- Есть! Все! - сказал Мыльников.
      - Отбой! - выдохнул Клоков.
      Они вынули из-под шпалы ящик, подняли заряд и понесли все это подальше от полотна. Навстречу уже бежали товарищи.
      - Ну, что там было? - спросил Денисов.
      - Две кнопки и фугасный взрыватель, - ответил Всеволод.
      - Сильно! - покачал головой Строганов.
      - Чего же она, стерва, вовремя не сработала? - спросил, ни к кому в отдельности не обращаясь, Дмитрий Резуто и поднял ящик с механизмом.
      Все обступили Резуто, всех интересовал этот уже чисто технический вопрос.
      Дмитрий начал открывать крышку, но тут раздался паровозный гудок, и минеры обернулись в сторону железнодорожного полотна. К открытому семафору приближался воинский эшелон.
      - Успели! - сказал Клоков.
      Митя Резуто снял с ящичка крышку. Все контакты были в порядке, кнопки действовали, замедлитель в свое время сработал и замкнул цепь.
      - Батарейка! Чертова батарейка иссякла! - догадался Павел.
      Проверили вынутую батарейку: она действительно разрядилась и не давала тока.
      - Зря, выходит, потели! - как-то растерянно улыбнулся Всеволод.
      - Кто же знал?! - воскликнул Егоров.
      - А фугасный взрыватель все-таки был! - напомнил Денисов.
      - Молодцы вы, и Вовка, и Гриша! Прямо герои! - сказал Строганов.
      - Эх, надо обмыть это дело! - добавил Резуто.
      Глоток-другой, конечно, не помешал бы. Всеволод Клоков чувствовал себя усталым, разбитым... Прошедший час показался ему одним из самых трудных в жизни.
      Прежде чем партизаны направились к поезду. Клоков вытащил из взрывного механизма трубочку верхней кнопки неизвлекаемости и положил ее в карман на память. Он долго таскал с собой эту трубочку, пока где-то не потерял.
      НОВЫЕ РУБЕЖИ
      Вешние воды начинают звенеть тонкими струйками еще под снегом. С каждым днем воздух прогревается сильней, снег все больше рыхлеет, подтаивает, и вскоре вода уже выбивается на его грязноватую, источенную теплом поверхность. Торопливые ручьи весело бегут между осевшими сугробами, сплетая и ширя свои потоки. Они спешат к рекам. Но русла рек давно переполнены. Тогда и реки, и ручьи выходят из берегов, широко разливаясь по долинам. Один за другим рушатся, исчезают последние снежные наметы. Только в тени снег еще белеет небольшими островками. Скоро не станет и его, потому что солнце светит все ярче, а вода все поднимается, прибывает.
      Картина весеннего половодья напоминала мне ход советского наступления на Волыни. Последние снежные островки - это обложенные нашими войсками Ковель, Владимир-Волынский, Заболотье. Почти вся остальная территория области освобождена от захватчиков.
      Через широко разлившуюся Стырь, через вышедшую из берегов Горынь, через переполненные клокочущими вешними водами безымянные ручьи и речушки ехали мы с Дружининым в Киев. Радиограмма, срочно вызывавшая нас в Украинский штаб партизанского движения, пришла вчера утром.
      - Наконец-то кончится эта неопределенность! - сказал, прочитав ее, Владимир Николаевич. - Ручаюсь, что нас перебросят в Польшу, на помощь Армии людовой.
      - Не думаю, - возразил я. - В Польшу уже отправилась бригада имени Василевской, ушли отряды Карасева, Прокопюка, есть там и белорусские партизаны... Нет, скорее всего, получим путевку куда-нибудь в Карпаты или еще дальше.
      - Фронт за последнее время уплотнился, трудно будет пробиваться и на запад, и на юг. А что, если нас расформируют? Ведь многие соединения уже расформированы!
      - Не будем гадать, Владимир! Сам же сказал: неопределенность кончится... Завтра-послезавтра все узнаем.
      Согласно телеграмме, я временно передал командование Дмитрию Рванову, а исполняющим обязанности комиссара мы оставили секретаря партийного комитета Ивана Кудинова. Попрощались с ними наскоро: ведь вряд ли долго задержимся в Киеве, через неделю-другую вернемся...
      До Сарн добирались подводами, оттуда до Коростеня - маленькими самолетами-"кукурузниками", предоставленными нам штабом 2-го Белорусского фронта, затем дальше - на "виллисе", взятом в Коростенском горкоме партии. Километрах в тридцати от Киева американская техника подвела: "виллис" испортился, и у шофера не было надежды быстро его исправить. Мы пошли пешком по Житомирскому шоссе.
      Это шоссе было прифронтовой магистралью. По обе его стороны еще громоздились подбитые немецкие танки, остовы сожженных автомашин, перевернутые вверх колесами повозки. Навстречу нам двигались нескончаемым потоком колонны с военными грузами. Они спешили к тем участкам фронта, которые назывались в сводках тернопольским и львовским направлениями...
      Вскоре мы остановились у обочины, поджидая попутный грузовик. Из лесочка, что тянулся совсем рядом, вышла какая-то женщина и, узнав в нас партизан, протянула каждому по букетику подснежников. Так с этими первыми весенними цветами в руках и подъехали мы вскоре к украинской столице.
      Один из прекраснейших городов мира - древний Киев всегда был особенно хорош весенней порой. Всегда, но не весной 1944 года. Мы увидели обезображенный, израненный Киев, непохожий на тот красивый, веселый город, каким его знали. Мы, конечно, слышали по радио, читали в газетах о варварских разрушениях, произведенных здесь гитлеровцами. Тогда эти горькие вести постигались умом, а вот сейчас все, что предстало перед нашими глазами, отозвалось мучительной болью в сердце.
      Проезжаем мимо руин жилых домов, видим развалины заводов "Красный экскаватор", станкостроительного, "Большевик"... Много разрушений на Шевченковском бульваре. Вот обгоревшие корпуса университета, зияющие пустотами окна гостиницы "Украина"...
      Сходим с грузовика на углу бульвара и Крещатика. Но Крещатика нет! Главная и лучшая улица Киева разрушена полностью, дом за домом. Вдоль обоих тротуаров тянутся сплошные завалы битого кирпича, погнутых взрывами балок, искореженной арматуры.
      Подавленные этим зрелищем, молча доходим до площади Калинина. И тут со всех сторон обступают нас руины. По узкой Софиевской поднимаемся вверх. Бронзовый Богдан Хмельницкий на вздыбленном коне сжимает в руке булаву... А дальше, за памятником, снова видим развалины.
      - Враг ответит! - роняет Дружинин.
      - Расплата уже идет! - добавляю я.
      Нам надо торопиться в Штаб партизанского движения. Он помещался в большом доме на Старо-Подвальной улице, хорошо известном всем киевлянам. Многое в этом доме сразу напомнило мне штабы времен гражданской войны.
      Документы у входа проверяли не красноармейцы, а два человека в штатском, перетянутые ремнями, увешанные оружием, с алыми ленточками на шапках. И дальше по лестницам, по коридорам сновал все больше наш брат партизан. Ватники, полушубки, а то и куртки, перешитые из явно трофейных шинелей... Бороды, от широких - лопатой до узких - клинышком... Усы всевозможных фасонов: от висячих запорожских до закрученных тонкими щегольскими стрелками... Бьют по бедрам маузеры в деревянных коробках-прикладах, звякают на груди автоматы, сверкают на поясах треугольные лакированные кобуры с отнятыми у немцев парабеллумами... Чуть ли не на каждом шагу происходят встречи друзей. Люди тискают друг друга в богатырских объятиях, сыплют шутками и радостными восклицаниями, делятся новостями. Судя по долетающим обрывкам разговоров, большинство прибывших сюда партизан волнует, как и нас, дальнейшая судьба их отрядов.
      - Теперь в Словакию...
      - Будут расформировывать...
      - Хотелось бы подальше, за Вислу...
      - Наши уже в армии...
      - Район приземления неизвестен...
      - Дрались в болотах, сумеем драться и в горах...
      Я оборачиваюсь к Дружинину:
      - А тебе что больше улыбается - болота или горы? Говори в последний раз - куда нас пошлют?
      - Ты же против гадания! Сейчас все узнаем.
      Через несколько минут входим в кабинет начальника Украинского штаба партизанского движения генерал-майора Тимофея Амвросьевича Строкача. Он все такой же спокойный, строгий, невозмутимый, каким был одиннадцать месяцев назад, когда прилетал к нам на Уборть. Генерал сердечно поздоровался, предложил сесть. Разговор начался самый обыкновенный расспросы, как доехали да как дела в соединении, но ни слова о том, что нас волновало. Наконец я не выдержал и поинтересовался, зачем нас с Дружининым вызвали.
      - Не имею представления, - чуть пожал плечами начальник штаба. - Я вызвал вас по распоряжению Центрального Комитета. Вот завтра обо всем там и узнаете.
      - Ну а все-таки?.. Переброска? Расформирование? - спросил Дружинин.
      - Не знаю, право, не знаю, - опять повел плечами Строкач.
      Он-то, конечно, знал... Но нашел Владимир у кого выпытывать! Нет, как видно, до разговора в ЦК ничего не узнаем!.. Мы условились, что снова будем у Тимофея Амвросьевича завтра в десять ноль-ноль, получила направление в гостиницу и пошли отдыхать, памятуя, что утро вечера мудренее.
      Последний раз спал я на кровати с пружинным матрацем, и не в землянке, не в избе, а в хорошей городской комнате, больше года назад, в Москве. Сколько пройдено, сколько пережито за эти тринадцать месяцев! Тогда фронт был под Вязьмой, теперь он под Одессой. Тогда наше соединение воевало на берегах Десны, теперь оно вместе о армейскими частями у берегов Западного Буга... В тот мой приезд, точнее прилет, на Большую землю решался вопрос о разделе Черниговского соединения и нашем рейде за Днепр. А какова будет судьба соединения сейчас?
      В половине одиннадцатого утра мы вместе со Строкачем уже поднимались по широкой лестнице хорошо знакомого здания Центрального Комитета Коммунистической партии Украины.
      Встретили нас с Дружининым тепло. Поздравили с победами партизан на Волыни. Сказали, что мы свое дело сделали, и притом очень большое дело. Поблагодарили от вмени партии, народа за хорошую службу, а затем объявили, что и для меня, и для Владимира Николаевича война как бы уже закончилась. Центральный Комитет решил использовать нас на восстановительной работе.
      Освобождение от врага родной украинской земли завершалось, но почти все наши города и села лежали в развалинах. Во всей республике не было ни одного полностью уцелевшего и нормально действующего предприятия. Начинался весенний сев, а во многих местах приходились пахать на коровах. Все надо было восстанавливать или строить заново, все налаживать - работы в тылу масса. Вот и нам с Дружининым предстояло перейти на хозяйственные рубежи.
      А как поступить с Черниговско-Волынским партизанским соединением? Его решили разделить на два самостоятельных: одно под командованием Рванова, а другое под командованием Балицкого. Благодаря разукрупнению каждая из единиц станет более маневренной и получит больше шансов проскользнуть через фронт в Польшу. А жаль, очень все-таки жаль, что уже не придется вернуться к людям, вместе с которыми я провоевал больше двух с половиной лет и прошел огромный боевой путь!
      Получить новое назначение нам предстояло те сразу. По настоянию генерала Строкача нас оставили в его распоряжении еще на месяц. За это время надо было написать подробный отчет о боевых делах нашего соединения. Кроме того, нам с Дружининым предоставлялся трехдневный отпуск для поездки к семьям, которые находились по соседству, в Чернигове.
      Выходя из здания ЦК, я сказал Дружинину:
      - Вот мы с тобой уже и бывшие... Бывший командир и бывший комиссар!
      - Приказ не подписан! - бросил Строкач. - А когда и подпишем, все равно, пока не сдадите отчета, вы для меня не бывшие... Дисциплинку не забывайте!
      - С вами как-нибудь поладим, Тимофей Амвросьевич! - пообещал я.
      На следующее утро мы с Дружининым отправились в Чернигов. Это было 29 марта, накануне дня моего рождения. Хорошо провести такой день в кругу семьи! Лучшего подарка себе и не придумаешь.
      Мы быстро доехали до города, который я покинул два года семь месяцев назад, где зародилось наше соединение. Вспомнился мой отъезд из Чернигова, кружащие в небе "хейнкели", грохот бомбежки и дым пожаров, скачущая по улице хромая лошадь, взятый мною в машину сумасшедший... Чернигов с тех пор еще не раз бомбили, обстреливали. Разрушений в городе много. И с первого взгляда видно, что жизнь здесь только начинает налаживаться.
      Знакомый, чудом уцелевший дом. Покидая Чернигов, я так и не зашел сюда, чтобы прихватить с собой хоть что-нибудь в дальнюю военную дорогу. Волнуясь, стучу раз-другой. За дверью - торопливые шаги жены и ликующий визг дочерей.
      Нечего говорить, что отпущенные мне на побывку три дня прошли славно. Много радостей принесла не только встреча с семьей. Приятно взволновали, растрогали и многочисленные встречи с друзьями-партизанами, с теми, кто не принимал участия в нашем рейде на запад, остался на Черниговщине и теперь впрягся в нелегкую работу по восстановлению народного хозяйства. Повидал жену, детей, обнял боевых товарищей и Владимир Николаевич Дружинин.
      Через три дня мы вернулись в Киев.
      Нас несколько пугало предстоящее составление отчета. Мне казалось, что ничего не может быть скучней, чем сидеть в гостиничном номере, перебирать копии собственных же донесений, рыться в старых приказах, вспоминать, подсчитывать, - в общем, заниматься канцелярской канителью. В действительности же эта работа захватила нас, оказалась живым, интересным делом.
      Итоговые цифры, характеризующие боевую деятельность Черниговско-Волынского партизанского соединения, были внушительными. Подорвано 683 вражеских эшелона, убиты многие сотни врагов - фашистских солдат и офицеров, полицейских и бандеровцев... Цифр масса - больших, красноречивых, и за каждой из них - отвага и боевая выучка наших славных партизан, их самоотверженность и любовь к Родине!
      В процессе работы над отчетом некоторые цифры приходилось переделывать, прибавлять к ним все новые и новые единицы. В Польше продолжала подрывать фашистские эшелоны бригада имени Василевской, на Волыни дрались то с немцами, то с бандеровцами отряды под командованием Рванова и Балицкого.
      В конце-то концов этим отрядам так и не удалось пробиться во вражеский тыл. Штаб партизанского движения решил их расформировать. Более трех тысяч наших партизан влилось в ряды Красной Армии, сотни пошли на партийную и советскую работу. Партизаны передали армии много легкого и тяжелого вооружения, колхозам - 1200 лошадей и 500 подвод, нашу козочку Зойку и ту пристроили в Ровенский зоосад.
      И вот уже отчет подписан... Вручая его генерал-майору Строкачу, я спросил:
      - Можем ли теперь считать себя свободными от воинской дисциплины?
      - От воинской, пожалуй, свободны. Но есть еще и другая дисциплина! Вам с Дружининым надо сегодня зайти в ЦК. Звонили оттуда...
      В тот же день Владимир Николаевич получил назначение на партийную работу в Тернополь, а я в Херсон.
      А на следующее утро, уже с путевкой ЦК в кармане, зашел я в партизанский штаб, чтобы попрощаться с друзьями. Шагаю по шумному, полному людьми коридору и вдруг слышу откуда-то сбоку знакомые голоса:
      - Здравия желаем, товарищ генерал!
      Смотрю в ту сторону и вижу одетых в новехонькое десантное обмундирование Всеволода Клокова и Дмитрия Резуто. Интересуюсь, куда это они собрались.
      - Военная тайна! Но вам, Алексей Федорович, мы ее доверим! - блеснул зубами Клоков. - Ночью летим в Чехословакию... С выброской! Там наших минеров уже много - Егоров, Глазок, Машуков, Калач, Ярыгин, Грибков, Мерзов... Все самые отборные "крокодилы"! А вот теперь и мы летим. С нами Садиленко, Грачев, еще кто-то...
      - Лишь бы эшелончиков у фашистов на всех хватило! - подмигнул Резуто.
      - Там пока хватит, - сказал я. - Ну, желаю удачи, товарищи! Передавайте нашим привет... А наказ всем один: не посрамите на чехословацкой земле славы и чести советских партизан!
      - Не посрамим. Будьте спокойны, Алексей Федорович! - ответил, глядя мне прямо в глаза, Всеволод.
      И я подумал о том, что, хотя нашего соединения уже нет, люди, им воспитанные, им закаленные, продолжают сражаться за дело, которому верны. Только теперь они на новых - военных и мирных - рубежах. Эти рубежи всюду, где ты больше всего нужен.
      МНОГО ЛЕТ СПУСТЯ
      Месяц за месяцем, год за годом наши часы отсчитывают мирное время.
      Стрелки делают по циферблату все тот же круг, двигаются с обычной своей равномерностью, но уже давным-давно не отмечают они сроков атак, взрывов, конспиративных свидании. На часы смотрит сталевар, комбайнер, строитель, ученый, космонавт. А время все идет вперед и вперед, изменяя нас, преображая нашими руками землю, на которой мы живем, отбрасывая все дальше в прошлое боевые годы.
      Это прошлое дорого советским людям, как и наши сегодняшние дни, как и наше будущее. Радостно было для меня побывать в хорошо знакомых, навсегда памятных местах, где прошла наша последняя партизанская зима. В первых числах марта 1962 года я выехал из Киева в Ровенскую и Волынскую области для встречи с избирателями, выдвинувшими мою кандидатуру в Совет Национальностей Верховного Совета СССР.
      Из тихого переулка "Волга" вырвалась на шумный простор площади Калинина. В марте 1944 года мы с Дружининым безмолвно стояли здесь среди мрачных развалин. Теперь площадь обступили монументальные здания светлых нарядных тенов: почтамт, красивые жилые дома, консерватория, стройная громада гостиницы "Москва". Но вот машина свернула на Крещатик. Чуть изогнувшись, он уходил вдаль, необычайно широкий, величаво-прекрасный, с опушенными снегом каштановыми аллеями.
      Архитекторов, восстановивших главную улицу Киева, подчас упрекают, что они придали излишнюю парадность новым ансамблям Крещатика. Мнение это весьма спорно. Крещатик возрожден из пепла, из руин, он и должен быть вот таким - торжественным, величавым, волнующим. Для меня, как, вероятно, и для многих, Крещатик - не просто городская магистраль, а еще и улица-памятник, воплотившая в себе пафос послевоенного созидания, пафос тех гигантских усилий, с какими восстанавливал наш народ все разрушенное войной.
      По обновленному Шевченковскому бульвару, через площадь Победы машина выбегает на Брест-Литовское шоссе. Квартал за кварталом тянутся здесь новые жилые корпуса. А вот и завод "Большевик" с его огромными цехами, гораздо более крупными, чем взорванные оккупантами. Рядом метростроевская вышка. Сюда протянется вторая очередь Киевского метро, которого до войны вовсе не было. Опять заводы - и восстановленные, и новорожденные. Справа - недавно выросшие корпуса Медицинского и Политехнического институтов, а дальше за ними - новые жилые массивы. Город давно вышел из довоенных своих границ.
      Наконец Киев остался позади. Спидометр отщелкивает километры по бывшей прифронтовой дороге. Сколько уже лет несет она мирные грузы! Почти не узнать подросшего леска, из которого женщина вынесла нам с Дружининым по букетику подснежников.
      Первая остановка в Житомире. И этот город был почти полностью разрушен войной, и он восстал из развалин. Захожу в обком партии, оттуда в облисполком. У себя ли председатель? У себя. Да вот и он выходит навстречу из кабинета - высокий, густоволосый, удивительно моложавый - Виктор Александрович Кременицкий, бывший комиссар нашей польской бригады.
      Уже не первый год работает он председателем исполкома Житомирского областного Совета депутатов трудящихся. Наш разговор о сегодняшних делах часто переходит к партизанским воспоминаниям, к взаимным расспросам о судьбах боевых друзей.
      Кременицкий закончил войну в Польше, где бригада имени Василевской стяжала себе прочную боевую славу. Связей со своими соратниками Виктор Александрович не теряет - с кем переписывается, а с кем и встречается, бывая в Польше. Он о многих рассказывает: живы-здоровы, хорошо трудятся, счастливы. Вот только командир бригады Станислав Шелест скончался вскоре после войны. Славный был человек!
      - А как там наш знаменитый Мариан? - спросил я. - Как его успехи и самочувствие?
      - Все бардзо добже! - ответил Кременицкий с улыбкой. - Работает зоотехником, женат, двое детей... Между прочим, женился на той самой Фране, к которой ходил на свидания в цивильный лагерь.
      - Вот видишь! А ты ему за это еще наряды давал...
      На следующий день трогаюсь дальше, к Ровно. Оставшийся позади Житомир - в прошлом центр Волынской губернии. Конечно, на территории Житомирской области следов старой - нищей, отсталой и безграмотной Волыни нет и в помине, но особенно отрадно, что нет их и на Ровенщине, ставшей советской много позже.
      Я еду по западной стороне древней украинской земли, где борьба с иноземными захватчиками велась в течение нескольких столетий.
      Уже на моей памяти, в годы первой мировой войны, был осуществлен в этих местах знаменитый Брусиловский прорыв. Наши партизаны не раз встречали в Волынских лесах братские могилы русских солдат, отражавших натиск кайзеровской Германии. Позже, в годы гражданской войны, сражалась здесь с белополяками знаменитая Первая Конная армия. Именно на Волыни, на ее пропитанных кровью полях, пали в боях за свободу легендарный герой украинского народа Николай Щорс и славный сын братской Югославии, человек с сердцем льва, как его называли, Олеко Дундич. Похоронен Дундич в Ровно, в том городе, где во время последней войны действовал бесстрашный партизан-разведчик Герой Советского Союза Николай Кузнецов. Погиб Кузнецов тоже на Волыни, у села Вербы.
      Павшие герои могут спать спокойно в своих могилах. Дело, за которое они боролись, победило, их мечты стали явью.
      В Ровно первая моя встреча с избирателями проходила в актовом зале недавно открывшегося Института инженеров водного хозяйства. Институт размещен в отличном новом здании, здесь учатся около трех тысяч человек. Всего же в Ровно, где при ясновельможном польском панстве было лишь две гимназии, сейчас двадцать две общеобразовательные школы, одиннадцать высших и средних специальных учебных заведений. Большинство будущих специалистов - местные уроженцы, дети тех горемык в прошлом, которые вместо подписей ставили крестики.
      Вторая встреча с избирателями - во Дворце культуры Здолбуновского цементного завода. В рабочем поселке вырос действительно настоящий дворец, красивый, просторный, с великолепным зрительным залом, сверкающим паркетом фойе, многочисленными комнатами для кружковых занятий.
      Здолбуновский завод сейчас предприятие коммунистического труда. После войны его пришлось восстанавливать, расширять, переоборудовать, чтобы довести производительность до сегодняшней. По соседству выстроен уже и Ново-Здолбуновский цементный завод, оснащенный новейшей техникой. Ходишь-ходишь по этому громадному заводу и почти не видишь рабочих. Все подчинено здесь автоматике.
      Новых предприятий в области создано и создается множество. За послевоенные годы Ровенщина стала индустриальной, растут ее успехи и в сельском хозяйстве.
      Беседуя с председателем колхоза "Украина" Иваном Ивановичем Яковцем, говорю:
      - Вот на круг взяли вы с гектара по сто двадцать пудов зерновых, по тридцать одному центнеру кукурузы, почти по двести шестьдесят центнеров бурака... Откуда такие урожаи? Землица у вас, знаю, не особенно-то важная, солнце не всегда балует...
      В ответ Иван Иванович, показывая свою широкую сильную ладонь, восклицает:
      - А это у нас на что!
      - Согласен: настойчивость, труд могут сделать многое. Но суглинки остаются суглинками!..
      - Э-э, нет! - качает головой Яковец и придвигает ко мне стопку книг. - А на что это?
      На обложке верхней книги крупно оттиснуто: "Агрономия".
      Среди ровенских избирателей немало бывших партизан нашего соединения. После первого же собрания ко мне подошел худощавый мужчина в форме связиста. Лицо очень знакомое, но вот синяя форма сбивает с толку. Подошедший, по-видимому, понимает мое состояние, улыбается и вместо фамилии произносит два слова:
      - Первый батальон!
      Этого достаточно... Семянников! Конечно же это Василий Георгиевич Семянников, командир взвода подрывников у Балицкого. Оказывается, теперь он работает в Ровно начальником областной конторы связи. Среди здолбуновских цементников встретился наш разведчик Николаев. Секретарем Сарненского райкома партии работает Тихон Кравчук, которого я помню совсем молоденьким партизаном. Чем дальше еду на запад, тем больше происходит таких встреч.
      За Цуманью начинается Волынская область. В Цуманских лесах долго действовали наши батальоны. Тогда, почти двадцать лет назад, подводя итоги боевых операций, мы считали подорванные эшелоны, убитых оккупантов... Суровый военный счет велся всем нашим народом. Армейцы знали, сколько пройдено с боями километров, сколько освобождено от врага сел и городов. Труженики тыла вели счет отправленным на фронт танкам, пушкам, снарядам, самолетам. Теперь нас радуют иные цифры. Хороший мирный счет и у Волынской области!
      За послевоенные годы здесь построено 111 новых промышленных предприятий. На полях Волыни работает 4000 тракторов и 1000 зернокомбайнов. В панские времена во всем Луцком воеводстве было 13 гимназий, а теперь на этой же территории свыше 300 полных средних школ. По сравнению с 1939 годом количество врачей увеличилось здесь в 18 раз. Медицинских учреждений на Волыни сейчас больше, чем во всей Турции с ее тридцатимиллионным населением*.
      _______________
      * Напомню, что эти цифры относятся к началу шестидесятых годов.
      За последние двадцать лет они значительно выросли.
      В области набирают силы совершенно новые для нее отрасли промышленности - угольная, машиностроительная, станкостроительная, льноперерабатывающая. Возникают новые поселки и города. Был я на встрече с избирателями в Ново-Волынске. Этому городу шахтеров всего несколько лет. Весь он чистенький, красивый, благоустроенный.
      Побывал я и в Лупке, Владимире-Волынском, Ковеле. Всюду - стройки, всюду жизнь хорошеет, и везде люди довольны своей жизнью. Встречаться с ними было приятно, радостно. И все же в каком-то особо приподнятом настроении, в предчувствии еще более волнующих встреч, выехал я на север от Ковеля, в районы бывшего партизанского края.
      Каких-нибудь двадцать минут езды, и вот оно - Несухоеже, раскинувшееся на берегу Турьи местечко! Отсюда в феврале 1944 года партизаны выбивали эсэсовцев, здесь показали свою доблесть наши батальоны, тут погибли майор Григоренко и веселый Сережа Каменский, был ранен Негнемат Маханов. Ничто не напоминает сегодня об упорных боях, которые вели мы в Несухоеже трое суток. Местечко давно отстроилось, залечило все раны да еще и заметно разрослось.
      Еду дальше на север по занесенной снегом равнине. Следующая остановка в селе Верхи. Село это очень разбросано, вокруг центра кустятся отдельные хуторки. Долго не могу найти тот из них, где размещался при наступлении на Ковель наш командный пункт. В одном месте вышел из машины, хожу, присматриваюсь к хатам - и здесь вроде бы, и не здесь. И вдруг подбегают ко мне две женщины - пожилая и совсем молоденькая, и та, что уже в годах, говорит:
      - Здравствуйте, Алексей Федорович! Не узнаете? Вы же стояли у меня со своими командирами... Вон в той хате! Рядом радиостанция ваша была... Я еще борщ вам готовила.
      Сразу вспоминаю и хату, и хозяйку, и ее вкусный борщ. Женщина показывает на стоящую рядом молодицу:
      - А это дочка моя! Ей тогда еще и двух лет не минуло. Вы на руки ее брали, все подкидывали... Помните?
      Где уж тут удержать в памяти такие подробности! Но говорю, что помню, и молодица, которую сейчас уже никак к потолку не подкинешь, застенчиво улыбается. Разговорились. Мать потеряла на войне мужа, дочь - отца. Сейчас обе работают в колхозе, живут хорошо.
      - Хоть бы только войны больше не было! - сказала старшая на прощание.
      От многих и при самых различных обстоятельствах приходилось слышать эту фразу.
      Вскоре я уже подъезжал к городу Камень-Каширскому. Знакомые улицы, площадь, знакомое здание с маленькой танцевальной площадкой, где сначала прохлаждались паны и паненки, а потом пьянствовал самозваный "представитель украинцев" Кузьменко-Ярослав, друг немецкого коменданта-эсэсовца Альвенслебена. Прогнали панов, разгромили оккупантов, бежал без штанов, растеряв свою канцелярию, и бандеровец. Теперь в здании с маленькой площадкой на крыше - районный Дом культуры, а в нем уже собрались мои избиратели.
      Зал полон... Тут мастера высоких урожаев и знатные животноводы, искусные строители и опытные механизаторы, агрономы и зоотехники, учителя и врачи. Кем были они или их родители до Советской власти? Нищими, безграмотными, темными, забитыми людьми. Но как только пришла Советская власть, поняли каменькаширцы, что эта власть самая правильная, самая справедливая. Ее-то они и защищали, не жалея своей жизни.
      Среди собравшихся, судя по орденским ленточкам, немало бывших солдат. Встречаюсь глазами и с бывшими партизанами, подпольщиками. Вот сидит Петр Кистенюк, там дальше - Адам Невара и Макар Макарчук. Постарели, заметно постарели мои боевые друзья! Вижу Николая Букало, Марию Шпанчук, узнаю медицинскую сестру Любовь Ильиничну Мациюк. Многие из каменькаширцев во время войны носили на шапках красную ленту или помогали тем, кто ее носил.
      Слушаю выступления доверенных лиц, отмечаю в блокноте требования, наказы, адресованные будущему депутату. Что заботит волынских избирателей? Там-то построить школу... Там-то расширить больницу... Туда-то проложить дорогу... Туда-то и туда послать специалистов... Сколько уже строили, расширяли, прокладывали, посылали! Но народ хочет, чтобы завтра было лучше, чем сегодня, народ смотрит вперед.
      Из Камень-Каширского поехал в село Большой Обзырь, где председателем колхоза бывший наш партизан Карп Константинович Бабич. Колхоз крупный, многоотраслевой. Карп Константинович справляется со всеми делами так же успешно, как справлялся когда-то со многими отраслями своей партизанской деятельности - разведкой и диверсиями, налетами на фашистские гарнизоны и борьбой с бандеровцами.
      В селе - хорошие клуб, школа, больница, много новых построек. После предвыборного собрания большой и шумной партизанской семьей рассаживаемся мы в доме Карпа Константиновича за столами, накрытыми к ужину. Бойцы вспоминают минувшие дни... Как же без этого?! Но всем хочется рассказать и о сегодняшних своих делах. Говорят о них бывшие партизаны сдержанно, скупо, должно быть опасаясь показаться нескромными, только, право же, скромничать тут нечего. Один неплохо наладил работу в мастерской, которой руководит, у другого бригада собрала отличный урожай, третий окончил после войны техникум, затем был прорабом, а теперь возглавляет строительную контору.