ГЛАВА 5.

Он никогда ничего не скажет.

Сэмпл закружило и приподняло над землёй, в неистовом, обжигающем вихре из пыли, обломков и скрученных тел, – то есть даже не тел, а светящихся красным скелетов, под плотью, которая раньше была человеческой, а теперь стала как дым.

Сэмпл, может быть, и кричала, но она не слышала своего крика. Никакой голос, даже свой собственный, не прорвался бы сквозь пронзительное и нестройное завывание, что заняло весь звуковой спектр – сквозь этот сейсмический рёв вселенной в гибельном катаклизме. Сэмпл не чувствовала ничего, кроме горькой, всепоглощающей ярости.

– На этот раз у тебя получилось, да, психопат хренов?!

Единственное, что её утешало, – что Анубис, забавы ради затеявший эти идиотские ядерные испытания, сейчас и сам страдает в этом алом тумане боли. Она очень надеялась, что его царский павильон – с шатрами из золочёной парчи, с безвкусными статуями, высокомерными и жеманными придворными и каннибальскими закусками – расщепило на атомы в этом радиоактивном вихре, что уже очень скоро башни его жалкого города если и не расплавятся, то хотя бы сгорят дотла.

Однако злость на Анубиса лишь на миг отвлекла Сэмпл от тревожных раздумий, что сейчас происходит конкретно с ней и что ждёт её там – по ту сторону обжигающего ядерного урагана. Небывалая мощь, с которой взрывная волна разметала самую материю Некрополиса, давала все основания предположить, что тех, кто попал в этот вихрь, ждёт судьба много хуже, чем просто вернуться в Большую Двойную Спираль. Сэмпл боялась, что это будет как бы ещё одна смерть – смерть после смерти – и что в итоге её занесёт к самым дальним пределам Лимба, о котором в Посмертии ходили слухи, что там нет ни времени, ни пространства – только одна серая пустота, и что оттуда практически невозможно выйти.

– Не знаю, что со мной будет, но что бы ни было – надеюсь, что с тобой тоже такой же кошмар приключится, скотина собакоголовая.

Но никакого кошмара не приключилось. Сэмпл просто приземлилась на горячий песок, земля под ней вздрогнула – это было похоже на остаточные толчки после землетрясения, самого обыкновенного землетрясения, настолько обыденного, что это было почти обидно, – и порыв жаркого ветра сбил её с ног. Вихрь из жара, пыли и оглушительных завываний как-то разом унялся, остался лишь звон в ушах и ощущение, что с тебя заживо содрали кожу и поджарили на огне, А в остальном Сэмпл вроде бы не пострадала. Золотой воротник раскалился так, что до него было больно дотронуться. Сэмпл сорвала его с шеи и со злостью отшвырнула в сторону. Ещё пару минут назад он был призом – бесценным призом – в смертельной схватке. А сейчас он превратился в бесполезный кусок металла.

– Пошёл ты в жопу, мудак! Мне ничего от тебя не нужно!

Невозможное всё же случилось: Сэмпл выжила в ядерном взрыве, и если бы она могла вырвать из памяти и сознания все воспоминания об Анубисе и его омерзительном царстве, она бы сделала это немедля. Она оглядела пустыню – вернее, пространство, которое раньше было пустыней, а теперь превратилось вообще непонятно во что, в результате Анубисового тщеславия и его царственной глупости. Взвесь из красной охряной пыли висела в воздухе, смешиваясь с дымом от многочисленных мелких пожаров. На расстоянии в пару ярдов уже ничего не было видно. Знамёна и флаги, когда-то гордо реявшие на ветру, висели теперь почерневшими тряпками, похожие на изуродованных и обожжённых летучих мышей. Повсюду лежали изломанные тела – точно опавшие листья, разбросанные бурей. Они лежали среди перевёрнутых тележек, разбитых стульев и обгоревших холстов от шатров и палаток. Но не все были мертвы. Кое-кто шевелился, а кое-кто уже сидел, озираясь по сторонам с ошарашенным видом, – как и Сэмпл, они не могли поверить, что уцелели после такого кошмара. Некоторые попытались подняться на ноги, и у них это даже вышло, хотя их и шатало, как пьяных. Их тела были покрыты коркой из спёкшейся пыли и зеленовато-чёрной ядерной сажи, но в остальном они вроде бы не особенно пострадали. Хотя, с другой стороны, очень многие так и не поднялись. Совсем рядом с Сэмпл лежал человек, явно не подававший никаких признаков жизни, причём Сэмпл так и не поняла, он это или она – под слоем сажи и копоти было не разобрать.

И вдруг бездыханное тело зашевелилось. Вернее, не зашевелилось, а принялось биться в судорогах. Потом оно застонало и попробовало свернуться в клубочек, подтянув колени к груди. С его кожей начало происходить что-то странное и неприятное. Сперва Сэмпл подумала, что это просто отпадает засохшая корка грязи, расходясь тонкими трещинками по спине. И только потом она поняла – и застыла в безмолвном ужасе, – что это трескается не грязь, а сама кожа. И что самое страшное, когда трещинки стали шире, из них полилась густая вонючая жижа коричневатого цвета. Тело разлагалось буквально на глазах. Сэмпл смотрела как зачарованная, не в силах оторвать взгляда. Ещё пару секунд назад это было человеческим телом, и вот оно превратилось в вязкую слизь, облепившую желтоватый скелет. Несмотря на свою очевидную густоту и тягучесть, жижа мгновенно впиталась в песок, так что осталась лишь маслянистая плёнка вокруг обнажившегося скелета.

Первое побуждение Сэмпл – убраться подальше от этого ужаса. Она попятилась назад. Прямо как и была – на четвереньках. Потом поднялась на ноги и огляделась, решая, куда идти. Очевидных путей к спасению не обнаружилось, повсюду вокруг разлагались тела. Они бились в судорогах и таяли, словно вампиры под солнцем. В целом всё это напоминало картину какого-нибудь особенно извращённого художника века, скажем, пятнадцатого, склонного к изображению страшных и отвратительных сцен, а вонь стояла почище, чем в склепе.

Хотя разлагались не все. Те, кто стоял на ногах, вроде бы чувствовали себя относительно неплохо. По крайней мере на данный момент. Они были побиты и оглушены – это да, но хотя бы не растекались вонючей жижей. Как и Сэмпл, они стояли парализованные ужасом, глядя, что происходит с их недавними сотоварищами на празднестве Божественной Атомной Бомбы. Миновала ли их эта злая судьба или им только дана кратковременная отсрочка? Сэмпл оглядела себя. Она была абсолютно голой, но вроде бы целой и невредимой. Что происходит? Почему кто-то гниёт, превращаясь в вонючую жижу, а кто-то – нет? Может быть, всё зависит от умственного настроя? Или может, те, кто сейчас разлагается на песке, это только массовка, подобия людей, искусственные творения, а те, кто остался нетронутым, – подлинные, настоящие сущности, которые жили и умерли на Земле?

Сэмпл уже почти удалось убедить себя, что с ней всё будет в порядке, и тут вдруг одна из стоящих фигур начала разлагаться. Одна, вторая, третья… Плоть стекала с костей, словно воск со свечей под паяльной лампой. У Сэмпл всё оборвалось внутри. Ей показалось, что и в её теле происходит какое-то странное шевеление, неестественное и тревожное – слабый зуд в тех местах, где к костям прилегают мышцы.

– Нет! – яростно закричала она.

Она не даст себе умереть вот так. Она не даст себе превратиться в груду костей и вонючую жижу. Она сохранит своё тело – одним только усилием воли. Она закрыла глаза и полностью сосредоточилась на мысли о своём физическом теле, пытаясь взять под контроль каждую его клеточку, каждую косточку, каждое сухожилие, каждый нерв, каждую вену, артерию, каждый сосуд – вплоть до самого крошечного капилляра. При жизни подобный контроль над собственным телом людям вообще недоступен. Кроме разве что самых продвинутых, посвящённых шаманов. Но в посмертии, где твой физический облик – это всего лишь материальная конструкция, которую ты оформляешь сам, все значительно проще, хотя усилий на это требуется немало и энергии тратится – немерено.

Все уцелевшие разделились на тех, кто смог сдержать разложение и кто не смог. Кое-кто продолжал плавиться, но кое-кто – судя по сосредоточенным лицам – проделывал то же самое, что и Сэмпл, и отчаянно держал форму. Всё закончилось быстро, через какие-то две-три минуты. Те, кто не смог удержать своё тело в целости, все погибли. Те, кто оказался сильней, уцелели. Последний скелет обрушился в последнюю вонючую лужу – и всё. Те, кто остался – остались. Уцелевшие растерянно переглядывались, будто боясь поверить, что с ними все хорошо.

Но, как выяснилось по прошествии ещё двух-трёх минут, хорошо было отнюдь не все. Среди обломков шатров и палаток появились новые фигуры. Эти уже не бродили вслепую, но двигались чётким, целеустремлённым шагом. Фаланги стражей Анубиса, и нубийцы с их копьями, и отряды регулярной некропольской полиции в подпалённой изодранной униформе и с автоматами наперевес.

У Сэмпл внутри всё оборвалось. Если полиция и нубийцы живы-здоровы, организованны и полны решимости, стало быть, ядерный взрыв не только не смел Некрополис, как Сэмпл очень надеялась, но даже не слишком-то навредил царскому павильону. Так что вполне вероятно, что Анубис, его гарем и придворные не погибли в ядерном вихре. Ей так хотелось, чтобы этот придурок расползся вонючей гнилью, но она уже поняла, что этого не случилось. Может быть, этот Анубис и вправду самый придурочный психопат после Ивана Грозного, но надо отдать ему должное, он знает, как зацепиться за жизнь. Пусть даже за жизнь после смерти. Вопрос в другом: что здесь делают полиция и нубийцы? Очевидный ответ: они пришли, чтобы помочь уцелевшим. Но Сэмпл почему-то в этом сомневалась. Помогать ближним – как-то не в стиле Анубиса.

В общем, Сэмпл призадумалась. И её худшие опасения подтвердились. Когда один из уцелевших – все ещё под впечатлением того, что ему только что довелось пережить, – слепо наткнулся на стража-нубийца, тот просто-напросто проткнул его своим золочёным копьём. Остальные в страхе попятились.

– Какого хрена ты это сделал?

Это не выдержал кто-то из группы уцелевших мужчин, ставших свидетелями убийства. Ярость возобладала над здравым смыслом. Мужчины решительно двинулись на фалангу полиции и стражей.

– Вы что, блядь, с ума посходили?

Три автоматные очереди – и бунтари падают замертво.

Остальные стоят в замешательстве. Что происходит? Зачем эта бессмысленная жестокость? Почему полицейские и царская стража, которые, как они думали, пришли им на помощь, вдруг убивают людей? И тут включился инстинкт самосохранения. Уцелевшие бросились врассыпную, сообразив, что единственный способ спастись – это бежать.

У Сэмпл были свои догадки, но она не стала задерживаться, чтобы их проверить. Она подозревала, что после большого облома с бомбой у Анубиса уже окончательно съехала крыша и он приказал полицейским и страже убрать всех свидетелей своего позора. Жрецов-технарей наверняка уже казнили. В общем, Сэмпл бросилась бежать, петляя, как заяц. В толпе раздавались стоны и крики раненых. Сэмпл остановилась на пару секунд перевести дыхание, укрывшись от пуль за медным паровым котлом, от которого работал компьютер на одной из сгоревших торговых тележек. Стражи-нубийцы собрались плотным строем и принялись ритмично топать ногами, выкрикивая какой-то непонятный речитатив. Разогревшись подобным образом, они взяли копья наперевес и пошли на толпу. Полигон для ядерных испытаний грозил превратиться в очередную кровавую бойню.

Сэмпл знала, что долго она не продержится в своём укрытии. Надо бежать. Нубийцы развернулись цепью и шли вперёд, убивая всех встречных, поднимая тела на копья, а полиция поливала толпу автоматными очередями. В общем, Сэмпл сорвалась с места и побежала. И что самое неприятное: единственный путь к спасению вёл в пустыню, прямиком к серо-белому, с розоватым отливом ядерному грибу в окружении светящихся субэлементарных частиц.

Док Холлидей обвёл окружающее пространство широким собственническим жестом. Юрские болота остались уже далеко позади, солнце взошло, а пасущиеся в папоротниках динозавры и странные сцены в доме на болоте постепенно стирались из памяти, словно кошмарный сон.

– Вот она, Великая река, мой мальчик. Смотри. Кое-кто утверждает, что это и есть река Стикс, центральный проезд в истинное Посмертие. И кто знает? Может, они и правы. Ты ведь раньше ещё не бывал на Великой реке?

Док решил, что Джиму надо чуть-чуть отдохнуть после его приключений в болотах, так что он сам встал у руля, Джим же развалился на мягкой скамье на корме, попивая коньяк и размышляя, что даже если это и Стикс – что, кстати, сомнительно, – на Харона Док явно не тянет. Да и вообще, как-то он не похож на бывалого речного волка. Док снял с себя изгвазданный плащ и стоял у руля в своей шляпе с широкими опущенными полями, закрывающими лицо, рубахе с гофрированными оборками и парчовом жилете. Длинные фалды его сюртука хлопали на ветру, и вид у него был совсем из другого фильма. Катер шёл хорошо, делал все двадцать узлов. Док вёл катер почти по центру реки, чуть-чуть ближе к левому берегу. Джим подумал, что этот легендарный стрелок в любой ситуации сохраняет уверенность хладнокровного убийцы, равно как и лоск прирождённого денди. Он покачал головой, отвечая на вопрос Дока:

– Я не помню, чтобы я здесь бывал, но, опять же, я вообще много чего не помню. Вполне возможно, что я изъездил весь этот Стикс взад-вперёд, типа как штатный пират.

Джима уже начали раздражать эти провалы в памяти. С памятью было плохо, даже когда он бродил в одиночестве по болотам юрского периода, отбиваясь от плотоядных растений, или отбивался от инопланетных проктологов. Теперь же, когда рядом был Док, ему приходилось играть роль невежды-ученика перед всезнающим ментором. В лице Дока. Таким образом, их отношения строились на досадном неравенстве.

– На этом участке Стикса пиратов мало. Обычно они обретаются ниже, в дельте, уже за болотами. Там добыча пожирнее. А этот участок Великой реки – он для отдохновения духа и восхищения красотами дикой природы.

Джим наконец-то расслабился и чуть-чуть захмелел, так что этот урок географии воспринимался уже не так напряжённо. Он обнаружил, что на катере у Дока имеется неплохой мини-бар – большая сумка-холодильник, набитая всевозможными напитками. Джим запил коньяк литровой бутылкой охлаждённого пива «Китайский тигр» и впал во вполне благодушное настроение, когда дух отдыхает, а глаз любуется окружающими красотами. Как сказал бы Ричард Никсон, это определённо Великая река, сине-зелёно-серый поток, водяная артерия Земли, неспешно несущая свои воды сквозь пейзаж, достойный кисти великих художников, причём самых разных манер и стилей, от Руссо до Тернера.

Широкая, величавая река, такая спокойная. Густые тропические леса тянутся по обеим её берегам, соединяющим в себе самое лучшее от Миссисипи, Амазонки, Меконга и Замбези. Где-то вдали от берега, в чаше зелёных джунглей, раздавался глухой барабанный бой, наполненный томной бархатной чувственностью. Это были не военные барабаны, призывающие к битве, от звука которых даже самых крутых смельчаков бросает в холодный пот; это были барабаны, создающие настроение для какого-то неторопливого экстатического ритуала в честь некоей милостивой, сексуальной богини земли, дарующей своим поклонникам понимание, что Посмертие – это не теневая проекция смертной жизни, это выход за все пределы, снятие всяческих ограничений, когда твой дух обретает подлинную свободу.

Далёкий бой барабанов создавал звуковое оформление, но у Джима ещё оставалось кое-какое поэтическое чутьё, это чутьё подсказывало ему, что и сама река бьётся, точно живое могучее сердце. Сердце этого места. Источник жизненной силы для обезьян, кричащих на верхушках деревьев, и тысяч и тысяч попугаев, вдруг взмывших в воздух разноцветным и ярким облаком. Река – это жёлтые искры в глазах чёрной пантеры, что охотится на свою жертву, буквально в нескольких ярдах от кромки воды. Река оживляет и этих цапель, и зимородков, что плещутся на мелководье. Все наводило на мысль, что если в посмертии существует такая яркая, сочная жизнь, то вряд ли эта река – просто чьё-то творение, пусть даже и мастера. Если бы не события последних дней, Джим подумал: вот она – истинная идиллия. К несчастью, даже изрядно поддатый, он всё равно находился под впечатлением недавних кошмаров. Да, они слегка потускнели с восходом солнца, но всё-таки не рассеялись полностью.

– Жутковатое место, Док. Я имею в виду тот дом. Странный какой-то.

Док не обернулся к нему, он продолжал смотреть на реку прямо перед собой.

– Я давно уже перестал выносить суждения, что здесь странно, а что не странно.

– Но похоже, что этим-то я и кончу.

– Отрастить себе пивной живот и принимать сексуальные издевательства – ещё не значит, что ты этим кончишь. Это всего лишь очередная маленькая остановка, ну, скажем, чтобы пописать, на одиноком пути.

Джим отхлебнул пива и запил его виски.

– Именно так я и кончил в своей земной жизни. В Париже. Растолстел и совсем головой повернулся. Только что мне никто не вырезал на спине всякие буквы рапирой. Я просто вколол себе очень неслабую дозу. И умер, понятное дело.

– Ну вот. Ты уже умер. Второй раз никто не умирает.

– Одна смерть – в одни руки. Таково правило этой вселенной. Если только ты не захочешь реинкарнироваться.

– А теперь моё время будто сошло с ума.

Док пожал плечами, как бы давая понять, что бывает и хуже.

– Ты не скучаешь?

– По чему? По Парижу или по отрастить пузо?

– По вколоть дозу.

Джим покачал головой:

– На самом деле ни капельки. Наверное, если ты умираешь от каких-то пристрастий, ты от них гарантированно избавляешься.

– Хотя тут, в Посмертии, полно героина. В последнее время очень многие из тех, кто приходит сюда, похоже, не могут противиться искушению воссоздать себя в образе джанки. Я даже не знаю, это такой новый и модный способ самоунижения или им действительно трудно избавиться от старых привычек?

Джим улыбнулся кривой улыбкой:

– Я тоже пару раз пробовал. То есть уже в Посмертии.

Док обернулся и пристально посмотрел на него:

– Ты это помнишь?

– Я помню, что я это делал, но где и когда – нет, не помню.

– И как ощущения? Есть какая-то разница?

– Искушение точно такое же, но ощущения уже не те.

– Что значит – не те? Это какое-то слишком расплывчатое, я бы даже сказал, робкое определение, и особенно – для хвалёного экс-поэта.

Джим поморщился:

– Так, как раньше, уже не цепляет. Приходы совсем не те. Нет той эйфории. Братец морфий обещает тебе абсолютный, предельный покой, что, собственно, и является основной мотивацией, но, наверное, когда нет смертельного риска, нет и острой притягательности.

Док серьёзно кивнул:

– И ты решил обратиться к выпивке?

Джим взглянул на бутылку у себя в руке:

– Да, наверное.

Док рассмеялся и поманил Джима рукой:

– Может быть, встанешь уже у руля, а то мне тоже охота расслабиться и насладиться красотами.

Они поменялись местами. Джим стоял на ногах явно нетвёрдо. Док уселся на корме и дал Джиму инструкции:

– Просто держи прямой курс и постарайся без выкрутасов. Все предостережения насчёт вождения автомобиля в нетрезвом виде относятся и к вождению катеров.

Джим расправил плечи и паялся за штурвал, изображая дисциплинированного и ответственного кормчего. Док открыл бар-холодильник и задумался, выбирая, чего бы взять.

– В наше время таких разносолов не было. Только опиум и настойка опия.

– И что? Хватало?

– Да в общем, да. Насколько я знаю, никто вроде не жаловался. В те золотые денёчки опиумные притоны были почти везде, на задах каждой прачечной и китайской закусочной – из конца в конец тропы Сан-Фе[41]. И что там предлагали… мой мальчик, ты не поверишь. От их чёрной шанхайской смолы даже Биллу Броскью по прозвищу Кучерявый и Уэсу Хардину были видения Золотого Будды. Хотя Кучерявый Билл – он и в нормальном-то состоянии был дурак дураком – обычно потом выходил на улицу и палил в воздух, пытаясь сбить с неба луну, ревел, как осел, утверждая, что ему так велел Будда.

– А это правда, что Уэс Хардин застрелил человека за то, что тот громко храпел?

– Ну, так говорят. Но меня рядом не было, так что я ничего не берусь утверждать. Доподлинно знаю, что мистер Хардин был законченным психопатом и как-то раз пристрелил своего приятеля вообще непонятно за что. Даже не потрудился потом объяснить, что на него вдруг нашло. Ещё одна про него история. Как он прибил одну шлюху и скормил её псам. Она, видите ли, посмеялась над его маленьким членом. Она была венгерка, называла себя Магдой, и своё дело знала, да. Вот только смешлива была не в меру. И когда обнаружилось, что у такого известного головореза мужское достоинство с гулькин хрен, для неё это было слишком. Боюсь только, веселье слишком дорого ей обошлось.

– И ты там был?

– Да, Джим Моррисон, я там был. И надо сказать, зрелище было не из приятных. Я даже всерьёз призадумался, а не разобраться ли мне с этим сукиным сыном. Мне всегда нравилась Магда, вот только расклад мне не нравился, да.