Я же думал о странностях поворотов судьбы: известно, что природа отдыхает на детях великих людей. И история Англии – подтверждение правильности этого тезиса. Английский король Эдуард I (1272-1307), по прозвищу Длинноногий, завещал своему сыну Эдуарду II довершить завоевание непокорной Шотландии, доставлявшей массу хлопот крепнувшему королевству. Но умирая великий король дал категоричный наказ своему порочному сыну: "Никогда не разрешать возвращение в Англию Пирса Гавестона". Лихой гасконский дворянин к тому времени сумел обаять молодого короля "гомосексуальной страстью". К сожалению, Эдуард II, как только вступил в законную власть, тут же забыл заветы отца. Милости, а не кара посыпались на голову Гавестона, срочно вызванного к английскому двору. "Красавчик" превратился в самого могучего фаворита короля. В 1307 году он был удостоин, на злобу всей придворной знати, титула графа Корнуольского. Мало того, когда несколько позже Эдуард II отправился во Францию для того, чтобы жениться на неотразимой французской принцессе Изабелле, то своим наместником в Англии он оставил именно своего любовника Гавестона. Тогда-то новоявленный граф Корнуольский и сумел за короткое время перессориться с представителями всех знатных родов Англии.

Гомосексуальная любовь не знает границ в пошлости и глупости. Чтобы сравнить ее с патологической женской любовью надо очень постараться: необходимо откопать на помойке уникальную истеричку или психопатку. Однако живут на свете уникумы – я такие парочки встречал даже в том смешном Фонде, где довелось ни так давно работать: они слепнут от "любовного пара", как новорожденные котята, и их становится жалко до сквозящей боли в сердце.

Напрасно английские бароны надеялись на то, что молодая, красивая жена сумеет восторгами чистой "французской любви" отвлечь короля от связи с "потным мужчиной". Но, к сожалению, Гавестон, то есть граф Корнуольский, тоже был выходцем из Франции, а потому, видимо, успешно конкурировал в вопросах любовной техники с французской женщиной…

Я опять заблудился в лабиринтах экзистенциальной психологии, феноменологии Гуссерля, Сартра: мои "скакуны" взбрыкивали, подбрасывали задом, переходили на иноходь, потом все разом скользи четырьмя ногами, и мы рушились сообща в отчаянную грязь патологической фантазии… Видение "Святой Женщины" надорвало мое спокойствие и слаженную работу разума, вздыбленного историческими исследованиями. Я укатил в личные воспоминания… Не скрою, жизнь сводила меня с представительницами некоторых высококультурных наций. Но я не скажу, чтобы они выбили из меня тягу ко всему остальному, родному – русскому. Правда, мне везло и с обрусевшими еврейками настолько сильно, что о переезде во Францию я никогда и не помышлял. Так что Великая Франция, Англия, Германия, Голландия пусть дремлет спокойно…

Я же, напившись чаю, отправился дремать на свое временной ложе. Однако все в чужом доме не столь ласково как в собственной берлоге. Провалился в сон я как-то уж очень быстро и неуклюже, словно мне в чай подлили заметную дозу отменного армянского коньяку…

"Высокий, самодовольный француз Гавестон вышел из королевских апартаментов, куда сегодня ночью, как и многие уже ночи подряд, не была допущена законная супруга – молодая королева Англии. Гавестон год тому назад был назначен правителем Ирландии, но вот теперь вдруг неожиданно возвратился в Лондон, смутив и сломав заведенный порядок при дворе. Начинавший было способствовать укреплению отношений между королем и баронами: былой конфликт, начавший было притухать, вспыхнул с новой силой. Бароны, входившие в состав Парламента, отказались приезжать на назначенные королем заседания, если на парадных сборищах будет присутствовать ненавистный фаворит. Был случай, когда Гавестон позволил себе оскорбить графа Уорика, и тот поклялся отомстить обидчику. Теперь события разворачивались стремительно: против короля восстало большинство баронов, а Гавестона изловили, арестовали и увезли в замок Уорика"…

Летаргия моего сна рисовала мрачные картины: пустынные, дождливые просторы вотчин баронов, сырость сводчатых каменных залов замков, хмурые лица заговорщиков… "Сейчас шел суд баронов над "гасконским выскочкой". Я тоже присутствовал на суде и сидел справа, очень близко к импровизированному "лобному месту". Я мог все видеть и слышать, но говорить почему-то не имел возможности. Может быть, то спазм возмущения сковал мои голосовые связки, либо Бог запер мои уста, чтобы меня не выдал мой плохой английский. Но, скорее всего, придется признать, что мое присутствие на судилище было явлением виртуальным"…

Я перекочевал незаметно в другую эпоху, не выходя из сна, и вспомнил, как уже в наше время оказался по делам в Гуле – старинном английском порту и былом центре китобойного промысла. Я наслаждался там посещением местного музея, где слушал записанные на магнитную ленту голоса китов различных пород. Тогда мне казалось, что я их понимаю. Во всяком случае, я вычленял голос китов, ожидавших спаривания. Прекрасные китихи взбадривали самцов ласковыми песнями. И вот процесс пошел: любовные пары стоят вертикально в воде атлантического океана, выставив хвосты над поверхностью воды. Они ловят первичный кайф – это всего лишь петтинг. Но наступает момент полной активности "желания": обе громадины, набирая скорость, устремляются вертикально в глубину. Там в состоянии гипоксии, повышенного давления происходит страшный по силе ощущения "китовый оргазм". Вот от чего рождаются дети, и жизнь превращается в сплошное счастье. Видимо, и животные стремятся к "допингу", только у них это приобретает иные формы, чем у глупого человечества. Я слышал голос кита, почувствовавшего становым хребтом приближающуюся опасность, несущуюся навстречу в виде китобойного судна, готовящего злые гарпуны с заправленными в них взрывными пакетами. Это уже ответ "добропорядочного человечества" на ласковый зов Матери Природы"…

Нейроны переключались, распространяя интеллектуальное возбуждение по различным отделам коры головного мозга. А та в свою очередь замыкалась на специфических участках Вселенского Информационного Поля… Я много еще чего слышал в том музее. Но когда попробовал завести знакомство с англичанкой, то она принялась так пристально рассматривать шевеление моих плотоядных губ, что отбила всю охоту к продолжению знакомства. Женщина пыталась компенсировать издержки звучания моего голоса, она никак не могла связать артикуляцию с произносимыми мною словами. Я тут же перестал уважать себя и моих учителей английского языка. Значит, даже в передаче своих естественных похотливых намерений, я преуспел в меньшей мере, чем это удавалось китам… Но в моем случае речь шла о разнополой любви, оказавшейся не совсем понятой. Тогда как же нашли друг друга и договорились Король с Гавестоном.?..

"Бароны все как один не желали слушать оправдания жалкого фаворита – они спокойно и единогласно приговорили его к смертной казни. Я тоже поддержал Святое Решение своим голосом… Вошли в зал два рыцаря, прихватили Гавестона за шиворот и, не тратя время на ожидание пока его ноги станут способны носить тело, уволокли несчастного во двор замка. Там ему отрубили голову, плотно прижатую петлей к плахе, огромным двуручным мечом. С позором Англии вроде бы было покончено!..

Но так показалось рыцарям только на первый взгляд… Король пытался мстить баронам. Но ему пришлось скоро основательно протереть глаза: если раньше война с Шотландией мирила короля с собственными боронами, то теперь она разъединяла национальные чувства и военные задачи, противопоставив внешнюю и внутреннюю политику государства…

Английской армии пришлось сразиться с армией Роберта Брюса – короля Шотландии. Великое сражение состоялось рано утром 24 июня 1314 года близ деревушки Баннокберн. Протолкнув себя через сон в прошлые века, я наблюдал за сражением с небольшого холма, естественно, не ввязываясь в кутерьму. Мне не пришлось даже мысленно принимать ничьей стороны, оставалось просто фиксировать события, насыщая память картинами незабываемого боя. У шотландцев было только сорок тысяч войска против ста тысяч, выставленных англичанами. Но армию Шотландии возглавляли три опытных полководца-рыцаря: Роберт Брюс, Джеймс Дуглас и племянник Брюса Рэндольф. Суровая природа выпестовала прекрасных бойцов: шотландцы мастерски построили тактику боя. Им помогали многие рыцари ордена Тамплиеров, те самые, что в скором времени станут верными сторонниками доктрины тайных обществ, названных Масонскими Ложами.

Шотландцы вырыли на поле боя множество "волчьих ям" с натыканными на дне и по стенкам острыми пиками. То были "капканы" для кавалерии англичан. В начале боя состоялся рыцарский поединок англичанина Генри де Боана и самого Роберта Брюса. Комья земли летели из-под копыт закованного в латы боевого коня английского рыцаря, стремящегося на всей скорости поразить длинным копьем Брюса. Но тот спокойно ждал противника и только в последний момент заставил своего коня отпрянуть в сторону. На голову не управляющего полетом рыцаря обрушилась страшная секира Брюса: англичанин рухнул на землю замертво. Обе армии признали исход поединка определяющим будущее сражение"…

Я раскачивался на волнах сна, то заглубляясь и как бы устремляясь ко дну обломков психоанализа, то всплывая из его шевелящейся пучины. Во сне мне было много дано: я легко перемещался по избираемым событиям. Мне было понятно, что ни в коем случае нельзя нарушать сон: заставлять себя обязательно просыпаться, вырываясь из крепких и ласковых объятий Морфея. Необходимо лишь легонько подправлять сновидение, отмежевываясь от нежелательных картин и событий, приближаясь к приятному, притягательному, полезному. Метода здесь примерно такая же, как и в сексуальном рауте: не стоит быть "молотобойцем", необходимо всегда оставаться "кудесником чувств". Вот и теперь я легонько переправил себя снова в Англию, только предварительно слегка перемотав ленту событий, а затем нажав кнопку "стоп-кадр", остановил картинку в нужном месте…

"Эдуард II завел себе новых двух фаворитов – Хью Деспенсера и его сына. Они поначалу помогли королю избавиться от опеки баронов. В 1322 году Эдуард II разгромил войско Томаса Ланкастерского, пленил своего дядю-бунтаря и отправил его на эшафот. Казнь собрала массу народа, но было трудно сказать: кто пришел "полакомиться" кровавым зрелищем, а кто зарядиться ненавистью к королю.

Скоро я мог наблюдать, как Деспенсеры перегнули палку не только в общении с баронами, но и с самой королевой. Изабелла тайно отъехала во Францию, где принялась создавать коалицию противников Эдуард II. Женщина, как правило, и в политических играх пользуется типичной для нее техникой. Для начала, королева сблизилась с заклятым врагом своего венценосного супруга Роджером Мортимером. Он уже давно бежал из Альбиона под прикрытие доброй для выгодных изгнанников Франции. На неоднократные приказы законного супруга срочно вернуться в Англию королева отвечала настойчивыми отказами. Она писала ему шикарные письма, со смелыми намеками на то, что пока при дворе Деспенсеры, ей трудно считать себя находящейся в безопасности в Англии.

В конце концов Изабелла собрала небольшое войско, состоящее из двух тысяч французов и английских изгнанников с надежным полководцем-любовником Мортимером во главе и высадилась в Оруэлле, находящимся в графстве Суффолк. Как ни странно к ее войску моментально присоединились отряды родных братьев английского короля графов Кентского и Норфолкского. Затем, как из рога изобилия, посыпались другие воинские силы – многие бароны спешили примкнуть к армии обиженной, непорочной королевы. Так начался "гон" на короля. Наверное с тех пор народ стал называть Изабеллу "Кровавой Волчицей". Горожане Лондона выступили против короля: они открыли казематы Тауэра и выпустили на свободу всех королевских узников, пополнивших ряды единомышленников королевы.

Эдуард II бежал в Брестоль, но вскоре были схвачены старший и младший Деспенсеры. Их немедленно подвергли мучительной смерти. Король сдался на милость победителя. Но от ненавидящей тебя женщины, имеющей к тому же прочную любовную опору, милости ждать бесполезно: короля заключили в замке Кенилворт, затем переводили из крепости в крепость, дабы избежать побега или акций по освобождению. Закончил он свое пребывание на земле в замке Беркли в графстве Глостершир, где его казнили заговорщики изощренным способом"…

Мой сон переместился в осеннюю, дождливую ночь 21 сентября 1327 года: я должен был попробовать роль "очевидца" той страшной казни короля Эдуарда II. Охрана и сами маститые заговорщики перепились, обожрались обильной мясной пищей, и ей не хватало для пущей радости еще только одного – моря крови!

"Размышляли над тем, как избавится от занудной обязанности стеречь этого отвратительного гомосексуалиста, кинеда. Было необходимо скрывать его от возможных заговорщиков, все же не оставлявших попытки выкрасть короля Эдуарда II. Ведь каждый понимал, что на столь героическом поступке можно сделать карьеру. Среднее и совсем бедное дворянство могло заразиться надеждой пробиться в высший свет именно таким путем. Многие знали, каким благодарным может быть порочный король, если речь идет о похоти. А когда появится перспектива спасти жизнь, а потом насладиться местью, то благодарность короля вырастит до необозримых масштабов. Борьба с постоянным тревожным ожиданием возможного заговора утомляла стражников. Кроме того, надоело само скитание, удаленность от семьи, от радостей и почестей, которые уже делили между собой "приближенные к победителям". Королева тоже не оказалась скупой, но она награждала в первую очередь тех, кто был рядом. Сперва в одной порочной голове появилось решение, затем оно с помощью проникновенных слов и алкоголя перешло в остальные головы. Немного посомневались, но оценили все точно – решение было беспроигрышное. Никто ничего не должен был заметить, главное не проболтаться самим участникам самосуда над королем.

Привели Эдуарда, он уже давно не был похож на монарха: и в одежде небрежность, и истощенность, и загнанность, тоска, страх во взгляде. Король был близок не только к истерическому срыву, но к помешательству. Ему предложили откушать мяса и выпить вина, а тем временем калили на углях камина железный прут – разогнутую кочергу, проще говоря.

Король что-то почувствовал, возможно, так же, как и бедняга кит при приближении китобойного судна. От ужаса у Эдуарда даже изменился, сорвался голос. Он пробовал отказаться от еды и вина, но пьяные тюремщики настаивали. Они как бы не понимали слов и сверяли их звучание с артикуляцией, с шевелением его губ, для чего внимательно и пристально впивались в лицо бывшего короля заинтересованными взглядами. На самом деле они искали в том лице признаки страха, который мог укрепить их решимость провести казнь. Поводов для ненависти к королю было у каждого хоть отбавляй. Но все же требовалось время, чтобы подготовить себя морально к святотатству…

Скорее всего алкоголь сделал свое дело, ведь пили без ограничений, от души. Чтобы унять отвращение к самосуду, я переместился почти на шесть веков ближе к современности и оказался в Доме купца Ипатьева. Теперь все происходило именно в то время, когда пьяная чернь, под предводительством комиссара-выродка вела царскую семью и приближенную к ним челядь в подвал. А потом после спешного зачтения малограмотного постановление о казни, устроила беспорядочную стрельбу. На грязный пол опрокидывались и бились в предсмертных судорогах тела ни в чем неповинных дочерей русского царя. Никто не жалел пуль и для самого Николая II, его супруги Александры, мальчика-наследника, врача Боткина и другой немногочисленной обслуги… Но то был всего лишь давно апробированный путь банальных террористов…

Снова я перенесся в мрачный каминный зал замка Беркли: железный прут уже накалился и его выдернули из углей. Король ясно почувствовал, что его ждет мучительная смерть. Кто-то брякнул сальность по поводу "последнего наслаждения", все вместе, гурьбой навалились на короля, сдернули с него штаны, распяли на полу как лягушку и ввели в анальное отверстие раскаленное железо. Рот Эдуарду забыли заткнуть, и окрестности замка огласились страшным, прощальным, звериным воем. Так плачет и стонет загнанное животное, уже не способное оказать сопротивление ярости сильного охотника…

Наружная охрана и прислуга, жившая в замке содрогнулась от ужаса: никто не мог догадаться, что в действительности произошло там наверху, среди дворянской элиты. На утро все было уже вполне прилично: такая смерть наружных следов не оставляет! Было сказано, что король неожиданно, посреди ночи вскрикнул дурным голосом и умер от неизвестной болезни!..

Англия вздохнула с облегчением, но мука возмездия еще найдет всех тех, кто творил тот страшный самосуд, ибо жизнь живого существа принадлежит только одному Богу, а не Дьяволу или азартному человеку…

Король был погребен в Глостерском соборе, его прах не удостоили погребения в Вестминстерском аббатстве. Это было одно из первых и последних отступлений от общих правил!..

"Ты это делал, и Я молчал; ты подумал, что Я такой же, как ты. Изобличу тебя, и представлю перед глазами твои грехи. Уразумейте это, забывающие бога, дабы, дыбы Я не восхитил, – и не будет избавляющего" (Псалом 49: 21-22).

Утро пришло неожиданно, освободив меня от пусть прорицательных, но неприятных видений. Кто будет спорить, что приход покойников, да еще из столь дальних веков, не может считаться приятным время провождением. Однако кто-то же подавал мне сигналы из прошлого, раздирая мою душу состраданием, плачем и отповедью жестокости, ненависти, подлогу, творимым людьми в изобилии в любые века. Мне показалось, что я приближаюсь к важному открытию истины, долго остававшейся за семью печатями. Мне припомнилось усердие моего друга Олега – физика по призванию и образованию, сумевшего почти в младенческом для ученого возрасте добраться до успешного завершения и защиты кандидатской диссертации. Он постоянно мучил меня в наших литературных спорах своей рабочей аксиомой. Она издавала колоссальной силы запах старых солдатских портянок. Но мой друг многократно продолжал бичевать меня той теорией. То был перл, выработанный вполне свихнувшимся умом моего друга, речь шла о Законе Всемирного Тяготения. Олежек – видит Бог, что я нисколечко не передергиваю, – был помешан на основах элементарной физики и с неослабевающим усердием старался применить их к любому творческому порыву.

Олег привык к моему ангельскому характеру, помнил, что я стоически переношу все его "физические выходки". Он и не собирался помнить о том, что стресс вызывает острую пенетрацию язвы желудка или луковицы двенадцатиперстной кишки. Олег был способен применять Закон Всемирного Тяготения к любым медицинским явлениям, литературным изыскам и просто к бытовой задаче выбора пасты для чистки зубов или ваксы для обуви.

Бытовые пошлости такого рода я ему еще как-то прощал, но когда он ополчался на литературу, пусть даже на мои скромные сочинения, тут находила коса на камень. Тогда я не стеснялся в выражениях. Меня бесила прежде всего его организационная позиция: он мог, не прочитав и строчки в моей новой книге, мастрячить тот самый треклятый Закон Всемирного Тяготения к кровному, выстраданному, пережитому – к новорожденному произведению! Причем, в качестве поддержки себе самому, он начинал с дрожью в голосе приводить примеры из "жизни графина с водой", скажем, нечаянно опрокинутого им же со стола… Его физические параллели меня бесили и изматывали…

Сейчас Олег плохо выспался, и я уловил по тембру голоса во время исполнения моим другом сидя на унитазе бравурных маршей, что скоро грянет буря. Ясно, что меня ждет очередная творческая дискуссия, перемежающаяся с оргвыводами. Уже за завтраком Олег показал, на что способен знаток Закона Всемирного Тяготения: он принялся давать оценки судебно-медицинской экспертизе, как таковой. Я понимал, что Олег задумал дать "левака" – пытается уклониться от поездки в городской центр, где мне предстоит сегодня участвовать во вскрытии тел стардальцев Егорова и Остроухова. Этим я и воспользовался, предполагая лягнуть копытом друга побольнее.

– Олежек, – начал я вежливо и миролюбиво, – ты, слов нет, принимал самое активное участие в прошлом вскрытии. Отсюда, наверное, и тянутся щупальцы твоего страстного желания все подчинить Закону Всемирного Тяготения…

Я посмотрел на Олега внимательно, хорошо понимая, что прояснение воспоминаний о "незабываемых минутах" уже погнали комок только что съеденной пищи в обратном направлении… Мне оставалось только немного подтолкнуть спастический рывок…

– Сегодня, в новой поездке, я тебе предоставлю возможность самому держать хирургический нож и погружать в самое чрево двух вонючих трупов твои "белы рученьки". Конечно, все это возможно, если раньше Закон Всемирного Тяготения не выдавит из тебя рвотные массы, и ты не бросишься пулей вон из секционного зала.

Я произносил окончание речи, не поднимая головы, теперь уже только по звукам понимая, что Олег давно оказался в туалете и начинает там свою горячую дружбу с унитазом. Долго он обнимался с горшком, потом основательно полоскал застрявшие между кариозными зубами с искусственными протезами остатки завтрака. Теперь Верещагин был снова голодным, легким, спортивным и, что самое главное, совершенно свободным от воспоминаний о Законе Всемирного Тяготения…

Володя и Анатолий Гончаров наблюдал картину "обуздания агрессора" с любопытством вивисекторов, только что перешедших с умерщвления подопытных кроликов на живых людей… Их удивил не побудительный мотив к рвоте, а скорость с которой Олежек приступил к исполнению этой задачи. Они еще раз сделали для себя вывод, что возможности организма человека практически безграничны…

Олег попробовал потоптаться по "свежему следу":

– Господа, – начал он заунывно, – мне кажется, что на сегодня меня можно было бы освободить от поездки в Морг…

Ему никто не ответил, продолжая методично и деловито поедать яичницу с беконом, сознательно прихлебывая очень громко кофе с молоком… Кто бы мог подумать, что картина "завтрака трех святых" может так действовать на впечатлительную натуру физика: Олег опять бросился в туалет. Действие залповой эвакуации лишнего повторилась, только в более мучительной форме. Желудок был уже совершенно пустым и пришлось выплевывать желчь, да жалкие остатки вчерашнего ужина, сумевшие как-то задержаться в верхних отделах тонкой кишки…

Вернулся Олег в кухню минут через десять, обливаясь слезами раскаянья. Он, кажется, стал понимать, что любой труд в нашей стране пользуется почетом, но для его исполнения требуется достаточное образование, навык, талант, а, самое главное, веление Бога. Никакой Закон Всемирного Тяготения не может заменить такое святое содружество, а потому и не стоит травить физикой, словно сторожевым псом, любую тему.

Скоро Олег повторил свое пожелание, но сделал это вежливо и просительно:

– Ребята, огородные вы чучела! Поймите наконец-то, о чем я вам толкую: да не могу я ехать в ваш вонючий морг. Уже за версту от него у меня начнется неукротимая рвота… Люди вы или нелюди?! Черт возьми вас всех с потрохами!..

То была уже речь ни мальчика, а мужа, почти полностью постигшего основы политеса и неформальной логики… Насчет "людей и нелюдей" было сильно сказано, но ни к месту, как нам показалось. И все, кто жевал яичницу с беконом, еще ниже наклонили головы, моментально превратившись в быков, с которыми невозможно договориться!.. Олег отступил на шаг в глубину коридора, чтобы снова не соблазниться рвотой. Огромным напряжением воли он сдержал комок, было рванувшийся уже теперь из средних отделов тонкой кишки, на уровне луковицы двеннадцатиперстного ее отдела. Подвиг и вообще усердие было замечено всеми присутствующими. Гончаров и я принадлежали к плеяде врачей высочайшей марки – милосердие хлестало из нас неутомимой струей абсолютно черной нефти. Мы поймали себя на мысли о том, что наслаждаемся результатами аверсивной психотерапии, в гущу которой Олежек влез самостоятельно. Для нас же испытания такого роды были простой забавой: мы походя, без особых усилий занимались сейчас воспитательной работой, прививая нашему другу прочные навыки уважения коллектива. Владимира так долго дрессировали борьбой за выживаемость, что он мог, мне кажется, при отсутствии нормальной пищи, поедать хворост или шкурки змей, оставленные земноводными гадами при линьке. Мы – близкие друзья Олега, несущие груз здоровой морали, ответственность за его моральный облик, поняли, что сегодня он сделал большой шаг вперед по пути выздоровления.

– Олег Маркович, – заговорил Владимир, – мы бы и рады вам помочь от всей души. Но поймите, обстановка сейчас такая сомкнулась над нашими головами, что нам нельзя ни в коем случае разъединяться, наша компания должна действовать, как крепко сжатый кулак, занесенный над головой противника… Вы же видите, какими методами оперирует наш потенциальный противник. Эти люди не остановятся ни перед чем!..

Все сказанное, естественно, в большей мере было отличным стебом. Но Олег в то время уже был на грани нервного срыва, а потому не замечал розыгрыша. Владимир таким ясным взглядом, в котором нельзя было прочитать ни одной мысли, взглянул на Олега, что тот понял: сопротивление бесполезно! Верещагин перестал рефлексировать, заботить кого-либо дурацкими вопросами. Володя резюмировал:

– Господа, повторяю, нам никак нельзя "рассыпаться". В единении наша сила. На карту поставлено многое. Но о подробностях расскажу в другое время…

Владимир, не вставая, не меняя голоса, многозначительно оглядел углы кухни, решетки бытовых вентиляционных шахт, скользнул взглядом по уголкам, дверцам мебели. Мы могли при желании понимать его так, что везде имеются глаза и уши, или их можно установить при желании. Понятно, что большую часть дня мы отсутствуем в квартире, открыть ее "специалисту" ничего не стоит, а установка жучков требует от силы десять минут…

Вскоре зазвонил мобильник, и Владимир, прислушавшись к голосу с той стороны, ответил односложно: "Да,.. понял,.. готов…" Жестом нам было приказано "выходить на построение". Володя шел первым, замыкал строй Гончаров, карман его куртки был отяжелен пистолетом…

Я точно видел, что ребята нас страховали, но мне никак не хотелось верить в полную серьезность этой затеи. Не верил я в то, что моя жизнь для кого-то представляет интерес.

Сели в иномарку и рванули с места в карьер. Может быть, оттого, что сегодня я не отвлекался, показалось, что доехали быстро. Владимир, Олег с шофером остались в машине, а мы с Анатолием Гончаровым вышли. Навстречу к нам уже шел улыбающийся Колесников: он приветственно помахал тем, кто остался в машине, а нам пожал руку. Майора не удивило, что нас было двое – полагаю, что форму Колесников одел как раз для того, чтобы не возникали лишние вопросы. На любые замечания он мог ответить: "Эти двое со мной"…

Знакомым маршрутом прошли в секционный зал: наши подопечные уже улеглись на мраморе и нержавейке, в ожидании многосложного поиска окончательной правды. Я взглянул на то, что осталось от Юрия Валентиновича и, как ни странно, мысленно улетел в недалекое прошлое. Вспомнилось каким важным "крейсером" этот человек вплывал в коридоры своего ведомства, где мне приходилось с ним встречаться. Он всегда был преисполнен величия и восторга по поводу той должности, которую занимал, он рвался к тому, чтобы подняться еще и еще на одну ступень выше.

Порой в моем воображении срабатывали следовые реакции той профессии, что я выбрал в юности. Тогда мне довелось учиться в Нахимовском военно-морском училище и регулярно летом проходил практику на боевых кораблях Балтийского флота. Припоминалось легендарное судно – канонерская лодка "Красное Знамя" – героиня многих воин. Она имела мощное вооружение, но страшно тихий ход. Скорости 6-8 узлов было достаточно для того, чтобы лавировать в финских шхерах, но на открытой воде наш "Зевс" полз, словно черепаха. Особые трудности мы испытывали при швартовке: тогда у пирса нас встречал маленький буксиришко-калека. Он прихватывал корму нашего боевого гиганта и с натугой разворачивал ее также удобно, как женщину в койке… И вся акция проходило гладко – сучком, но без задоринки. Когда "маленький кобелек" долго не справлялся с задачей, то раздосадованный командир нашего "гиганта" оглашал зону швартовки по громкой связи решительным окриком: "Буксир, мать твою так! Заведи корму!" Егоров мне напоминал именно тот маленький, обшарпанный, страшно дымящий буксиришко. Он так же надувал щеки, пыхтел что есть мочи, но все же не всегда справлялся с "плодотворной работой". Порой наш "кочегар" скорее тормозил позитивную деятельность или попросту гробил ее окончательно…

При том при всем, Егорова совершенно не заботило, что он пытается шагать по головам и тех, чьего даже ногтя не был достоин. Он вершил свою судьбу, а вместе с нею коверкал государственные дела. Сколько еще таких "пыхтельщиков" плавает по коридорам заурядных офисов, не понимая, что они не корабли, построенные для дальнего плаванья, а заурядные "утюги", предназначенные для проглаживания женских трусов, плохо выстиранных комбинаций, вдрызг пропуканных и заштопанных брюк многогодичного пользования…

Рубен Георгиевич Остроухов был, скорее всего, ближе мне. Только та близость, естественно, диктовалась не сегодняшним состоянием плоти, а исходной медицинской профессией. Я считал своим святым долгом вскрыть коллегу "ласково", "нежно" и выявить все огрехи патоморфоза его телесной гармонии. Мне казалось, что слишком явную пошлость всей его предыдущей жизни мне удастся нивелировать так, чтобы осталась об этом человеке светлая память на Земле. С осмотра его трупа я и хотел начать свою работу, но в этом "дворце смерти", "ледяном доме", как говаривал старик Ложечников, хозяйкой была другой экспертрисса с судебно-медицинским профилем. Короче, мы ждали Натали. Никто не ведал, когда эта Баба Яга соизволит взойти на подиум. Резко распахнулась дверь: вошла она, слегка поскрипывая отдельными суставными сочленениями, уже разъедаемыми хроническим артрозо-артритом, скорее всего, ревматического происхождения. Жердь, если бы она умела ходить самостоятельно, и то, нет сомнения, выглядела бы в динамике более элегантно, чем это получалось у Наташи. Наконец, она дошкандыбала до избранного мною для потрошения трупа Остроухова. Ее взгляд как бы задавал вопрос: "А почему вам приглянулся именно этот покойник?" И я, не тратя время на ожидание озвучения вопроса, проявил инициативу: