- Понятно! - сквозь зубы сказал Глущук. - Только и нас теперь уже ничем не остановишь!
      До Белоруссии было теперь немного, как говорится, рукой подать, но маршрут рейда пролегал не строго на север, а на северо-восток, в направлении Пинских лесов. Там, по слухам, действовало несколько крупных партизанских отрядов.
      Тем временем гитлеровцы, встревоженные операциями партизан Шковороды и Бориса, бросились преследовать их довольно значительными силами. Партизаны были вынуждены занять оборону на небольшом островке среди непроходимых болот. К островку тянулась лишь узкая полоска твердой земли. На этом перешейке и начались атаки фашистов.
      Партизаны держались стойко. Пулеметный огонь косил атакующих. В конце концов гитлеровцы решили взять партизан измором, блокировать островок, для чего перекрыли заслонами перешеек и все тропы, ведущие к болоту. Но этим они лишь рассредоточили свои силы. Ночью объединенный отряд вырвался из кольца в самом неожиданном для карателей месте. Потери отряда - двое убитых, несколько раненых и брошенный обоз. Гитлеровцам же их бесплодные атаки обошлись намного дороже. Семьдесят фашистов отправились в могилу, а больше сотни - в госпиталь.
      Еще после одного-двух переходов на отряд повеяло влажным дыханием Пинских лесов. Вот она, Белоруссия, героическая, непокоренная, как и ее родная сестра Украина! Партизаны здесь отважно действовали по всей республике, не давая житья оккупантам. И вот теперь рядом с белорусами, плечом к плечу с ними, начали сражаться волынцы. Враг-то ведь общий, цели общие.
      Вскоре гитлеровцы предприняли очередную карательную экспедицию силами больших контингентов войск и полиции. Для партизан наступили особенно тяжелые дни. Но как ни трудно было партизанам местным, а пришедшим с Украины приходилось гораздо труднее: леса незнакомые, связей в ближайших селах нет.
      - Ошибку допустили... Не следовало уходить из родных мест! задумчиво произнес однажды Шковорода. - Да и плохо мы сделали, оставив Шацкий район без партизанского отряда. Возвращаться туда надо к зиме... Вот через месяц-другой и тронуться бы.
      Многие с ним согласились. И Шковорода тут же отправил обратно в Шацкие леса Трофима Глущука, Семена Рупинца и Николая Козака. Пусть пока запасают к зиме продовольствие, теплую одежду, восстанавливают связи с подпольщиками.
      Обходя стороной села, двигаясь только по ночам, пробралась отважная тройка в район Кропивников. Вот и Яринина могила, зеленеющая маленьким неприметным холмиком! Вот и старый лагерь, знакомые землянки!..
      Глущук и его товарищи быстро принялись за дело. Они рассчитывали, что к октябрю вернется весь отряд, но по первому снегу пришло лишь двенадцать человек во главе с Иваном Подои, по прозвищу Ташкент.
      - Где остальные? Где Степан Яковлевич? - спросил Глущук.
      - Погиб Шковорода, был тяжело ранен, через день умер... Вечная ему память! - ответил, вздохнув, Иван и стал неторопливо рассказывать дальше: - Повоевать выдалось нам немало, трудно приходилось... Командовал отрядом Борис. И представь, подлецом оказался, трусом! Отобрал вот нас, двенадцать, всех, кто покрепче и лучше вооружен, да и говорит: "Вот со мной останетесь на зиму, а остальные могут идти кто куда хочет... Иначе всем гибель!" В общем, объявил до весны перерыв партизанской войне, а для собственной персоны хотел оставить охрану...
      - Да расстрелять бы такую гадину! - вскипел Глущук.
      - Я так и сделал... Вот из этого автомата, - спокойно сказал Иван Пода.
      После казни паникера часть людей передали в одно из белорусских соединений, а группа Ивана отправилась в Шацкий район.
      - Правильно сделали, - похвалил Глущук. - Людьми быстро обрастем, было бы вокруг чего обрастать... А дел тут хватит!
      И верно, люди шли в отряд, и дел у него хватало. Снова связались партизаны с Георгием Ивановичем Головием. Жена бывшего матроса Татьяна Евтуховна пекла для отряда хлеб, обстирывала бойцов. Но вот однажды явился Головин в лагерь со всем семейством и сказал:
      - Ну, хлопцы, погорела ваша прачечная и хлебопекарня!
      - Что значит - погорела?
      - Очень просто. Спалили мою хату немцы! Кто-то донес... Сами едва спаслись!
      Так стал Георгий Иванович партизаном.
      Зима 1943 года была нелегкой: каратели нажимали, с боеприпасами туго, голодать приходилось. Не раз вечерами у огонька пели бойцы сложенную ими самими же песню:
      Под сенью деревьев у леса густого,
      Укрытая снегом, могила стоит,
      Стоит, ожидает, когда к ней с ветрами,
      Как птица, весна прилетит.
      И вот уже песни весну прославляют,
      И начало солнце сиять,
      Но ты одиноко в могиле, Ярина,
      Вечно тут будешь лежать.
      Тебя хоронили отец твой и мама
      И все боевые друзья,
      Ты пала от пули проклятого ката...
      Будь пухом Ярине, родная земля!
      Пролетела весна, подошло лето, и как раз в эту пору закончили свой рейд у берегов Буга черниговские партизаны.
      Наш 3-й батальон занял наполовину сожженные гитлеровцами, почти обезлюдевшие Кропивники. В один из дворов, где партизаны распрягали коней, заглянула остроглазая ладненькая дивчинка. Прислушавшись к разговорам, она вдруг не то всхлипнула, не то радостно засмеялась и, круто повернувшись, со всех ног побежала к лесу.
      Не прошло и часа, как в село вступил местный партизанский отряд, небольшой, но крепко сколоченный, дисциплинированный, боевой. Мы с радостью влили его в наш 3-й батальон в качестве еще одной роты. Много хорошего рассказывали мне об этой роте командир батальона Петр Андреевич Марков и комиссар Сергей Алексеевич Лозбень.
      Знакомясь с бойцами нового пополнения, беседуя с ними, опять возвращался я к мыслям, возникавшим уже не раз. Я думал о единстве украинского народа, проявившемся с особенной силой в эту грозную военную пору.
      Вот передо мной те украинцы, которых мы иногда называли "западниками". Да, родиться им действительно пришлось географически гораздо западнее, чем полтавчанам или черниговцам, киевлянам или херсонцам. Польское панство, по-воровски захватив западноукраинские земли, пыталось отнять у местных украинцев их национальную культуру, их язык, их обычаи, внушить этим людям неприязнь, даже вражду к украинцам, живущим в Советском Союзе. Ничего не получилось! Украинцы западных областей тянулись к своему народу, душой и сердцем оставались с ним. И какими радостными, полными ликования были здесь исторические дни 1939 года, когда наконец произошло объединение, когда "западники" вернулись в родную семью!
      Но вот началась война, пришли немцы и стали внушать волынцам и полищукам, что они, собственно, не столько украинцы, сколько... арийцы, что им не по пути с украинцами, живущими ближе к Днепру. Вынырнули на поверхность бандеровцы, мельниковцы, бульбовцы, зашевелилась прочая националистическая погань. Эти запели о "соборной Украине", но опять-таки натравливали украинцев из западных областей на своих братьев из центральных районов республики, на великий русский народ, на все советские народы. И снова полнейший провал!
      Война показала, что есть единый монолитный украинский народ. Он в дружбе и братстве со всеми, кто живет под советской звездой. С первых же дней оккупации украинцы западных областей, как и все советские люди, взялись за оружие, отстаивая свою Советскую Родину. В условиях подчас более трудных, чем на левобережье Днепра, они боролись смело, самоотверженно. Говорили об этом и славные боевые дела шацкого партизанского отряда. Свидетельством этому и Яринина могила, как и могилы многих других советских патриотов.
      Теперь в нашем соединении стояли в одних рядах не только "восточники" и "западники", но и люди почти тридцати национальностей. На новую роту 3-го батальона жаловаться не приходилось. Боевая рота! Командовал ею Иван Пода, одним из взводных командиров стал Трофим Глущук, ротную разведку возглавил Афанасий Бегас... Да и любой местный партизан был незаменимым разведчиком, самым надежным проводником.
      Снова начали выходить уроженцы Шапка и Кропивников, Гуты и Заболотья к железной дороге. Однако теперь крушили они фашистские эшелоны уже не самодельными минами, протянув к ним ремешки от постолов, а новейшими МЗД с электрохимическими взрывателями.
      Еще недавно районный центр с его немецким гарнизоном, комендатурой и полицией казался местному партизанскому отряду неприступной крепостью. А вот теперь наш 3-й батальон, когда это понадобилось, овладел Шацком с ходу и занимал его сколько хотел. Провели там митинг, раздали жителям муку, жиры, соль и керосин, отбитые у немцев. Изловленные партизанами пособники оккупантов предстали перед народом в ожидании кары. Среди них оказался и кропивнянский староста Стодон Гинайло. По его доносам фашисты казнили семь партизан и советских активистов. При участии этой гадины только в Кропивниках убито 167 мирных жителей. Гинайло не ушел от возмездия.
      Опять наступила зима. Кружит она поземками, потрескивает морозами, завывает ветрами, а то вдруг захлюпает очередной оттепелью... Но при любой погоде идут партизаны на очередную операцию. Много боевой работы и у нашего 3-го батальона, расположенного западнее всех остальных. Значит, не сидят сложа руки и воины его новой, местного комплектования, роты.
      НОВОГОДНЯЯ ЕЛКА
      Мне принесли маленький плотный листок бумаги с красиво отпечатанным в нашей типографии текстом:
      ПРИГЛАСИТЕЛЬНЫЙ БИЛЕТ
      Партизану тов. ФЕДОРОВУ А. Ф.
      Командование 1-го батальона соединения Героя
      Советского Союза генерал-майора А. Ф. Федорова
      приглашает Вас принять участие во встрече Нового, 1944
      года, которая состоится на территории 1-го батальона.
      Начало гулянья 31 декабря в 21 час.
      Командование батальона
      Такие же приглашения получили Дружинин и несколько работников штаба. 1-й батальон недавно отвели от железной дороги на отдых, теперь он находился по соседству.
      Встречать Новый год в лагере Балицкого готовились с большим размахом. Рассказывали, что там уже разукрашена елка, сколочена эстрада для выступления художественной самодеятельности, а в меню новогоднего ужина включен какой-то сюрприз. Судя по печатному пригласительному билету, Балицкий даже в мелочах решил блеснуть... Знай, дескать, наших! Впрочем, в этом я не видел ничего плохого. Пусть и мелочи напоминают людям о наших успехах - ведь два предыдущих военных года начинались совсем в иной обстановке.
      1942 год штаб отряда, тогда еще не соединения, а одного лишь партизанского отряда, встретил на хуторе Ласточка, Корюковского района, Черниговской области. Мы радовались разгрому немцев под Москвой. После скромного ужина партизаны решили ознаменовать приход Нового года налетом на ближайший полицейский гарнизон. Мы ворвались в село Хоромное, перебили там фашистскую челядь. Операция по тем временам казалась солидной.
      1943 год встречали в Клетнянских лесах, на юге Брянской области. Первую чарку подняли за успехи Красной Армии на Волге и на Дону. Хотя отряд уже разросся в крупное соединение, приходилось нам тогда туго, очень туго. Гитлеровцы собрали большие полицейские силы, вызвали армейские части и окружили плотным кольцом лесной массив. Вокруг наших и соседних отрядов сжималась петля блокады. Положение было тяжелым.
      Но вот подошел год 1944-й. Теперь не нас блокирует враг, а мы блокируем важный узел вражеских коммуникаций. И находимся мы далеко и от Брянских, и от Черниговских лесов - у западной границы Советского Союза. Идет освобождение от захватчиков правобережной Украины. И фронт уже совсем близко от нас - у Житомира.
      Близость фронта заставила внести некоторые коррективы в программу подготовленного 1-м батальоном праздника. Гулянье там собирались начать с девяти вечера при свете костров. Нет, так не годится! Ведь по ночам все время гудят над лесом идущие к фронту и обратно немецкие самолеты. Костры помогли бы вражеским летчикам обнаружить партизанский лагерь. Нет, ни осколочных, ни фугасных подарков с небес нам не надо!
      Гулянье в батальоне решили перенести на утро 1 января, а встречу Нового года проводить в землянках, соблюдая все правила противовоздушной маскировки.
      Последний вечер старого года выдался тихим, хорошим, и мы отправились к лагерю Балицкого пешком. Приятно похрустывал под ногами снежок. Темные вершины сосен и елей подпирали мерцающее далекими звездами небо.
      - Где-то будем встречать сорок пятый? - задумчиво спросил Дружинин.
      - В Берлине! - откликнулся Рванов.
      - А может, и дома! - уронил Кудинов.
      Конечно, только дальнейший ход войны мог дать точный ответ на заданный Владимиром Николаевичем вопрос. Но одно мы знали твердо, в одном были уверены: к сорок пятому придем с победами, еще более славными, чем нынешние.
      У своей штабной землянки встретил нас Григорий Васильевич Балицкий. Одет он был в прекрасно сидевшую на нем офицерскую форму, на плечах майорские погоны, на груди - Золотая Звезда, ордена. Видно, что Балицкий недавно побрился, подстриг свои щегольские усики а-ля Котовский. Он благоухает одеколоном... Год назад Балицкий ходил в засаленной стеганке, в нахлобученной на лоб кубанке, а пахло от него лишь дымом костров.
      Григорию Васильевичу 37 лет. Родился он на Одесщине в семье батрака, у которого было одиннадцать душ детей. В школу Гриша ходил всего один год. Затем мальчику пришлось бросить букварь и взять в руки пастуший кнут, батрачить, как и отец, на кулаков, помещиков. Лишь в 1929 году, уже работая столяром на одном из мариупольских заводов, Балицкий окончил школу ликбеза. В 1932 году стал членом партии. Он продолжал учиться и учился жадно, много, наверстывая упущенное в годы детства и юности.
      Перед войной Балицкий работал в Черниговском обкоме партии. Когда началась война и обком готовил подполье, на Балицкого возложили все, что касалось паролей, организации явочных квартир. Он же закладывал в тайники ценности для нужд подпольщиков. Правда, этот фонд нам не понадобился и после войны был возвращен государству, причем со значительными процентами за счет трофеев.
      С первых месяцев партизанской войны Балицкий показал себя отличным организатором, талантливым командиром, человеком большой личной отваги. Но Григорий Васильевич не был лишен и досадных недостатков, идущих, как мне кажется, в первую очередь от неуравновешенности его характера. Смелость иной раз переходила у Балицкого в опрометчивость, решительность - в самонадеянность. Иногда он был способен увлечься какой-нибудь одной стороной дела в ущерб целому. По натуре покладистый, скромный, он мог вдруг удивить всех вспышками упрямства и заносчивости.
      Подпольному обкому приходилось не раз поправлять Балицкого. И тут всегда проявлялась самая ценная сторона характера Григория Васильевича, за которую я больше всего уважаю его и люблю. Балицкий всегда был дисциплинированным коммунистом, старался разобраться в своих ошибках, осознать их, исправить.
      В сентябре на заседании обкома у нас произошел очень серьезный разговор. Балицкому указали, что он недооценивает новую подрывную технику, что в зоне его батальона еще мало создано подпольных партийных организаций. После первых же критических выступлений Григорий Васильевич, по своему обыкновению, взвился на дыбки, поднял руку, требуя слова для каких-то всеобъясняющих справок. Я слова ему не дал и порекомендовал послушать других. И Балицкий скоро убедился, что многое в его работе оценивают отрицательно не только Федоров и Дружинин, но и все члены обкома, и не одни члены обкома, а большинство наших командиров-коммунистов, приглашенных на это заседание. Балицкий присмирел, задумался... Потом он выступил и заявил, что указания партии для него закон, что ошибки будут исправлены.
      Однако выступить с покаянной речью - это проще всего. Важно, как поведет себя человек дальше. А Балицкий прямо с заседания обкома отправился на узел связи и послал своим заместителям шифровку с приказами, отражающими только что принятое обкомом решение. Вернувшись к себе, Григорий Васильевич многое сделал и для лучшего использования мин замедленного действия, и для расширения подпольной партийной сети. Вместе с новым комиссаром батальона Акимом Захаровичем Михайловым он быстро выправил положение.
      Таков был наш комбат-1, Герой Советского Союза Григорий Балицкий, человек сложный, своеобразный, к которому мы пришли сейчас в гости.
      - Добро пожаловать! Милости просим к нашему партизанскому огоньку! говорил Балицкий, распахивая перед нами дверь хаты-землянки.
      В данном случае роль партизанского огонька выполняли несколько электрических лампочек, ярко сиявших над уже накрытым столом. В углу разукрашенная елка. По стенам гирлянды из елочных веток образуют две цифры - 1944 и 100.
      Значение второй цифры понятно каждому из нас не меньше, чем значение первой: ровно сто вражеских эшелонов подорвал на Волыни 1-й батальон. До чего же приятна такая круглая цифра к Новому году! И не мешало лишний раз представить себе, что за нею скрывалось. Целые парки исковерканных паровозов и вагонов! Горы военной техники врага, приведенной в полную негодность! Обширные кладбища не доехавших до фронта гитлеровских солдат и офицеров! Огромное количество боеприпасов, обмундирования, продовольствия, которых так и не получили немецкие войска! Есть и еще нечто очень весомое за этой круглой цифрой, подкрепленное боевыми делами других наших батальонов: почти полный выход из строя всех дорог Ковельского узла.
      - Прошу к столу, товарищи! Рассаживайтесь! - приглашает Балицкий.
      - Подожди, Гриша, дай со старыми друзьями поздороваться, - говорю я. - Тут у тебя по-прежнему черниговское засилье!
      Пожимаю руки начальнику штаба Ивану Решедько и чекисту Василию Зубко. Оба они из Малодевицкого района, Черниговской области. Однако черниговцами мы называем партизан не только по месту рождения или прежней работы, но и по месту вступления в наши отряды. Вот командир батальонной разведки сероглазый розовощекий Павел Ганжа. Он уроженец Орловщины, но для нас Ганжа - черниговец, потому что пришел к нам где-то под Корюковкой или Щорсом. Считаем мы черниговцем и секретаря партбюро Семена Газинского, хотя родился он в Киеве. Новый комиссар батальона Аким Михайлов - сибиряк, но для всех нас он еще и черниговец. От его высокой подтянутой фигуры и простого русского лица с зоркими внимательными глазами веет спокойствием, силой. Михайлов - старый коммунист, опытный партийный работник, честный, принципиальный, волевой человек. У Центрального Комитета Коммунистической партии Украины были все основания утвердить Акима Захаровича членом нашего подпольного обкома партии.
      Начал Михайлов свой партизанский путь в одном из отрядов Александра Николаевича Сабурова. В конце лета 1942 года сабуровцы действовали на правом берегу Десны, а мы на левом. Возникла мысль о слиянии наших соединений. Александр Николаевич прислал ко мне для связи небольшой отряд, возглавляемый Федором Тарасенко и Акимом Михайловым.
      Обстановка не позволила черниговцам перейти на правобережье Десны. Мы остались на старых местах, а с нами остался и отрядик Тарасенко Михайлова, разумеется с разрешения Сабурова. Постепенно отряд этот вырос и превратился в наш 11-й батальон. Командир Тарасенко и комиссар Михайлов хорошо дополняли друг друга. 11-й стал одним из наших самых боевых подразделений. Я уверен, что Аким Захарович принесет много пользы и 1-му батальону, успешно заменит здесь Кременицкого, ворочающего теперь делами в польской бригаде.
      - Ну как, ладите с Григорием? - тихо спрашиваю я, здороваясь с Михайловым. - Уж больно характеры у вас разные...
      - Все в порядке, - отвечает комиссар, сдержанно улыбаясь. - Характеры разные, но ведь цели одни. Вот взаимодействие и налажено!
      Рассаживаемся за столом у вспыхнувшей разноцветными огоньками новогодней елки. Стол богатый - домашние украинские колбасы, холодец, заливной поросенок, всевозможные консервы, из тех, что не доехали до немецких складов. Умеют угостить в 1-м батальоне! Впрочем, гвоздь кулинарной программы еще впереди.
      За шутками, разговорами время незаметно подошло к последним минутам уходящего года. Из репродуктора донесся знакомый голос Левитана, объявивший о выступлении Михаила Ивановича Калинина.
      В своей новогодней речи всесоюзный староста обращается ко всему советскому народу, обращается к фронтовикам и к тем, кто сражается за линией фронта, во вражеском тылу. Он говорит об успехах Красной Армии, о героических усилиях всех советских людей, помогающих добиваться победы над врагом, выражает надежду, что фашисты будут полностью разгромлены в наступающем 1944 году.
      Величаво звучит далекий перезвон московских курантов, далекий, но и, как всегда, близкий. Каждый думает: "Мы с тобой. Родина! Мы с тобой, наш славный советский народ! Мы с тобой, Москва!"
      Часы Спасской башни отбивают удар за ударом. Вот и последний, двенадцатый... Новый год наступил. Привет тебе, боевой сорок четвертый! Поднимаем чарки за партию, за победу, за нашу дружную партизанскую семью.
      Новогодний ужин продолжается. Балицкий делает таинственный знак старшине, после чего на столе появляются, источая аппетитный запах, румяные жареные карпы.
      - О, да ты рыболовством занялся! - говорю я Григорию Васильевичу.
      - Какое там рыболовство! Это же нелегкая работа... А мы сейчас на отдыхе! - лукаво отвечает Балицкий.
      Оказывается, карпов ловили, вернее, заготавливали... немцы. Неподалеку от станции Маневичи есть несколько колхозных прудов. На этих днях гитлеровцы решили полакомиться в свой рождественский праздник свежей рыбкой. В одном из прудов они спустили воду, разбили лед я набрали со дна пять саней рыбы. За это хищничество немцам не поздоровилось. Наперерез "рыболовам" Балицкий послал взвод. Партизаны хорошенько проучили любителей чужих карпов, а весь "улов" отобрали. Половину рыбы тут же роздали крестьянам, другая же сейчас на столе перед нами и перед встречающими Новый год в других землянках.
      Вообще-то Балицкий только шутил, сказав, что батальон на отдыхе. Отдых - это официально... Безделье тяготит партизан. И 1-й все время подыскивает себе работенку. Раздобудет Григорий Васильевич где-нибудь толу, сразу же посылает людей на диверсию. Охотников хоть отбавляй! А недавно он снарядил несколько экспедиций за солью. Самый дефицитный пищевой продукт у нас - это соль, добывать ее приходится с оружием в руках. Соль теперь на Волыни еще и валюта. Каждому, кто обнаружит установленную партизанами мину, оккупанты обещают премию солью. За головы партизанских командиров также установлены награды в соляном исчислении. Но вот желающих получить эти награды что-то не находится!
      Дверь землянки непрерывно открывают. Приходят с поздравлениями командиры и политруки рот, взводов. Веселой ватагой ввалились батальонные артисты и музыканты. Размеры штабной землянки не позволяют им развернуть свое представление, но можно хотя бы спеть. Прежде всего грянули "минерские частушки":
      Спецы мы по желдорогам,
      В этом нет сомненья!
      Только прибыли на место,
      Начались крушенья!
      Мы дороги оседлали,
      Ими управляем:
      Эшелоны с немцами
      К фронту не пускаем.
      Фрицы ехали-спешили,
      Но куда? - вот в чем вопрос...
      Как на мину наскочили,
      Полетели под откос!
      Художественной самодеятельностью в 1-м батальоне ведает один из ротных политруков Василий Яковлевич Коновалов. По профессии он драматический артист. Однако и у нас не забывает своего мирного призвания. И теперь он не только артист, но и режиссер, драматург, хормейстер, неутомимый организатор художественной самодеятельности.
      Когда отгремели песни, частушки, Василий Яковлевич выступил вперед и с большим чувством прочел "Письмо к Гитлеру", в духе известного письма запорожских казаков турецкому султану:
      - "Кобель тебя зачинав, а сука сплодыла и на белый свет пустыла. Кланяемся тебе голым задом и просымо вас поцеловать в это место нас. Не злякают нас ни машины твои, ни танки, есть у нас для них партизанские приманки, сами их готуем, непрошеных гостей частуем. Едут они на машинах, а взрываются на партизанских минах. Всем им вот тут подходит капут! Бо вояки твои - арийцы не заслуговують инших гостынцив. Всесвитний ты телепень, дурный, як пень!"
      Высмеивались в письме и попытки фашистов воевать с нами при помощи авиации, их безуспешные бомбежки лесов:
      - "А ще потишылы нас, партизан, твои литуны! Над лесами и нашими батальонами воны кажные дни. Е велыкие втраты, бо их не избежаты! У нашои бабки Насти две курки вбито зозулясти. Биля дырявого моста прыблудний корови отбыто хвоста. Наведено жах на болотных жаб. Хоч вирь, хоч ни, а так було уси дни! Кобылячья твоя голова, не разум у ний, а трава. Ты, свиняче ухо, нашего совета послухай! У першу чергу не верь генералу авиации Кицингеру. Не верь ни трохи и рейхскомиссару Коху. Надсылають воны тоби депеши, надсылають лысты, щоб брехню свою замести. Адже доложили, що партизан разбили, а мы на всех вас..."
      Цитировать дальше партизанское послание Гитлеру не представляется возможным. Оно полно выражений гораздо более крепких, чем те, что адресовались в свое время турецкому султану.
      Потом мы все вместе, хором, поем "Катюшу", "Войну народную", "Землянку" и другие военные и старинные украинские песни.
      Вот чей-то высокий тенор начинает:
      По-над лугом зелененьким
      Брала вдова лен дрибненький...
      И сразу же со всех сторон подхватывают:
      Вона брала - выбирала,
      Тонкий голос подавала...
      Песня рассказывает о крестьянском парне Василе, полюбившем молодую вдову. "Дозволь, маты, вдову браты, вдова вмие шануваты", - просит Василь. "Не дозволю вдову браты, вона вмие чаруваты, чарувала мужа свого, зачаруе и сына мого", - отвечает мать. Не знаю почему, но эта бесхитростная, лирическая по своему содержанию песня всегда звучала в исполнении партизан мощно, раздольно, приподнято. Так звучит она и сейчас. Стройный хор ведет песню дальше, до последней ее строки, до слов Василя:
      А я чарив не боюся
      И на вдови оженюся!
      Простые слова, но сколько чувств, настроения вкладывают в них партизаны... Или оттого это, что с каждым днем все больше вдов на нашей земле?.. Или думают люди о своих семьях?..
      Начинаются танцы. Как же без них! Старшина Семен Тихоновский растянул баян, и по переливчатым коленцам все узнали "Корюковскую полечку". Корюковская - значит, наша, черниговская! Тряхнув стариной, пошел танцевать и я. Вот только дам не хватало, и танцевать пришлось в паре с Балицким.
      Поздно ночью обошли мы лагерь, заглянули в землянки, где люди еще не спали, обменялись поздравлениями. А днем в батальоне началось гулянье.
      Загорелись огни огромной елки, опушенной не хлопьями ваты, а самым натуральным снегом. Опять зазвучали песни, музыка. Несколько сот партизан обступили эстраду, на которой Василий Коновалов, временно сложив обязанности ротного политрука, опять приступил к своим довоенным артистическим и режиссерским обязанностям.
      Большой концерт открылся театрализованным обозрением. В прологе Старый год отдавал рапорт Новому году, и старику было о чем рапортовать. Затем действие внезапно перенеслось в ставку Гитлера. Кроме бесноватого фюрера здесь оказались Муссолини, Антонеску, адмирал Хорти, японский микадо и еще кто-то. Все они ругались между собой, укоряя друг друга за поражения на Восточном фронте. В разгар споров прибежал хромоногий Геббельс, держа телеграфную ленту. Он сообщил, что партизаны 1-го батальона подорвали на Волыни сто немецких эшелонов. Гитлер схватился за сердце и тут же грохнулся в обморок.
      Во втором отделении выступали певцы, танцоры, декламаторы, музыканты. У нас в каждом батальоне была неплохая художественная самодеятельность. Почти всюду имелись оркестры, составленные из самых неожиданных инструментов. С гармошкой и скрипкой соседствовал пастуший рожок, в лад кларнету и балалайке потрескивали горошины в сухом бычьем пузыре. Роль барабана обычно выполнял чемодан с подвешенными внутри погремушками. Получалось здорово! На этот раз не ударил лицом в грязь и подобный оркестр 1-го батальона.
      После концерта гулянье продолжалось. Вдруг все устремились к небольшому возвышению и обступили его плотным кольцом. Здесь демонстрировался своеобразный аттракцион.
      По рельсам, сделанным из тонкой проволоки, двигался миниатюрный поезд из вагонов величиной со спичечную коробку. Для того чтобы понятнее было, чей это поезд, на паровозе намалевали фашистскую свастику. Когда игрушечный эшелон достиг определенной черты, демонстратор дернул за нитку, на рельсах пыхнул игрушечных же масштабов взрыв, и паровоз вместе с вагонами полетел "под откос". У людей, привыкших поднимать на воздух настоящие эшелоны, шуточная эта диверсия вызвала бурю восторгов.
      И опять гремит баян и чьи-то каблуки лихо бьют мерзлую землю. Партизанский гопак еще задорнее, веселее, чем тот знаменитый, запорожский, ярко описанный Гоголем!
      Сегодня партизаны отдыхали... Завтра они снова пойдут в разведку, в бой или на подрывную операцию. Пойдут, куда прикажет Родина.
      Хорошо начался у нас новый военный год! И наша последняя партизанская зима уже приближалась к своей середине.
      ОПЕРАЦИЯ "СЕМЕЧКИ"
      Взвод Михаила Тущенко стоял в небольшой, окруженной лесами деревеньке неподалеку от Чарторийска. При необходимости взводу предстояло занять оборону и перекрыть один из дальних подходов к центральному лагерю нашего соединения. Когда же в район станции Чарторийск посылали минеров, они брали у Тущенко группу прикрытия. Но в последнее время подрывники здесь не работали. В сущности, взвод пес теперь только гарнизонную службу.
      Михаил Тущенко вместе с политруком Николаем Хромцовым и общим их ординарцем Васютой жили на краю деревни. Из соседних хат хозяев тоже пришлось временно переселить. По одной дали каждому отделению, в третьей разместили старшину с поваром и кухню. Двадцать пять человек по списочному составу - вот и весь гарнизон.
      Стоило ли нам держать так далеко этот одинокий, оторванный от своего батальона взвод? А вдруг отрежут, окружат? Вдруг уничтожат? Ведь мы находились на занятой врагом территории. Гитлеровцы - на станции Чарторийск, всего в десятке километров от взвода. Могли появиться где-то рядом и бродячие бандеровцы, располагающие силами во много раз большими, чем у Тущенко.