И вдруг женщина обратилась к нему, голос доносился откуда-то издалека:
      - Айхан-гардаш, может быть, поправить вам подушку? - Жаром ее горячей руки ему обдало лоб. Из зрачков в зрачки поплыли тоненькие лучики. Ему не хватало воздуха, он задыхался. Чей это голос? Чьи это ласковые руки? Где он видел эти ласковые глаза? Он не мог вспомнить.
      - Айхан-гардаш, по просьбе Эльдара... я уже начал писать ваш портрет... - Раджабли будто хотел отвлечь и утешить больного.
      По глазам Айхана художник понял, что тот его слышит.
      Но все же, кто эта женщина? Почему так странно знаком ее голос?
      Нет, он вспомнить не мог. Ясно, это же супруга Раджабли. Разве нужны особые расспросы, чтобы догадаться?
      Между тем Раджабли, совсем ласково и приветливо продолжал:
      - Айхан-гардаш, я вас даже не познакомил. Гюльбениз - моя супруга. Хоть она не художник, но в живописи разбирается. А ее главное занятие критиковать меня.
      Гюльбениз. Ах вон оно что! Как только она перешагнула порог его палаты и взгляды их встретились, он понял, что произошло невероятное. Господи, да ведь это Гюльбениз! Его чувство опередило разум. Гюльбениз, которая была влюблена в его глаза... Та самая Гюльбениз, прятавшаяся от его глаз и теперь восхищенно глядящая на него. Она хотела стать художницей и свое первое произведение показала ему, "новому соловью гор". Гюльбениз хоть и не смогла стать художницей, зато вышла замуж за художника Раджабли. "Ты посмотри, сколько случайностей, - уж в который раз сказал он сам себе. - Как же не поверить в то, что женщина, стоящая над моей головой и поправляющая мою подушку, - Гюльбениз? Как получилось, что она вышла замуж не за кого-нибудь другого, а именно за Раджабли? А он привез ее с собой в их село. Конечно, привез не для того, чтобы познакомить со мной... Наверное, просто приехали прогуляться... Хорошо, что приехали. Большое спасибо тебе, Ризван Раджабли, живи тысячу лет. Ты вернул моему сердцу многих людей, дал возможность со многими повидаться. И за то, что женился на Гюльбениз, тоже спасибо. Распознал, что у нее чуткое сердце, а глаза - глаза умеют видеть. Правда, я когда-то обманул ее, если это можно назвать обманом, оказался недостойным ее любви, запылавшей с первого взгляда, но она, наверно, давно простила меня. Не ошиблась она, полюбив и вас, Ризван Раджабли..."
      Внезапный приход Гюльбениз и Раджабли - этого звена в цепи случайностей, преследовавших его всю жизнь, - привел его в сильное возбуждение. Он знал, что это звено - последнее в этой цепи.
      * * *
      Шахназ, войдя в кабинет главного врача, вопросительно посмотрела на Салиму и, кивнув в сторону палаты, где лежал Айхан, спросила: "Как он?" Ей тоже передалось общее настроение, охватившее больницу, - необычная тишина.
      Салима поднялась с места, присела на диван под белым чехлом рядом с Шахназ.
      - Шахназ! - В этом слове было столько страдания, что Шахназ изменилась в лице. - Я хочу тебе кое-что сказать... но прошу тебя, чтобы никто не знал... Он сам меня об этом просил.
      - О чем попросил? - Понимая, что услышит сейчас нечто невероятное, Шахназ постаралась взять себя в руки.
      - Его грудь вся в шрамах, покрыта черными звездами. Их семь. Как на картине твоего художника...
      - Ризвана Раджабли?
      - Да, как на его картине...
      Перед глазами Шахназ снова возник Эльдар. Что это значит? Почему в трудную минуту она всегда вспоминает Эльдара?
      - Шахназ... я совершенно растерялась. И о беде с Марданом позабыла.
      - Ты говоришь, на груди выжжены звезды? Тогда... Выходит, он и есть тот самый человек, которого видел Раджабли в концлагере?
      - Мне тоже кажется, что это он...
      - Отведи меня к нему... Прошу тебя, Салима!
      - Нет, подождем немного. Сейчас там сам Раджабли с супругой.
      - Как? Ризван Раджабли? И Гюльбениз-ханум? Что ты говоришь, Салима?! А когда же они приехали, почему я этого не знала?.. Зачем они приехали?
      - Ответить я тебе не могу. Твой сын Эльдар привел их прямо сюда.
      - А ты ничего не сказала Раджабли... про звезды?
      - Нет, я ничего не сказала. Посмотрим, узнает ли его Раджабли сам?
      - Да ведь Раджабли знаком с Айханом. Они виделись в его прошлый приезд. Если бы узнал, то тогда же... И потом, на этой войне было столько случайностей.
      Они помолчали и только теперь заметили, какая их окружает тишина, больница будто замерла. Кроме их дыхания, в просторном кабинете не слышно было ни единого звука.
      Наконец на втором этаже послышались тихие шаги. Глаза обеих были устремлены на дверь.
      Вошла Гюльбениз и следом Раджабли. Шахназ, пытаясь справиться с собой, встретила их печальной улыбкой.
      - Пожалуйста, Ризван-муэллим. Пожалуйста, Гюльбениз-ханум, проходите, садитесь.
      Шахназ усадила Гюльбениз рядом с собой.
      - Мы знакомы, хоть и заочно, - сказала она. - Ризван-муэллим много рассказывал о вас.
      Гюльбениз как-то странно посмотрела на Шахназ.
      - А разве Эльдар вам ничего не рассказывал обо мне?..
      Шахназ будто ударило молнией.
      Ризван Раджабли тоже удивленно посмотрел сначала на жену, потом на Шахназ.
      - Странно. И мне о вас ничего не говорил. Только о Гюльназ, своей сестре.
      Стул под главврачом Салимой скрипнул. По побелевшему лицу Шахназ скользнула какая-то дрожащая тень.
      - Что все это значит, Гюльбениз-ханум? Почему он должен был мне о вас рассказывать, а вам обо мне?
      - Я только одно могу ответить... вы счастливая женщина, Шахназ-ханум... и все же, - у нее не хватило смелости закончить, - и все же самая несчастная женщина в мире.
      Будто ожидая именно этих слов, Шахназ прошептала:
      - Верно. Я действительно столь же счастлива, сколь и несчастна. Голос ее подозрительно задрожал. - Ризван-муэллим, а вы сейчас, повидавшись с больным, ничего не заметили нового? Вы взглянули на его грудь?
      Раджабли вообще ничего не понимал.
      - Что вы имеете в виду, Шахназ-ханум?
      На помощь ему пришла Гюльбениз:
      - Шахназ-ханум, может быть, вы забыли, что Ризван вовсе не врач, а всего лишь художник. - Гюльбениз внезапно вспугнула тишину в больнице. - Но вместо него отвечу вам я. Да, на груди больного черные рубцы от выжженных звезд, как на картине Ризвана. Вы это хотели узнать? Когда я поправляла подушку больного, я видела все.
      - Что ты говоришь, Гюльбениз?! Опомнись! - Раджабли встал, порываясь бежать к Айхану.
      - Не спеши, Ризван, не надо спешить. Мы сейчас должны найти ответ на более важный вопрос, который - интересует Шахназ-ханум.
      - Что вы хотите сказать, Гюльбениз-ханум?
      - Ведь вас вовсе не интересует личность человека, на груди которого выжжены звезды. Этим пусть интересуется Рамзи-муэллим. Вы же хотите узнать, как зовут больного, который сейчас лежит в палате на втором этаже? Не так ли? А если это так, то достаточно было посмотреть не на его грудь, а в его глаза.
      Шахназ показалось, что от этих слов стены комнаты зашатались, пол куда-то ушел из-под ее ног. Раджабли растерянно схватил жену за руку:
      - Что ты говоришь, Гюльбениз?!
      - Так вы знаете, кто этот больной? Это Эльдар Абасов, брат Гюльназ, сын Алмардана-киши, ваш, Шахназ-ханум, любимый. Наконец, мой...
      Она не закончила, но никто не обратил на это ни малейшего внимания, потому что после этих слов ни стул главврача не скрипнул, ни плечи Раджабли не дрогнули, ни по лицу Шахназ не потекли слезы. Все ушли в себя. Мгновения ли, минуты ли прошли, но первым тишину нарушил тихий, горестный плач доктора Салимы. Прошло еще какое-то время, и к нему присоединился голос Шахназ:
      - Прошу прощения, Гюльбениз-ханум... Я не один раз это предполагала, не раз намекала ему. Но он всегда отрицал... Но скажите мне, если это Эльдар, то почему он прячется? Я понимаю, он мог бы прятаться от меня, но чего ему скрываться от односельчан, от близких, наконец, от себя самого?
      Гюльбениз вдруг повернулась в сторону Раджабли:
      - Я при своем муже во всеуслышание заявляю, что первым, кто распахнул передо мною ворота любви, был Эльдар. Вот тогда я и подпала под очарование его глаз. И до сих пор не могу освободиться от этих чар.
      Раджабли наконец пришел в себя.
      - Извините меня. Но меня тоже словно магнитом притягивали глаза Айхана Мамедова. Но он действительно герой моего произведения, герой, имени которого я не знаю... Но почему он зовется Айханом Мамедовым?
      - Этого я не знаю, - сказала Гюльбениз, - но ты можешь не сомневаться, что этот человек, которого вы зовете Айханом, есть не кто иной, как Эльдар Абасов. И на это у меня есть более веское доказательство. Помнишь, Ризван, ты часто читал мне стихотворение:
      Я - сандаловое дерево, развесистое, ветвистое,
      Я - скала с родниками на моей груди...
      Шахназ в волнении подхватила:
      Если уйду из этого мира, не высказавшись,
      Не уподобляй меня сладкой мечте,
      Любовь довела меня до совершенства...
      - Да, именно это стихотворение и я слышал там, в фашистском концлагере, на мотив мугама "Шахназ"... Его повторял в бреду тот, кого пытали так изуверски...
      Я - сандаловое дерево, ветвистое, развесистое...
      Это стихотворение не имело конца, оно никогда не кончалось, и оно открыло бесконечность перед сидящими здесь людьми. В ней каждый имел свою тропинку. Раджабли не мог простить себе, что, появившись в Чеменли, не узнал этих бездонных, притягательных глаз, хотя обязан был узнать их среди тысяч других. Но как получилось, что он не смог этого сделать? Значит, прав был Айхан, когда говорил, что в каждом произведении он рисует только себя. Теперь он по-иному обязан взглянуть на мир. Но все-таки Раджабли был счастлив - он нашел эти глаза, нашел то, что искал долгие годы.
      А Шахназ корила себя за то, что не поверила своему сердцу. И не было границ ее страданиям. И все-таки в самую последнюю минуту она успела открыть ему свою душу и видела, как счастлив был он. Это была не просто любовь - это было нечто иное, название которому люди еще не придумали.
      А доктор Салима сидела на своем скрипящем стуле и боялась пошевелиться. Что она скажет Мардану?
      Все по-прежнему молчали. Каждый ушел в себя. Первым не выдержал художник:
      - Шахназ-ханум, а сам Айхан... то есть Эльдар... почему до сих пор молчал? Видимо, он не знал о моей картине.
      - Как не знал? Мой сын показывал ему вашу картину.
      - Тогда почему же?
      - Если бы я могла ответить на ваш вопрос...
      В этот момент стул, на котором сидела Салима, скрипнул. Салима пошевелилась. Рыдания душили ее.
      - Что с тобой, Салима? - Шахназ взяла ее руки, в свои. - Что с тобой?
      - Прости меня, Шахназ. Помнишь, я говорила тебе о моем великом горе, слезы мешали ей говорить, - помнишь?..
      - Да что с тобой, Салима?
      - Ты хочешь знать, чей сын Мардан?
      - Как это чей? - Шахназ охватил ужас. - Эльдара?
      - Нет, он сын Гюльназ, ты слышишь меня, Гюльназ!
      * * *
      Айхан знал, что приближается конец. "Чутье Алмардана" никогда не обманывало его. Не обманывало и в последний раз.
      Он знал, что его тернистый жизненный путь близок к завершению. Последняя остановка совсем рядом. Нет, его не страшила смерть. В сердце своем он чувствовал легкость и одновременно беспокойство. Он знал, что это беспокойство последнее, пик всех испытанных до сих пор беспокойств. Он видел, как постепенно переставали подчиняться ему руки, ноги, глаза, сердце, даже мозг. Его руки многое сделали за жизнь, они много потрудились, на них было много борозд, но самыми глубокими были следы от спасительного штурвала его "железного сокола". Его ноги водили его из страны в страну, из края в край, и наконец привели в Чеменли. Только разум подарил ему слишком маленькую часть своих безграничных возможностей. Не дал ему ключа к познанию многих тайн этой бесконечной вселенной. Если бы он получил этот ключ, то мог бы считать, что постиг смысл "чутья Алмардана", его тайну.
      Глядя в окно, обе створки которого были распахнуты на Бабадаг, он думал: случайность ли, что он прощается с миром вот так, глядя на Бабадаг? Случайно ли его поместили в эту палату, окна которой глядят на Бабадаг? Случайно ли так спроектировано новое здание больницы?
      Но во всем этом стечении случайностей он видел и глубоко скрытую закономерность. Эта нить, словно волшебная цепь, соединяла, казалось, совсем несоединимые друг с другом вещи.
      а этот внезапный приход Гюльбениз, то, как она ласково посмотрела на него, - это тоже случайность? Но в свое время Гюльбениз преподнесла ему бесценный дар молодости - любовь с первого взгляда. Оказывается, это не просто красивые слова, не простая банальность, - это тоже одна из тайн человеческого сердца, которая через столько лет привела к нему Гюльбениз.
      Эти два окна должны были быть обращены именно на Бабадаг, и сам он должен был оказаться на смертном ложе не где-нибудь, а именно в Чеменли, и прощаться с этим миром он должен был, глядя на снежные вершины Бабадага. Нет, в этой жизни, которая от начала и до конца состоит из одних закономерностей, но в то же время из таких же случайностей, не было ничего необычного. Глаза его, словно магнитная стрелка компаса, все время устремлялись на Бабадаг. Склоны его, только недавно покрытые цветастым платком утренней зари, уже высились, укрытые огромным келагаем. Золотая полоска как бы делила Бабадаг надвое. Айхан хорошо знал эту полоску. Он запомнил ее переливы еще с детства. А маленькая Гюльназ называла ее солнечным поясом Бабадага. Его всегда сопровождала горестная мелодия кеманчи дяди Мурсала. Этот солнечный пояс тянулся от обнаженных отрогов скалы Кеклик и исчезал на айлагах Алагеза. Он и сейчас существовал, никуда не девался.
      Гордая красота вершин, тоска по Гюльназ, его любовь, последний крик маленького Эльдара, горестные звуки кеманчи дяди Мурсала - все слилось в его сердце и бурлило как сель, но не вызывало ни сожалений, ни огорчений. Он был спокоен. Все предметы будто были окутаны странной пеленой. Оконная рама, никелированные спинки кровати, тумба, ваза со свежими цветами - все казалось сумеречным и далеким. Даже розетка с черешневым вареньем, нарезанный дольками лимон тоже были безгранично далеко. Почему-то только Бабадаг был близок, на нем не было никакого покрова.
      Вдруг дверь отворилась, и он увидел входящую Джамилю.
      - Как ты, дядя Айхан?
      Ему показалось, что и голос этот будто доносится издалека.
      В глазах полыхнул золотой отблеск. Он был похож на золотую корону месяца, на маленькую модель полной луны, вместившуюся в эту комнату. Что это за свет? Наконец он понял: золотое кольцо на пальце Джамили, обручальное кольцо. Он своей рукой надел его девушке на палец. Он делал это впервые в жизни, как и впервые давал благословение.
      А Мардан? Как же получилось, что он совсем забыл о нем? Ясно. Он больше не беспокоится о Мардане. Ведь его освободили. Он даже приходил к нему, сидел вот тут, его отчаянный защитник.
      То ли потому, что он подумал о Мардане, перед ним возник Рамзи амиоглу. Он даже рассердился на себя. Теперь, когда каждая минута была так дорога, стоило ли думать о Рамзи?
      Все равно он не смог бы доказать этому хвастливому индюку, что он оказался на смертном одре вовсе не из-за него, просто это веление судьбы. "Нет! Пусть Рамзи амиоглу не думает, что он сломил меня. Самым отвратительным, самым иезуитским способом довел до такого состояния. В этом нет его "заслуги". Просто закон жизни. В третий раз стучусь я в дверь смерти, и, как во всех сказках, третья попытка должна увенчаться успехом. В моей смерти нет виновных. И если Рамзи амиоглу думает иначе - он ошибается, очень ошибается..."
      Джамиля сквозь тюлевую пелену сделала ему в руку укол, но он ничего не почувствовал. Не ощутил никакой боли, не заметил даже, куда вошла игла. Только по трепетной и светлой тени да еще по знакомым бесшумным движениям этой тени он понял, что ему в руку сделали укол. Это, наверно, приказала доктор Салима. А где же она сама? Разве она не знает, что мне не нужно делать никаких уколов? Зачем же утруждать Джамилю?
      Ему почему-то захотелось увидеть доктора Салиму. Но зачем? Что теперь может сделать доктор Салима? И не только доктор Салима... множество врачей, - что они могут сделать, ведь спасти его все равно невозможно... Тогда для чего ему Салима? Чтобы посмотреть в ее глаза, увидеть беспомощность прекрасного врача, поставить в неловкое положение женщину, возможно последнего свидетеля безвременной кончины Гюльназ? Было бы хорошо, если бы никто не видел, как он будет умирать.
      Он все понимал. Знал, что до конца осталось совсем немного. И был спокоен, потому что понимал это со всей ясностью. Мысль его работала остро, быстрее обычного. Он не ощущал в груди никакой тяжести. Раньше он почему-то думал, что смерть должна прийти и усесться человеку на грудь, со всей силой придавив его своим грузом, и таким способом возвестить о своем грозном приходе. Но он, кроме пустоты, ничего не чувствовал. К тому же пустота эта была какой-то необычной. У нее не было границ, не было цвета, она была беззвучной. И совершенно не походила на ту пустоту, там, вверху, когда над ним было небо, а внизу - море и руки крепко сжимали штурвал самолета. Это была просто пустота, без ничего, значит, это было ничто. А это ничто и называлось смертью. Ничто без света, без звука и без границ - что же это, как не смерть. Он пытался убедить себя, что смерть - это не ничто. "Нет, это неверно", - думал он и искал в этой безграничной пустоте какую-нибудь соломинку, за которую можно было бы ухватиться.
      Бабадаг вдруг, придя в движение, стал приближаться, поблескивая своим золотым солнечным поясом. В светлой выси, открывшейся в его мозгу, будто сверкнула молния: "Я не превращусь в камень, не застыну скалой Бабадага, не стану вторым камнем Алмардана в его подножии". Ему показалось, что только что сверкнувшая в мозгу молния была вовсе не молния, а эта самая мысль. Потом он подумал: "Гора не умирает, камень не умирает, земля не умирает, значит, и человек не умирает..." Нет, это открытие сделал не он - к этой мудрости задолго до него пришли люди. Ну, и что с того, что ему на ум пришла извечная истина?
      Нежные пальцы ласковой Джамили, словно падающий сквозь окно луч солнца, все еще искали его пульс. А Айхан уже нашел то, что она искала, но не хотел пугать Джамилю. А почему она не уходит? И вдруг он подумал, что он не знает, давно ли Джамиля здесь, мало или много времени прошло с тех пор, пока она появилась. Время перестало для него существовать. Оно ему было не нужно. Сейчас думать о времени значило думать о том, как и когда придет смерть. Значит - чувствовать ее приближение. А он, хоть и был готов к встрече со смертью, все-таки не хотел думать о времени. Правда, сдавало сердце, и он это чувствовал. Но по мере того как оно постепенно утрачивало свою обычную функцию - физическую способность биться, ему казалось, что оно приобретало наивысшую способность - чувствовать.
      О причине он догадывался. Причиной была Шахназ. Ему ли было этого не знать... Шахназ, которая вначале не поверила, что он - Айхан Мамедов, потом убедила себя в том, что ошиблась. Шахназ, которая приняла Айхана Мамедова, полюбила его и отдала ему свое сердце заново. Это была несравненная любовь, он нигде не слышал и не читал о подобной.
      Шахназ любила его не так, как думали все, а любила так, как знали об этом, может быть, всего два человека на земле - он и сама Шахназ. Эта любовь, как стон кеманчи дяди Мурсала, была невидима глазу, она покоилась в безмолвных глубинах их сердец.
      Дверь скрипнула и тихо отворилась. Айхан услышал этот скрип и в тот же момент почувствовал, что в дверь проникло то, что именовалось временем. Значит, десять часов, потому что в дверях стояла главврач Салима. Она что-то сказала Джамиле, и та ответила ей кивком. Айхану вдруг захотелось приподняться и попросить: "Доктор, умоляю, скажи мне наконец, что с ребенком Гюльназ? Смогла ли она родить? Ведь я - брат Гюльназ!.. Слышишь, брат..."
      Он огорчился оттого, что не мог приподняться на локтях, и потому, что вопрос этот показался ему бессмысленным. Этими словами он задел бы сердце благородной женщины. Ведь если ребенок Гюльназ остался бы жив, доктор Салима обязательно знала бы об этом. Написала бы в село... Чтобы пуститься по следам этих предположений, нужна была еще одна человеческая жизнь.
      Дверь скрипнула еще раз. На этот раз он почувствовал еще более осторожный шорох. Оказалось, у шороха бывает дыхание. Это было дыхание Шахназ. Чутье Алмардана и на этот раз не обмануло его.
      Он вдруг вспомнил, как отец указал ему над темной вершиной Карагада "звезду Шахназ". Потом он увидел эту звезду еще ближе, летая над облаками в азовском небе, а потом в концлагере. Когда фашисты выжгли на его груди последнюю, седьмую звезду, он сказал себе: "Это - моя звезда Шахназ". Может, именно она спасла его от смерти? "Эта звезда и теперь со мной, - подумал он. - Ну и что ж, что Шахназ об этом не знает? Разве это плохо - звезда Шахназ сойдет со мной и в могилу..."
      Что за непонятная растерянность в глазах Шахназ? Он ее еще такой не видел. Может, она почувствовала приближение последних минут своего Айхана-гардаша? Пускай чувствует, это ничего, но когда это мгновение наступит - пусть уйдет отсюда. Как Айхану покориться смерти у нее на глазах? Нет, она должна уйти. Сейчас он попросит доктора Салиму, чтобы освободили комнату. А что это за шепот, волнами накатывающийся из-за двери? Там много народу? Интересно, кто? Нет ли там Эльдара? Но тогда почему он не входит? Если бы он мог сказать его матери: "Позови сюда сына", - как было бы хорошо.
      Прошло еще несколько мгновений. Айхан хотел жестом что-то сказать доктору Салиме, наверное, попросить, чтобы все вышли из комнаты. Но Салима говорила что-то Шахназ. "Пусть кончит говорить - потом", - подумал Айхан, решив быть терпеливым.
      Дверь снова открылась. О господи, Мардан! Но почему он так взволнован? Будто готовится снова сбросить с веранды председателя. "Не нужно, сынок!.."
      Он почувствовал за дверью шорох. Не Эльдар ли? Как ему хотелось еще раз услышать от него: "Вы не Айхан! Вы - Эльдар!" Да где же он, почему не идет?
      "За дверью, кажется, много людей. Они собрались сюда потому, что я успел кое-что сделать: посадить сад, и этот сад останется после меня. Нет, пусть говорят что угодно, но такого счастливого человека, как я, не было на свете".
      Что за глупости, он принялся снова укорять себя: "Почему это они не знают? Я Айхан Мамедов - это они прекрасно знают. Или тебе опять захотелось, чтобы все село, как Шахназ-ханум, засомневалось в тебе? Чтобы люди уподобили тебя Эльдару Абасову? Нет! Если бы я хотел этого, холст с картиной Раджабли "Небо в черных звездах" превратился бы в мешок, наполненный грудой костей, мясом и кровью. А правильно ли я поступил? И тотчас же ответил: "Конечно, правильно".
      В это время что-то произошло, Айхан почувствовал, что Шахназ приблизилась к кровати, в глазах ее словно алмаз сверкнули слезинки.
      - Айхан... - Голос Шахназ звучал нерешительно: - Ты знаешь этого парня?
      Собрав всю свою волю, Айхан кивком головы ответил: "Знаю" - и захотел додуматься, почему его об этом спрашивают? Но не успел. Шахназ с разрывающим душу рыданием вдруг бросилась на колени рядом с его кроватью...
      - Эльдар... О мое сандаловое дерево! Почему ты так поступил, Эльдар? О мой вьюнок, почему ты так сделал?..
      Взяв в свои ладони холодные как лед руки Айхана и водя ими по своему лицу, она все не могла остановиться. А Айхан, хоть и чувствовал кончиками пальцев горячие слезы, не понимал смысла ее слов. "Эльдар... сандаловое дерево... мой вьюнок..." Что Шахназ хочет сказать, интересно? Почему эти слова подобны тяжелым градинам, перемешанным с весенним дождем? Неужели Эльдар сказал ей? Нет, мой мальчик никогда этого не сделает...
      - Нет, ты не знаешь, кто он! - рыдала Шахназ. - Он - сын Гюльназ. Эльдар, слышишь, - Гюльназ!
      "Мардан, подойди поближе, сынок, а ты и без того знал... что твой дядя жив".
      Из-за двери доносились всхлипывания, но оттуда, с сияющих вершин Бабадага, сквозь двойные створки окна, перекрывая все остальные голоса, слышалось: "Дядя! Я здесь... здесь... я ищу тебя, дядя!.."
      Айхан почувствовал, как этот голос проник ему в сердце и там снова привел в движение то божественное чувство, что именовалось "чутьем Алмардана". Он еще раз посмотрел в глаза Мардану, который платком вытирал блестящие, как жемчужины, капельки пота. И только теперь, в эти озаренные словно блеском молнии мгновения, он совершенно ясно представил себе, что может спокойно умереть, и опять его не подвело чутье Алмардана. Мардан, сын Гюльназ, был здесь, рядом с ним.
      Мардан, опустившись на колени, взял его руки в свои. Он не собирался их выпускать. Руки Мардана будто несли тепло холодному небу в черных звездах. Но почему "будто"? Второй раз он ощущает на своей ладони солнечное тепло. Впервые - в тот день, когда он вернулся в Чеменли и взял протянутую маленьким Эльдаром руку в свою. Тогда ему показалось, что он взялся рукой за солнце. А где же Эльдар? Может быть, его не хотят впустить ко мне? Напрасно. При нем я умру как мужчина. Как мне сделать, чтобы хоть на мгновение увидеть Эльдара, как сделать, чтобы он увидел меня? Может быть, дать знать Шахназ, что я хочу видеть ее сына?"
      Но в этот момент он почувствовал, как солнечное тепло постепенно начало слабеть, он едва ощущал его. Уже поздно. Он уже не увидит Эльдара. Удары сердца, были теперь похожи на редкие капли, падающие с каменного ложа начинающего пересыхать родника: тук-тук-тук... Все реже и реже. Скоро они исчезнут совсем, как сам он исчезнет, обратившись в облако. И ничего не унесет собой? Ведь он всегда просил у судьбы лишь одного: крохотный кусочек солнца, хотя бы тоненький лучик, похожий на усик колоса. Когда он сам словно зерно упадет в землю, чтобы мысли его проросли колосом. Разве справедливо, чтобы у этого семизвездного неба не было лучика, который бы возрастил хотя бы одно пшеничное зернышко?
      Куда ты уходишь, солнце, куда?
      * * *
      На следующий день, когда солнце, выглянув из-за двугорбых пиков Карадага, оглянулось на Бабадаг, а оттуда, медленно опускаясь, залило светом всю долину Агчай, в Чеменли не произошло никаких перемен. Только высящийея в окружении ветвистых деревьев сада Эльдара старый памятник будто чуть-чуть подрос. Его мраморный постамент приподнялся. У его подножья было рассыпано много свежих цветов, а на мраморной доске добавлено:
      "Айхан Мамедов
      (1921 - 1971)".
      1978