- Сделайте одолжение... Вызовите милицию".
      Именно такие люди (выродившаяся советская элита) еще до событий августа 1991 года отдали власть Спириным, и, можно быть уверенным, они никогда не откажутся от нее добровольно.
      Искусство оправдывает свое предназначение лишь в том случае, если оно отражает не только чувства и помыслы, но и общественные действия современников. В наше время этот принцип приобретает громадное значение и дает право судить об уровне художественной литературы.
      Разговор о "Бермудском треугольнике" будет в некотором роде неполным, если обойдем статью Александра Проханова о нем. Этот талантливый беллетрист умеет придать вещам, на которых останавливается его взгляд, нечто загадочное, необъяснимое. Атакующий прохановский стиль заряжает своей энергией не только читателя, но и иного писателя. Тому пример новое сочинение Бондарева. Сравнения, уподобления, лихая лексика - все от Александра Андреевича! Разве это плохо? Его статья "Праведная пуля" ("СР", 30 дек. 1999 г.) сообщает творчеству Бондарева четкую идейную направленность и гипотетический размах, "Всякий серьезный роман - это метафора, соединение множества смыслов, наблюдений, идей в единый купол, на котором начертан Лик Божий". Велеречивое начало, не правда ли? И далее он переходит к изложению, а точнее - утверждению своей центральной мысли о значении пистолета и пули, служащих к украшению и вящему правдоподобию бондаревского повествования. "Роман Юрия Бондарева "Бермудский треугольник", - вступает Проханов в тему, - имеет свою метафору - праведную пулю, выпущенную из недр растерзанного, оскверненного народа, из развалин разрушенного, поверженного государства в другое время, в иной торжествующий, мерзкий уклад, празднующий победу на обгорелых костях великой эпохи. Эта мистическая пуля будет лететь годы, тысячелетия, но настигнет мучителя, его сына, или внука, или другого дальнего отпрыска, над которым произнесен приговор, свершится гоголевская "Страшная месть". И уж лучше бы ему не родиться, не быть вскормленному от материнских сосцов".
      Круто замешано, однако же позвольте хоть на секунду остановиться, чтобы укрепить дух, собраться с мыслями и не поддаться наваждению мистических прорицаний... Итак - "Это роман о возмездии. Ибо выстрел из "вальтера", произведенный одиноким оскорбленным праведником, искупает предательство армии, робость оппозиции, трусость Церкви. Пуля, разрушившая череп, где угнездилось зло, уравновешивает все залпы из танков, сделанные по Дому Советов. Это роман о герое, бросившем вызов злому миру, сбившем этот парящий в московском небе злой мир, как во время войны одиночки-пехотинцы сбивали пулей фашистские бомбардировщики". У фронтовика Бондарева, с редкостным накалом пишет в заключительном абзаце автор этой бесподобной статьи, "есть роман "Бермудский треугольник", в котором главным героем является пистолет. Своей крепкой, никогда не дрожавшей рукой Бондарев прицелился в тугой, неандертальский лоб режима и нажал спуск. Пуля, пробив лоб, полетела дальше, прошивая насквозь всех нынешних и будущих палачей России. Он сделал это, чтобы поднять нас в атаку, как тот легендарный военный командир. Он сделал это, чтобы никто из нас не чувствовал себя покинутым и неотомщенным. Прислушайтесь, как свистит эта пуля в сумерках русской истории, какая в ней музыка, красота. Не унывай, товарищ!
      Пройдет твоя зима, наступит лето,
      И ты услышишь песню пистолета".
      Быть может, об этом предмете еще будут писать, но с такой пронзительностью и откровенностью вряд ли кто-нибудь выскажется - Александр Проханов поведал о том, что имеет в романе некий затаенный, по его убеждению, смысл. Но, как говорится, есть и другая сторона медали. Здесь следует сказать не только об игнорировании специфики искусства, но и о явном пренебрежении к тому обществу, в котором поощряется дурной слог и откровенная подмена сути понятий.
      Чтобы там ни говорили, позднее творчество Ю. В. Бондарева характеризуется неумной тягой к некоей избранности ("Я - элитарный писатель!"). Быть может этим объясняется его стремление к излишней усложненности повествования, продиктованной формальными соображениями, а не углублением художественного анализа, образного строя и стилистическим совершенством Увы, так и не нашел путей к отражению острейших конфликтов эпохи и новых черт русского характера, существо коих не в смутных, ни к чему не обвязывающих умствованиях интеллигенции и ее цеховых распрях (этой теме посвящено пять романов, потребовавших 25 лет труда), а в глубочайших противоречиях смутного времени, в трагедии всеобщего бытия. Во всем этом отчетливо проявились мировоззренческая нечеткость, спад творческой энергии и шаткость взгляда на жизнь.
      Так потерпела громкую неудачу бондаревская попытка изобразить духовный "ландшафт эпохи" и раскрыть истинный облик нашего современника.
      * * *
      Нынешнему писателю предстоит многое понять и многое выстрадать. Может быть, как никогда ранее ему противопоказана глубокомысленная созерцательность Спинозы: "Не радоваться и не печалиться, а только понимать", а тем паче судорожное желание держаться у всех на виду любой ценой. Какое наивное заблуждение! Иные некогда популярные литераторы, щедро отмеченные знаками внимания прежней власти и давно утратившие способность творить, всю свою оставшуюся жизнь посвятили добыванию академических званий, дворянских титулов и, конечно, литературных премий (кои, если и дальше так пойдет дело, скоро будет учреждать каждая букеровско-соросовская контора Первопрестольной). Нет сомнения, что в столь славное культурное движение вольются и активисты сексуальных меньшинств вкупе с наиболее квалифицированными жрицами второй древнейшей профессии, увенчав творческую грудь многопрославленного московского или сибирского писателя значком лауреата "Триумф голубых" либо "Святая грешница Мария Магдалина"... Теперь этот вертеп называется не иначе как "гуманизация и одухотворение общества". О времена, о нравы! Между тем кое-кому из жаждущих орденов и премий не худо бы вспомнить, что обилие новых знаков отличия (по нынешним временам особенно!) всего лишь несколько лишних слов для юбилея.
      Что скрывать, для большинства литераторов 80-90-х годов характерен разрыв между объективным восприятием действительности и ее субъективным претворением, подслащенным стремлением с ходу завоевать идеальные сферы всеобщего благоденствия. Это, конечно, не упрек, а констатация неоспоримого факта, который необходимо принимать в расчет при определении типа писателя и состояния литературы последнего двадцатилетия.
      Есть и другая сторона данной проблемы. Лишенные идейной целенаправленности и высоких идеалов, литераторы (за немногим исключением) утратили непосредственность восприятия жизни и способность мыслить категориями времени.
      А те, из особо отмеченных перстом власти предержащей, тяготеют к условным понятиям о государстве и народе, стремятся сгладить углубляющиеся противоречия между правящей верхушкой и обществом, являясь проводниками тех разрушительных идей, которые вырвались наружу в начале девяностых. Это большей частью люди неталантливые и эгоистичные, далекие от народа и социальной справедливости.
      Вместе с тем создалась, на первый взгляд, парадоксальная ситуация несмотря на ужасающие катаклизмы, часть бывшей секретарской верхушки превратилась в верхушку рыночную и живет припеваючи. Тайные и явные любимцы членов Политбюро с "человеческим лицом" и без оного, как и прежде, переиздают свои "бессмертные" сочинения, извлеченные из склепов литературного погоста. Их герои полны чванливости, надменного презрения и отчужденности от жизни, тяготеют к ее произвольному искажению, подмене конкретного смысла события иллюзией. Неудивительно, что творчество этих и подобных им по духу литераторов утратило перспективу своего развития, омертвело. И в памяти оживают стихи Ф. И. Тютчева:
      Когда дряхлеющие силы
      Нам начинают изменять
      И мы должны, как старожилы,
      Пришельцам новым место дать,
      Спаси тогда нас, добрый гений,
      От малодушных укоризн,
      От клеветы, от озлоблений
      На изменяющую жизнь;
      От чувства затененной злости
      На обновляющийся мир,
      Где новые садятся гости
      За изготовленный им пир,
      От желчи горького сознанья,
      Что нас поток уж не несет
      И что другие есть признанья,
      Другие вызваны вперед,
      Ото всего, что тем задорней,
      Чем глубже крылось с давних пор,
      И старческой любви позорней
      Сварливый старческий задор.
      Молодые писатели по-своему воспринимают состояние литературной реальности. При чтении "Манифеста нового поколения" Вячеслава Дёгтева создается впечатление, что автор преднамеренно вызывает "огонь на себя", задевая за живое, норовя ударить по самому больному месту: "Они (старшее поколение. - Н. Ф.) сами себя загнали в резервацию... Сами себя оскопили... Их мир - мир кривых зеркал". Порою автор впадает в крайность своей эксцентричной невоздержанностью: "За редким исключением это убогие, никчемные людишки, с плебейским мышлением (...) в наше кровавое время они очень любят рассуждать о непротивлении злу насилием, пописывают пасторали о лютиках-цветочках (...) Хоть они еще и просиживают свои геморройные зады на старых креслах с новыми заплатками из модных названий, - это их не спасет" и т. д. Новое поколение, заявляет далее автор, напротив, полно решительности "идти дальше, навстречу колючему солнцу, навстречу набухающей буре (...) мы сдуваем с нашего меча пыль бездействия, и пусть ржавчину с него счистят вражьи щиты и шлемы". Сильно написал представитель молодого поколения. А ведомо ли сему поколению, что его предшественники в свое время тоже устремлялись "навстречу колючему солнцу" и прочее, но создали литературу, равной которой не знает мир последнего семидесятилетия?.. О, безоглядная молодость, о, безрассудная дерзость!
      Однако ж не будем с порога отвергать то, что задевает наше самолюбие, непривычно для нашего восприятия, равно как разрушает устоявшиеся представления о ходе вещей. Что это? "Издевательская, оплевывающая все святое статейка" (И. Дорба) или крайнее проявление противоречивости миропонимания, столь свойственных современным писателям? Видимо, суть в ином - в напряженных отношениях между поколениями, особенно обостряющихся в переходные периоды, когда начинает складываться новый тип писателя, корректирующий, естественно, цели и задачи литературы. Так было всегда!.. И это напряжение, это беспокойство усиливается, когда видишь, как литература мечется в поисках выхода из тупика. Надежда - на молодежь, талантливую и дерзкую, готовую отстоять честь родной изящной словесности.
      Как бы ни относиться к подобным манифестам, надо все-таки признать, что в них чувствуется боль за судьбу литературы. Как она сложится? Симптомы неблагополучия налицо: огромный валун, обрушенный в сонный литературный омут, не вызвал на его поверхности даже мелкой зыби! Меж тем аллеи изящной словесности проданы на сруб и уже остались малые островки уцелевших дерев. Сколько времени потребуется, чтобы вырастить новые? Много!.. И еще - кто даст ответ на вопрос: есть ли у нас литература как органически целое, объединенное интересами народа, верой в идеалы и духовные ценности России, наконец, четкостью художественного мировоззрения?
      II
      В декабре 1990 года состоялся VII съезд писателей России. Съезд проходил в сложной обстановке - развал социалистического содружества, разгул экстремизма в союзных республиках, политический и экономический хаос - и на этом фоне недобрый оскал новой власти. Писатели проявили озабоченность положением в стране. В речах, кулуарных разговорах, в самой атмосфере собрания сквозили растерянность, уныние и подавленность. Казалось, мало кто предполагал столь резкий поворот событий, а иные не верили в серьезность происходящего, считали его скоропреходящим явлением. Лишь немногие начинали серьезно задумываться над судьбой литературы и ее связью с жизнью народа.
      В этом плане представляет известный интерес выступление Валентина Распутина, точнее, та его часть, где говорится о взаимоотношении народа и писателя, советского писателя. "Всегда и во всех обстоятельствах оставался прежде запас -запас земли, терпения, мужества, здравомыслия и народного духа, которые в совокупности можно назвать запасом отечественной прочности, - сказал он. - В самые тяжкие и трагические моменты истории было куда отступать и чем усилиться, но сегодня (...) - разве нет у нас ощущения, что все запасы кончились и рассчитывать не на что? Разве к чувству бессилия не начинает примешиваться никогда раньше не испытываемое нами чувство бездомности и сиротства, будто сама Россия уходит у нас из-под ног в неведомое и чужое пространство... "8 -Мотив о том, что все запасы народного духа, здравомыслия и мужества "кончились и рассчитывать не на что", по известным теперь причинам навсегда останется в его сознании. Подвел, оказывается, народ Распутина: "Мы рассчитывали на здравый смысл, на нравственное здоровье народа, а они оказались подорванными больше, чем мы ожидали". Кому же как не писателям надо было это знать, а не "ожидать"? Впрочем: "Россия вправе была ждать от нас решительного слова, вправе была ждать его от тех, кому она вручила свой голос и совесть. И она ждала его", как он далее скажет, от нас, "дальновидцев и нравственников", и т. д. Право, как-то неудобно это комментировать Более ста лет тому назад Ф. М. Достоевский писал: "Многие из "наших умников" любят не сам народ русский, и будут любить его лишь таким, каким бы желали его видеть и каким себе представят его. А так как народ никогда таким не сделается, каким бы его хотели видеть наши умники, а останется самим собою, то и предвидится в будущем неминуемое и опасное столкновение"9. К слову сказать, к концу восьмидесятых Распутина (как и многих "живых классиков") покинуло высокое дыхание искусства и он пока еще робко, но решительно направил свои стопы в сторону от народа. А поскольку здравый смысл и нравственное здоровье народа оказались подорванными, "дальновидцам и нравственникам", то есть современным писателям, уже нет надобности преклоняться перед великой правдой.
      Не менее любопытно и другое. Несколько лет спустя, на очередном съезде Союза писателей России (1999 г.), Распутин, горячо поддерживаемый присутствующими, с бесстрашным и доселе неслыханным глубокомыслием заявит: "В одной из последних статей Валентин Непомнящий сказал, что роковой ошибкой большевиков было то, что они не стерли с лица земли русскую классику и позволили ей спасти культуру XX века и тем самым спасти Россию. Парадокс: Василий Розанов считал, что русская литература своей безудержной критикой существовавшего порядка за весь XIX век погубила Россию, приведя ее к революции; Вал. Непомнящий уверен, что русская литература после революции спасла Россию. (...) Одна художественность, т. е. красота русской литературы, в которую облекалась красота нашей самобытности, способна была спасти Россию и не дать забыть ее духовные и нравственные формы. Один русский язык, это неумолчное чудо в руках мастеров и в устах народа, занесенное на страницы книг, - один он, объявший собою всю Россию, способен был поднимать из мертвых и до сих пор поднимал". Спасла, стало быть, Россию писательская рать, несмотря на то, что "народ в инстинктивной потребности сохранить себя отпрянул от всякого печатного слова как от проказы". Сильно сказано, вроде того, что сапоги надо чистить с вечера, чтобы с утра надевать их на свежую голову... Проще говоря, писательская правда - это одно, а народ, народная правда - другое. Но и это еще не все: "У нашего писательского союза незапятнанные перед Отечеством перо и честь во все минувшее окаянное десятилетие. Мы не отступили от праведности и совместности литературы. Кажется, Василий Розанов сказал о славянофилах, что они звонили в колокольчики, в то время как в стране гудел набат, призывающий совсем к иным действиям. Должно быть, и мы звонили в колокольчики, но не из робости или малосилия, а от того, что слишком густо был забит злом сам воздух. Но не предали мы ни земных, ни небесных крепостей, на которых стоит Россия, ни святынь наших, ни души, ни оружия, ни товарищей... " Опасно писателю шутить со словом. Слова "мы не предали ни святынь наших, ни души, ни товарищей" кощунственно звучат в устах Распутина. Ну да Бог ему судия.
      Между тем настоящим русским писателям всегда была присуща страстная приверженность истине, признание идеалов народных за действительно главные и прекрасные, хотя они хорошо знали многие теневые стороны своих соотечественников. Вспомним, у Шолохова народная правда всегда брала верх над инстинктом самосохранения и эгоизмом художника. "Правда... Человек - не зеркало, которое все отражает, что перед ним... Правда в человеке, в нем самом. Он в муках рождает правду, если эта его правда держится на человечности, на сострадании, на чувстве долга и ответственности перед людьми, на доброй воле делать что-то для них... А если ничего этого в человеке нет, то его правдоискательство - ханжество... "Тьмы истин мне дороже нас возвышающий обман". Только ошибся здесь Пушкин. Обман - он и есть обман, никого не возвысишь. А вот настоящая правда всегда возвышающа. И наоборот, все, что человек принял сердцем и что помогло ему распрямиться, улыбнуться, вздохнуть поглубже, - это и есть правда. Истина может быть и низкой, и унижающей. И таких истин - тьма (...). Что же я не знаю, что бывало в плену или после него? Или судьбы таких, как Н. М., меня меньше трогают, чем судьбы Соколовых?.. Что, Андрей Соколов -неправда? (...) Сколько умения надо на то, чтобы говорить правду, писать, а... не мог. И все из-за той же правды"10:
      Здесь, пожалуй, напомним и другие суждения писателей о народе и правде. Феликс Чуев рассказывал, что еще при жизни Молотова он предложил отрывок из своей книги о нем главному редактору журнала "Москва" М. Н. Алексееву: "Он ответил мне: "Давай подождем, когда народ поумнеет". Судя по событиям последних лет, ждать придется долго. Однако обидно, когда доверчивый народ обманывают, искажая историю в угоду сегодняшнему безвременью. Правнук А. С. Пушкина Григорий Григорьевич Пушкин как-то сказал мне: "У нас в России почему-то никогда не было принято говорить правду". А Юрий Васильевич Бондарев, прекрасный прозаик и глубокий философ, заметил: "То, что ты пишешь, так и было, но народу нужна такая правда, в которую он бы хотел поверить"11.
      К этой проблеме мы еще вернемся, а сейчас продолжим разговор о "съездовских страстях". Итог окончательного распада Союза писателей России как объединительного центра подвел VIII съезд (июнь 1994 г.). Надвигалась новая лавина раздоров, иллюзий, непомерных эмоций, дележа имущества и склок. Сбросили маски приспособленцы и конъюнктурщики, утилитаристы и нравственные уродцы, еще вчера якобы радевшие за советскую литературу, а на самом деле отстаивавшие узкогрупповые интересы и использовавшие Союз писателей как кормушку, а равно прикрывавшие красивой вывеской свои неблаговидные делишки в стране и за рубежом, свидетельствует Борис Шереметьев. Большинство честных и одаренных писателей окончательно убедились в справедливости заповеди из Евангелия: не сотвори себе кумира. Ибо в предмете слепого поклонения и обожествления так называемого литературного авторитета зачастую кроется непредсказуемая и злая сила, управляющая и повелевающая окружающими во имя личной пользы, ради безумной корысти. Духовная подавленность, чувство трагического отчаяния не сняли, однако, напряженность подковерной борьбы за руководящие кресла в Союзе. Хотел того или не хотел, но именно об этом заявил докладчик: "Хочу повторить в тысячный раз: размыты художественные критерии, потускнели и стерлись такие понятия, как товарищество, дружба, верность слову, добро, порядочность, профессиональное уважение. Не труд, а клевета, предательство и лукавство стали делом чести, доблести и геройства в среде искусства... Но в силу многих обстоятельств я перестал верить, что мы, несколько тысяч писателей, сообща создадим пушкинско-толстовский символ культуры и нравственности в своем единстве. Сделать это не удалось по главным причинам - наше несовпадение, несоответствие, несовместимость, разобщенность стали напоминать баррикады противоборствующих сторон в одном лагере".
      Прервем на мгновение речь председателя союза писателей и напомним, что на этом съезде произошло нечто странное, противоречащее самой природе искусства, а именно: отказ от связи литературы с политикой, т. е. деидеологизация художественного творчества. По сути, это было официальное признание заката русской советской изящной словесности. Но вернемся к "съездовским страстям" 1994 года. Эмоциональные призывы-укоризны докладчика уже не могли повлиять на бурный процесс развала. "Мы теряем или потеряли уже друг в друге человека, а значит - культуру. Не обличать, а понимать надо, иначе мы уничтожим один другого. Обличая самих себя с яростью необыкновенной, мы не видим настоящего противника, мы слепнем и глохнем... "
      Печальный итог, который большинство присутствующих восприняли как полемический задор -съезд писателей уже не внимал своему председателю. Как и следовало ожидать, вскоре Союз писателей начал делиться на различные "независимые" объединения и прочие карликовые организации по причине групповых, этнических и корпоративных амбиций. Так была окончательно похоронена горьковская мечта об объединении тружеников пера в единую семью...
      И вообще о какой литературе как едином организме может идти речь, когда некогда считавшиеся ее гордостью и надеждой гак называемые "живые классики" при первых же признаках угрозы их личному благополучию кинулись в разные стороны? Кто с протянутой рукой к злейшему врагу СССР Солженицыну, как некогда бегал к советским вождям; кто со вздохом облегчения, объявив о "кончине советской России" и под аккомпанемент церковных песнопений, подался в графы, а комсомольский баловень, полусочинитель и полуученый, вдруг объявил себя внутренним диссидентом, чуть ли не сколотившем в 70-е годы антисоветское подполье... Этот ряд "подвигов" сочинителей, конечно же, измышленных ими с целью приспособиться к нынешнему режиму, можно продолжить.
      Однако же дело не в личностях, а в тенденции, возобладавшей в писательской среде. Нет, распад литературы начался задолго до развала СССР. Впрочем, видимость ее благополучия некоторое время сохранялась благодаря творчеству немногих истинно талантливых художников слова. Но они не составляют всю литературу, а являются лишь частью общего художественного процесса.
      В калейдоскопе жизни присутствует не только современность, но и история. Надо ли забывать о том, что между временем, когда народ управляйся воображением, принуждением и обещаниями, и временем, когда он вступает в полосу новых преобразований, бывает весьма сложный и полный неожиданностей период. Природа общества такова, что еще долго после того, как общество поймет несоответствие старых форм жизни и ее нового содержания, оно не решается открыто освободиться из-под их власти и, вынуждаемое силой обстоятельств и привычки, живет как бы двойной жизнью, внешне одобряя то, с чем уже не может смириться его внутренняя убежденность. "Когда народ вступает в этот период, то подобный образ действий становится до того общим, что лицемерие, можно сказать, организуется в систему, - писал английский ученый в конце XIX века Д. В. Дрэпер. - Иногда в этом плачевном состоянии живут целые общества". Даже после того, как идеи, исчерпавшие себя, перестают пользоваться общественным уважением, их политическая сила переживает силу умственную и производит то печальное состояние лицемерия, о котором говорилось выше. "В цивилизованной жизни общество всегда неизбежно должно двигаться вперед в законных формах, и этих форм нельзя избегнуть без больших несчастий. Избавить слишком внезапно общество от узды старых идей не значит дать ему свободу, но толкнуть его на путь политического бродяжничества, и потому великие государственные люди допускают и даже предписывают правила, внутреннее значение которых исчезло и разумное основание которых подкопано. Истина достигает полного действия постепенно и не вдруг, она сначала действует на разум, и влияние ее остается чисто умственным и индивидуальным; она расширяет потом свою область и производит нравственный контроль преимущественно посредством общественного мнения, и, наконец, приобретает физическую и политическую силу... В один день нельзя заставить народ подчиняться новым идеям"12. Разумеется, состояние современного мира объясняется многими причинами, о которых английский ученый прошлого века не имел четкого представления. Но главное, чем отличаются переходные эпохи - это углублением противоречий в идеологии и политике, а равно размыванием нравственных устоев общества.
      В литературе - это утрата веры в яркую и жизнетворную идею, потеря чувства приобщенности к высоким идеалам. Настоящий писатель ныне травмирован частой сменой общественного настроения и бесконечных крутых и не приносящих ощутимых результатов перемен, удручен при виде того, как доброта, благородство, искренность, чувство прекрасного покидают человека и властно и грубо заявляют о себе низменные инстинкты. Литератор мельчает на глазах. Он уже редко изображает события и характеры, как они есть, а только пересказывает содержание своего замысла, т. е. имитирует изображение "эпохи во всей полноте", не давая себе труда разобраться в сущности происходящего.
      Однако бывает и иное. "Знаете, - откровенничал Михаил Алексеев в мае 1993 года, - в последнем своем собрании сочинений я поведал о некоторых моментах, связанных с историей своих книг, и по ходу дела привел отзывы о них литераторов. Среди них, замечу, драгоценнейшие для меня шолоховские слова о "Вишневом омуте" - крепенький ты романчик написал. Так вот хочу сказать: никогда не сомневался в искренности коллег. Процитирую сейчас строки из письма Виктора Астафьева - о "Карюхе". "Давно я не читал ничего такого благородного по звуку, грусти и цельной глубине... Растревожила "Карюха"! Добрая кобыла, на ней не один десяток людей поедет и наладит свое настроение и еще не раз подивуется на матушку-Россию!" А вот одно из писем о "Драчунах": "Поздравляю Вас с Вашей огромной удачей... В этом романе редкое сочетание большого замысла с круто замешанным языком... Роман зовет к заботе обо всем живом - пусть это человек, природа или даже стрекоза... " Автор этих строк - Евгений Евтушенко. Или вот мнение критика Евгения Сидорова: "Я с удовольствием, залпом прочитал "Драчунов". Очень честная, очень личная, кровная проза. О деревне той поры, по-моему, так еще не писали"... Понимаете, конечно, не для саморекламы привожу я сейчас эти отзывы. Меня другое интересует, как же так прочно сумели нас разъединить в новейшие-то времена! Да не только разъединить - ожесточить друг против друга?"13
      Что это: святая простота или напротив? Гражданская война в литературе давно полыхает, и конца ее пока не видно. И начали ее в конце восьмидесятых сами же литераторы, все те же Сидоровы, евтушенки и иже с ними - и с той поры все отчетливее осознается общественностью как следствие кризисного состояния художественного процесса. Проблема гражданской войны в литературе стала неотвратимой реальностью, когда вслед за грязными политическими акциями "Апреля" со страниц печатных органов писатели двух непримиримых направлений обрушили друг на друга лавину обвинений, угроз и требований, что продолжается и сегодня.
      Что, сие неведомо писателю Алексееву либо он хочет прослыть наивным добряком? Или ничего не понимает? Нет, он просто не хочет понимать происходящее, ибо понимание внесет диссонанс в его сознание, дискомфорт в уклад его жизни, поступиться которым он не в силах... Не потому ли в годину царящего вокруг позора и преступленья М. Н. Алексеев советует подержать правду на задворках истории, "пока народ поумнеет"?14 Выходит, умный Алексеев и глупый народ... Среди "живых классиков" он не один такой.
      В противоположность этой выжидательной, а лучше сказать - трусливой созерцательности нарастает бешеная активность си-доровско-евтушенковских единомышленников, носящая крайне экстремистский характер. "Независимая газета" опубликовала 13 февраля 1999 года обращение "демократически мыслящих" сочинителей аж "К гражданам России". Оно стоит того, чтобы привести его полный текст.
      "События последнего времени убеждают нас в том, что над Россией нависла серьезная угроза. Страну все более захлестывает волна коммунофашизма. Саботаж коммунистами и их союзниками необходимых России реформ привел к резкому ухудшению условий жизни народа, к проявлениям массового недовольства. Цель КПРФ - захват власти, и потому все более настойчивыми становятся ее попытки дестабилизировать политическую ситуацию, добиться досрочной отставки президента, установить контроль над средствами массовой информации. Стратегической линией коммунистов стало продуманное и систематическое разжигание агрессивного антисемитизма. Генпрокуратура фактически отказалась привлечь Макашова, Кондратенко и Илюхина к ответственности за их погромные призывы. Резко активизировалось "Русское национальное единство" и другие нацистские организации. Отеческая забота Думы, правоохранительных органов, судов и прокуратуры о благополучии русских фашистов блокирует все попытки борьбы с политическим экстремизмом. Убийство Галины Старовойтовой, все учащающиеся вспышки антисемитизма, решение Думы возвратить на Лубянскую площадь в Москве памятник кровавому палачу Дзержинскому, бесстыдное воспевание Сталина и сталинизма, предложение Селезнева о восстановлении каторги, попытки подкрасить языческую коммунистическую идеологию православием - все это звенья единой цепи. Мы констатируем, что КПРФ окончательно перешла на позиции коммунофашизма. Сегодня мы имеем дело с единым фронтом коммунистов и нацистов. Их цель на нынешнем этапе - деморализация, психологическое подавление людей, превращение их в испуганную, дрожащую массу. Мы предупреждаем общество об опасности фашизации России. Мы призываем всех, кому дорога Россия, встать стеной на пути коммунофашизма. Мы призываем вас не бояться, не капитулировать перед силами зла, быть твердыми в защите правды, жизни и свободы (Б. Васильев, А. Володин, А. Гербер, Д. Гранин, Р. Казакова, Л. Лазарев, В. Оскоцкий, А. Приставкин, Л. Разгон, А. Рекемчук, Б. Сарнов, Ю. Черниченко, всего около пятидесяти подписей демократов в законе).