- Вопросов не имею.
      - Выполняйте!
      ...Утром маленькая экспедиция тронулась к Любешову... "Что там может быть? - думал дорогой Лащенко. - Боеприпасы брать? Сказали бы! На связь? Тоже предупредили бы, пароль дали... Возможно, какую-то разведку предстоит вести! Впрочем, на месте все прояснится!" Огорчало командира роты лишь то, что нельзя задерживаться в селах, походить по хатам, порасспросить о беженцах из Бреста, из других мест...
      Ночевали на маленьком хуторе Гречаны, а к середине следующего дня были уже в Вульке. Остановились в крайней хате, распрягли коней.
      - Ну пошли, Зозуля! - обратился к Андрею командир роты. - Еще Харченко со мной, Татищев... Остальным здесь подождать. За старшего Максимкин... Пока отдыхайте, хлопцы!
      До знакомого Андрею переулка было недалеко. Вот он уже, вот и та самая хатка!.. Один только Андрей знал, к кому они идут, какая встреча ждет командира. Сердце Зозули колотилось... Только бы Полина Ивановна оказалась дома!
      Все четверо вошли в сени, старший лейтенант стукнул легонько в следующую дверь... "Прошу!" - раздался из комнаты голос, вдруг показавшийся ему знакомым. Лащенко распахнул дверь, на секунду застыл у порога, потом метнулся вперед, а Зозуля уже выпихивал товарищей из сеней на улицу.
      - Подождать надо, ребята, - говорил он. - Тут дело семейное! Нашел ротный свою женку...
      Павел Игнатьевич вышел к ним через несколько минут счастливый, взволнованный, недоумевающий и прежде всего вопросительно взглянул на Зозулю. Тот уже держал в руке вынутый из кармана пакет.
      - Приказано вам вручить! - сказал Андрей и передал конверт старшему лейтенанту.
      Лащенко прочел следующие строки:
      "Дорогой Павло!
      Прости нас, пожалуйста, но мы решили, что лучше тебя прежде
      времени не тревожить. А теперь - поздравляем, радуемся вместе с
      тобой.
      Дополнительный приказ таков: забирай Полину Ивановну и Верочку и
      возвращайся в батальон. Передай им привет. Вот и все "особое
      задание"!"
      Дальше следовали крупная, размашистая подпись комбата и четко выведенная, без росчерка, фамилия комиссара.
      - Павлик! Где же ты? - раздался голос Полины Ивановны, и она с еще не просохшими счастливыми слезами на лице показалась в дверях.
      - Папа! Па-поч-ка! - кричала из комнаты Вера.
      В глазах Лащенко мелькнула не то растерянность, не то смущение.
      - Разрешите, товарищ старший лейтенант, быть пока свободными? невозмутимым тоном спросил Зозуля.
      - Ну и хлопцы! - сказал, рассмеявшись, командир роты. - Да, свободны до особого распоряжения... Идите туда, к нашим. Вам спасибо, им спасибо, всем спасибо! Детали потом выясним...
      Подробности розысков Полины Ивановны командир роты выпытал у Андрея на обратном пути.
      А в батальоне уже готовились к торжественной встрече. Первым делом Вохмяков перебрался в другую землянку. Старшина приволок откуда-то перину и сказал, что это для девочки. От ротной кухни тянуло паленой щетиной зарезанного кабана и, кажется, даже самогонным духом.
      Встреча старшего лейтенанта, его жены и дочери была шумной, сердечной.
      Утром к супругам зашел Вохмяков. От старенького женского халата и тряпочной куклы, лежавших на табуретке, от перемытой до блеска посуды, от расчески с застрявшими между зубцами обрывками длинных волос повеяло на Сергея Петровича такой домашностью, чем-то таким хорошим, полузабытым, что у него защемило в груди.
      После приветствий политрук заговорил о том, что его сюда привело:
      - Вот ведь какое дело... Хочет рота Полину Ивановну видеть. Просит ее выйти, так сказать, познакомиться...
      - Господи! Всех вчера, кажется, переобнимала! - всплеснула руками Полина Ивановна.
      - Не всех, далеко не всех!.. А главное, что не все партизаны нашей роты вас видели... Многие вчера в наряде были, одна группа ночью из разведки вернулась.
      - Надо тебе, Поленька, по землянкам пройти, - заметил старший лейтенант.
      - Нет, не по землянкам! - твердо сказал Вохмяков. - А то опять получится - одни видели, другие не видели...
      - Как же мне быть? - чуть растерянно спросила Полина Ивановна.
      - Ко всей роте надо вам выйти. Сейчас! Люди уже построены.
      Рота стояла двумя шеренгами на небольшой поляне за лагерем, ожидая ту, кого долго искала. Разные находились в этих шеренгах люди. Были среди них и парни с огрубевшей на войне душой, такие, для которых, казалось бы, все трын-трава, но не было среди них ни одного, кто не любил бы свой дом, своих родных, свою семью, кто пренебрегал бы законами партизанской дружбы.
      Во имя этой дружбы искали партизаны жену и дочь командира. И каждый, возможно подсознательно, надеялся когда-нибудь тоже встретиться со своими близкими. "Особое задание" политрука удалось в конце-то концов выполнить, Полина Ивановна приехала. Может быть, сбудется и их мечта!
      И вот разом, без всякой команды, партизаны в шеренгах подтянулись, выравнялись, приняли стойку "смирно". К ним приближались четверо. Справа шел старший лейтенант Павел Лащенко, защитник Брестской крепости, потом окруженец, затем хороший партизанский командир, уже завершающий свой тяжелый маршрут запад - восток - запад. Слева шагал ярославский рабочий Сергей Вохмяков, добрый, славный человек, тоже получивший от войны нелегкую нагрузку... А между ними шла женщина с широко открытыми сияющими глазами, придерживая за руку девочку в стоптанных валенках.
      Вот все они подошли поближе к роте, остановились. Полина Ивановна увидела множество устремленных на нее глаз, взволнованных, потеплевших.
      - Здравствуйте, родные! - сказала она негромко и как-то очень уж просто.
      В ответ беспорядочно прозвучали ответные приветствия. Отвечали по-разному: "Здравствуйте, Полина Ивановна!", "С приездом!", "Поздравляем вас!" Жещина хотела сказать еще многое, поблагодарить всех, но слова застряли у нее в горле, углы губ дернулись, и Полина Ивановна, беспомощно махнув рукой, побежала к стоящим в строю. Она повисла на шее у растерянно заморгавшего глазами автоматчика Гладышева, что-то тихо причитая, совсем по-бабьи. Плечи ее вздрагивали.
      Вот как закончилась эта партизанская быль. Добавлять, пожалуй, нечего... Нет, добавлю! Полина Ивановна не только сшила, но и вышила рубаху Андрею Зозуле, да и не ему одному.
      МАРИАН СТАНОВИТСЯ СОЛДАТОМ
      При каждом появлении у нас в штабе комиссара польской бригады Виктора Кременицкого его обязательно спрашивали:
      - Ну, как там поживает Мариан?
      Наверно, и в этот приезд Виктору Александровичу ужо не раз задавали обычный вопрос. Во всяком случае, когда Кременицкий зашел ко мне и я поинтересовался самочувствием и успехами Мариана, лицо комиссара приняло страдальческое выражение.
      - Опять! - воскликнул он. - Да что вы - смеетесь надо мной?! Дался всем наш Мариан! А в бригаде кроме Мариана сколько угодно таких же Казимиров и Франтишеков, Эдвардов и Мечиславов, Адамов и Тадеушев... Ничуть не лучше!
      - Вот поэтому-то Мариан всех интересует... Он, так сказать, единица измерения! Помнишь, ты же сам сказал, что Мариан станет у вас настоящим солдатом?
      - Отлично помню! - вздохнул Кременицкий.
      Дверь распахнулась, и вошел, поеживаясь от холода, Владимир Николаевич Дружинин. Увидев гостя, он обрадовался:
      - Здравствуй, Виктор! Ну, давай рассказывай... Как там у вас пан Мариан?
      Мы с Кременицким расхохотались.
      Партизан бригады имени Ванды Василевской двадцатидвухлетний Мариан Фалькевич и не подозревал, какой популярностью пользуется его имя в штабе соединения. Увы, эта популярность не была связана ни с воинскими подвигами Фалькевича, ни с его дисциплинированностью, ни с успехами в боевой подготовке. Еще в начале организации польской бригады Мариан Фалькевич запомнился тем, что за каких-нибудь два-три дня совершил целую серию совершенно недопустимых проступков. Он опоздал на перекличку, разговаривал в строю, дважды вступал в пререкания с командиром роты, без разрешения отлучился из лагеря, не вышел на занятия по изучению материальной части, ссылаясь на болезнь, которой у него не оказалось, и в заключение сладко заснул на посту у взводной землянки. Тогда-то, рассказав нам о похождениях Мариана, комиссар бригады и пообещал сделать из него хорошего солдата.
      Не следует думать, что Фалькевич был каким-то злонамеренным нарушителем самых элементарных воинских порядков. Ничего подобного! Любой проступок молодого польского партизана возникал как бы сам собой, помимо воли Мариана, и для каждого проступка находилось у него множество оправданий.
      От Кременицкого узнали мы и о диалоге, который произошел у него с Марианом, после того как последний заснул на посту.
      - Товарищ Фалькевич! Вам доверили охранять ночной покой всего вашего взвода...
      - Пшепрашам, пане комиссар, я охронял, я бардзо добже охронял. Я ходил вкруг бункера, я обсервовал по стронам...
      - Обождите, Фалькевич! Во-первых, нельзя перебивать разговаривающего с вами начальника. Во-вторых, называйте меня "товарищ комиссар", а не "пан комиссар". В-третьих, как это вы можете утверждать, что ходили вокруг землянки и посматривали по сторонам, когда командир взвода обнаружил вас сидящим на ящике, с опущенной на колени головой, с крепко закрытыми глазами?.. В таком положении можно видеть только сны!
      - Какие сны? Какие сны, товарыж комиссар? Человеку уже нельзя закрыть на минуту глаза в самом конце дежурства!
      - Спать часовому нельзя ни в начале, ни в середине, ни в конце дежурства. Если бы к вам подошел не командир взвода, а бандеровец или немец, он не стал бы, Фалькевич, вас будить, а сделал бы что-то гораздо похуже.
      - Пшепрашам, товарыж комиссар, но немец к нам не пошел бы, он скорее пошел бы в бункер к минерам.
      - А если и у минеров часовой будет спать? Впрочем, Фалькевич, ваше мнение на этот счет меня не интересует... Вы вступили в партизаны добровольно, вы торжественно обязались подчиняться партизанской дисциплине, а теперь на каждом шагу ее нарушаете. Просто стыдно за вас! Отправляйтесь к командиру роты и доложите, что получили от меня два наряда вне очереди. Пусть пошлет вас на кухню чистить картошку!
      - На кухню я не можу, пане комиссар! Там працюют Бронька с Иреной, они будут смеяться...
      - Правильно сделают! Скоро смеяться над вами будет вся бригада... Идите и доложите командиру роты о полученном взыскании.
      Мариан с достоинством удалился. Командира роты он сначала "не нашел", а когда тот сам попался ему на глаза, доложить о приказании Кременицкого "забыл".
      Вот каков был Мариан Фалькевич. Вместе с тем это совсем неплохой парень, очень неглупый, физически крепкий. Он сын местного крестьянина-середняка, хозяйство которого разграблено бульбашами. В патриотичности Мариана, в искренности его желания помочь Польше избавиться от оккупантов и обрести самостоятельность сомневаться никто не мог. Вступил Мариан в партизанскую бригаду с самыми лучшими намерениями, но вот стать настоящим, полноценным бойцом ему как-то не удавалось. Причем Виктор Кременицкий был совершенно прав: людей, очень напоминавших Мариана, в бригаде набралось порядочно.
      Собственно, никого из нас это не удивляло. Ведь любой человек, новичок, ранее не служивший в армии, вступив в один из наших отрядов, мог бы составить Мариану отличную компанию, решительно ничем от него не отличаясь. Но и Мариан, и всякий другой в любом из наших старых отрядов быстро отрешился бы от своих гражданских привычек, стал бы за какой-нибудь месяц хорошим партизаном.
      С Марианом этого в польской бригаде не произошло. В чем же тут дело?
      Догадаться нетрудно. Когда новичок попадает в среду более опытных, более умелых товарищей, он изо всех сил тянется за ними, старается ни в чем от них не отстать. И бывалые партизаны всячески ему в этом помогают советом, показом, собственным примером. Глядишь, новичок уже и не новичок! Многое восприняв от окружающей его среды, он уже и сам стал частицей этой среды, как бы растворился в ней.
      Совершенно другое положение в новом партизанском формировании, в данном случае - в польской бригаде. Весь рядовой состав был здесь из новичков. Одни быстрее воспринимали воинские порядки, а другие медленнее, одни прилагали больше усилий в занятиях по боевой подготовке, а другие меньше, одни оказались дисциплинированными по натуре, а другие этим не блистали. Людей же, на которых Мариану следовало во всех отношениях равняться, в бригаде можно пересчитать по пальцам. Там их меньшинство, и они еще не в состоянии подчинить своему влиянию всю массу.
      Пока что мы рассматривали бригаду имени Василевской не как боевое, а как учебное формирование, где польские партизаны проходили нечто вроде армейской "школы молодого солдата". Курс такой школы рассчитан на новобранцев. Но обычно в каждом учебном армейском полку есть постоянный, хорошо знающий свое дело командный состав, есть люди с большим опытом воспитательной работы. В нашей же польской бригаде таких командиров почти не было. И это - еще одна трудность.
      Командовал бригадой бывший вахмистр польской армии Станислав Шелест, человек лет сорока, уже давно уволившийся в запас. Во главе двух отрядов бригады, рот и взводов стояли также бывшие польские офицеры и унтер-офицеры из запасников. Они сравнительно неплохо разбирались в военном деле, но во многом отстали, партизанского опыта не имели. Им самим приходилось учиться и переучиваться. Конечно, это сказывалось на состоянии бригады. Ее отрядам было еще далеко до других наших подразделений. Вот почему Кременицкий охал и вздыхал, отвечая на расспросы об успехах Мариана Фалькевича.
      В таком случае, не проще ли распределить всех поляков по нашим старым батальонам, переварить их там в партизанском котле, научить многому, а уже потом сформировать из готовеньких бойцов польскую бригаду? Да, проще, но не лучше. Мы считали, что это было бы узкоделяческим подходом к начинанию большого политического значения.
      Поляки горячо любят и свято чтят свою родину. Захват территории Польши немецкими фашистами, превращение ими суверенного государства в генерал-губернаторство наполнили гневом и болью сердца поляков. Они верили в освобождение своего отечества, знали, что братский советский народ поможет изгнать оккупантов с их родной земли. Истинные польские патриоты хотели и сами участвовать в борьбе с нашим общим врагом. Огромный энтузиазм вызвала у поляков весть об образовании Временного демократического польского правительства. С радостью узнали они и о формировании в Советском Союзе боевых частей Войска Польского... "Ще Польска не згинела", - часто повторяли в те дни поляки слова своего народного гимна. Создание на контролируемой советскими партизанами территории самостоятельной бригады имени Ванды Василевской полностью отвечало настроениям и местных поляков, и тех, кто бежал сюда из-за Буга. Сам факт существования польской партизанской бригады как бы еще и еще раз говорил патриотам: "Польша жива! Польша борется!"
      Немало поляков из местного населения и раньше воевало в наших батальонах. В польский же отряд они хлынули целым потоком. Желающих стать партизанами оказалось столько, что понадобилось сформировать не один отряд, а два, объединенных в бригаду.
      Нет, конечно, не следовало разобщать поляков, распределяя их по старым батальонам. Польская бригада должна быть самостоятельной. А вот помочь ей мы были обязаны, несмотря на многие трудности. Впрочем, помогать можно по-разному. Нам ничего не стоило бы поставить во главе каждого подразделения бригады своего бывалого, испытанного командира. Формально это выглядело бы помощью, даже щедрой помощью, а на деле принесло бы вред. Ну что за национальная бригада, если поляками командуют русские и украинцы?! Да и лучше подойти к полякам, лучше на них влиять могут, разумеется, свои же польские командиры. Такие командиры нашлись, хотя они и нуждались в нашей поддержке.
      Постепенно мы отзывали из бригады временно посланных туда наших советников. К началу 1944 года у поляков остались лишь отлично сработавшиеся с Шелестом комиссар Кременицкий, начальник штаба Капорцев, инструктор по минноподрывному делу Руденко, заместитель комбрига по разведке Григорий Беда и несколько политруков. Думаю, что на бригаду из 400 человек это очень немного.
      Порой у меня возникал вопрос: не допущен ли нами перегиб? Кременицкий все время плакался, что дела в бригаде идут неважно. О пресловутом Мариане он не мог сообщить ничего утешительного. Между тем связные доставляли нам все новые просьбы Армии людовой поскорее перебросить бригаду в Польшу.
      Как-то еще в первой половине января решил я вместе с Дмитрием Ивановичем Рвановым наведаться к полякам. Выехали с утра. Мой застоявшийся Адам и белый норовистый конь начальника штаба соединения быстро домчали нас до лагеря бригады.
      Встретивший нас у штабной землянки Станислав Шелест доложил, что во вверенных ему подразделениях никаких происшествий не случилось, а личный состав занят учебой согласно расписанию.
      - Посмотрим-посмотрим, Станислав Павлович, как идут у вас занятия... Давайте пройдем вместе по землянкам, - сказал я. - А где комиссар?
      Оказалось, что Кременицкий на полигоне, где сейчас практикуются минеры. Решили заглянуть туда.
      Учебный полигон представлял собой лесную поляну, на которой было сооружено несколько метров железнодорожной насыпи со шпалами. Тут же стояли макеты различного типа мостов, стен, фундаментов и других объектов минирования. Партизаны диверсионного взвода расположились у насыпи. Шла тренировка в установке МЗД, конечно, без заряда: его заменял сверток с песком.
      Занятиями руководили Петр Руденко, один из лучших наших минеров, и командир взвода поляк Игнаций Мендак, невысокий подвижный человек с энергичным лицом. После всех официальностей Мендак сказал мне:
      - Совсем другие мины имела польская армия. Вот я есть командир, а учить все сначала надо. С перший клясс!
      - У нас до войны тоже таких мин не имелось. И нам приходилось учиться... Только это не беда! Было бы у кого учиться. А вы своим инструктором довольны? - кивнул я в сторону Руденко.
      - О! Профессор! - раздалось в ответ.
      Понаблюдали за работой минеров. Несмотря на обилие внезапно нагрянувшего начальства, что, конечно, нервировало новичков, они действовали достаточно уверенно и быстро. Не преувеличивает ли Кремешщкий трудностей, с которыми он столкнулся в бригаде? Я сказал ему об этом, когда мы вместе направились обратно в лагерь.
      - Преувеличиваю? - удивился Виктор. - Да ведь Игнаций Мендак отбирал себе самых расторопных хлопцев... Вот вы посмотрите остальных!
      Мы побывали в нескольких землянках, и всюду хлопцы как хлопцы. Занятия шли вполне нормально. Конечно, многим польским партизанам еще не хватало военной выправки, многие путались в ответах на не такие уж сложные вопросы, не очень-то хорошо справлялись с разборкой и сборкой оружия. Но ведь это люди, не нюхавшие пороху!
      В том взводе, где находился Мариан Фалькевич, изучали ручной пулемет. Я спросил Мариана, какого рода задержки бывают у "дегтяря" и в чем их причина. Ответ последовал хотя и с запинками, хотя и с почесыванием затылка, но правильный. Со сборкой пулемета Фалькевич тоже справился, правда, возился с ним долго.
      - Станет хорошим пулеметчиком, - заверил я Кременицкого. Поработайте с ним еще, - получите партизана хоть куда!.. А как у Мариана с дисциплиной? По-прежнему?
      - Почти что... Вот недавно самовольно отлучался в цивильный лагерь.
      - А зачем?
      - Нареченная там у него.
      - А ты, Виктор, к своей невесте самовольно не отлучился бы?
      - Что-то вы сегодня больно мягкий, Алексей Федорович! Мы здесь не смотрим: к невесте ли ушел, к брату или свату, а греем, наказываем за каждую отлучку.
      - Как же! Обязательно следует наказывать... Но нельзя ли устроить, чтобы ваши партизаны могли видеться со своими родными и близкими, так сказать, в организованном порядке? Подумайте об этом.
      Хорошее впечатление произвели польские командиры Александр Фудалей, Станислав Матыс, Владислав Скупинский, Адам Козинога. Видно было, что они уже по-настоящему болеют за бригаду, всеми силами стараются поднять боевую выучку своих подчиненных.
      На небольшом совещании с командным составом, которое мы провели, я отметил, что дела в бригаде заметно наладились. Побольше настойчивости, терпения, и скоро все окажется в полном порядке.
      - Как по-польски "солдат"? - спросил я у присутствующих.
      - Жолнеж! По-польски будет - жолнеж! - раздалось несколько голосов.
      - Надеюсь, товарищи, что скоро все новобранцы станут хорошими партизанскими жолнежами! И тогда - в Польшу, за Буг!..
      - Нех жие Польска вольна! - негромко, но торжественно провозгласил Станислав Шелест.
      - Нех жие! Нех жие! - взволнованно повторили собравшиеся в штабной землянке.
      Кременипкий решил немного нас проводить и тоже сел на коня. Когда мы отъехали от лагеря, Рванов вдруг спохватился:
      - Алексей Федорович! Да ведь мы так и не видели ксендза, ставшего партизаном! Того, молодого, что из Любешова пришел... Помните?
      - Видели! Антонина Малышицкого вы видели, - сказал, рассмеявшись, Виктор. - Ты же сам, Дмитрий Иванович, его за быструю сборку автомата похвалил!.. Во второй землянке... Худощавый такой, блондинистый...
      - Так это и был любешовский ксендз? - спросил я недоверчиво.
      - Он самый!
      - Орел! Прямо орел! Не знаю, какого о нем мнения папа римский как о священнослужителе, но фашистам от Малышицкого достанется крепко... Вообще, Виктор, ноешь ты больше, чем следует! Дела идут неплохо.
      - Эх, да разве так выглядит хотя бы наш первый батальон! До сих пор душа по нему плачет.
      - Нашел с чем сравнивать, - отозвался Рванов. - Первому батальону третий год... Да и не пойдешь ты обратно в первый, если бы тебе и разрешили. Не пойдешь! Многое уже и в бригаду вложил.
      - Это верно, - задумчиво подтвердил Кременипкий. - Но трудно, товарищи, трудно! О всех трудностях и не расскажешь. Они на каждом шагу...
      - Поэтому тебя сюда и послали, что здесь трудно, - сказал я. - Тяните и дальше Марнана. У вас есть кому тянуть! Станислав за Мариана, Виктор за Станислава, Адам за Виктора... Вот и вытянете! Так, что ли?
      - Так... Вытянем, конечно.
      Мы попрощались с Кременицким на полпути к нашему лагерю.
      В Лесограде прямо с коня направился я к Дружинину рассказать ему о польской бригаде. У комиссара сидел Шандор Ногради. Оба они склонились над небольшой картой Венгрии.
      - Вот зовет нас к себе в Будапешт! - сказал Владимир Николаевич, кивнув в сторону гостя.
      - Нет-нет... Не сразу в Будапешт! - запротестовал тот, рассмеявшись. - Сначала приглашаю к нам в лес, в горы. Венгерский партизан, советский партизан - вместе фашистов бить. Потом - победа, потом - Будапешт. Вы поняль, товарищ генераль?
      - Как не понять! - ответил я. - Мы бы с удовольствием... Только далековато пока до Венгрии!
      Смуглый, крепко сложенный, довольно еще молодой Шандор Ногради возглавлял прибывшую к нам по "коридору" группу венгерских антифашистов. В ней было двенадцать человек. Разными путями попали они в Советский Союз. Коммунисту Ногради, например, пришлось эмигрировать из хортистской Венгрии еще в довоенное время. Беспартийные офицеры Уста Дьюла и Пал Корныш перешли на советскую сторону, как только попали на фронт. Часть венгров мы взяли в плен, и уже в плену они поняли, что должны служить не Гитлеру и не Хорти, а своему народу. Все двенадцать венгров были людьми очень разными, но все двенадцать мечтали увидеть свою родину независимой, свободной и горели желанием помочь ей в трудную годину.
      Венгерские товарищи прибыли к нам, так сказать, на практику. Они готовились стать в Венгрии организаторами партизанских отрядов.
      "Практикантам" мы создали условия, позволяющие получше изучить советский опыт. Часть венгров временно зачислили в разведывательную роту, часть - в кавалерийский эскадрон, Ногради прикрепили к штабу. Венгры жили вместе с нашими бойцами, вместе с ними выполняли задания командования. Отношения между советскими и будущими венгерскими партизанами сложились превосходные, чисто дружеские. Пала Корныша, у которого и отец носил имя Пал, все вскоре стали называть Пал Палычем, а Шандора Ногради - дядей Сашей.
      Венгры многим интересовались, ко многому внимательно присматривались, но заняты они были не только своей "практикой". Солдаты и офицеры венгерских оккупационных войск, расквартированных поблизости от нас, все чаще подбирали антифашистские листовки на родном языке. Те, что отпечатаны типографским способом, привез с собой Ногради, но были и рукописные листовки, составленные нашими "практикантами" по свежим, нередко местным материалам. Уверен, что многим подневольным союзникам немцев страстное убеждающее слово венгерских патриотов помогло выйти на правильный путь.
      Разумеется, Шандор Ногради только шутил, приглашая нас перебазироваться всем соединением в леса и горы Венгрии. Он отлично понимал, что сейчас это невозможно. Однако время, когда сам Ногради и его товарищи смогут попасть на родную землю, несомненно, приближалось. Там они передадут соотечественникам многое из нашего опыта. А вот бригада имени Василевской двинется в Польшу, и совсем скоро.
      Мы по-прежнему поддерживали связь с Армией людовой, а через нее и с Польской рабочей партией. Нас поторапливали, просили выслать бригаду побыстрее. И сами польские партизаны рвались за Буг. Но нам не хотелось, чтобы туда ушли люди, недостаточно подготовленные. Ведь на них будут смотреть как на воспитанников советской партизанской школы, они будут представлять за рубежом наше соединение. Это ко многому обязывало.
      С конца января все учебные занятия у поляков шли в обстановке, максимально приближенной к боевой. После проведенных бригадой больших двусторонних маневров в штаб приехали Шелест и Кременицкий. Конечно, комиссара встретили обычными вопросами относительно успехов и самочувствия Мариана.
      - Ого! С Марианом прошу теперь не шутить, - весело ответил Виктор. Не далее чем вчера ему объявили благодарность перед строем. Захватил и привез "языка"!
      - Постой... Откуда? Какого "языка"? Почему мы об этом не знаем? нахмурился Рванов.
      - Успокойся, Дмитрий Иванович! Пока что Фалькевич захватил лишь условного "языка", на маневрах, но и это кое-что значит!..
      Нет, первое поощрение, полученное Марианом Фалькевичем, значило гораздо больше, чем кое-что. Если уж и его ставят в пример, значит, многого мы добились, значит, близки к поставленной цели.
      После тщательных проверок бригады было решено, что она выступит за Буг во второй половине февраля. Как только объявили об этом польским партизанам, подтянулись и самые отстающие, а те, кто числился на хорошем счету, стали относиться к себе еще строже.
      В бригаде наступили горячие дни. Продолжалась боевая учеба. Занятия шли слаженно, четко, с какой-то особой приподнятостью. Во всех управленческих звеньях велась подготовка к рейду. Штабники разрабатывали маршрут в нескольких вариантах. Начальники служб получали на складах соединения боеприпасы, продовольствие, медикаменты. Хозяйственники прикидывали, как лучше сформировать обоз.
      Соединение выделило своему детищу богатое приданое. Мы снабдили бригаду большим запасом мин и взрывчатки, отпустили много патронов, подобрали крепких лошадей, дали радиостанцию. С таким приданым начинать самостоятельную жизнь можно!
      И вот наконец наступил день и радостный, и торжественный, и полный родительских тревог. Польская бригада покидала свой лагерь. Короткий митинг... Добрые пожелания и напутствия... В ответ - горячие слова благодарности советским партизанам, клятвы на верность нашему общему делу. Затем поляки прощаются со своими стариками, женами, невестами, детьми, остающимися под нашей опекой в цивильном лагере. Объятия и поцелуи. Слезы и улыбки.
      Но пора по местам. Колонна строится... Станислав Шелест, приподнявшись на стременах, оглядывает ее и протяжно, по-кавалерийски, командует:
      - Ма-а-арш!..
      За реку Стоход польскую бригаду провожают один из наших батальонов и кавалерийский эскадрон. Некоторое время вместе с ними едем и мы с Дружининым. Скрипят полозья, цокают копыта, ритмично ударяют по мерзлой земле сотни валенок и сапог.
      Остановив коней, мы с Владимиром Николаевичем пропускаем колонну мимо себя. Вот прошел наш батальон, а следом потянулись роты первого отряда польской бригады, которым командует Александр Фудалей. Поход, конечно, не бой, но сейчас поляки выглядят ничуть не хуже наших ветеранов. Все подтянуты, молодцеваты, идут хорошо, в колонне порядок. Надеюсь, что и в боевых делах не посрамят они своих воспитателей.
      - Смотри! Смотри! - легонько толкает меня локтем Дружинин. - Вон тот крайний, в черном полушубке... Это же Мариан!
      В самом деле, мимо нас шагает Мариан Фалькевич. Он идет не отставая, размеренным солдатским шагом, придерживая за ремень винтовку и высоко вскинув голову. Да, Мариан стал солдатом, настоящим жолнежем.
      Жарких схваток с фашистами, трудных диверсионных операции, упорных оборонительных боев там, за Бугом, у бригады было немало. Вскоре мы начали получать первые радиограммы Шелеста и Кременицкого о подорванных немецких эшелонах, уничтоженных складах и мостах, поврежденных линиях связи. Польская бригада оказалась для нас и хорошим источником разведывательной информации.
      Все это произошло позже, а сейчас мы только провожали поляков в боевой путь. Вот уже показался и замыкающий колонну кавалерийский эскадрон. Среди знакомых лиц промелькнуло строгое задумчивое лицо Уста Дьюлы. Как замечательно, что среди провожающих польскую бригаду оказался венгр!
      Наша борьба с фашизмом была интернациональной, она стала для многих народов делом их жизни.
      Ратных успехов, больших удач и тебе, Мариан, в боях за свободную Польшу!
      НА КОВЕЛЬ!
      Высланные вперед квартирьеры провели нас к хате на окраине села Верхи. Первым вошел Рванов и накрыл стол большой, размеченной цветными карандашами картой. С этого момента обычная крестьянская хата превратилась в наш КП - командный пункт предстоящей операции. Рядом - через двор майор Маслаков уже развертывал узел связи.