Семизвездное небо

      - Ну, считай!.. Иди!..
      Так она поступала со мной всякий раз, стоило мне в чем-нибудь провиниться.
      В зависимости от тяжести моего проступка она заставляла меня считать то до тридцати, то до сорока, а иной раз до семидесяти. И я считал иногда медленно, иной раз быстро. Я должен был считать, будто поднимаюсь или спускаюсь по лестнице. Поскольку самой длинной в нашем селе была лестница Эльдара, в случае особого прегрешения я должен был считать до семидесяти. Этой лестнице было столько же лет, сколько мне. Маме трудно было таскать кувшин с водой с реки. Когда я родился, отец киркой выбил ступеньки в скале, спускающейся от махала Сенгер, к реке Агчай, и назвал их "лестницей Эльдара".
      - Сначала скажи, по какой лестнице?
      - Конечно, по лестнице Эльдара.
      - Ого... А мы опускаемся или поднимаемся?
      - Конечно, поднимаемся. Посмотрите-ка на него, он еще собирается спускаться...
      - Один, два... три.
      - Медленнее! Я же сказала, поднимаемся.
      - Шахназ, имей совесть, - проговорила вдруг Гюльназ дрожащим голосом. Ведь папа нам дал всего три минуты. Разве за три минуты можно подняться по лестнице Эльдара?
      - Не беспокойся, я попрошу дядю Алмардана, он даст еще три минуты добавочных. - Проговорив это, Шахназ еще крепче ухватилась за мое ухо.
      Шахназ вдруг расхохоталась, а за нею и Гюльназ. Мне тоже стало смешно. Только Искендер растерянно смотрел на нас. Вдруг Гюльназ приблизилась к нему и тихонько зашептала:
      - Искендер, вечером дядя Ашраф был у нас. До полуночи он разговаривал с моим отцом.
      - О чем?
      Гюльназ еще ближе придвинулась к нему:
      - Ты никому не скажешь?
      - Никому.
      - Поклянись!
      - Клянусь.
      Потом моя сестра взяла его за руку и отвела в дальний угол комнаты. А мы с Шахназ расстелили на полу скатерть, разложили на ней еду из двух свертков, прибывших один из верхней, а другой из нижней части села. В железном ковшике молоко было еще теплым. Круглый медный поднос с пловом источал божественный аромат. В свежий чурек, был завернут бараний сыр. А в противоположном углу комнаты Гюльназ с Искендером после горячих клятв перешли к тайным переговорам.
      - Знаешь, вас понарошку посадил сюда мой папа. Просто так... Чтобы вас проучить.
      - Откуда ты знаешь?
      - Я так поняла из ночного разговора дяди Ашрафа и папы. Папа сказал дяде Ашрафу, что это вам пойдет на пользу. Иначе снова убегут. Понял? Вы не беспокойтесь, мы каждый день будем приходить сюда, и приносить еду.
      - А из нашего дома никто не придет?
      - Нет... Папа только мне с Шахназ разрешил. Мама тоже хотела пойти, но он ее не пустил.
      - Эх... а я... я ведь...
      - Ну говори, что ты хочешь сказать? Я все передам твоей маме.
      Искендер молча уставился в пол.
      - Что с тобой, Искендер, а мы-то на что? - Гюльназ произнесла это так ласково, как могла сказать только моя сестренка. Вот за это я так крепко ее любил.
      - О чем вы там шепчетесь! - властно прервала их Шахназ. - Быстрее к столу!
      Гюльназ, поднявшись на цыпочки, что-то еще прошептала Искендеру на ухо.
      Шахназ окинула меня подозрительным взглядом и спросила:
      - Ну, теперь-то вы можете сказать, куда собирались бежать?
      И Гюльназ, обняв мои колени, попросила:
      - Да скажите же, мы никому ни слова, клянусь папой.
      - Нет, нельзя! Это тайна.
      - Я же сказала - мы никому не скажем!..
      Искендер опередил меня.
      - Мы вам верим, Гюльназ, - произнес он, - но это невозможно. У разведчиков есть закон: умри, но не выдай тайны.
      - А вы разве разведчики?
      - Да. Разведчики будущего.
      - Вы только посмотрите на этих разведчиков, - включилась в разговор Шахназ, - им, видите ли, захотелось съездить повидать Баку, а их схватили на полдороге. Хороши разведчики...
      Мы не нашлись что ей ответить.
      Мы уселись на полу, а девочки продолжали стоять рядом.
      - А вы?
      - Мы с узниками не желаем делить трапезу, - с улыбкой заключила Шахназ, положив голову на плечо Гюльназ.
      - Правда? - Я сдвинул брови. - А я - то думал, что наши чеменлинские девушки, если потребуется, последуют примеру жен декабристов...
      Шахназ эти слова привели в замешательство, ее выручила подруга.
      - Ты правильно думаешь, брат. Если понадобится, мы сумеем добраться и до Антарктиды, чтобы губами прикоснуться к холодным оковам...
      Подбодренная этими словами, Шахназ с улыбкой подхватила:
      - Конечно, но не оковы тех, кто так постыдно завершил первое тайное путешествие в Килсебурун...
      У Искендера загорелись глаза.
      Ты слыхал? - тихо проговорил он. - Это еще что! Мы еще и не такое услышим.
      - Ну что ж? Железо закаляют ударами.
      В это время неожиданно раздался стук в дверь.
      - Время свидания окончено, девочки! Освободите камеру! - шутливо произнес отец.
      - Дядя Алмардан, мы просим еще три минуты. - Шахназ говорила так же твердо, как и он. - У меня есть разговор к Эльдару...
      - А эти три минуты, что вы делали?
      - Я дергала Эльдара за ухо, а Гюльназ - Искендера... Пока поднимались по лестнице Эльдара, три минуты прошли.
      - Ну и ну!.. Ладно, даю вам еще три минуты, но боюсь, что после вашего ухода я обнаружу в камере вместо четырех человечьих ушей - слоновьи.
      Отец ушел. Мы посмеялись над его словами. Потом девочки молча уселись рядом с нами. Мы поняли, что есть, они не собирались, просто хотели доставить нам удовольствие. Они заботливо подкладывали нам лучшие куски то из одной, то из другой тарелки, ласково приговаривая:
      - А теперь съешь это...
      - Ты должен съесть все, что здесь положено.
      - Вот это - теплое молоко, выпейте всё...
      Наши сердца были переполнены благодарностью. Поэтому, когда пришла пора расставаться, Гюльназ жалобно вздохнула:
      - Даже не хочется отсюда уходить! Только невозможно...
      Искендер ласково взглянул на нее:
      - Что ж тут невозможного! Тем, кто хочет добровольно сесть в тюрьму, мы с удовольствием поможем.
      - Как?
      - Очень просто. - Подняв голову, он указал на гнилые доски в потолке. Солнечный луч уже оттуда не просачивался. - Для вас мы откроем вход со звездного неба.
      Я радостно вскочил и обнял Искендера.
      - Прекрасная идея. Девочки, вы согласны? Как только отец уйдет, мы сорвем эти гнилые доски. А вы вечером, чуть стемнеет, перелезете через ограду сада, взберетесь на чердак, а оттуда - прямо сюда. Ну, как?
      Девочки молчали.
      - Так что ж? Спуститься с чердака сюда труднее, чем отправиться в Антарктиду?
      Гюльназ решила, что это больше относится к ней.
      - А что мы скажем родителям? - спросила она и посмотрела на Шахназ. А та смеющимися черными глазами подтвердила, что она согласна.
      Положив руки на плечи девочке, я сказал:
      - Давайте договоримся так: как сможете, так и поступите. "Дверь" наша всегда для вас открыта. А теперь идите... до завтра...
      Но ждать до утра нам не пришлось. В тот же вечер с чердака послышался шепот Гюльназ:
      - Эльдар, мы здесь, Эльдар... слышите?..
      Мы удивленно переглянулись.
      - А где же ваша "дверь", ведущая в звездное небо? - Это спросила Шахназ.
      - Сейчас! - Я поспешно вскочил. - По правде сказать, мы вас сегодня не ждали...
      Взобравшись Искендеру на плечи, я отодрал гнилые доски в потолке. Потом помог девочкам спуститься вниз. Гюльназ принесла лампу, а Шахназ - табак. Но зажечь лампу мы все-таки побоялись. Через створки старой двери мог пробиться свет. Поэтому, усевшись в темноте, поближе друг к другу, принялись болтать и смеяться.
      На следующий день девочки навестили нас дважды: рано утром и поздно вечером.
      Таким образом, в четырех стенах этой сельской тюрьмы, "дверь" которой открывалась прямо в небо, началась необыкновенная жизнь. Ни назавтра, ни в последующие дни, ни я, ни Искендер не заговаривали о побеге. Испания на время была забыта, а девочки о ней вообще не подозревали. Хотя беседы наши и бывали бурными, мы предпочитали не повышать голоса. Чаще разговаривали шепотом. В такие минуты мы невольно рассаживались парами. Я рядом с Шахназ, а Искендер с Гюльназ. Но никто из нас над этим не задумывался, садились так - и все тут. Разговоры наши начинались с простых вещей. Но оттого, что самые обыкновенные слова произносились тихо, разговоры таили особый смысл.
      В такие минуты казалось, что "тюрьма" поделена на две половины.
      - Эльдар, я хочу тебя спросить...
      - Пожалуйста.
      - Какое у тебя самое большое желание?
      - Самое большое желание? Умереть!
      Тягостное молчание.
      - Что ты сказал?
      - Я сказал, что хотел бы умереть. Но...
      - Давай-ка сюда ухо.
      - В чем я провинился?
      - В том, что говоришь глупости. Может разве человек желать себе смерти?
      - Ты же не даешь мне договорить. Я хотел умереть, а чтобы через несколько дней воскреснуть. Посмотреть, чем будут заняты люди.
      - А вдруг ты ожил бы и увидел, что я тоже умерла, как бы ты поступил?
      - Снова бы умер.
      Ее легкий смех заглушил на время шепот, доносящийся из другого угла комнаты. Мы с Шахназ умолкли, прислушиваясь.
      - Искендер, а можешь ли ты сказать, что такое счастье?
      - Могу. Счастье - это свобода. Это особенно становится понятным, когда тебя ее лишают, когда ты в тюрьме.
      - А вы разве узники?
      - Нас же так называют.
      - А по-моему, счастье - это быть красивой.
      - Теперь я наконец понял, что ты действительно дочка красавицы Саялы.
      - Мама красивая и потому счастливая. Папа ее очень любит. А я...
      - А ты? По-моему, ты тоже красивая.
      - Правда? Хоть немножечко похожа на маму?
      - Немного похожа.
      - А ты очень похож на своего отца. Только нос у тебя немного кривой. Гюльназ пальцем дотронулась до его носа. - Вот так было бы лучше.
      - Все ясно. Теперь я понимаю, чего мне не хватает, чтобы стать Аполлоном.
      Пока смех из того угла доходил до нас, мне казалось, что он успел обежать весь белый свет. Как только Гюльназ умолкла, Шахназ все так же шепотом спросила:
      - Эльдар, а по-твоему, что такое счастье?
      - Что такое счастье, я ответить не могу. Знаю только, что быть плохим сыном хорошего отца - несчастье.
      - А ты не будь плохим сыном.
      - Я постараюсь.
      - Ну вот. А в чем счастье хорошего сына?
      - Быть сыном хорошего отца.
      - А вдруг бы ты родился девочкой, что было бы тогда?
      - Что за вопрос? Я бы мог вовсе не родиться, мог родиться сто лет назад. И совсем не в Чеменли, а совершенно в другом месте. Какое это имеет значение?
      Молчание.
      - А... ты прав, Эльдар... А вдруг бы нас вообще не было? Что было бы тогда? Или один из нас родился сейчас, а другой - через сто лет?..
      - Ведь могло произойти и такое, что и звали бы нас по-другому. Меня бы звали не Эльдар, а, допустим, Эльмар или Шахмар... А тебя - не Шахназ...
      Не знаю, что случилось с Шахназ. Внезапно она крепко сжала мою руку своей маленькой горячей ладонью и взволнованно зашептала:
      - Нет, нет... Я хочу быть именно Шахназ... И ты так и оставайся Эльдаром. И очень хорошо, что ты родился не за сто лет до меня, а всего на три года старше! И то спасибо, что мы не родились в разных странах. А то что бы было... как бы мы нашли друг друга? - Она все не хотела выпускать мою руку из своей. Будто я в один миг мог куда-то испариться. - Знаешь что, Эльдар, как только вас отсюда выпустят, мы сначала пойдем к нам, хорошо? Мама напоит нас чаем на нашем обвитом вьюнками балконе. И обязательно с черешневым вареньем. Я его так, люблю...
      - А ты думаешь, я не люблю?.. Но... вьюнки, вьюнки мне не нравятся.
      - Почему?
      - Бабушка рассказывала, что вьюнок - несчастный цветок. Каждое утро в тоске по солнцу он взбирается по сваям, все выше и выше. А как только солнышко пригреет, он начинает съеживаться. И, в конце концов, совсем сморщившись, превращается в сжатый комочек. Поэтому мне по сердцу вьюнок не сармашыг, а нилуфер.
      - Нилуфер? О таком никогда не слышала.
      - Знаешь, это очень бессовестный цветок, но он мне нравится.
      - Разве цветок может быть бессовестным?
      - Может, потому что он очень красив, а красивые часто бывают очень бессовестными.
      - Почему ты так считаешь?
      - Вот смотри, у цветка нилуфер очень сладкий нектар, поэтому его так любят пчелы. Но эта любовь иногда обходится им очень дорого. Погружаясь в него, они так увлекаются, что забывают об опасности.
      - Какой опасности?
      - Смертельной. Как только пчела, упоенная нектаром, опускается в цветок, его нежные лепестки потихоньку начинают смыкаться. Вот так. - И я сжал ладонь. - А пчела, естественно, ничего не подозревая, убаюканная блаженством, погружается в вечный сон.
      - Ой, почему же? Пусть поскорее улетает.
      - А зачем? Старики утверждают, что пожертвовать жизнью в такое мгновение - нечто святое.
      - Да ты сам, кажется, так думаешь... А сармашыг почему съеживается, увидев солнце? Тоже по этой же причине?
      - О нет. Это он от стыда съеживается.
      - А.чего он стыдится?
      - Того, что он - такой маленький - влюбился в такое большое солнце.
      - Ну и что, что влюбился? Разве это плохо?
      - А ты хоть знаешь, что это означает?
      - Конечно, знаю. Влюбиться - это значит любить.
      - А что такое любить?
      - Любить? Ну, это значит - влюбиться...
      Я взглянул на нее. В этой полутемной комнате ее большие черные глаза сияли, устремленными в одну точку. В этот момент сама Шахназ была похожа, на маленький сармашыг, влюбленный в большое солнце.
      ... На следующее утро, как только девочки появились, "тюрьма" сразу же разделилась надвое. Я сказал Шахназ на ухо:
      - Я стихотворение написал, хочешь послушать?
      - Стихотворение? Чем? У тебя же нет ни бумаги, ни ручки?
      - Вот здесь, в голове.
      Я - сандаловое дерево, развесистое,
      Я - скала...
      - А что такое сандаловое дерево, Эльдар?
      Я - сандаловое дерево, ветвистое, густое,
      Я - скала с родниками на моей груди.
      Если уйду из этого мира, не высказавшись,
      Не уподобляй меня сладкой мечте.
      Любовь довела меня до совершенства.
      - Ну, есть такое дерево, как тебе объяснить, которое растет в жарких странах. О нем и легенду сложили. Будто когда это дерево горит, вокруг распространяется дивный аромат. Говорят, что, сгорая, оно дарит людям счастье.
      - Значит, ты тоже похож на сандаловое дерево? Сгорая, даришь нам счастье? - Сказав это, Шахназ расхохоталась.
      Я весь сжался.
      - Этого я не сказал, - пытался оправдываться я. - Так говорит герой стихотворения.
      - А не кажется ли тебе, что он у тебя получился немного хвастливым?
      Шел четвертый день нашего заточения. В эту ночь мы решили бежать, воспользовавшись "звездной" дверью наших девочек. Но план этот осуществить мы не успели. Утром прибежала Гюльназ с вестью, что отец решил нас выпустить.
      - Гагаш, мой дорогой, поздравляю! - Она бросилась мне на шею.
      - Откуда ты знаешь, Гюльназ? - спросил Искендер. - Ведь отец обещал месяц продержать нас здесь.
      - Он узнал, что вы собрались в Испанию. Говорил, что вы...
      - Как? Откуда ему это стало известно?
      - От дяди Сабира, а тот прочитал на камне Алмардана: "Испания, жди. Мы едем"...
      Искендер подозрительно посмотрел на меня.
      - Это ты написал?
      - Кто же еще? - виновато проговорил я.
      - Нет, никакого разведчика из тебя не получится: куда ни попадешь, всюду оставляешь следы.
      Не успел я ему возразить, как отворилась дверь.
      - Папа, ты пришел их выпустить? - Гюльназ бросилась, к отцу и обвила его шею руками. - Папочка, выпусти их, пожалуйста...
      - Сначала я должен убедиться, на месте ли уши у этих храбрых испанцев, - произнес отец, и сквозь дым его самокрутки, зажатой в зубах, мы увидели, что он улыбается. - Разве не удивится сын пастуха Ильяса, увидев вместо человечьих ушей слоновьи?
      - Ты о Рамзи говоришь? О том парне, который учится в Ленинграде? допрашивала отца Гюльназ.
      - Конечно, о нем.
      - Неужели ты и в Ленинград сообщил?..
      - Нет, Рамзи сегодня сам возвращается в Чеменли, чтобы в этом убедиться.
      Я знал Рамзи, знал, что он учится в Ленинграде. Но на что намекает отец?
      - Ладно, вылезайте! - Отец пропустил нас вперед. - Я освобождаю вас ради пастуха Ильяса. Он умолял меня, чтобы в такой счастливый день вам была дарована амнистия.
      Когда мы вышли во двор, я тихонько шепнул Шахназ:
      - Этот Рамзи-гага не мог появиться дня через два-три?
      Шахназ улыбнулась: она меня поняла,
      3
      - У кого мы научились преклоняться
      перед первозданной красотой детского сердца?
      - У самих детей.
      Айхан, прихрамывая, возвращался той же тропинкой. Он не мог избавиться от "укоризненного взгляда" того молодого парня, стоявшего на мраморном пьедестале. Надо было уходить, но ноги, особенно правая, не слушались его. Он чувствовал во всем теле такую усталость, будто весь день таскал на плечах камни. И все же надо было уходить.
      Он уже почти миновал тропинку, как услышал шорох пасущегося у арыка коня. И вдруг как бы утратил понимание сущности всех этих самых простых вещей. Воспоминания обступили его... Однажды в руки ему попал дневник Гюльназ. На одной из страниц он прочитал: "Любить - большое счастье, но быть любимой - еще большее блаженство". Почему именно это пришло ему сейчас на ум? Странно устроена человеческая память...
      Он уже подошел к деревянной ограде, как вдруг услышал шаги по ту сторону арыка. Вишневое дерево скрыло его. Вскоре на тропинке появился мальчик лет десяти - двенадцати. Брюки у него были закатаны до колен. Он был босой. Новые парусиновые туфли он связал шнурками и перекинул через плечо, как хурджун. На другом плече была маленькая лопата с гладкой ручкой. Мальчишка шел по росистой тропинке, тихонько насвистывая, не глядя по сторонам. Он остановился у дерева, к которому прислонился Айхан, присел на корточки и принялся что-то искать в траве. В этот момент Айхан разглядел его лицо. Светлая детская улыбка, большие беспокойные глаза; короткие мягкие волосы, падающие ему на лоб, он откидывал тонкими длинными пальцами.
      Вдруг как-то случилось, что и без того ясное лицо ребенка озарилось изнутри, и на Айхана пахнуло такой нежностью, таким трепетом, что его пробрала дрожь.
      Затем, как человек, знающий свое дело, мальчик поднялся, снял с плеча свои туфли и швырнул их под стоящее довольно далеко абрикосовое дерево. Он проследил за их полетом, отметил взглядом место в траве, где они приземлились, и, взяв в руки лопатку с короткой ручкой, с силой вонзил в землю ее серебристое острие, уперся в рукоятку обеими руками, напрягся и извлек лопату из земли. Довольный собой, поигрывая ею, он направился к памятнику.
      Айхан, будто зачарованный, следил за его движениями. Он чувствовал себя словно в зрительном зале, этот ребенок на театральных подмостках в лучах прожекторов пел для него песню без слов. Если бы он захотел облечь ее в слова, она утратила бы свою божественность.
      Мальчик вертелся у клумбы, взрыхляя землю маленькой лопатой. А Айхан следил, как его босые ноги притаптывали росистую траву. И эти росинки тоже переливались, как хрусталь. Он не мог оторвать взгляда от закатанных до колен полосатых брюк, вонзавшегося во влажную землю сверкающего лезвия с гладкой ручкой, парусиновых туфель, взлетевших как пара птиц, кувыркнувшись в воздухе и опустившихся в траву под абрикосовым деревом. Все это снова возвратило его туда, в мир детства. Этим мальчишкой он был когда-то сам. Как все это печально и странно! И уже совсем для себя неожиданно он вдруг окликнул мальчишку:
      - Сынок, ты слышишь? Подойди-ка сюда. - Он сам не узнал своего голоса. Увидев, что мальчишка обернулся, он радостно перевел дух. - Подойди ко мне, детка...
      Увидев незнакомого человека, странно глядящего на него сквозь ветви дерева, мальчик на мгновение растерялся. Он огляделся по сторонам, удостоверился, что его зовет именно этот странный человек, и неуверенным шагом двинулся к вишневому дереву.
      - Давай сядем здесь, сынок... Поговорим немного.
      Айхан с трудом опустился на землю, вытянув искалеченную ногу. Его беспомощные движения, особенно последние слова подействовали на мальчика успокаивающе. Что-то в голосе этого старика вызывало доверие, в нем слышалась странная ласковость.
      - Что вы здесь делаете, дядя? Что с вами? - В ответ на ласковый тон мальчишка старался быть участливым. - Откуда вы пришли сюда?
      - И не спрашивай, сынок. Издалека. И очень устал...
      - Если вы устали, пойдемте к нам. Мама вас покормит...
      Лицо незнакомца озарилось теплой улыбкой. Эта улыбка развеяла колебание мальчика, теперь этот человек уже не казался таким уродливым и таким старым.
      - Твоя мама покормит? А кто твоя мама? - с охватившим все его существо волнением и не отдавая отчета, почему он это спрашивает, проговорил путник.
      - Шахназ-муэллима, - спокойно ответил мальчик и стал ждать, о чем еще спросит этот странный человек. Но у того, кажется, больше не было вопросов. Его потрескавшаяся нижняя губа дрожала. А черные, опаленные огнем ресницы, будто вот-вот сомкнутся и из глаз потекут слезы.
      - Говоришь, Шахназ-муэллима? - едва слышно переспросил незнакомец. Чья она дочь?.. - Теперь он уже не стыдился вопроса. Он был изумлен таинственным, непостижимым чутьем своего сердца: откуда оно узнало, что этот ребенок - сын Шахназ? Увидев, что мальчик молчит, снова спросил: - А кто твой... отец?
      Он сам не мог понять, зачем он произнес эти слова, он слышал только громкий стук своего сердца и ощутил приток крови к щекам. Значит, он еще не разучился краснеть. Как вырвался этот вопрос? Ему было стыдно взглянуть в лицо ребенку, он отвернулся, почти прося: "Не нужно, сынок, не отвечай... Я не хочу знать, кто твой отец!" Но ребенок его опередил:
      - У меня нет отца. Когда я был совсем маленький, он попал в аварию...
      "Попал в аварию"! Все еще охваченный волнением, Айхан еле удержался, чтобы второй раз не спросить: "Но кто он был, сынок? Как звали твоего отца?" Но вопрос этот застрял у него в горле. "Да что это со мной? Неужели я ревную? С ума сошел! Ну, допустим, что отец ребенка - он... Неужто ты будешь радоваться, что Рамзи Ильясоглу попал в аварию и погиб?"
      В черных живых глазах мальчика отразилась мгновенная грусть, а в сердце Айхана она отозвалась голосом, бросающим вызов: "Шахназ или никто!" Слова, когда-то сказанные Рамзи Ильясоглу со злым упрямством. Тогда эти слова восхитили его. Почему же теперь они его так потрясли?
      - Как звали твоего отца?
      Он не услышал и этого своего вопроса.
      - Манаф... Манаф-муэллим.
      Так, оказывается, он для того только и приехал в Чеменли, чтобы услышать эти слова. Только теперь до него дошла эта смехотворная истина. Он успокоился. Сердце его жаждало только этих слов. "Манаф-муэллим". Это означает, что Манаф - кто бы он ни был - это не Рамзи Ильясоглу. Значит, Шахназ не вышла замуж за Рамзи. В этом и заключалась смехотворность только что услышанной им истины, а вместе с ней и пришедшая радость.
      Мальчик, все еще внимательно разглядывающий его, вдруг указал пальцем на большой черный шрам на его виске. Это пулевое ранение? А здесь, на губе? Тоже? И сюда пуля попала?
      Незнакомец молча кивал.
      - Дядя, а как вас зовут?
      - Меня? - Он улыбнулся, и мальчик еще больше этому обрадовался. - Меня зовут Айхан. Айхан Мамедов.
      - А меня Эльдар. Эльдар Бахышов. - И он протянул маленькую мягкую руку.
      Почувствовав, что вновь куда-то погружается, и пытаясь скрыть это от своего маленького тезки, Айхан сжал его теплую руку в своей грубой черной ладони и замер, устремив на Эльдара глубокий взгляд, полный сострадания. "Кто был этот Бахышов? В Чеменли я такой фамилии не слыхал. И звали его Манаф. Интересно, кто он был?"
      Левой рукой он непроизвольно постарался прикрыть шрам на нижней губе. И сам удивился этому жесту.
      - Очень хорошо, будем знакомы, - медленно проговорил Айхан, а мысли его были прикованы к этой маленькой детской руке, покоящейся в его ладони. По телу его разлилось тепло. Причем было оно более сильным и приятным, чем тепло солнечных лучей, только что коснувшихся его искалеченной ноги. И, боясь потерять чистоту и нежность этой теплой детской ладони, он все еще удерживал ее, в своей. И мысленно благословлял судьбу, которая подарила ему эти счастливые мгновения. Будто эта маленькая рука источала аромат Шахназ.
      Назвав его именем своего сына, она, видимо, хотела подарить ему вечность. Значит, забыла его вину, простила его. Вышла замуж за человека по фамилии Бахышов; может быть, отдала ему свое сердце, а лучистость глаз сохранила для него. Спасибо тебе, Шахназ, тысячу раз спасибо! Живи тысячу лет только за то, что показала мне этого ребенка - это чистое существо! Сердце мое готово разорваться. Чувствуешь ли ты в эту минуту, Шахназ, что рука Эльдара в моей ладони, что я сейчас чуть не теряю сознание, глядя в его лучистые глаза?
      - Дядя, вы на каком фронте были?
      Эти слова заставили его спуститься с сияющей вершины счастья на землю, но это не помешало ему понять, что вот здесь, под этим вишневым деревом, в розовой пене, он тоже счастлив. Здесь его счастье даже более реально: сидящий напротив Эльдар, обняв голые коленки, действительно существует. Он слышит его голос, его дыхание, тепло его руки он все еще ощущает на своей ладони.
      Незнакомец не отвечал, и Эльдар снова спросил:
      - На каком вы были фронте? Не встречали ли вы там моего тезку Эльдара Абасова? - Слегка повернувшись, он кивнул на бюст: мол, взгляните, это я о нем говорю. - Это и есть мой тезка, Эльдар Абасов, Герой Советского Союза. Ему присвоили это звание посмертно. Мама говорит, что Эльдар всегда был героем, еще до того как ушел на фронт... Возвращаясь с Карадага, он большого медведя в реку сбросил. Он тоже учился в нашей школе. Теперь ее назвали его именем. Парта его стоит. За ней отличники сидят. Мы называем ее "партой Эльдара".
      Айхан был очарован не только смыслом, а самим звучанием этих слов. Маленький Эльдар с таким восхищением рассказывал о своем героическом тезке, будто старался проникнуть в душу своего нового знакомого.
      - Ты тоже, наверное, сидишь за его партой, не правда ли? поинтересовался, с трудом отвлекаясь от своих мыслей, Айхан.
      В лучистых глазах Эльдара опять промелькнула какая-то тень. Айхан пожалел о том, что задал этот вопрос.
      - Нет... У меня всего по одному предмету четверка, - тихо ответил он. По естествознанию.
      - По естествознанию? Что ж, это трудный предмет, я тоже в свое время по этому предмету часто получал четверки. Ничего. А кто преподает этот предмет?
      - Шахназ-муэллима... Моя мама.
      - Вот оно что... Видно, ты сам виноват, Эльдар, мало внимания уделяешь предмету, который преподает твоя мама. Или ты считаешь, что...
      - Нет, дядя Айхан, это не так, - запротестовал Эльдар. - Совсем наоборот. Я лучше всех отвечаю. Но мама... Мама говорит, что я пока люблю естествознание не так, как любил его Эльдар Абасов. Будто... - Потом, указав на цветочные клумбы, закончил: - И еще она говорит, если будешь хорошо ухаживать за деревьями и цветами в саду Эльдара, получишь пятерку.
      Новая волна обрушилась на Айхана, и, не отдавая себе отчета, он спросил:
      - А ты что ей отвечаешь?
      - Один раз я ей сказал, что Эльдар герой, а я еще маленький. Мама только рассмеялась.
      Рассказав это, Эльдар и сам засмеялся. Усталое лицо Айхана осветилось доброй улыбкой. Подбодренный ею, Эльдар быстро выложил, за сколько минут он взбирается к крепости Шамиля, о своих походах на Бабадаг, водопад Нуран, даже к источнику Истису, перечислял травы, цветы, птиц, говорил о горных козах. Айхан то слушал его, то уносился мыслями в прошлое. А пылающие глаза ребенка повергали его в иной мир, и дорога в этот мир воспоминаний начиналась здесь, в этом цветущем сквере. Айхан не знал, как ему поступить. Он явно растерялся. А Эльдар, доверчиво уставившись на него, как будто ждал подсказки, как ему получить пятерку по естествознанию.
      Наконец Айхан очнулся, огрубевшими пальцами левой руки провел по волосам мальчика.
      - Не расстраивайся, сынок. Время придет, и ты получишь пятерку по естествознанию. И сядешь за парту отличников. Поверь мне.
      Последние слова были сказаны с такой убежденностью, что Айхан и сам подивился этому. Какая-то новая, неведомая ранее сила рождалась внутри. Она то слабела, то пылала с новой мощью. Она походила на тлеющие под золой угли, но вот подул ветерок - и угольки вновь разгорались... Маленький Эльдар смотрел на него словно зачарованный. Каким любимым существом был для него этот мальчишка! "Какие же сюрпризы преподносит порой жизнь! Но почему так трепещет мое сердце? Почему все звуки, запахи, ощущения, все то, что владело мной в детстве, возвратилось ко мне именно сейчас? Что это? Чутье Алмардана? Одно чувство с невероятной быстротой сменяет другое, все вернулось ко мне, я слышу горестные звуки кеманчи дяди Мурсала, вижу отцовскую морщинистую шею... Все ожило в моем сердце..."
      Шквал ощущений тридцатилетней давности обрушился на него. И этот шквал поднял в его душе один-единственный взгляд ребенка, его слова: "Я - сын Шахназ", "Меня зовут Эльдар". "Смогу ли я теперь прожить без всего этого? Чем теперь можно погасить этот пожар?"
      Ты только посмотри, как наблюдает за ним маленький Эльдар, как он смотрит на его губы, будто не видит их уродства. С каким доверием он глядит на него. Он уже не сомневается в нем, как всего несколько минут назад. Какая мысль владеет этим ребенком, который нет нет, да и тихонько вздохнет? Уж не пытается ли он хоть как-то его утешить?
      - Дядя Айхан, вы пешком пришли в Чеменли?
      - Нет, сынок, я на гнедом со звездочкой во лбу.
      - А, я видел его, он пасется у арыка.
      - Эльдар, а ты не сказал, сколько тебе лет и в каком ты классе?
      - Мне одиннадцать... в пятом.
      - Ага, вон как... ты уже большой парень.
      - Большой? А мама говорит, что я все еще маленький.