Уже в мае 1096 года маленький человек на осле покидал Лотарингию в компании с огромной толпой желающих наказать притеснителей христиан. Дорога была длинною в вечность, потому что для многих это предприятие закончится смертью, и своей родины они уже никогда не увидят. На одном порыве прошли Намюр, Льеж, Ахен, и уже в святую субботу Петр разбил лагерь под Кельном. Голодраное воинство сливалось с толпами бедняков, ведомых другими проповедниками. Здесь был Вальтер, наделенным потрясающе верным прозвищем – Неимущий! Его товарищи – Вальтер де Руасси, Вильгельм, Симон, Матвей и несколько других голодранцев, чьи имена и прозвища история не сохранила, но они были выделены толпой в предводители.

Набралось по некоторым оценкам до 60 тысяч человек, но более точные подсчеты ограничивались 15-20 тысячами. Шли все вместе – мужчины, способные держать оружие, но тянулись за воинами и старики, женщины, дети, паразитирующие на возможностях Крестового Похода. Эта лавина приобрела свойство "снежного кома", потому что "идеологическая обработка" – проще говоря, подстрекательство через проповедь – делала свое дело. Беднота почти поголовно стремилась уйти от постылой жизни. Семена проповеди, падавшие на благодатную почву недальновидности, моментально произрастали, давая отменный урожай, но не святости, а воровства, бандитизма, грабежей населения, попадавшегося по дороге. Ведь грехи-то были уже отпущены авансом самим папой – наместником Бога на земле.

Войско Петра Отшельника покинуло Кельн после восемнадцати дней отдыха, то есть 19 или 20 августа 1096 года. Ему удалось провести свое войско через Германию, Болгарию, Венгрию без происшествий. Однако Вальтер Неимущий, двигавшийся со своей "братвой" отдельно, в Болгарии в ответ на отказ предоставить продовольствие, ответил разграблением Белграда. Шайки его головорезов ловили местное население и нещадно избивало. Только авторитет Петра Отшельника позволял ему сдерживать грабежи и, вместе с тем, добиваться снабжения дикой толпы продовольствием. Но и ему не всегда сопутствовала удача. Группа отбившихся паломников после ссоры с местными болгарами подожгла мельницы, расположенными вдоль Моравского моста. За виновниками была устроена погоня войска правителя Ниша. Арьергард бедняков-крестоносцев был настигнут и нещадно разбит: многих взяли в плен, отобрали сундук с награбленными ценностями.

Петр собрал остатки своего войска и прибыл в Софию для краткой остановки. Ему разрешили разбить лагерь только в Бела-Паланке. Там Святого человека впервые встретили посланцы императора Константинополя Алексея Комнина, поставившие жесткие условия, только после выполнения которых крестоносцы могли получить провизию. Выполняя строгие предписания толпа, не задерживаясь более трех дней в одном городе, доплелась наконец-то до Константинополя. Весь переход от берегов Рейна до Босфора занял чуть больше трех месяцев.

Интересные исторические зарисовки сделала родная дочь императора Константинополя Анна Комнина. Дело в том, что народы этой древней цивилизации смотрели на пришельцев из Европы, как на дикарей, варваров и их удивляло многое. По словам дочери императора: "Самодержец собрал ответственных военноначальников Ромейского войска, приказал заранее приготовить по пути следования крестоносцев запасы провизии. Но предупредил, что в случае попыток грабежей коренного населения, придется обстреливать и отгонять отряды пришлых людей".

Крестоносцы из бедноты так распоясались, что принялись даже сдирать свинец, покрывающий купола церквей. Император поспешил переправить толпы паломников на восточный берег Босфора. Для постоя крестоносцам была отведена крепость Цивитон неподалеку от Еленополя, на берегу Никомедийского залива. Пришельцы придавались разнузданному грабежу, ссылаясь на то, что находятся на вражеской земле. Тут уж вовсю и без прикрас проявились истинные мотивы "святого похода" – голодранцы спешили прибрать к рукам все, что плохо и хорошо лежит. А "крупные звери" с графскими титулами пойдут по следам голытьбы, но будут отвоевывать для себя целые города и крепости. Вполне закономерно происходили и распри между крестоносцами внутри лагеря: там сталкивались интересы ломбардцев, немцев и французов. Многие отряды рвались вперед, забывая об осторожности, преследуя только одну цель – наживу. На исходе сентября месяца отряд германцев захватил крепость Ксеригор, что расположена в четырех днях пути от Никеи. Турки, сперва отрезав в пагубную жару от источников воды основную массу народа, устроили настоящую бойню крестоносцам.

Петр Отшельник на время отлучился в Константинополь для переговоров о продовольствии, его отряд тут же, оставив в крепости Цивитот беззащитных женщин и детей, отправился грабить поселения в долине Дракона. Там грабители влипли в хорошо организованную засаду: турки сперва перебили мужское воинство, а затем обрушились на женщин и детей, спрятавшихся за стены Цивитота. По словам императорских хронистов и Анны Комининой, из костей погибших крестоносцев к 1101 году была сложена огромных размеров гора. Позже будет воздвигнута стена из камня, щебня вперемешку с костями убиенных – она станет гробницей-памятником крестоносцам. Отсюда возьмут начало многие легенды, вошедшие в народный фольклор: "Песни о пленниках", "Песни об Антиохии", "Взятие Иерусалима". Но крестоносцев уподобляли и с бродячими бандитами, и нищими проходимцами, и с участниками сказочных битв в пустынях. Красива легенда о крестоносцах, строящих дворец для "Карборана" – для султана по имени Кербоги. В другой легенде разбросанные по пустыне крестоносцы из бедноты выбрали себе королем рыцаря по имени Тафур. Они вскоре превратились в проклятых пожирателей человечины – в тафуров.

Весь такой новоявленный эпос, наделенный огромным "душком" грехопадения, сконцентрировался вокруг Петра Отшельника. Однако, дурная слава только усилила обаяние его исторического образа. Все выдававшееся под знаком наивной, но "абсолютной правдивости", приобретало идеальную красивость. Чего стоит, к примеру, "Песнь о Рыцаре с лебедем". Песнь начиналась милыми словами: "Мы споем вам про Круглый Стол, но я не хочу вам поведать ни басен, ни лжи, я вам спою песнь, не лишенную притягательности, ибо она является правдивой историей, а потому истинна"…

По стопам той же "народной мудрости" продвигались и большевики, их последователи, завалившие грудами печатной лжи прилавки книжных магазинов, газетных подшивок. Но их вели ленинские тезисы о справедливости партийного вымысла, создающего самые справедливые легенды, способные конкурировать даже с реальностью.

"Песни в те века превозносили не столько победителей, сколько побежденных, поскольку логика событий была такова: Крестовый Поход, по мнению папы и многих христиан, был жертвой во имя Бога. Значит "Герой" должен стать мучеником! Если языческий герой есть победитель, то библейский герой – мученик, подобно Иисусу Христу, распятому за любовь к ближнему!..

Крестовый поход бедноты по внешней окраске воспринимался официальной религиозной идеологией, как героическая жертва. Папский легат Адемар Монтейский величал поход "помощью бедным" и предупреждал: "Никто из вас не сможет спастись, ежели не будет почитать бедных и помогать им. Ведь они каждодневно должны возносить молитвы Господу за ваши грехи". Трогательность подобных воззрений доходила до парадоксов: с 1212 по 1213 годы был организован крестовый поход детей, но это уже была коварная утопия!"…

Олег Верещагин опять прибежал ко мне на кухню, пылая негодованием, когда стол был почти накрыт, но "наш барон" не поспешил броситься помогать мне в сервировке стола, он только давал указания:

– Саша, я не вижу соли на столе, и хлебушка необходимо еще подрезать. А почему же нет квашеной капустки, соленых огурчиков, маслин?

Можно, конечно, было одернуть тунеядца, но я прощал ему и более серьезные грехи. Я только ласково поправил друга, чтоб он не потерял контроль над обжорными эмоциями окончательно.

– Уймись, сука пушистая! Что же я сейчас, ночью, побегу искать тебе квашеную капусту, огурцы и маслины. Подумай ты своей кандидатской головой, напряги физико-математические способности. Будешь есть и пить, что дадут! Это только тебе одному повезло: эксплуатируешь своих сердобольных сестричек на домашних работах, а я привык к спартанской жизни…

Олежек, вообще-то, весьма быстро приходил в норму: спускался с облаков на землю, но выпивал водки после моральной встряски больше, чем обычно. В революционные праздники он совершенно не пил, словно бы ждал призыва – "К оружию, братья!" Но Зюганов молчал, сытый и довольный своей ролью в современном международном рабочем движении, персональным автомобилем с "мигалкой", бесплатной дачей, шикарной квартирой, очень далекой по комфорту от "подполья".

Олег не стал больше вертеться у меня на глазах, а убежал в комнату дочитывать, взволновавшие его тексты. Он только буркну мне на ходу:

– Вообще-то, можно было накрыть и в комнате стол. Чего ж ютиться по кухням, как заговорщикам-диссидентам…

На последнюю реплику я даже не посчитал нужным отвечать. Бить надо буржуев недорезанных! Вот мой ответ международному империализму…

А Олег, конечно, завис на той части рукописи, в которой описывается судьба рыцарей-баронов. До таких описаний Олежек был охоч невероятно. Сказывались генетические комиссуры из сфер настоящего и прошлого. Тоже мне, нашелся Гусинский недорезанный!..

Да, конечно, Олежек читал не отрываясь мои тексты, я даже засомневался, стоит ли его звать к столу – может быть, сожрать все за двоих. Верещагин читал и удивлялся: "Армии баронов были полная противоположность современным войскам, прежде всего, по организации. Барон собирал своих вассалов под знамена по строго определенному регламенту: только на сорок дней можно было закабалить воинство. По истечении такого срока вассал имел право покинуть поле боя, не обращая внимания на исход сражения. Городское ополчение имело право отходить от своего города только на расстояние одного дневного перехода. Естественно, что Крестовый поход в далекие земли ставил перед баронами совершенно другие задачи: возникали не только потребности чисто военные, но и экипировочные, продовольственные.

Можно считать удачей, что все войско шло к Константинополю разными маршрутами. Но даже тогда возникли некоторые трудности связанные с тем, что предшествующий "поход бедноты" истощил запасы провианта в отдельных территориях и оставил недобрую славу об "европейских варварах". В войсках крестоносцев было объявлено о смертной казни любому, кто будет уличен в воровстве, грабеже, насилии.

Понятно, что Византия демонстрировала своим отношением к Крестовому Походу готовность к порабощению Востока. Мерещились многим невероятно-грандиозные события. В свою очередь, европейское воинство лицом к лицу встретилось с иной культурой, ее творцом была развитая греческая нация, намного обогнавшая в развитии своих северных и западных братьев-христиан. Поскольку папа назначил Константинополь местом сбора Армий Крестоносцев, то все обязаны были подчиниться такому решению. Однако расхождения интересов быстро выявились: все были негативно настроены к императору Алексею, многие имели стычки с его сановниками и войсками. За движением крестоносцев следили специальные воинские патрули, пытавшиеся пресекать грабежи и анархию.

Алексей, прежде всего, потребовал от именитых руководителей армий принести ему клятву на верность, то есть стать его вассалами, что, естественно, не входило в планы крестоносцев. Но император мог в любое время воспользоваться самым верным способом воздействия на чужеземцев – ему было легко прекратить поставку продовольствия. Голод являлся хорошим рычагом воздействия на крестоносцев, судьба и главный в данном случае ее водитель – император неоднократно им пользовались. Неожиданно Алексей нашел верного помощника в рядах крестоносцев – это был нормандец Боэмунд Тарентский, самый беспокойный, коварный и неутомимый авантюрист. Он и Сицилию-то захватил практически в одиночку.

Боэмунд был скор на любой обман ради достижения собственных целей. Он не останавливался перед невероятной резней, обманом, подлогом. Но сердце Анны Комниной, видимо, было покорено неординарной, страшной личностью. Она оставила запись о нем: "Не было подобного Боэмунду варвара или эллина во всей ромейской земле. Вид его вызывал восхищение: большой рост – почти на локоть выше самого высокого воина – живот подтянут, бока и плечи широкие, грудь обширная, руки сильные, идеальные пропорции. Волосы светлые, пострижены относительно коротко, лицо выбрито, глаза голубые. Весь облик Боэмунда был суров и звероподобен, его смех для других являлся рычанием зверя".

Сам Боэмунд без проволочек и оговоров согласился принести клятву на верность императору Византии и через некоторое время склонил к ней и всех остальных рыцарей. Боэмунд много сделал для того, чтобы взять город Антиохию, но еще более настойчивую деятельность он развил для того, чтобы взятый осадой город перешел к нему во владение"…

Наконец, узы товарищества и зов голода принудил меня позвать Олега к столу: мясо простывало, а водка приятно леденила пищевод даже на расстоянии, одним своим видом. Запальный сок фонтанировал в полость желудка, как Петергофский "Самсон".

Странно, но Олег при первом же моем призывном окрике легко оторвался от рукописи, и это даже несколько покоробило мое авторское самолюбие. Мы сели за стол, нагрузили снедью тарелки, наполнили рюмки… И тут сказалась давняя и тяжелая хроническая болезнь моего друга – он принялся произносить тост. Тосты у Олега всегда были продолжительными, бестолковыми, но обстоятельными…

– Господин писатель, вольный книжник, самозванный мастер слова! Сашка друг! Гонорары твои псы съели, но ничего – не волнуйся, попадешь в тюрягу, мы тебе подкинем!..

Я сперва не мог врубиться: что за чертовщину он мелет? Но потом вспомнил старинный фильм "Дело Румянцева" и понял, что Олежек цитирует из него кусочек… Именно в том фильме маститый вор диктует мальчику письмо в тюрягу, таким образом "переводя стрелки" на безвинно пострадавшего шофера Румянцева, прекрасно сыгранного артистом Баталовым. Я позабавился началом тоста, но, однако, сделал для себя и некоторые выводы.

– Олежек, насколько я тебя понимаю, ты решил спонсировать выход в свет моей новой книги про масонов? Или тебя главным образом заботят мои перспективы попадания в "тюрягу"?

Верещагин недовольно поморщился – он страшно не любил, когда его перебивают, курочат тост.

– Саша, ты все же плохо воспитан! Ломаешь весь кураж! Неужели ты думаешь, что оплата издания книги для меня проблема. Я оплачу и издание твоего полного собрания сочинений – в твердой обложке, с иллюстрациями от лучших художников – ты только пиши! Издание "полного собрания", естественно, происходит после кончины автора: полного отказа писать или перехода в мир иной… Ты-то что предпочитаешь?..

Это, конечно, уже была месть! Гадкая и коварная. Олег загонял меня в мышеловку…

– Я предпочитаю, чтобы ты закончил свой тост побыстрее, и мы спокойно выпили бы тогда!.. – уточнил я свои желания.

– В этом вопросе, как говорится, у нас тобой, Александр, полное совпадение во взглядах. – Олег как бы выправлял свои эмоции, но еще не погасил недовольство моим вмешательством полностью. – Саша, меня всегда удивлял твой выбор тем для новых книг: были же и другие врачи-писатели – например, Чехов, Вересаев, про современных "комиков" я уже и не говорю – но они выбирали, с позволения сказать, "легкие темы". "Бытовщина" была сферой приложения их творческого таланта. Но ты все время лезешь в сферу скользких и даже опасных тем!..

Олег впился в меня глазами, словно пытаясь вычленить корень моих творческих потуг. Он воспринимал меня, конечно, как вещь в себе. И общение с тайной его – постороннего наблюдателя за творческим процессом – сильно возбуждало и озадачивало. Он все еще не хотел верить в то, что творчество – это таинство. Понять его истоки, мотивы, законы развития может только человек, втянутый Божьим промыслом в круг сложных отношений мифического и реального. Но меня сейчас беспокоило другое, я видел, что водка в рюмках согревается, а мясо остывает. Мне удалось сломать "творческий порыв" Олега – я не позволил ему проговорить свой тост битый час, но необходимо резво переходить к другому виду таинства – к "пьянке"…

– Я понял вас, мой юный друг, – "пепел Клааса стучит в вашем сердце". Но скажи откровенно: ты желаешь выпить до того, как и водка, и пища потеряют товарный вид?..

Олег не был поэтом, но иногда начинал говорить стихами, именно этого я и стремился избежать…

– Олежек, солнышко, раздвинь губки! – я предлагаю быстро продвинуться к основной цели. – начал я почти что цитировать довольно старый анекдот. – Пьем залпом, стоя, запрокинув голову, как породистые пианисты после заключительного аккорда при исполнении потрясающей симфонии…

Верещагин поморщился, но не от надвигающейся перспективы выпить залпом и даже не от моей скабрезности, заимствованной из старого анекдота, а потому, что его потрясающий мудрый тост был скомкан уже в самом начале…

Сила влечения к спиртному у продвинутых алкоголиков все равно выше всех других посылов. И мы, крякнув, выпили стоя, запрокинув головы, только получилось у нас это не как у знаменитых пианистов, – строго говоря, мы оба толком и не знали с какого боку подходить к пианино, – а как у цапель, со смаком заглатывающих холодного, скользкого лягушонка!..

Ели мы молча, не чавкая, но покрякивая изредка от восхищения здоровой пищей: мясо великолепно дошло под огромным количеством лука, нарезанного тонкими колечками. Гарнир из лука – это наше с Олегом признанное "объедение"! Не было огурчиков и квашеной капустки, но я откопал в холодильнике из старых запасов салат "Дунайский", приготовленный руками волшебницы, кудесницы – моей давней пассии Светочки, теперь навещающей меня крайне редко. Подозреваю, что у нее появилось новое "увлечение"! Старая любовь – крепче новой, поэтому ее появление сочеталось с любовью и кулинарными откровениями. И я ценил такое сочетание больше всего на свете – ведь здоровый мужчина всегда чувствует себя "голодным" во всех отношениях. Мы не развивали со Светочкой запретную тему, поскольку были вольными птицами и ценили свою свободу больше всего в жизни. В нас обоих было что-то от масонов, но повернутых к несколько анархическому толку.

Салат "Дунайский" готовился по особому рецепту, в нем было все – и капустка и огурчик и помидорчик, лук и сладкий перец. Это было особое кулинарное творение. Мы с Олежеком, не сговариваясь, наслаждаясь остротой салата, быстро, почти по-военному, опрокинули еще по три рюмахи и глубоко задумались – каждый о своем, естественно!..

"Первичный образ рыцаря, отправляющегося в Крестовый Поход и оставляющего дома верную жену, но на всякий случай заключающий ее зад и перед в железный "пояс целомудрия" надуман. Слов нет, всякие бывали истории: был и "пояс целомудрия", отмыкаемый разворотливым любовником запасными ключами, женская печаль, успокаиваемая юным пажом и прочее. Но большинство достойных жен забирали своих детей и сопровождали мужей-рыцарей в дальнем походе, терпя лишения, опасности и неудобства наравне с мужчинами А самым серьезным испытанием в том походе была "жажда"! Но уже в первом походе, при взятии Иерусалима, когда все близлежащие источники воды были отравлены или засыпаны, именно самоотверженные женщины налаживали доставку воды из дальних источников. Жена рыцаря Раймунда Сен-Жилльского – Эльвира Арагонская, происходившая из семьи испанских королей, была верным помощником в трудном походе своему мужу. Она потеряла сына Альфонса, умершего в походе, но у верных супругов на Святой Земле в замке Мон-Пелерен родился другой сын, названный Альфонс-Иордан.

Ида Австрийская – известная красавица, закаленная спортсменка, – "взяв крест", в едином строю с баронами участвовала в боях во время Второго крестового похода. Она сопровождала Вельфа герцога Баварского, была смелой амазонкой, но пропала во время битвы при Гераклее, где французское войско потерпело страшную катастрофу. Говорили, что ее пленили, и она закончила свою жизнь в далеком гареме, родив будущего мусульманского героя Зенги, завоевавшего Эдессу.

Маргарита Прованская, жена Людовика Святого, вместе с мужем пустилась в его первый крестовый поход: в Дамьетте армия крестоносцев потерпела поражение, Людовик был пленен, а Маргарите пришлось рожать ребенка именно в эти страшные дни. Почувствовав приближение родовых схваток, она попросила всех присутствующих покинуть комнату, а оставила подле себя только восьмидесятилетнего рыцаря, наказав ему отрубить себе голову как только сарацины ворвутся в крепость. Слава Богу, что сарацин удалось в тот день не подпустить к стенам крепости.

Уже на следующий день после родов героическая женщина организовала сопротивление маленького войска, охранявшего крепость, уговорила итальянских, пизанских, генуэзских купцов остаться в городе, взять под свой контроль небольшой запас продовольствия. Она спасла город, его население и покинула крепостные стены только уже перед самой сдачей крепости. Маргарита Прованская направилась в Акру, где и нашла своего мужа. Супруги вели себя мужественно в плену, олицетворяя идеалы Бесстрашного Рыцаря и Верной Дамы Сердца.

Но были и другие примеры: можно вспомнить скандальную хронику Альеноры Аквитанской – жены Людовика VII. Знатная дама спуталась со своим дядей – красавцем Раймундом де Пуатье, бывшим князем Антиохийским по своей законной жене. Вторая жена Балдуина Булонского – армянка по происхождению, Арде – была обвинена во множественных прелюбодеяниях".

Я мог бы и далее топтаться на месте, в этой грязной луже, наполненной женским пороком, но мне хотелось идеализировать женщину прошлого, хотя бы для того, чтобы незаметно переправиться к настоящему времени. Трудно не понять аксиоматическое явление: все события развиваются по спирали. То, что было когда-то, обязательно повторяется – практически, по схеме той же логической концепции. Женщина здесь – не может быть исключением!.. Потому я не был в обиде на мою Светочку. Честно говоря, широта моих взглядов на женский вопрос была безгранична еще и потому, что я сам недавно был "сражен" моим новым домашним врачом. Однако, то – особая история, требующая спокойного, неспешного изложения, не в момент "насыщения", а значительно позже, когда приятная плотская благодать уже разольется по всем членам…

Мы с Олежеком быстро хлопнули еще по рюмашке!.. Состояние образовалось близкое к невесомости – все же выпито уже было порядочно для интеллигентов, ответственных тружеников зримого фронта умственного труда… Первые пол-литра заканчивались, но мы не грустили, "да не оскудеет рука дающая – льющая"…

Мы извлекли из холодильника следующую порцию "Санкт-Петербургской", разлили и призадумались, "а сыр во рту держали"…

– Саша, скажи, открой тайну: куда двигаешься ты издалека? Ведь речь-то должна, если судить по названию книги, идти о масонстве?

Я должен был отвечать на прямо поставленный вопрос, хотя, если бы Олег не спешил, то все мог бы прочитать и сам в этой книге.

– Олег, все очень просто, как все гениальное… Ростки психологии масонства, которое созреет, как вид особой организации отношений между избранными людьми, были посеяны в ходе Крестовых Походов. Это мое категоричное убеждение! Тогда был посеян, а потом обобщен опыт адаптации к условиям существования избранного воинства в окружении бесчисленных врагов.

Я посмотрел на моего друга более, чем внимательно. Мне было нужно понять, что он знает о жизни, вообще, и о тайных ее сторонах, в частности. Я хотел измерить невидимой меркой то, сколько он горя успел хлебнуть после рождения на этой Земле, в процессе общения с себеподобными…

– Суди сам: 17 июля 1099 года, то есть через два дня после успешного штурма Святого Города бароны-рыцари выбрали себе вождя. Главная задача такой фигуры состояла в том, чтобы организовать охрану отвоеванных Святых мест – в том, собственно, и состояла главная цель Крестового Похода. Надо помнить, что многие рыцари собирались после удачной военной экспедиции возвращаться домой, в Европу.

Верещагин сделал попытку перебить меня каким-то частным вопросом, но я был тоже крепким орешком:

– Олежек, "не суетись под клиентом". До всего дойдем последовательно и постепенно – методом дедукции, как маститые пинкертоны. А пока заметь: Выбор рыцарей остановился на Готфриде Бульонском – на самом "благочестивом"! Бароны искали и нашли человека, обладавшего моральными достоинствами, умом, чистотой души, позволявшими его приравнять к воплощению рыцарского идеала. Это, как сказали бы нынче, был "стандарт" Рыцаря! Понятно, что такой образец не шел ни в какое сравнение с нынешними "государственными мужами" – говнюками даже по самому общему определению.

Верещагин опять засуетился, и я заподозрил новые интеллигентские происки с его стороны: опять пойдут малозначительные, частные вопросы. Я, видимо, не вовремя поперхнулся "Дунайским салатом", и Олег воспользовался временной вынужденной паузой.

– Саша, Саша, ты все время затыкаешь мне рот! А я считаю, что настало время выпить за избрание нового короля рыцарей, за Готфрида Бульонского…

Вот так всегда у Олега: он может размениваться на тостовые панегирики и пропускать суть – а суть состоит в том, что необходимо срочно "добавить"! Мы выпили, стоя – за "друга", за отца международного рыцарства – за Готфрида-благочестивого. Это вам не администраторы новой формации, больше говорящие, чем делающие. В Санкт-Петербурге они уже сумели провалить даже ремонт городского метрополитена на станции с символичным названием – "Мужество"… Пили мы, гордо запрокинули головы, но теперь уже, как славные рыцари, только что закончившие важное сражение. Тяжелые шлемы были сняты, характерным движением головы поправлены мокрые и спутавшиеся от благородного пота волосы, ниспадающие на плечи… Когда закусили и осознали, как смогли, что произошло сейчас и тогда – на выборах нового короля, я продолжил:

– Олег, дружище, ты меня уважаешь?.. или так себе?.. Тогда давай быстренько и без разговоров еще по одной!..

Что-то – какая-то очень важная мысль – мешала языку шевелиться во рту и строить связанную речь… Огромным усилием воли мне удалось все же изловить эту негодницу, собрать, как говорится, мысли в кулак:

– Олег, ты оцени, пожалуйста ситуацию! Кто из современных дельцов мог бы так поступить, как поступил Рыцарь Готфрид: он же отказался от звания Короля!..

Глаза у Олега полезли на лоб. Было понятно, что даже он – мой верный друг, благороднейший человек, ни при каких обстоятельствах не отказался бы от должности "Короля"…

– Олег, в том-то и состоят отличия истинного Рыцаря от самозванца, а таких самозванцев, как ты понимаешь, расплодилось сейчас огромное количество. Весь народ развратили большевики этой сраной идеей – "пролетариат – гегемон". Теперь выскочки из калачного ряда, из глухой провинции ринулись покорять "вершины власти"!..

Нет слов, одни междометия! С горя мы с Олежеком, конечно, еще дернули по одной,.. потом – еще и еще! Но то было с огромного горя – от ощущения неотвратимого измельчания человеческой души, от поругания матери-родины… Рыдали мы с Олежеком, примерно, минут пятнадцать, запивая наше неутешное горе водочкой. Закусывать тогда, кажется, совершенно прекратили, и это скоро дало о себе знать… Я уже, как ни старался, никак не мог донести до моего друга мысль, высказанную достойным рыцарем Гвибертом Ножанским: "Благородный Готфрид просто не желал носить золотую корону там, где Христос носил терновый венец"!

Перед глазами все время менялись два лица – нынешнего губернатора и моего бывшего директора по части медицинского страхования. Я все время пытался взгромоздить на эти дурьи головы по "терновому венцу", и у меня ничего не выходило… Шутовской колпак или арестантская шапочка им подходили больше… Как-то незаметно, на исходе второй бутылки, мы ткнулись рылами в Дунайский салат и затихли, видимо, минут на сорок – пятьдесят! Было тихо, благодать ласкала наши буйные головушки, мы похрапывали в два голоса, отлетев душой вполне далеко – за границы социальных катаклизмов…

Когда винные пары несколько разбавились и перенасыщенная ими жидкость начала активно выводиться почками, обеззараживаться ферментами печени, "рауш-наркоз" ослаб. В голове моей стала постепенно выстраиваться простенькая концепция, тихо переползавшая в мозг Верещагина. Такой процесс называется в народе "гипнозом". Тогда мы оба попали в сферу виртуальной исторической динамики…

"С приходом крестоносцев на Святую Землю там начали возводиться монастыри, действующие по четко прописанному уставу. Готфрид Бульонский воздвиг в Иосафатской долине монастырь Святой Марии. Примерно в то же время основали монастыри на Сионской горе, в Оливьерском саду, у Храма, у Фаборской и Кармельской гор. В 1157 году цистерцианцы основали аббатство Бельмон к югу от Триполи. Был построен клуатр Дафны в Афинах, филиал бургундского монастыря в Беллево, основан монастырь Сен-Дени герцогов Афинских с их усыпальницей. Но не менее важно то, что были созданы специальные монашеские и рыцарские ордена – Святого Гроба, Тамплиеров, Мальтийский, Госпитальеров. Они процветали, развивались и выполняли свои тайные и явные функции, собирая вокруг себя стойких приверженцев".

Видимо, я углубился в "Дунайский салат", уложил лицо поудобнее в тарелке, – мне, скорее всего, стало покойнее, потому что я вдруг вспомнил интересную историческую байку: "Некто Саладин – очень влиятельное лицо в религиозной иерархии – пожелал сам лично проверить деятельность госпитальеров. Он явился инкогнито в одеянии паломника в иерусалимский госпиталь. Устроив больного со всеми удобствами, ему предложили пищу, но он отказался, заявив, что хотел бы отведать бульона из ноги Мореля. Надо помнить, что Морелем звали любимого коня Великого Магистра Ордена. Но Магистр, посокрушавшись, повелел отвести коня на бойню и приготовить бульон для настойчивого пациента. Только тогда Саладин открыл свое инкогнито и, тепло простившись с монахами, отбыл восвояси, переполненный восхищением от общения со святостью и жертвенностью".

Как-то ненароком мои губы почуяли кусочек мяса в тарелке, силой дыхания втянули его в рот, и челюсти получили работу. Подпитав мысль, я усилил фантазию, а с такого пружинистого трамплина опять скакнула в средние века: "Во второй половине двенадцатого века Великого магистра тамплиеров Эда де Сент-Амана обвиняли в дерзости и излишней агрессивности.