Последняя зима

      Принявший меня генерал-полковник внимательно слушал, во многом со мной соглашался, одобрительно отозвался о тактическом замысле нашего наступления, но затем развел руками. Оказать помощь он и рад бы, да не вправе: на участие в такой крупной операции требуется согласие Москвы, нужно запрашивать Ставку... В конце концов он посоветовал действовать официальным путем через Киев, через Украинский штаб партизанского движения. Но и оттуда относительно поддержки нас армейскими силами не ответили ничего определенного. Дали понять, что доложат в Ставку, а конкретная обстановка во время операции многое определит.
      Сейчас как раз и сложилась такая обстановка, когда помощь с воздуха была особенно нужна.
      - Смотрите, как оборачивается дело, - говорил Маликов, постукивая карандашом по карте. - Немцы, без сомнения, не разгадали нашего замысла. Они уверены, что направление главного удара партизан намечено по оси Несухоеже - Ковель. Поэтому и суют сюда все, что могут: танки, артиллерию, авиацию, пехоту... Это и позволяет моему западному флангу продвигаться относительно легко. Да и ваш, восточный, двигаясь к исходным позициям, встречает пока лишь бандеровцев. Плохо, конечно, что часть ваших батальонов завязла в Несухоеже. Но, если разобраться, это не так уж и плохо...
      - Ясно, Степан Федорович! Мысль совершенно правильная! - перебил я Маликова. - Надо поддержать у противника уверенность, что Несухоеже для нас очень важно. Следует немцев туда впустить, затем снова атаковать, словом, оттягивать к этому пункту их силы... С такой задачей справится Николенко, можно к нему и Балицкого подбросить. Он сейчас немного правее, в Облапах... А седьмой и девятый батальоны пусть дальше к югу идут... Но все это имеет смысл лишь при поддержке нас авиацией!
      - Только! - согласился Дружинин. - Нужны удары с воздуха и по Несухоеже, когда немцев туда пустим, и у самого Ковеля авиация может подсобить.
      - Особенно если штурмовая! - заметил Павел Васильевич Сысоев.
      - Давай, Алексей, снова Киев тормошить, - сказал Дружинин, придвигая к себе бумагу для новой радиограммы.
      Связь с Украинским штабом партизанского движения была четкой. Обстановка ему докладывалась каждый час. Однако в ответ ничего утешительного Киев пока не сообщил.
      И все-таки мы еще надеялись получить поддержку армии. Решили пока морочить голову немцам у Несухоеже. КП дал указание Лысенко во избежание лишних потерь оставить этот пункт, если противник будет сильно напирать, однако ночью обязательно вести контратаки.
      Затем, возможно, Лысенко пойдет на юг, а к Несухоеже мы передвинем Балицкого.
      * * *
      1-й батальон находился на окраине села Облапы, откуда еще два дня назад выбил небольшую заставу немцев. Теперь сюда двинулась самоходная артиллерия противника.
      Командир батальона Балицкий, комиссар Михайлов, начальник штаба Решедько, заместитель командира по диверсионной работе Клоков и еще два-три человека наблюдали из узкого окопчика, как тяжелые "фердинанды", развернувшись в линию, медленно, с остановками, приближались к селу. Время от времени самоходки вели огонь по Облапам. Снаряды ложились где-то в стороне от занятой партизанами линии обороны.
      Балицкий был вне себя от бессильной ярости:
      - Ну, что могут сделать ПТР против лобовой брони! А боков они не подставляют... Батарейку бы сюда покрупнее калибром! Нет, вот что надо... Слышишь, Клоков! Как подойдут ближе, обвязаться толом, запал в руку, и под гусеницы... Найди охотников! Да я сам первым брошусь!.. Тащи сюда тол!..
      - Так я тебе и дам броситься! Тоже мне - выискался смертник! спокойно сказал Михайлов.
      - Что же тогда? Ждать, пока передавят батальон? Или отступать? Не отступим! Не было приказа! - кричал Балицкий.
      - Не горячись, Гриша! - по-прежнему спокойно продолжал Аким Захарович. - Отступать - это если назад пятиться... Назад! А нам в сторонку, чуть в сторонку надо продвинуться. Сманеврировать по-партизански! Пусть себе "фердинанды" боекомплекты расходуют да в село входят... В конце-то концов придется немцам из-под брони вылезать, а мы тут будем, рядом.
      - Дело комиссар говорит, - уронил Решедько.
      Балицкий задумался, потом взглянул на Клокова:
      - А если ночью, в темноте, к "фердинандам" подобраться и попробовать на шнур толом их рвать?
      - Попробовать можно, - кивнул Всеволод.
      Самоходки все ближе. Водят стволами, постреливают... К окопчику подполз адъютант комбата и протянул полученную шифровку с новым приказом командования.
      * * *
      Миновало еще больше суток. Несухоеже переходило из рук в руки. Тем временем наши батальоны начали сосредоточиваться у села Колодница, что в пяти километрах восточнее Ковеля. Партизаны Маликова ворвались на западную окраину города. Несмотря на долгие изматывающие бои, настроение у людей превосходное, все готовы к штурму.
      И все же операцию пришлось прекратить.
      Дмитрий Рванов вздохнул и, сделав последнюю отметку, убрал со стола карту.
      - Но мы дерзали! - тихо произнес Дружинин.
      Я понял, о чем думал сейчас Владимир Николаевич, и, наверно, не один он. Да, пришло время, когда партизаны уже могли вести наступление на такой крупный, стратегически важный пункт, как Ковель! Лишь неблагоприятно сложившаяся обстановка и желание сохранить свои силы, избежать лишних жертв заставили нас отказаться от штурма этого города.
      Главная беда заключалась в том, что был утрачен момент внезапности нашего наступления. Противник успел приготовиться к обороне и наращивал свои силы. Из Польши гитлеровцы подтянули новые резервные части - один пехотный и один кавалерийский полки. По-прежнему против нас действовали артиллерия, танки, авиация, а мы поддержки так и не дождались. Наверно, где-то на других участках самолеты были нужнее...
      К чувству досады, неудовлетворенности тем, что начатое не пришлось довести до конца, все же примешивалось радостное, бодрящее ощущение нашей собственной силы, гордости за то, что нам удалось сделать. Как-никак мы здорово поколотили фашистов! Очень здорово! Не они нас, а мы их.
      Вот доказательства. За время операции немецко-фашистские войска потеряли только убитыми 1103 солдата и офицера, пленными 30. Бандеровцы потеряли 118 человек. Потерн партизан - 95 убитыми (по нашему соединению 65), 115 ранеными (по нашему соединению - 84). Уничтожено партизанами в боях: вражеских танков - 2, автомашин - 58, складов с боеприпасами - 7, других складов - 10, понтонов - 2, автокухонь - 2, телефонный узел и так далее. Взяты солидные трофеи.
      Рванов спрятал карту, Маслаков свертывал узел связи... Вот сейчас все мы выйдем на улицу, и наш КП в селе Верхи снова станет обычной крестьянской хатой. В окна видно, как мимо шагает партизанский батальон, шагает весело, бодро, с гармонью и песней.
      Часть наших подразделений уже получила приказ расположиться на правом берегу Стохода, чтобы удерживать здесь переправы до подхода Красной Армии. Все мы были уверены, что очень скоро партизанам и армейцам все же доведется воевать вместе, плечом к плечу.
      СМЫТОЕ ПЯТНО
      О том, что в бою под Несухоеже в числе других равен Негнемат Маханов, доложил мне капитан Дроздов.
      - Маханов... Маханов... - старался припомнить я партизана с этой фамилией.
      - Севастополец, - подсказал капитан.
      - Ах да, тот морячок! - кивнул я, сразу многое восстановив в памяти. - И хорошо он дрался?
      - Отлично! По-севастопольски...
      Неудивительно, что о ранении Маханова услышал я от капитана, возглавлявшего нашу группу дальней разведки. С Негнематом Махановым и Устином Дроздовым связана целая история, о которой хочется рассказать.
      Осенью партизанская застава на Стоходе задержала и доставила к нам в штаб двух человек, одетых в немецкую форму. Оружия они не имели, знаки различия с кителей были сорваны. Оба задержанных говорили по-русски. Еще на заставе они сообщили, что дезертировали из РОА - "русской освободительной армии", как называл свое презренное войско предатель Власов.
      При допросе старший из доставленных в штаб назвался Федором Прокофьевичем Силкиным, тридцати четырех лет, бывшим капитаном одной из стрелковых дивизий, оборонявшей до последнего дня Севастополь. Силкин широк в плечах, нетороплив, его простоватое лицо изрезано глубокими морщинами. Второй перебежчик - на вид лет двадцати трех, стройный, черноволосый, с крепкими монгольскими скулами. Он назвал себя татарином Негнематом Хабибуловичем Махановым, бывшим лейтенантом морской пехоты, тоже участником Севастопольской обороны.
      - С Федором мы познакомились еще на мысе Херсонес, когда фашисты прижали нас к самому морю, - рассказывал Маханов. - Вместе были в боях, вместе попали в плен, вместе прошли многие пересыльные пункты и лагеря. Последний концлагерь - самый страшный! Пленным там прямо сказали: или в РОА идите, или насмерть заморим голодом... Десять дней сидели без всякой жратвы... Чувствую, еще день - и протянемся! "Будем помирать, Силкин?" спрашиваю. "Обожди, брат, - отвечает. - Мертвыми мы России не нужны, мертвых у нее и так уже много... Вон в одном Севастополе сколько их осталось! А живыми, может, еще и пригодимся для дела". И решили мы пойти в это паскудное войско, лишь бы к партизанам нас поближе доставили... Понимаем, что на нас пятно. Смоем! Хотим смыть...
      - Где находится полк, из которого вы дезертировали?
      - В Бресте.
      - Какие настроения в полку?
      - Да в полку почти все не по своей воле и рады бы уйти к партизанам!
      Подтвердил это и Федор Силкин.
      Показания перебежчиков нуждались в тщательной проверке. Но пока мы могли проверить только одно: верно Ли, что Силкин и Маханов - участники обороны Севастополя.
      В штаб вызвали Устина Дроздова.
      Вошел молодой подтянутый капитан. Непослушные волосы цвета спелой соломы выбивались из-под его пилотки. Все 250 дней героической обороны Севастополя капитан Дроздов был среди ее участников. Когда немцы добрались до Херсонесского маяка, Устин с горсткой однополчан продолжал отстреливаться из пещер, вымытых водами Козацкой бухты у подножия мыса. Затем он с тремя товарищами пытался проскользнуть к своим через занятый фашистами Крым. Их схватили где-то под Симферополем. Плен... Пересыльные пункты... Два побега, последний - удачный... В Брянских лесах Устин Дроздов стал партизаном.
      Наверно, Силкин и Маханов были немало удивлены, когда вошедший начал проверять их совершенно конкретными, точно поставленными вопросами, относящимися к Севастополю:
      - Какая дивизия держала оборону на Инкермане? По какому склону Сапун-горы стояла седьмая бригада морской пехоты? Кто командовал седьмой бригадой, а кто восьмой? Когда последний советский корабль заходил в Козацкую бухту? Как он назывался?
      Но и ответы следовали быстрые, точные.
      - Севастопольцы! - убежденно заключил Дроздов.
      Однако для нас Маханов и Силкин были пока еще и власовцами. Перебежчиков из вражеских формирований мы к себе принимали, хотя, естественно, строго за ними присматривали, проверяли в боевых делах. Надо оставить и этих двух, но дело ведь не только в них. Меня с Дружининым заинтересовало утверждение, что чуть ли не все солдаты находившегося в Бресте полка власовцев хотели бы перейти к партизанам.
      Силкин и Маханов рассказали, что полк насчитывает 700 человек. Поскольку большинство из них вовлечено в РОА насильно, под угрозой смерти, гитлеровцы не очень-то полку доверяют. Поэтому и держат его в глубоком тылу на охране железных дорог. Командует полком некий Черкасский, но как он настроен - Силкин с Махановым не знали. Будучи всего лишь рядовыми, они находились от высокого начальства довольно далеко.
      Полученные сообщения мы обсудили у себя в штабе.
      - Есть перспектива перетянуть к нам весь полк целиком, надо ее использовать, - сказал я. - По вот давайте подумаем, как это лучше сделать.
      Первым высказался Рванов:
      - Весь полк не перетянешь, пока он расквартирован в городе. Под каким-то предлогом его нужно заставить выйти из Бреста, поближе к лесу. А тут не обойтись без содействия командира полка! Чем дышит этот Черкасский, мы не знаем. Надо прощупать его настроение.
      - В душу к Черкасскому все равно не заглянешь, - покачал головой начальник войсковой разведки Антон Сидорченко. - Но скорее всего, Черкасский - полнейшая сволочь... Первому попавшемуся фашисты полк не доверили бы!
      - Верно! - согласился Рванов. - Однако Черкасскому пора бы уже позаботиться о спасении собственной шкуры... Вот поэтому он, возможно, и поможет нам. Так или иначе, надо попытаться действовать через командира полка. Без него больше двух-трех мелких групп не перетащишь. Не может целый полк или хотя бы один батальон выйти без приказа из казарм, построиться и марш-марш к лесу!
      - Правильно, Дмитрий Иванович! - кивнул Дружинин. - По-моему, следует поставить вопрос перед Черкасским прямо, сделав это в письменной форме... Какой-то шанс имеется, и необходимо его использовать.
      - Обязательно использовать! - подтвердил я. - Давайте свяжемся с командиром полка! Пожалуй, так лучше всего.
      В адресованном Черкасскому письме мы предложили ему помочь переходу полка к партизанам. На основе имевшихся у меня полномочий я гарантировал амнистию всем перешедшим на советскую сторону солдатам и командирам РОА, в том числе и самому Черкасскому. Своим представителем для переговоров я назначил капитана Дроздова, которому вместе с группой дальней разведки предстояло выехать в район Бреста.
      Дальних разведчиков партизаны других подразделений называли "сметанниками".
      - Идут себе впереди и всю сметанку снимают! - говорили о людях Дроздова. - Для них - первый почет в селах, для них - первое угощение, у них и первые трофеи!
      Так-то оно так, но нередко разведчики принимали на себя и первые вражеские пули, первыми сталкивались со множеством опасностей. Зато наши походные колонны всегда хорошо знали обстановку впереди себя. Во время рейда с Черниговщины группа Дроздова уходила вперед на сто километров и разведывала полосу шириной километров в десять - пятнадцать, непрерывно поддерживая радиосвязь со штабом. Именно поэтому во время рейдов мы продвигались успешно и почти не имели потерь.
      В группу капитана Дроздова входило сорок отборных, закаленных во многих переделках конников. Храбрости каждому из них не занимать. Все они предприимчивы, находчивы, осторожны. Такими сделала их необходимость часто действовать в отрыве от основных сил соединения. Отличным боевым офицером был и командир дальних разведчиков коммунист Устин Феоктистович Дроздов. Мы не сомневались, что он справится и с новым заданием. Сделать же ему предстояло многое и помимо того, что было связано с письмом Черкасскому.
      Ранним осенним утром маленький отряд тронулся в путь. Вместе с разведчиками ехали Федор Силкин и Негнемат Маханов. Оружия им пока не дали.
      - Не обижайся, морская пехота! - сказал Дроздов на первом привале Маханову. - Дело тут такое, что полного доверия к вам еще нет.
      - Будь на мне тельняшка и флотский китель, наверняка бы обиделся... А то вот ведь что! - Маханов дернул себя за рукав, на котором еще остался след от ромбика с буквами "РОА". - Все понимаем, капитан! Может, на ночь связать нас нужно? Вали! Не стесняйся.
      - От нас и так не убежишь. Хлопцы будут поглядывать. Да и куда вам сейчас бежать?!
      Маленький отряд ночевал в лесу, но днем заглядывал во многие села и хутора. Нет ли немцев? Когда были в последний раз? Сколько? Куда направились? Не шляются ли поблизости бандеровцы? Но не только эти чисто военные вопросы выясняли разведчики. Они интересовались настроениями крестьян, при каждом удобном случае проводили политическую работу раздавали газеты и листовки, беседовали с местными жителями о последних фронтовых новостях.
      Через двое суток группа остановилась в тридцати километрах от Бреста. Дальше двигаться верхом нельзя. Партизаны находились в створе между железной и шоссейной дорогами, а створ этот чем ближе к Бресту, тем больше сужался. Да и лес уже почти кончился. Дорожная охрана могла заметить конников.
      Разведчикам же надо было иметь базу именно где-то между шоссе и "железкой". Как раз в створе дорог, за восемь километров от города, находился хуторок, давно отмеченный на карте капитана Дроздова. На этом хуторке жила мать белорусской девушки Кати, официантки офицерской столовой власовского полка. Катя помогла побегу Маханова и Силкина. Теперь решено передать через нее письмо Черкасскому.
      Вечер... Кони на привязи. Вокруг выставлены посты. Рядом с Дроздовым - политрук Борис Качинский, командиры отделений Петр Лаптев и Александр Шуман, несколько рядовых партизан, тут же Силкин, Маханов. Все внимательно слушают капитана.
      - Наша база будет здесь, - сказал Дроздов. - Я с Качинским и десятью бойцами проберусь по кустам поближе к хутору. Остановимся от него километрах в трех. На равном расстоянии между группой и базой будет пост для связи. Вместе с нами пойдет один из севастопольцев, который отнесет письмо Кате... - Капитан, посмотрев на Силкина и Маханова, спросил: - Кто из вас пойдет? Решайте сами.
      - Ты же лучше меня Катю знаешь, и мамаша ее тебя знает! - обратился Силкин к своему товарищу.
      - Правильно! Я пойду, - сказал Негнемат.
      - Хорошо, - кивнул Дроздов. - Тогда Силкин останется на базе заложником. Если Маханов нас в чем-нибудь подведет... В общем, Федор Прокофьевич, ты представляешь, что ждет заложника... Придется! Придется, хотя на мысе Херсонес и были мы все вместе.
      - Заложник, он и есть заложник! - медленно произнес Силкин. - Он вам, конечно, нужен... А мне им быть, так мне! Ты слышал, Негнемат? Смотри же!
      - О чем говорить! - уронил Маханов.
      - Теперь дальше, - продолжал Дроздов. - Если Силкин сбежит, Шуман должен немедленно сообщить нам. Мы сразу же снимемся, но сначала... Ты понимаешь, Негнемат? Тоже придется... Законы войны!
      - Там, у хутора, вздернуть не на чем... Одни кусты! - невесело усмехнулся татарин. - Петля меня в Бресте ждет, а вам только расстрелять останется...
      - И пристрелим, - сказал Качинский. - Как же иначе быть?
      - Нельзя иначе! - согласился Негнемат.
      - Верно, нельзя... Справедливо решили! - подтвердил Федор Силкин.
      Условились, что Дроздов с группой уйдет вперед на трое суток, а остальные партизаны затаятся тут, в лесочке.
      К середине ночи двенадцать разведчиков и Маханов были уже неподалеку от хутора.
      - Здесь оставайтесь... Дальше кусты еще реже, дальше я сам, предложил Негнемат.
      - Можно здесь... Место нашей стоянки получше запомни! - сказал Дроздов и, вынув из планшета письмо в засургученном конверте, спросил: - А в Кате этой ты не сомневаешься?
      - Человек верный! Ведь зачем она в официантки пошла? Только чтобы в Германию на работы не ехать. И фашистов, и власовцев настоящих ненавидит... Нам бежать помогла. И мамаша ее, тетка Марина, твердая женщина.
      - Хорошо! Все же девушке надо быть очень осторожной. Вот ты говорил, что Черкасский обычно занимает в столовой отдельную кабину вместе с начальником штаба. Это не очень-то удобно! Пусть Катя постарается передать письмо командиру полка, когда он будет один. В крайнем случае, можно и при начштаба, но других чтобы никого не было.
      - Ясно! - наклонил голову Маханов, хотел сказать еще что-то, но замялся.
      - Ну, а что не ясно?
      - Оружие мне теперь надо! Могут Катьку схватить и за мной на хутор нагрянуть... Чем обороняться? Или вдруг шлепнуться потребуется. Ты пойми правильно!
      - Вот тебе мой пистолет... Осечек не дает. Вот еще и граната. Стреляться не торопись. Это уж в крайнем случае! Если сильно прижмут, прорывайся сюда, к нам. Огоньком прикроем!
      - Спасибо, капитан.
      - Только помни и о другой стороне дела - друга своего не забывай, Силкина.
      - Эх-х! Все помню! - с глубоким вздохом сказал Маханов. - Резрешите выполнять?
      - Добро! Отваливай.
      Негнемат Маханов улыбнулся этим морским словечкам, пощупал лежавшее за пазухой письмо, кивнул капитану и через минуту бесшумно исчез в темноте.
      Прошли сутки, подходили к середине и вторые - Маханова не было. "Рано! Только этой ночью может вернуться!" - думал Дроздов. Он снова и снова высчитывал время... Пусть тетка Марина понесла письмо дочери сразу же, утром. Тогда Катя передала его в обед. Ответ могла получить в часы ужина. Затем надо доставить ответ на хутор. Лишь при самых благоприятных обстоятельствах Маханов мог бы вернуться на вторые сутки... А сколько непредвиденных случайностей может возникнуть в момент передачи письма и ответа! Дроздов отправил на базу записку о своей возможной задержке и о том, что пока все идет нормально.
      Время тянулось неторопливо, но разведчики не теряли его зря. Из кустов хорошо просматривались железная и шоссейная дороги. Партизаны непрерывно наблюдали за ними, подсчитывали проходившие поезда, машины, засекали время появления обходчиков. Все это пригодится для минеров, да и не только для них! Конечно, велось самое тщательное наблюдение и за подходами к стоянке. В случае предательства Маханова немцы попытаются захватить партизан. Поэтому требовалось все время быть начеку.
      "Нет, он не предатель, не лазутчик! - думал Дроздов. - Среди севастопольцев не может быть предателей... Уже стал однажды предателем? Нет, не предателем: через эту поганую РОА и ему, и Силкину приоткрылся путь к партизанам... Нет-нет, вернется Маханов, вернется или погибнет!"
      Негнемата не было и к исходу третьих суток. Дроздов не спал всю ночь.
      Поход к Бресту, на территорию Белоруссии, по-особому взволновал, тронул душу этого офицера. Устин Дроздов - белорус. Впервые за годы войны попал он в края, где родился, рос, познавал жизнь. Как всякий советский человек, Дроздов чувствовал себя сыном всей нашей страны. И все же капитана волновало сознание, что он находится в родной своей Белоруссии, где и леса какие-то особенно влажные и пахучие, где и люди выглядят как-то по-своему, где говорят на том языке, на каком и он говорил в детстве.
      Так же приятно, радостно было бы, наверное, и разведчику Петру Лаптеву очутиться на берегу тихой речки где-нибудь в Подмосковье, казаху Сабиту Бергалиеву пройти по сухой знойной степи, грузину Вартадзе взглянуть на сады и горы Закавказья... А для Негнемата Маханова, скорее всего, особенно милы приволжские откосы родной Татарии! Все они - русский и украинец, белорус и казах, грузин и татарин - заняты сейчас одним делом. "Все, в том числе и Маханов, потому что он прежде всего советский человек, - думал Дроздов. - Нет, он вернется, если не погиб... Но только что сейчас с ним?"
      Капитан лежал на спине и все думал свою думу, глядя, как в светлеющем небе гаснут одна за другой далекие звезды.
      В кустах зашуршало... Или это почудилось? Дроздов приподнялся, положил руку на автомат. Шуршанье, треск сухих ветвей все приближались. Затем донесся тихий условный свист. Еще через минуту-другую из кустарника вышел Негнемат Маханов, а вместе с ним перепуганная, заплаканная девушка, в которой Дроздов угадал официантку Катю.
      - Сволочь! Вот сволочь! Шкура! Гад! - очередью пустил Негнемат и злобно добавил что-то по-татарски, вероятно тоже ругательство.
      - Козюля болотная! - тонким голосом добавила девушка и всхлипнула.
      - Черкасский - шкура и гад? - спросил капитан.
      - Черкасский, - подтвердил Маханов.
      Рассказ Негнемата и Кати был торопливым, непоследовательным, часто прерывался вопросами Дроздова. Вот что произошло за эти трое с лишним суток, если все расположить по порядку.
      На хуторе Маханов вручил письмо тетке Марине, попросил сразу же отнести его в Брест и объяснить дочери, как передать Черкасскому. Перед уходом хозяйка спрятала ночного гостя на чердаке, дав ему про запас кружку воды и несколько лепешек. Оставшаяся дома сестренка Кати двенадцатилетняя Юлька про спрятанного человека ничего не знала. Разбудив ее, мать сказала: "Пойду в город на базар, захвачу еще в столовой помои для поросенка, к вечеру буду обратно".
      Маханов немного вздремнул. Из полузабытья его вывели раздавшиеся внизу стук в дверь и какие-то голоса. Через щель Негнемат увидел вошедших в сени двух немецких солдат и трех власовцов; последних он даже узнал рядовые 4-й роты. Сердце екнуло... Неужели?.. Он прислушался. Нет, не за ним! Судя по разговору внизу, это был обычный патруль, проверяющий, нет ли на хуторах кого-либо из посторонних.
      - Маты в город пошла... Катя в охфицирськой столовой робыть, доносился голос Юльки.
      Хорошо, что девочка не знает о нем! И не желая того, Юлька могла бы выдать его своим беспокойством, непроизвольно брошенным на чердак взглядом. А если патрульные сами вздумают подняться сюда? Маханов решил встретить их броском гранаты, а затем выбраться через слуховое оконце на крышу... Восемь патронов в пистолете, есть еще и запасная обойма! Негнемат весь напрягся, стиснул зубы, приготовился действовать.
      Но опасность пронесло. Потоптавшись в сенях и поговорив с Юлей, патрульные пошли дальше.
      Поздно вечером вернулась тетка Марина. Покормив и уложив младшую дочь, она поднялась к Маханову.
      - Передала и сказала все, что ты велел... После обеда еще раз к ней заходила. Ничего не могла Катя сделать. Какие-то немцы в полк понаехали! Начальство! Вместе с Черкасским завтракали и обедали... Никак нельзя было письмо незаметно от них сунуть!
      - Когда уедут немцы, Катя не говорила?
      - Ей же не докладывают... Ждать надо! Завтра опять в город пойду... А вот это тебе от Катьки, чтобы легче ждать было!
      Женщина сунула в руку Маханова пачку сигарет.
      И на другой день тетка Марина вернулась из Бреста ни с чем. Немецкое начальство по-прежнему находилось в полку. Передать письмо Черкасскому без лишних свидетелей Катерина все еще не могла. Мать она просила пока не приходить, чтобы не вызвать подозрение ежедневными визитами. Как только Черкасский прочтет письмо и даст ответ, Катя вызовет тетку Марину через кого-нибудь из своих подружек.
      И вдруг сегодняшней ночью девушка с плачем сама прибежала домой. Немцы наконец уехали. Черкасский обедал один, даже без обычного своего сотрапезника - начальника штаба. Убирая посуду, официантка молча положила перед командиром полка письмо. Удивленно взглянув на Катю, тот взял конверт и начал его вскрывать. "Ответ дайте за ужином", - шепнула девушка, выскальзывая из кабины.
      Те несколько часов, что оставались до вечера, стоили Катерине многих волнений. Каждую минуту ее могли арестовать, отправить в гестапо. Наконец наступило время ужина. Черкасский пришел в кабину вместе с начальником штаба. За ними последовала официантка, чтобы принять заказ.
      Черкасский перечислил нужные ему блюда, не сказав больше ни слова. Вернувшись с кушаньями и расставляя их на столе, Катя вопросительно взглянула на власовского полковника.
      - Обожди! - сказал он лениво. - Дам тебе ответ...
      - Что за ответ? - удивился начштаба.
      - Да вот получил сегодня письмо от Федорова с предложением переходить к нему всем полком.
      - А кто передал?
      - Эта вот дура, а ей наверняка Махмутка-татарин, что недавно сбежал. Переходить предлагают, амнистию сулят... Думаю, пока рановато! Кривая еще не показывает...
      Черкасский помолчал немного, что-то прикидывая в уме, потом тихо сказал официантке:
      - Чтобы через два часа тебя здесь не было! Кончится ужин - и айда... Понятно? А татарчуку своему передай: попадется - повесим.
      Катя кончила рассказывать, всхлипнула и опять выругала Черкасского болотной козюлей.
      - Не хнычь! - бросил ей Дроздов. - Ты точно запомнила его слова: "рановато", "кривая еще не показывает"?
      - Господи! Как сейчас слышу! И пальцем по воздуху туда-сюда провел...
      - Действительно, мерзавец отпетый! - сказал капитан. - Значит, на кривую поглядывает... Куда вывезет! Нос по ветру держит! Кто сильней окажется, с теми будет и Черкасский...
      - Как бы мне вешать его не пришлось! - ударил по земле кулаком Маханов.
      - А куда же теперь нам с мамой и Юлькой? - спросила Катя.
      Этот вопрос решался сам собой. Кате с матерью и сестренкой надо поскорее уходить к партизанам, а пока где-нибудь спрятаться. Но и разведчикам нельзя оставаться поблизости от хутора. Никак нельзя!
      Капитан Дроздов отлично понимал, почему командир власовцев отпустил Катю. Такой случай Черкасский использовал бы в своих интересах, попадись он в руки советского правосудия. Негодяй не только держит нос по ветру, посматривает на "кривую", но и думает о будущем. Но ведь этот растленный тип может и пожалеть, что позволил официантке скрыться, может донести немцам о письме. Тогда розыски девушки и Маханова начнутся, конечно, прежде всего в окресткостях хутора. Необходимо отойти к базе еще и по другой причине. На базе - радиостанция, можно связаться со штабом, доложить обстановку.
      Вместе с тем Дроздову очень не хотелось удаляться от города. Отказ Черкасского вести переговоры предусматривался приказом, полученным капитаном. В этом случае выход к Бресту требовалось использовать для разведки его гарнизона. Маханов и Силкин сообщили, что кроме власовцев в гарнизон входят два разбитых на фронте и вновь формирующихся немецких полка, немецкая разведочно-диверсионная школа и госпиталь. Надо было проверить, уточнить полученные данные. В таком деле не обойтись без помощи местных жителей.
      - Катерина! - обратился Дроздов к шептавшейся с Махановым девушке. Скажи, есть ли у тебя хорошие подружки, такие, кому ты как самой себе доверяешь?
      - Есть, конечно... Вот Лида с нашего хутора, тоже в столовой работает... Потом Ольга, Нина из городских девчат...
      - За Лиду и я ручаться могу! - сказал Маханов. - О Лиде мы сейчас как раз и говорили... Нельзя ли, капитан, мне с ней записку ребятам передать?
      - Каким ребятам? И о чем записку?
      - Ребятам из взвода, в котором я состоял. Они ведь знают, куда мы с Силкиным ушли! Весточки ждут. Они же и сами хотят к партизанам! Не получается сразу всем полком, так пусть хоть поодиночке или мелкими группами концы рвут... Сообщить им в записке надо, как партизаны принимают, каким курсом лучше идти.