Что вы так трагически смотрите, я ведь весь свой долгий век был изгоем, все свое вбухал в русскую идею, и вот... завершение - пришлось отдавать свое самое дорогое за кусок хлеба, за бутылку водки... И я, поверьте, рад своей нищете, по крайней мере, даже сейчас ничего подписывать не придется". И к изумлению дьявола из преисподней, именуемой теперь Всемирным Аналитическим Центром, Батюнин поджигает свой дом, погибая вместе с посланцем темной силы.
      Проскурин-художник любит испытывать своих героев на прочность, ставя их перед роковым выбором. Вместе с тем, он стремится проникнуть в глубины исторических событий, поднимая на поверхность то, что спрятано в потаенных уголках души и разума соотечественников.
      Из записной книжки писателя. 03.04.93 года. "Сегодня ночью перечитал "Окаянные дни" Бунина. Сколько тоски, любви, желчи, ненависти, бессилия... И сколько затаенной надежды на возвращение привычного, уходящего в небытие русского дворянского бытия... Недоумевающий Иван Алексеевич Бунин, обнищавший русский дворянин и поэт, ужасающийся варварскому перерождению русского языка... не мог понять и принять, может быть, одного действительности и зыбкости русской души, ее падкости на всяческие лжепосулы и лжеобещания, но этого никто и никогда понять и объяснить не мог и вряд ли когда сможет. Такой она уж выродилась из европейско-азиатского мрака, русская душа, и такова, очевидно ее приспособляемость выживания в борьбе с врагами, непрерывными волнами накатывающимся на просторы русской души, то и дело выплескивающие парализующий трупный яд неверия в самое себя и отрицание самое себя.
      Бунин все искал причины самой русской сути, в самом русском национальном характере и отсюда его тоска и ужас - ощутить себя частью "неполноценного" народа, предназначенного самой природой к порабощению; но если и знал о них, то не рисковал касаться темных мировых сил, издревле ведущих скрытую и подлую борьбу по захвату власти над миром, над всеми народами, и не мог еще понять, что вся власть на земле, сколько бы ее не было, взаимосвязана и строго дозируется и распределяется по средствам особо тайных организаций и центров и давно сросшегося с ними еврейского бездонного золотого мешка - вот паутина, в которой одинаково бессильно бьются и дергаются и Наполеон, и Линкольн, и король английский, и монарх русский, и Ленин и Гитлер, и Сталин; не обходит это правило ни восток, ни Запад, лишь действует иначе и приспособленнее к обстоятельствам времени и характеру народа.
      ""Окаянные дни" - свидетельство бессильного в своем прозрении пророка, - катастрофа уже надвинулась, и материковые пласты уже заскрежетали, стали смешиваться, но это не только катастрофа России, это подступающий апокалипсис всего человечества. Столетием раньше или позже какая разница?"
      III
      Достоинством литературы любой эпохи является отражение жизни в социально-исторической конкретности, показ реальных причин, вызывающих общественные сдвиги, тенденции, добродетели и пороки. Для этого писателю важно находиться в гуще интересов своего времени.
      Тогда в его сочинении мир истинного и справедливого пребывает в тесной связи с объективным ходом исторического развития, то есть должное и действительное взаимодействуют тесно между собой. Речь идет об эстетическом освоении действительности, которое принципиально отличается от любого реального опыта человека.
      Настоящий писатель - это мысль, на нем лежит обязанность приобщить современников к тому, что происходит сегодня, равно как и подготовить их к восприятию событий, которые могут произойти, к счастью или несчастью, на скрещивании исторических координат. Каждая из наук рассматривает человека с какой-либо одной стороны, и лишь искусство дает о нем представление в целом. Но жизнь прекраснее, трагичнее, разнообразнее и т.д. наших представлений о ней. Поэтому истинный писатель, близко стоящий к недрам народного бытия, обречен на творческие муки, равно как в некотором роде уподобляется страннику, бредущему по опаленной солнцем пустыне.
      Важнейший принцип поэтики Проскурина состоит в создании сильных характеров, нередко поставленных в экстремальные ситуации. Речь идет не только о типе творчества, но и об основных принципах реализма второй половины ХХ века, в котором переплелись правда и вымысел, реальные и фантастические начала. Осмыслить сущность и назначение жизни нельзя без глубокого постижения существа человека, социальной среды и природы. Вместе с тем выработать философские убеждения - значит создать настоящие явления искусства, ибо философы не только мыслители, но и художники. Проскурина всегда занимали "сложные вопросы", он из тех русских писателей, который обладает большим талантом и духовной силой, позволившим ему вырваться из-под гнета косной общественно-литературной среды и поставить свое творчество на службу национальных интересов. Отсюда - его тревога и боль за судьбу России, за бедственное состояние русского человека. С большой силой это проявилось в его крупномасштабном произведении "Отречение".
      Заключительный роман трилогии "Отречение", вышедший отдельной книгой в 1993 году, как большинство сочинений взыскательного мастера, давался нелегко. Здесь с особой обнаженной жесткостью почувствовалось сопротивление материала. Автору нужно было идти или на упрощение, либо вновь и вновь искать единственно верное в данной ситуации и для главного персонажа душевное движение, поступок, реакцию на то или иное событие, заранее зная, что это вызовет новую лавину неожиданностей и усложнений. Героя нельзя принуждать, ему нужно помогать развиваться, сохраняя в нем полноту и противоречивость жизни, т.е. изображать таким, какой он есть - и тогда он жизненен, правдив. Он несет на себе сложнейший отпечаток индивидуальности самого творца и, конечно, многочисленных, часто весьма противоречивых веяний времени. Требование гармонии не исключает, а, наоборот, заключает в себе стереоскопическое видение и воплощение жизни, ее симфоническое звучание, и отражение ее полноты. Тут по опыту знал художник, он обязан быть особенно чутким, ибо, пропуская через себя огромную реку жизни, нередко мутную, а то и отвратительно грязную, важно не потерять ориентиров и не потерпеть крушения.
      Видимо следует еще раз вспомнить о роли и значении образа положительно прекрасного человека (положительного героя), преданного анафеме позднесоветскими и постсоветскими деятелями. Имеется в виду главный персонаж трилогии Захар Дерюгин, который жил в творческом сознании художника тридцать лет и порою действовал по своей собственной воле. Характерный для Проскурина принцип символического укрупления событий и характеров, равно как неуемное стремление быть в гуще народной жизни мощно проявились в образе Дерюгина с его цельной неукротимой натурой, взрывчатой и противоречивой в психологическом и социальном плане. "Вы сильный человек, Захар Тарасович, - скажет учительница Елизавета Александровна, - только пропастей в вас, пожалуй, многовато".
      На фоне бурного времени эти "пропасти", усиленные общественно-политическими обстоятельствами, когда "у мужика новая-то жизнь не сразу выходит, наизнанку его ненароком выворачивает", оборачиваются нередко зияющими провалами в судьбе Захара. Ибо, понимает он, ломка освященных веками традиций, устоев, обычаев идет по живому телу народа: "Это ж надо, все на дыбы вздернуть, живого места не оставить от вековой жизни! Она-то была, вон как из нее кровища хлещет, а ведь из дохлого она не потекет". Это истинно народный взгляд на происходящее, народная оценка жизни, как она есть.
      Здесь как бы сливаются линии Михаила Шолохова и Петра Проскурина, бросая беспощадно-ослепительный свет святой правды на состояние мира. Если внимательно присмотреться, можно заметить, что в философском и духовно-нравственном плане судьбы Захара Дерюгина и Григория Мелехова во многом схожи, более того, Захар, как неутомимый правдоискатель, является продолжением Григория. Их многое объединяет - поиск истины, ошибки, заблуждения, трагизм судьбы.
      Разница же в том, что Григорию Мелехову выпал жребий угодить под губительные жернова истории на заре переходной эпохи, а Захару Дерюгину трижды испить сию чашу - коллективизация, Отечественная война, начавшийся развал государства, - пройдя путь на душевную Голгофу от веры до отречения... И все-таки он сдюжил, не пал духом, не стал жертвой глубокого безверии и пессимизма, а равно и религиозно-мистического экстаза, коим ныне пытаются щеголять не только литературные персонажи, но и сочинители.
      Знаменательно, что художник искусно, без нажима переводит своего героя из реальности в сферу легенды, предания - и мы согласны с его новой ипостасью. Он как бы наделяет Дерюгина (по крайней мере в сознании народа) бессмертием. Таково волшебство настоящего искусства! "Высокого, прямого старика со стершимся лицом и пронзительным взглядом из-под тяжелых, обесцвеченных временем косматых бровей не раз видели то в одном, то в другом городе, то где-нибудь на дороге к Новгороду или Владимиру... Видели его с заплечным мешком и в Киеве, в Печерской лавре... А еще говорят, что видели его в одном из московских храмов... Этот удивительный старик, отказавшийся назвать себя, сказал всего несколько слов о том, что Бога, может быть, и нет, но что Бог необходим... Вероятно, это был и не зжеский лесник, старики, так же, как и дети до определенной поры, часто бывают похожи один на другого".
      Интересно, как виделся самому создателю его герой? Вот что пишет он в своем дневнике 20 января 1990 года. В начале января 1990 года, а точнее 3 января, "отнес последнюю завершающую книгу трилогии в журнал "Москва". Роман "Отречение" сложился весьма парадоксальный, Захар Дерюгин словно повторил свой путь, но теперь уже от устья жизни к ее истокам. На его мужицкую судьбу наложился еще один пласт откровения ранее не подвластный ни вскрытию, ни осмыслению для такого, как сам Захар Дерюгин, и часто опасался, не случилось ли от подобного поворота, единовременно возможного в поисках истины, распада образа, его деградации? Стоять рядом со своим героем чуть ли не тридцать лет (с 1961 года, когда были написаны первые страницы трилогии), и не притерпеться к нему, не впасть в отношении его в ересь, было почти невозможно: что за образ получился, что он в себе таит? Именно в нем под конец сосредоточилась вся зыбкость и неуверенность человеческой судьбы в завершение двадцатого века, но в нем сохранилась и неистребимая вера в чудо, народный оптимизм, русская народная жизнестойкость, во многом уже извращенная и подорванная предшествующими десятилетиями партийной тирании именно русского народа, его истории. Что же произошло - вставал вопрос перед романистом и его героем - вдохновенные пророки? Гоголь? Тютчев? Достоевский? Лесков? Своим гением, своим космическим пониманием духовности, они невольно привлекали излишнее любопытство всегда ревниво следившего за русской жизнью Запада и ненависть Европы, в основном уже успокоившейся и умиротворенной, давно оставившей поиск души и Бога, и лениво и сытно колышушейся в прилизанных и всегда одинаковых берегах размерянной животной жизни. Россия подсознательно раздражала Европу не только своей неуспокоенностью. Была и остается теперь главная причина - ее природные богатства, огромность, территориальная протяженность из материка в материк".
      Все это так или иначе отразилось в трилогии и с особой силой звучит в ее трагической части, т.е. в романе "Отречение". В образе Захара Дерюгина Россия прошла почти весь XX век, изнемогая и падая под тяжестью своего креста, влача его на свою космическую русскую Голгофу. И теперь на глазах всех обитателей планеты снимают с креста безжизненное, но еще не мертвое тело России под улюлюканье и свист отечественных и закордонных нетопырей и хоронят, заваливают бранью и грязью... Но в какой же могиле, страшно "цивилизованному миру" - подряхлевшему, изолгавшемуся и поглупевшему - а вдруг воскреснет и опрокинутся горы от океана до океана, а сами океаны выплеснутся из своих берегов? Но воскреснет ли? Этот вопрос не дает покоя Захару Дерюгину.
      Полвека мучил он и Петра Проскурина.
      Выше отмечалось, что тема народа России, русского характера пронизывает все творчество художника. Но в "Отречении" она звучит более тревожно и обострено, чем в предыдущих сочинениях. Послушаем Шелентьева, занимающего в правительстве высокий пост, человека все понимающего, но вынужденного исполнять "дурацкую роль солдафона и тупицы". "Что, если русский народ объективно изжил себя и действительно обречен? Взгляните на него строго и беспощадно: но разве от вас ускользнут признаки тления на этом огромном, некогда могучем теле? - спрашивает он у собеседника и отвечает. - У него деформировано чувство самосохранения, полностью разрушен необходимый для здоровой жизни инстинкт. Именно русский народ подвергся на протяжении последнего века смертельной дозе чужеродных инъекций. Он не смог защитить самое святое - свой генофонд, свою историю, свою культуру, свои могилы... Я - реалист, Иван Христофорович... да. Не знаю, о каком народе вы говорите. Он ведь живет и действует, видит и ощущает себя в состоянии глубочайшего гипноза. Народ же вас еще оскорбит и прогонит прочь: он видит себя в кривом зеркале, национальное поношение воспринимает за достоинство, униженное положение - за подъем... На свою обезображенную землю он смотрит равнодушными глазами наемника: посулили на ночь стакан водки и женщину, и рад".
      Академик Обухов возразит Шелентьеву: "Простите, я не хотел обидеть, но оскорбить самое святое для любого нормального человека - свой народ... Да, математика не знает нравственных категорий, но это не только глубоко безнравственно, это, простите, античеловечно!.. О русском народе написаны горы лжи, особенно постарались романисты, они его превратили в какое-то хамское отродье, способное глотать любое говно. И любители заколотить его поглубже в могилу никогда не переводились, и в последнее время они вообще чудовищно плодятся. Они пытаются всучить народу сизифов камень как единственную цель и смысл жизни, эту ложь от самоослепления". Обухов верит, что к русскому народу еще придут за обретением души со всех концов зачумленного мира.
      Высказано и еще одно мнение, противоречащее общему замыслу произведения: "Ненавижу этот народ! - вырвалось у Сталина помимо воли, он должен был сейчас кому-то пожаловаться. - Слишком терпелив и плодовит. Закованная в берега православная русская стихия больше, чем угроза... Да, слишком талантлив и необуздан, главное, непредсказуем. Трудно держать в узде. Никогда не верил и не верю в его смирение... Вынужденная личина... А во всем ведь должно соблюдаться равновесие..."
      Тут романист явно погрешил против истины, в чем он впоследствии вынужден был признаться.
      Стало быть, проблема народа вовлекает в свою орбиту политику и науку, мораль и государство, общество и личность, высекая острейшие, непримиримые конфликты. В романе противоборствуют две принципиальные позиции - благо народа и сохранение окружающей среды, с одной стороны и благо и могущество государства - с другой. На одном полюсе находится академик Обухов, Петр Брюханов, на другом - высокопоставленный чиновник Малоярцев и все те, кто олицетворяет собой власть предержащую.
      Закон равновесия в районе под которым располагаются ракетные установки, нарушен, утверждает Обухов, и чтобы избежать катастрофы следует прекратить строительные работы. Малоярцев стоит на своем: "Конечный результат может быть только один: благо и могущество государства". Спор выходит далеко за пределы обсуждаемого вопроса, вскрывая непримиримость взглядов на судьбу народа, науку, политику, мораль. Обосновывая свою беспартийность академик, скажет: "Науке свойствен космический , самая передовая партия, мне думается, ограничена в своих целях, на определенной стадии развития неминуемо превращается из прогрессивной в регрессивную силу, такова объективная неизбежность, по-другому быть просто не может. Наука же развивается по закону космоса - беспредельность времени, пространства, материи..."
      Конечно, любому спору свойственны преувеличения и резкие противопоставления, но академик прав в одном: мы не имеем права ни одного шага делать о сиюминутных, утилитарных позиций, ибо на земле и до нас пребывало немало правительств, князей, императоров, царей и всяческих вождей, но всегда оставалась лишь одна первозданная и вечная сущность народ. Однако, изолируя народ от государства, противопоставляя их, он вольно или невольно встает на позиции либерализма, который рассматривает все с точки зрения отчужденности от сильного государства, будь то искусство, общество, история, или природа, Науку же он рассматривает в роли своеобразного вердикта при решении важных проблем. Эта идея, вовлекает в свою орбиту и Петра Брюханова, ученика академика и других героев, снижая общий замысел концепции и демонстрируя уязвимость концепции "Отречения".
      Отсюда внутренняя противоречивость некоторых образов, утрата чувства реальности. Создается впечатление, что взгляды Обухова - учителя Петра Брюханова - слишком политизированы в противовес его утверждениям, что науке "свойственен космический характер". Как бы не так! "И не пытайтесь меня уверить в закономерности ваших злодеяний и беззакония, и необходимости усеянной могилами невинных Колымы, да, да, не пытайтесь! И в том, что Сталин всего лишь одна из множественности вариантов революции, от этого не легче... А безжалостное, варварское разграбление среды обитания русского народа в течение многих тысячелетий? Именно из российского региона вывозится ежегодно в десять раз больше, чем туда возвращается. Сталина давно нет, гениального вождя революции, уважаемого Ульянова-Ленина, обосновавшего якобы злодейскую историческую вину русских перед окраинными племенами и народами и законность ограбления и порабощения российского народа, - тоже, - тут в безжизненных глазах Малоярцева высветилось неподдельное изумление, даже скоротечный испуг, - но гениальная гнусность планомерное уничтожение величайшей светоносной культуры продолжается!" Обухов считает, что никакая самая справедливая революция не имеет права на пролитие невинной крови, а все остальное уже - "оттуда, оттуда, все остальное - уже производное: и разорение земли, и тридцать седьмой, и отец народов, и остальные незваные крестные отцы. Этому нет прощения!.. Зачем вы живете?
      - А вы? - поинтересовался Малоярцев. - Вы, конечно, единственный патриот, русский, мессия, пророк! Вам нужен терновый венец? Страдальцам хотите умереть? Хотите пострадать за веру, за отечество? Вы верите? А я не верю?
      - Вы, оказывается, негодяй больше, чем я предполагал, - резкий голос Обухова прорезал сгустившийся туман.
      Обухов приподнялся, открыл папку вздрагивающими руками и стал неторопливо выкладывать из нее какие-то коробочки, книжечки, подушечки, вкладыши с золотым тиснением.
      - Просто я вынужден поставить в известность... В знак протеста возвращаю награды, ордена, лауреатские знаки и прочее... Прошу передать правительству. Оставляю за собой право обнародовать форму своего протеста любыми доступными мне способами!
      Обухов обеими руками придвинул все выложенное из папки хозяину кабинета".
      Вскоре, как и следовало ожидать, он обратился за поддержкой к "общественному мнению" Запада... Не проглядывают ли в Обухове черты Андрея Сахарова, тоже академика? Теперь хорошо известна неблаговидная роль Академии наук в развале СССР.
      Этого, к сожалению, не понял и Брюханов-младший, проклинающий всю социалистическую эпоху. Потрясенная радикальнейшими суждениями и поступками сына, Аленка спрашивает: "Странное из вас поколение вышло - я так и не могу понять, чего вы недополучили?
      - Знаешь, мать, возраст здесь ни при чем. Биологический возраст всего лишь запас энергии, вот ее расход - функция социальная, суть именно в этом. А недополучили мы многое! - сумрачно усмехнулся он. - Мы недополучили от вас чувство страха, умение думать одно, а говорить другое, называть черное белым и наоборот! Вы ведь боитесь до конца, до точных определений додумать, что же в самом деле произошло во времена Сталина, остановились на полпути и национальную трагедию подменили на шоу с преодолением... А ведь и нужно-то решить один коренной вопрос: признать, что эксперимент не удался... и поискать иного решения".
      (Эксперимент... Дай Бог, чтобы эксперименты почаще повторялись, т.е. утвердилось народовластие, а страны из полунищих, неграмотных и стоящих на краю гибели превратились бы в могучие процветающие государства... Наш же герой считает все это неудавшимся экспериментом, национальной трагедией, предлагая взамен зияющее Ничто. Это радикальнейшее диссидентство, способное только разрушать.)
      - Петя! Не смей! Как же можно обо всем так, с размаха, без души, без сердца, не безродный же ты..."
      Бедная мать так никогда и не сможет понять, что под ее теплым крылышком выросло нечто чуждое ей, ставшее во главу всего сущего собственное "Я", жестокое и жалкое на поверку.
      В самом деле, стоило Петру слегка коснуться реальности, как все подспудное вышло наружу, стало убеждением, образом жизни. "Я ничему не верю, - продолжает он откровенничать. - И, понимаешь, не один я. Я тону, мать, мне кажется, что я никому не нужен и все, все понимаешь, все на свете фальшь, ложь, фарисейство! Никому ничего не нужно. И мне кажется, что идет это от каких-то старых-старых грехов отца, твоих, вашего поколения. Там, на востоке, я встретил человека... инженера. Он отсидел двадцать лет. Понимаешь, ни за что! В это трудно поверить. В Москву он уже не вернулся... Умер там. А отец мог его освободить из-под ареста.
      - Отец был честным человеком. И если он не спас этого инженера, значит, не мог. Он многим помог в жизни и сделал много добра. Один единичный случай, даже если он был, не может перечеркнуть всю жизнь".
      Дело, однако, не в конкретном человеке. Отнюдь. Суть вопроса в отречении от всех ценностей социалистической цивилизации во имя некоей абстрактной идеи, а точнее, во имя индивидуализма, т.е. либерализма, ибо либерал и есть индивидуалист. Как известно, либералы полагают, что индивида необходимо рассматривать как л и ч н о с т ь, которая раскрывается не на основе природы, истории, общества, а, напротив, природа, история и общество должны быть объяснены самой личностью. Нынешние либералы мнят себя свободными от истории, политики и общества. Поэтому они так любят говорить о свободе воли, что на практике означает не что иное как свобода личности от всего сущего. Отсюда утверждение героя "Отречения" (вслед за его кумиром академиком (Обуховым), что "мы пытаемся отыскать ответ на многие вопросы... Может быть, у нас и самый лучший в мире строй, опять-таки дело в другом: все живое должно развиваться и совершенствоваться в борьбе, даже самое лучшее". Но разве из этого вытекает тотальное отрицание прошлого и желание все начать снова с нуля, как заявит в конце романа?
      Каждый серьезный писатель, даже если концепция его сочинения далека, скажем так, от реальности, строит свое повествование на реалистической основе. В высшей степени сие присуще и рассматривающему произведению, в частности одному из главных персонажей Петру Брюханову, так или иначе воплотившему в себе характерные черты либерального толка 70-80-х годов время, породившее племя путаников, имитаторов и утонченников. Имя их диссиденты.
      В этом контексте в некотором роде вызывает интерес фигура В.В. Кожинова. В работе "Россия: век ХХ" (2001 г.) есть любопытные признания о его политических пристрастиях, в частности диссидентстве. Подчеркнем, что Кожинов нас занимает как своего рода прототип Брюханова, не более того. Итак, слово Вадиму Кожинову. "Многое из того, что произошло в 1929 - 1933 годы, мне стало известно (прежде всего, из бесед с М.М. Бахтиным) еще в начале 1960-х годов, и, должен признаться, я пришел тогда к полнейшему "отрицанию" послереволюционного пути страны. В свое время я безоговорочно "отрицал" все то, что свершилось в России с 1917 года. Это было как раз в "разгар" хрущевского правления, а к середине 1960-х годов сравнительно краткий период радикальнейшего "диссидентства" уже закончился".6 (Злоупотребление кавычками, как замечено, придает иным кожиновским изречениям двусмысленность, неясность.) В последующие десятилетия "радикальнейшее диссидентство" было уже ни к чему, многие ужаснулись результатам того, "чему поклонялись", но Кожинов так и не избавился от него. "В первой половине 1960-х годов я проникся "диссидентсткими" воззрениями и, в сущности, вообще "отрицал" всю советско-социалистическую систему. Полагая, что и у меня, и у других людей моего поколения и круга это был своего рода неизбежный и, по-своему, нужный этап развития (...) Я пережил период (правда, не очень долгий) полнейшего "отрицания" Революции то есть всего происходящего в стране после 1917 года. Теперь я понимаю, что эта "стадия" отрицания была по-своему оправданной или даже необходимой"7. За этим фиглярством торчат уши современного либерализма с присущей ему эгоистической иллюзией, злобной и жестокой.
      В одной из своих работ конца 2001 года Владимир Бушин пишет: "У Кожинова было любимое выражение: "Ведь если вдуматься..." Так вот, ведь если вдуматься, его диссидентство поразительная и загадочная вещь. Да, безоговорочно, радикальнейшим образом он полностью отрицал все! Что же именно? Напомним только главное: спасение большевиками Родины от развала и гибели в 1918 - 1922 годах, возрождение и расцвет экономики и культуры страны в 20 - 30 годы. "Клима Самгина,", "Тихий Дон" и "Хождение по мукам", Прокофьева и Шостаковича, всемирно-историческую Победу над германским фашизмом в 1941 - 1945 годы, "Василия Теркина", послевоенное восстановление народного хозяйства, овладение атомной энергией, превращение отсталой России во вторую супердержаву мира, пуск в 1954 году первой в мире АЭС, вывод в космос в 1957 году первого спутника Земли и постройку первого в мире лунохода, первый в мире полет советского человека в космос в 1961 году, полет первого в мире трехместного космического корабля в 1964 году... И обо все этом и многом сверх того начитанный и любознательный Кожинов прекрасно знал, а то, что было с конца тридцатых годов, и видел собственными глазами..."
      Разумеется, все приведенные (и не приведенные) изречения Кожинова предназначены для анналов истории, какие мы сложные и могучие вольнодумцы, кузькина мать, читайте и завидуйте... Нас же умиляют юмористы, нареченные Станиславом Золотцевым "совестливыми и патриотически настроенными мыслителями", кои провозгласили Кожинова великим русским патриотом. Прекрасно! Но позвольте спросить господа и товарищей из "Правды", "Советской России", "Завтра" и других, что же такое патриотизм в их понимании? Заигралась в политику наша литературная публика... У патриотов такого рода, справедливо замечает Бушин, "чувство к Родине столь же решительно оттеняется и литературной симпатией, как у того же Кожинова почтением к Солженицыну, попыткой оправдать даже его грязную возню против Шолохова, как это было в беседе с В. Кожемяко в "Советской России" 3 декабря 1998 года".8 Никакая фантазия не может выдержать сравнения с действительностью.
      По крайней мере литературный герой "Отречения" во многом честнее, благороднее и умнее многих реально существующих людей - Петр Брюханов не прибегает ко всякого рода оговоркам и уловкам по поводу своих убеждений он их не менял до конца. Передав медсестре на хранение секретные бумаги академика Обухова, он умирает с чувством исполненного долга. Он - человек, несущий на себе тусклые отблески догорающего мятежного века.
      "Каждому своя судьба, - скажет Захар Дерюгин , выслушав рассказ медсестры о последних часах внука Петра, - по другому ему нельзя было земля у нас такая проклятая, по-божески не выходит. Совесть его доконала, хорошо жил, хорошо помер..." - "Самое главное-то вылетело, бумаги передала, а последние его слова запамятовала, спохватилась сестра. - Ты, говорит, деду обязательно скажи одно: "Я за всех за них, за деда, за отца, за всех полной мерой... Нет больше никакой крови... никакой грязи, обязательно, мол, скажи... Наново пойдет круг". - "Так и сказал - наново?" - "Так и сказал...""
      А некоторое время спустя, мать Петра в страхе и надежде попросит внука: "Вскрывай (пакет с бумагами - Н.Ф.), здесь твоя судьба, Денис, я чувствую. До сих пор настойчиво ищут какие-то важные бумаги академика Обухова... обыски, допросы, провокации. Вскрывай, свет всегда приходит в самый невыносимый час. Твои сыновья должны вырасти русскими людьми, они должны заново начать и выстроить Россию".
      И здесь мы подошли к вопросу глубокого трагизма, с особой силой прозвучавшего в заключительном романе трилогии. Вообще трагизм пронизывает весь художественный мир Проскурина. Трагизм ощущается даже в его сатире, полной смеха и сарказма. Речь идет не о мировоззренческом драматизме выдающегося художника и не о трагедии как жанре, а о состоянии народного сознания, каким оно предстает в творчестве художника.
      Но сначала вкратце о трагическом жанре. Мир трагедии - огромен и бескомпромиссен. Тут нет места "золотой середине" либо ленивой выжидательной мысли: здесь главенствует невероятное напряжение в отношениях между людьми. Если, скажем, прямая, плавно текущая линия в живописи создает впечатление спокойствия и безмятежности, то линия изломанная, угловатая выражает, напротив, тревогу, борьбу, страдание. Разное состояние линий означает и различное звучание, а стало быть, разное жанровое видение художника. В комедийных сюжетах господствует, условно говоря, безмятежная линия: в искусстве трагедии - идея спокойной прямой линии по сути отсутствует: трагедия близка к взрывоопасному динамизму линии изломанной и деформированной. Отсюда предельная напряженность чувства и мысли. "Трагедия - это слишком высоко для мира, где почти все "страдания" возникают в борьбе за право собственности на человека, на вещи и под лозунгом "борьбы за свободу" часто борются за расширение "права" эксплуатации чужого труда, - отмечал Максим Горький. Мещанин, даже когда он "скупой рыцарь", все-таки не трагичен, ибо страсть к монете, к золоту уродлива и смешна, Вообще в старом, мещанском мире смешного столько же, сколько мрачного. Плюшкин и отец Гранде Бальзака - нимало не трагичны, они отвратительны. Чем, кроме количества творимого зла, отличается Плюшкин от мещан-миллионеров, неизлечимо больных страстью к наживе? Трагедия совершенно исключает пошлость, неизбежно присущую мещанским драмам. Когда в зоологическом парке дерутся обезьяны - разве это трагедия?
      "Тихий Дон" Шолохова показал, что новая эпоха несет в себе конфликты высочайшего трагического накала и крупные человеческие характеры.