на большом подозрении у прихвостней иноземцев проклятых... Никак не могут простить мне бандеровцы молебен во благодарность за освобождение от фашистов Киева, матери городов наших". И тут же добавляет: "Прочитай, воин, сводки сам. В церкви прочитай, после службы. Я тебе рясу дам, выведу к прихожанам, скажу, что это новый батюшка из епархии храмы объезжает". К своему предложению он еще и добавил: "Нет греха, когда ложь во спасение! Бог рассудит".
      - А ты не заставлял попа всю эту историю затеять? Нажима, так сказать, не производил? - спросил Газинский.
      - Да что вы, Семен Ефимович! Узнайте у самого Никодима через наших подпольщиков... Ну, в воскресенье всё мы и устроили. Никодим заранее провел меня в алтарь, переодел, дал Библию, посоветовал с нее и начать, сам отметил нужное место...
      - И как же прошла читка? - пряча усмешку, спросил Михайлов.
      - На высоком уровне. Я из Библии недолго читал, абзаца три. Там что-то про птиц было... А потом продолжал так: "А теперь, православные, послушайте, как птицы красные логовище ворога мерзостного поклевали..." И давай сводки Информбюро зачитывать - сперва про повторные налеты нашей авиации на Берлин, а затем другие... Слушают внимательно, многие крестятся, бога благодарят. В общем, все остались довольны... Ведь людям нужна правда! А религиозных их чувств никто не задевал.
      Михайлов с Газинским все поняли, по секретарь партбюро решил дополнительно выяснить в Угриничах, как было дело, нет ли каких-либо нареканий, обид у верующих. Вопрос о Васином поступке остался пока что открытым. Об этом рассказал мне Аким Михайлов, когда вскоре побывал у нас в центральном лагере соединения.
      Конечно, что бы там в селе окончательно ни выяснилось, форма агитации, к которой прибег Вася Коновалов, одобрения не заслуживает. Но только сама форма! Мы всегда заботились о том, чтобы люди знали правду о ходе войны, разоблачали перед местным населением вранье, демагогию, всевозможные хитрости и уловки вражеской пропаганды.
      Политический аппарат не только нашего, но и других партизанских соединений и отрядов, действовавших на Волыни, работал в двух направлениях: у себя, среди бойцов и командиров, и на "периферии", то есть среди населения. И каждый партизан, соприкасаясь с местными жителями, становился нашим агитатором и пропагандистом. Разумеется, в селах, захваченных врагом, обком влиял на тамошних крестьян через сеть подпольных коммунистических и антифашистских организаций.
      Формы работы? Они были самыми разнообразными, зависящими от случая, от обстановки. В одном селе можно было созвать митинг или собрание, выступить с речью, сделать доклад, прочесть лекцию, а затем еще раздавать брошюры, листовки, свежие номера напечатанной в нашей типографии газеты "Советская Украина". В другом селе приходилось ограничиваться беседой с небольшой горсткой проверенных, хорошо известных нам людей. В третье село и совсем не войдешь. С подпольщиком наш представитель встречался где-нибудь в лесу, разговор начинал только после обмена паролями. Но и при такой конспиративной встрече беседа всегда касалась положения на фронтах. Это больше всего интересовало людей. Успехи Красной Армии, пусть временами даже незначительное, но все же неуклонное продвижение наших войск вперед были огромной радостью для местных жителей.
      Нет, я не удивился, что настоятель церкви в Угриничах вошел в сговор с Васей Коноваловым и даже дал ему рясу. Но если партизаны действовали там, обижая верующих, это уже никуда не годится! За ошибки отца Никодима пусть отвечает его церковное начальство, а за ошибки Васи несем ответственность мы все, и я особенно.
      Однако строгое расследование установило, что о недавнем маскараде в угринической церкви никто из верующих и не подозревает. Никто ничем не обижен. Просто нашлись в батальоне люди, которые из имевшего место факта сделали скоропалительные выводы.
      - Твое счастье, что все так кончилось, - сказал Газинский повеселевшему Коновалову. - И смотри, чтобы ничего подобного не повторялось... Читай сводки, проводи беседы, но только не в церкви!
      - А почему не в церкви? Терять сразу такую аудиторию! - неожиданно запротестовал Вася.
      - Опять за свое! Опять "аудитория"! - не на шутку рассердился обычно спокойный, выдержанный Газинский. - Да, придется ее потерять! Сам настоятель читать сводки Информбюро не решается, бандеровцев побаивается, а тебе, товарищ Коновалов, рядиться в попа, дьякона или архиерея мы категорически запрещаем.
      - Можно обойтись и без переодевания, - спокойно ответил Вася. - Не беспокойся, Семен Ефимович, я выводы для себя сделал. Своей ошибки не повторю. Будь уверен! Но тут есть совсем другая идея...